Библюграфія. В
жүктеу/скачать 1.18 Mb.
|
|
Отмѣченные же нами выше промахи противъ правды реальной и правды художественной даютъ основание предполагать, какъ мы уже и сказали раньше, что, описывая ту или иную картину, г. Гринченко и не воображаете ее себѣ въ моментъ творчества. Это, если можно такъ выразиться, теоретическое олисаніе природы, порождаетъ сухость и блѣдность изложения. Упоминаются всѣ атрибуты, необходимые для даннаго момента, а сама картина не оживаете. Приведемъ въ подтвержденіе нашихъ словъ нѣсколько наугадъ взятыхъ отрыв- ковъ. Вотъ, напр., описаніе вечера. На землю вже тыхый скризь вечиръ лягае, Зъ высокого неба вже мисяць сіяе, Затыхла и пташка, и людсі.ка розмова, Мовчыть, не шепоче зелена диброва. (41) Или вотъ описаніе весны: На неби проминня леліе и сяе, На лукахъ пышають рожеви квиткы, Впываются спивомъ весели пташкы, Надія на счастья усе повывае, (383). Въ этихъ описаніяхъ есть всѣ атрибуты, необходимые для даннаго момента, но нѣтъ того блеска, который-бы освѣтилъ всю картину; въ ней нѣтъ жизни. И невольно вспоминается при этомъ сценка изъ Чеховской Чайки. Писатель-декаденте, «сочиняющій» свои описанія, съ тоской просматриваете произведете писателя-таланта.. „Треплевъ. У него на плотинѣ блестите горлышко разбитой бутылки и чернѣете тѣнь отъ мельничнаго колеса—вотъ и лунная ночь, готова, а у меня и трепещущій свѣтъ, и тихое мерцаніе звѣздъ, и далекіе звуки рояля, замирающіе въ тихомъ ароматномъ воздухѣ. Это мучительно! Да я вее больше и больше прихожу къ убѣжденью, что дѣло не въ старыхъ и не въ новыхъ формахъ, а въ томъ, что чело- вѣкъ пишете не думая ни о какихъ формахъ, пишете потому, что это свободно льется изъ его души“. Кромѣ отмѣченной нами выше сухости, протокольности въ опи- саніяхъ природы у г. Гринченка, природа его и . мертва:—въ ней нѣте. духовной красоты. Не только художникъ, но и великій человѣкъ, наблюдая какую- либо болѣе рѣзко выраженную картину природы, получаете отъ яея, кромѣ зрительнаго впечатдѣнія, и впечатдѣніе духовное; она пробуждаете въ немъ извѣсгное чувство, вводить его въ то или иное настроеніе. Даже самыя обыденныя явленія природы не проходятъ безслѣдно для нашей души: дождливый, осенній день, гніющая на землѣ листва деревъ, ихъ оголенньщ вѣтви, словно простертыя съ безнадежной мольбой къ низкому небу—нагоняютъ на насъ тоску; за- ходъ солнца пробуждаетъ меланхоличную грусть, восходъ—бодрую радость, и т. д. Всякій человѣкъ, болѣе или менѣе чуткій, а тѣмъ боіѣе художникъ, и видитъ и чувствуетъ природу. Должно быть, на этой особенности воспріятія нами дѣйствительности и основана волшебная тайна поэзіи, дающая ей необычайную силу: это способность поэта придавать всей природѣ чувства человѣка, и чувствамъ человѣка—пластичность и могущество стихійныхъ силъ. Возьмемъ, напр., извѣстное стихотвореніе ІИевченка: \/ И небо невыыте, и заспани хвыли, И по-надъ берегомъ геть-геть Неначе пьяный очеретъ Безъ витру гнетця и т. д. Въ этомъ стихотвореяіи все живетъ, все словно раздѣляетъ безотрадное настроеніе поэта: и неумытое небо, и заспанныя волны, и даже сухая трава. Всѣ эти необычайно мѣткіе, одухотворяющіе природу, эпитеты рисуютъ передъ нами унылую картину, проникнутую безпросвѣтной тоской. И настроеніе поэта, благодаря совокупности впечатлѣнія зрѣнія, слуха, чувства и мысленнаго воспріятія, получив- шихъ извѣстное воздѣйствіе при чтеніи этого произведенія, передается и намъ. Возьмемъ еще стихотвореніе Лермонтова «Парусъ». Можно вѣдь описать состояніе мятежной, молодой души, рвущейся навстрѣчу бурямъ жизни, и безъ уподобленія ея бѣлѣющему въ туманѣ моря парусу, а между тѣмъ именно этотъ образъ и иридаетъ ему такую силу и красоту. Символъ непосредственнѣе отвлеченной мысли тро- гаетъ сердце. Стоитъ только представить себѣ эту безбрежную си- нѣющую даль моря и трепещущій на горизонтѣ бѣлый парусъ, уно- сящійся въ грозную и невѣдомую даль, и сопоставленіе этихъ двухъ образовъ бурнаго моря и утлаго паруса, рвущагося навстрѣчу вол- намъ, ярче словъ рисуетъ намъ настроеніе молодой души, стремящейся навстрѣчу невѣдомымъ бурямъ жизни .. Въ этомъ кажущемся един- ствѣ міровой жизни заключается великая, святая красота поэзіи. По- добноѳ вастроеніе поэта прекрасно выражено вышеприведенными нами строками Щевчеака: «А думка край свита на хмари гуля, Орломъ сызокрылымъ литае, шыряе, Ажъ небо блакитне шырокымы бъе; Спочыне на сонци, его запытае, Де воно ночуе, якъ воно встае? Послухае моря, що воно говорыть, Опыта чорну гору: чого ты нима? И знову на небо, бо на земли горе, Бо на ій шырокій куточка нема, Тому, хто все знае, тому, хто все чуе: Що море говорыть, де сонце ночуе. Такого общенія между природой и душой поэта весьма мало въ поэзіи г. Гринченка. Теперь перейдемъ ко второй части высказаннаго нами выше положенія, а именно къ тому, что авторъ книги «Пысання» не обладаетъ въ должной мѣрѣ способностью переживать свои произведенія что сказывается въ недостаточной силѣ чувства, проявляемой г. Грин- ченкомъ въ своихъ стихотвореніяхъ, въ особенности въ стихотворе- ніяхъ лирическихъ. Тамъ, гдѣ поэтъ долженъ переселить насъ въ душу своего героя, гдѣ искренностью своего чувства онъ долженъ взволновать все наше существо,—г. Гринченко часто прибѣгаетъ къ оружію слабыхъ,—къ риторикѣ. Вотъ, напр., поэма—Галима. Дочь Украины, взята она въ плѣнъ турецкимъ нашей и полюбила его. Прошло много лѣтъ. Паша отправляется въ походъ на запорожцевъ, привозить страшный трофей—отрубленную голову козацкаго атамана и водружаетъ ее среди двора. Оказывается, что этого козака любила раньше Галима. Галима-жъ дывылась, и очи іи Такъ страшно, такъ дыко гледилы, Немовъ бы останни хвылыны свои У тій голови вона вздрила. Пизнала, пизнала несчасна въ ту мыть Чія голова такъ ганебно стремыть. Пизнала того, за кымъ слезы лЫлысь Кого въ риднимъ край кохала, Пизнала ти очи, вуста, що колысь Такъ палко вона цилувала! Погаслы ти очи, склепылысь вуста, И кровъ на чоли запеклася густа. Пизнала узке и теперъ вона зна, Кого на роскоши зминяла, И все, що забула, згадала вона И ридну краину згадала. И виру Хрыстову и батька свого, И серце змистыть не здодало всего. (243 стр.) Этотъ длинный и послѣдовательный перечень всего того, что вспомнила Галима вовсе не вводитъ насъ въ душу героини, онъ не даетъ намъ и понятія о томъ внезапномъ узкасѣ, который испытала она, а должно быть онъ былъ выше силъ человѣческихъ, такъ какъ, перечисливъ все то, что могла вспомнить Галима, авторъ заявляетъ: Скрыкъ дыкый, страшный розитнувсь и затыхъ, И збиглысь на крыкъ изъ свитлыци, Знайшлы воны скоро въ трояндахъ густыхъ Галыму знайшлы слугивныци. (244) Галима была уже мертва, она умерла при взглядѣ на отрубленную голову. Если возможна такая смерть, то очевидно дѣйствіе этого зрѣлища было потрясающее и моментальное, но именно ни того, ни другого не даютъ приведенный нами выше строки. Мы уже говорили о томъ, какъ слабо передаютъ слова,—какъ опредѣленія извѣстныхъ понятій,—чувства человѣка, и какое значеніе играютъ въ поэзіи образъ и та тонкая гамма физическихъ ощущеній, сопровождающих!, извѣстное чувство, которая, подобно музыкѣ, переносить насъ непосредственно въ душу человѣка. Поэма «Галима» является лучшей идлю- страціей къ высказанному нами мнѣнію. Мы не видимъ Гадимы, не заражаемся ея горемъ, не чувствуемъ даже тѣхъ ужасныхъ ощуще- ній, которыя долзкны были предшествовать ея внезапной смерти. Авторъ даетъ намъ только: «слова, слова и слова». И результатъ такого способа творчества очевиденъ самъ собой. Зажавши въ тискахъ свое сердпе, поэтъ потерялъ способность различать бьеніе чужихъ сердецъ. Недостатокъ силы чувства и слова сказывается и въ большой поэмѣ «Беатриче Ченче»..Въ этой поэмѣ авторомъ иропущенъ самый сильный моментъ драматическаго напряжен ія, а именно убійство дочерью отца; это центральное мѣсто поэмы передается Гринченкомъ повѣствовательно слѣдующиѵш словами: жүктеу/скачать 1.18 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|