Библюграфія. В
жүктеу/скачать 1.18 Mb.
|
|
Та якъ нроминь вгори зъ неба въ осьме засявъ, Ченчи зъ лижка свого уже билыне не вставъ (229). Вообще всѣ болѣе сильныя мѣста поэмы или переданы слабо, или совсѣмъ пропущены. Такъ, напр., дойдя до того мѣста, гдѣ Беатриче отдаютъ на пытки, поэтъ только восклицаетъ: «Але, Боже мій, ни! Розсказаты нема въ мене сылы про ти мукы тяжки»! Мы не требуемъ, конечно, отъ поэта, чтобы онъ съ полнымъ реализмомъ опи- сывалъ, какъ ломали кости несчастной жертвѣ, какъ жгли ее углями, но мысли и чувства, которыя пробудили въ душѣ Беатриче и пооту- покъ отца и несправедливый возмутительный приговоръ, эти муки должны были найти себѣ выраженіе въ названной иоэмѣ. Сравните Беатриче Ченче г. Гринченка съ такой-же поэмой Шелли, для того, чтобы увидѣть, какъ много далъ этотъ величественный сюжетъ Шелли, и какъ мало проникся имъ г. Гринченко. Недостатокъ силы сказывается во всѣхъ поэмахъ г. Гринченка и въ болынинствѣ его лирическихъ стихотвореній. Въ виду этого, про- изведенія, полныя прекраснаго замысла, не трогаютъ читателя, не за- дѣваютъ въ его сердцѣ соотвѣтствующихъ струнъ, а превращаются въ тенденціозныя разсужденія. Вотъ, напр., стихотвореніе—«Неначе» (стр. 9). Неначе и свитъ такый гарный здаетця, РІ сонечко зъ неба блещыть, И писня дивочая весело льетця, И весело лисъ шепотыть. И дывытця всюды усе такъ зваблыво, ІЦо тильки-бъ здаетця радивъ, Та на свити весело такъ, та щаслыво. Безъ думкы та гадкы-бъ ты жывъ. Та здумаешъ ты, що ти спивы дивочи Не спивы—рыдания сумни, Що гаснуть одъ слизъ оти карыи очи, Измалку весели й ясни; Згадаешъ про тихъ, що у лютій недоли, Не знаючы щастя жывуть,.. и т. д. Вспомнивъ всѣ царствующія на землѣ бѣдствія, авторъ заключаете: И серце заные, и самъ я не знаю, Якъ спивы, рыдания летять. Колы-жъ то мы будемо въ нашому краю Про щастя и долю спивать? Не кажется-ли читателю, что авторъ считаете своимъ долгомъ вспоминать и во время восхищенія красотой лѣтняго дня о всѣхъ «ѣдствіяхъ земной жизни человѣка? Когда душа человѣка воистину переполнена горемъ, тогда не веселите его ни солнце, ню весна, онъ не видитъ ихъ, можно сказать почти въ буквальномъ значеніи этого •слова, потому что впечатлѣнія этихъ картинъ, отражающихся въ его глазу, не доходите до его сознанія. Если-жб онъ и сосредоточите на нихъ свое вниманіе, то все то, что кажется радостному или, по крайней мѣрѣ, спокойному человѣку, сіяющимъ счастьемъ для его глаза,— подернуто траурной пеленой. Такое настроеніе прекрасно передано Гейне въ его извѣстномъ стихотвореніи Ѵагига віпсі (Ііе Ковеп во Ыав8 ітсі во зішшп? Даже больше, красота природы вызываете чувство отвращенія въ душѣ, возмущенной торжествомъ неправды. Приведенное-же нами выше стихотвореніе распадается на двѣ^части: первая, если отбросить слово «неначе». представляете изъ себя спокойное, радостное созерцаніе красоты природы, а вторая—воспоминанье о бѣдствіяхъ земныхъ. Это спокойное сопоставленье красоты природы съ несчастіями, порабощающими человѣчество, выходящее не изъ сердца, а изъ разсудка, не трогаете насъ. Говоримъ—выходящее не изъ сердца, потому-что сердце, омраченное горемъ, не можетъ наслаждаться красотой солнечнаго дня. Перевѣсъ разсудочнаго элемента надъ искреннимъ чувствомъ особенно рельефно выступаете при разборѣ стихотвореній, написанныхъ Гринченкомъ на темы, аналогичный темамъ, разработаннымъ другими поэтами. Вотъ напр, стихотвореніе «Прыйде» (271). О, прыйде запевно той день, - Що мы видпочынемъ видъ мукъ И скынемъ зализа важки Изъ звязанныхъ, стомленныхъ рукъ. О, прыйде запевно той день, Що гнитъ и неволя, и кровъ— Все зныкне навикы, й тоди Подужа святая любовь. Аналогичную тему разрабатываете извѣстяое стихотв. Надсона. Другъ мой, братъ ,мой, усталый, томящійся братъ, Кто-бъ ты ни былъ,—не падай душой. Пусть неправда и Зло полновластно царятъ Надъ омытой слезами землей; Пусть разбить, и поругань святой идеалъ, И струится невинная кровь,— Вѣрь—настанете пора, и погибнете Ваалъ, И вернется на землю любовь! Стихотвореніе это достаточно извѣстно всѣмъ, и всякій можетъ судить, какъ холодны въ сравненіи съ нимъ приведенныя выше строки. Доказать то, что въ стихотвореніи Надсона больше искренняго чувства, чѣмъ въ сгихотвореніи г. Гринченка, доказать это весьма трудно, но мы попробуемъ сдѣлать маленькій разборъ этихъ стихотворений, чтобы уяснить причину разницы получаемаго отъ нихъ впе- чатлѣнія. Импульсомъ для возникновения стихотворенія г. Гринченка явилось, очевидно, философское разсужденіе о томъ, что святая любовь въ концѣ концовъ побѣдитъ гнетъ, неволю и кровь. Импульсомъ для возникновенія стихотвор. Надсона послужило безъ сомнѣнія, горячее состраданіе къ усталому страдающему брату. Разсмотримъ первыя строки этого произведенія. Каждое слово говоритъ намъ о тревожномъ разростающемся въ сердцѣ поэта чувствѣ любви и состаданія ко всему человѣчеству. «Другъ мой», говорить поэтъ и тотчасъ же чувствуете, что это выраженье холодно, узко, что оно не передаете того всеообъемлющаго чувства, которое трепещетъ въ его душѣ. «Братъ мой», нрибавляетъ онъ тотчасъ-же, расширяя свое обращеніе, «усталый, томящійся братъ», но и этого мало,—«кто-бъ ты ни былъ», йосклицаетъ поэтъ отъ глубины своего порыва,—не падай душой»! Сколько любви и со- страданія къ чужому горю въ этихъ двухъ строкахъ. Маленькая подробность: поэтъ не меньше тѣхъ братьевъ, къ которымъ обращена его рѣчь, страдаетъ отъ условій современной жизни, но ни однимъ словомъ не упоминаетъ онъ о себѣ—страданія окружающихъ пробудили горячую скорбь въ его душѣ и результатомъ ея явилось приведенное нами стихотвореніе. Стихотвореніе г. Гринченка, рожденное мыслью, даетъ намъ мысли и слова, но въ немъ нѣтъ образа и очень мало чувства. Укажемъ для нодтвержденія высказанной нами мысли еще на стихотвореніе «Давня Казка». Это стихотвореніе передаетъ , мысль, аналогичную мысли, высказанной ві стихотвореніи Лермонтова—«Но небу полуночи ангелъ летѣлъ», но тогда какъ ангелъ Лермонтова своимъ дивнымъ образомъ и глубиной чувства навсегда запечатлѣваетсл въ памяти,—стихотвореніе г. Гринченка безслѣдно скользитъ въ умѣ. У Лермонтова читаемъ: И звуки той пѣсни безъ словъ, но живой, Остались въ душѣ молодой. И долго на свѣтѣ томилась она, Желаніемъ чуднымъ полна... И звуковъ небесъ замѣнить не могли Ей скучвыя пѣсни земли. У г. Гринченка почти та-же мысль выражается слѣдующими словами: Жыве помижъ людьмы тая душа И спивае нечуванну писню. Все у тій писни видбылось, що въ неби высокимъ Богъ передавъ поцилункомъ, на землю пославшы,— Правда, краса и безмирне та чысте кохання. Иншихъ писень не спивае, не може спиваты. Шляхъ свій скинчывшы на свити, душа та святая Въ небо высоке до Бога вертаетця знову. (122 стр.) Здѣсь словъ гораздо больше, чѣмъ у Лермонтова, а нѣтъ той силы и красоты. Не говоря уже объ образѣ ангела, несущаго душу младенца «для міра печали и слезъ», въ самомъ существовали этой души на землѣ—въ изображеніи Гринченка и Лермонтова есть, на видъ не большая, но въ сущности огромная разница, дающая одному стихотворение теплоту и силу, а другому—холодность изложенія. «И долго на свѣтѣ томилась она, говоритъ Лермонтовъ, «желаніемъ чуднымъ полна, и звуковъ небесъ замѣнить не могли ей скучныя пѣсни земли»,— и этими словами онъ такъ мѣтко характеризуете страданіе души, исполненной высокихъ мыслей и чувствъ и заключенной въ тѣсныя рамки скучной, земной жизни. У Гринченка же эта строка совершенно опущена: «душа» не страдаете и не томится земной жизнью,— она «живе ио-мижъ людьмы и спива,е нечувану писню» и «шляхъ свій скинчывшы на свити, душа та святая въ небо высоке до Бога вертаетця знову». Душа, въ которой трепещете отзвукъ небесныхъ пѣсенъ, не можетъ не страдать и не томиться здѣсь. Влеченіе къ великому, невѣдомому, прекрасному и невозможность удовлетворить это влеченіе и холодъ жизни порождаютъ тоску, такъ понятную не только великимъ поэтамъ, но и простымъ смертнымъ. Описывая земное су- ществованіе такой души, г. Гринченко не почувствовалъ того домини- рующаго чувства, которое настраиваете подобный души. Мы старались указать на главный недостатокъ поэзіи г. Гринченка,—отсутствіе искренности и теплоты, а вслѣдствіе этого и силы. Въ данномъ случаѣ невозможно, конечно, заподозрѣвать автора въ отсутствіи искренняго чувства, а потому и въ преднамѣренной, если можно такъ выразиться, тенденціозности. Дѣятельность г. Гринченка, проходящая передъ глазами у всѣхъ, свидѣтельствуетъ объ искренности его настроенія, соотвѣтствующаго выраженнымъ въ его стихо- твореніяхъ мыслямъ. Но это дѣйствительное настроеніе автора не нашло своего духовнаго выраженія въ его поэтическомъ творчествѣ. Человѣкъ отвѣчаетъ за свои дѣла,—творенья его сами за себя. Поэзія не должна нуждаться въ коментаріяхъ. Горячія слова должны быть горячо произнесены, иначе они зазвучать фальшиво. III. Типичныя свойства поэзіи г. Гринченка рельефнѣе всего сказываются въ стихотвореніяхъ, посвященныхъ любви. Любовь является однимъ изъ главныхь факторовъ въ поэзіи лирической. Этому чувству мы обязаны многими лучшими произведе- яіями поэзіи; оно окрыляете могучими крмлами фантазію поэтовъ и очаровываетъ насъ дивными образами. Несмотря на то, что г. Гринченко по преимуществу поэтъ общественныхъ мотивовъ, многія изъ его стихотвореній посвящены любви. Но любовь въ стихотвореніяхъ его выражается чрезвычайно матеріально. Въ самомъ описаніи женской красоты г. Гринченко является даже малонадіональнымъ поэтомъ. Украинская пѣсня въ описаніи женской красоты, и вообще любви, проявляетъ удивительно много идеализма,- цѣломудрія и изящества. Въ ней всегда упоминаются: «ясни очи, тыхая розмова, вирныи слова». У г. Гринченка же въ описаніи женской, красоты первую роль играютъ «груды». Ноэтъ заявляетъ, что онъ снова поетъ пѣсни «про кохання»—«про высокіи груды дивочи» (стр. 184); «груды» эти описываются поэтомъ съ приложеніемъ всевозможныхъ ѳпитетовъ: «Груды высоки, та били дивочи». (101) «Груды панянски, николы незаймани груды» (стр. 106), «Не зитхають соромлыво груды пышни^ молоди, а налывшыся высоки ваблять запаломъ своимъ» (158), «Груды били, чудовои вроды» (стр. 38), «Пышни груды наче дышуть пидъ сорочкою» (164), «Иды прыгорну я на груды на били» (стр. 38) и т. д. Мечты о любимой женщинѣ проявляются у г. Гринченка также въ чрезвычайно матеріальныхъ, быть можетъ и очень естественныхъ, но отнюдь не поэтичныхъ образахъ: «Дай губоньки пышни мени, такъ хочется ихъ цилувать, такъ тягнуть до себе воны». (94) «Тамъ ііидъ вышнею густою ничь намъ буде, щобъ кохаты» (326) «якъ що зъ бою вернусь мене мыла моя зновъ прыгорне до себе на груды «(185) и т. д. И опять «груды»! и панскія, и панянскія, и займаныи, и не 'займаныи, и пышный, и билыи, и вздыхающіи соромлыво, и дышущія подъ сорочкою. И невольно воображѳніе нашептываетъ пѣсни любви другихъ поэтовъ... Ііриведемъ для сравненія отрывокъ изъ поэмы Лермонтова, представляющій изъ себя также описаніе физической красоты женщины. Ходитъ плавно—будто лебедушка, Смотритъ сладко, какъ голубушка, Молвить слово — соловей поетъ, Горятъ щеки ея румяныя, Какъ зоря на небѣ Божіемъ. Косы русыя, золотистыя, Въ леяты яркія, заплетенный, По плечамъ бѣгутъ, извиваются, Съ грудью бѣлою дѣлуются. Какъ увижу ее. я и самъ не свой: Опускаются руки сильныя, Помрачаются очи бойкія... Скучно-грустно мнѣ, православный царь, Одному по свѣту маяться. При всей матеріальности, этого описанія, сколько въ немъ красоты! Какъ видно, молодого опричника поразила также только физическая красота женщины; онъ не знаетъ, какая душа скрывается подъ этой прекрасной оболочкой, но увлеченный и чисто физической красотой Алены Дмйтріевны, опричникъ не мечтаетъ о томъ, чтобы она «прыгорнула его до себе на груды», онъ говоритъ: «Скучно грустно мнѣ, православный царь, одному но свѣту маяться». Сознаніе своего одиночества, чувство смутной тоски пробудила въ немъ любовь; онъ не можетъ жить безъ любви этой одной, дорогой ему женщины. Тоска одиночества, жажда близкой, дорогой души —вотъ доми- нирующія ноты въ поэзіи любви. Можно было-бы, пожалуй, замѣтить, что подобный настроенія возбуждаетъ въ душѣ поэтовъ лишь нераздѣ- ленная любовь, но нѣтъ, и въ любви торжествующей предметомъ истинной поэзіи—является не описаніе исключительно матеріальныхъ ласкъ, а чувство того безконечно-счастливого состоянія души, которое пробуждается полнымъ общеніемъ двухъ человѣческихъ существъ. День-ли царитъ, тишина-ли ночная, Въ снахъ-ли тревожныхъ, въ житейской борьбѣ, Всюду со мной, мою жизнь наполняя, Дума все та-же, одна, роковая,—- Все о тебѣ! Съ нею не страшенъ мнѣ призракъ былого, Сердце воспрянуло, снова любя... Вѣра, мечты, вдохновенное слово, Все, что въ душѣ дорогого святого— Все отъ тебя! Будутъ-ли дни мои ясны, унылы, Скоро-ли сгину я, жизнь загуби, Знаю одно, что цо самой могилы,— Помыслы, чувства и пѣсни, и силы— Все для тебя! Еще сильнѣе высказано чувство такой любви въ извѣстномъ' эпиграфѣ Надсона къ своимъ сочиненіямъ. Не я пишу: рукой моею Какъ встарь владѣешь ты, любя, И каждый лживый звукъ подъ нею Въ могилѣ мучилъ-бы тебя! Очевидно, что для такого чувства, вопросъ былъ «не въ незай- маныхъ грудяхъ», а въ чемъ-то болѣе высокомъ, болѣе могуществен- номъ, переживающемъ и тлѣніе и самую смерть. Заключение наше можетъ. конечно, вызвать насмѣшливую улыбку у любого физіолога: «Слова, слова, возразилъ-бы онъ намъ, а вѣдь изнанку самыхъ вы- ■сокихъ чувствъ любви составляютъ именно эти примитивный влеченья». Весьма возможно, но поэзія не копается въ изнанкѣ нашихъ чувствъ! Если даже низвести любовь лишь до уровня страсти, то и въ такомъ случаѣ предметомъ истинной поэзіи будетъ не физіологія, а психологія страсти. Оставьте Кесарево кесарю, только Божье должно быть воздано Богу. Чѣмъ глубже, чѣмъ возышеннѣе чувство любви поэта, тѣмъ прекраснѣе мечты и образы, рожденные имъ. Нриведемъ для примѣра стихотвореніе г. Гринченка. «Ничь на озери», (стр. 37), посвященное чувству пламенной любви. Русалка вы- плываетъ изъ воды, очаровываетъ козака и увлекаетъ съ собою на дно рѣки. Русалка—любимый образъ поэзіи. Въ изображеніи русалки поэты вкладываютъ всегда, кромѣ физической красоты, еще что-то неулови- мо-печальное, чарующее и навсегда покоряющее себѣ душу человѣка Вспомнимъ Лорелею Гейне, или Русалку Лермонтова, «которая пѣла надъ сонной рѣкой, полна ненонятной тоской», или его-же русалку въ стихотвореніи:—«Въ морѣ царевичъ купаетъ коня». Вотъ какъ описы- ваетъ свою русалку г. Гринченко. Онъ очи зоріють, онъ косы чорніють, Водою ихъ мыс.Блеснулы изъ хвыли и груды вже били, Чудовой вроды, Плыве глыбынямы и плеще руками Въ сриблястыи воды. Русалка увидѣла козака и манить его къ себѣ. «Иды обниму я, иды прыгорну я На груды, на били. Иды! я кохаю, тебе я бажаю! И клыче, й благае Лягла надъ водою, и мае косою И стань выгынае! Но образъ русалки, выворачивающейся надъ водою, помавающей косой и вопіющей: «тебе я бажаю, и прыгорну на груды на билы!» лишенъ малѣйшаго ореола поэзіи. Но такъ или ^иначе, а пріемы русалки на козака воздѣй- ствовали: «Винъ бачыть ти очи, ти груды дивочи, Ту вроду чудову, Очима винъ сяе и сердемъ палае, До ней винъ лыне, Одежу зрывае, у воду пирнае, Плыве до дивчыны». Козакъ, конечно, знаетъ, что за короткую минуту любви онъ. заплатить жизнью, но, во всякомъ случаѣ, проявляетъ столько хладно- кровія, что прежде, чѣмъ броситься въ воду,—раздѣвается. Если суждено погибнуть душѣ, зачѣмъ-же погибать одеждѣ?. Вполнѣ логично, только врядъ-ли кто-нибудь проявилъ-бы въ минуту такого безумнаго увлеченья,—столько благоразумія и бережливости. Во всякомъ случаѣ, козакъ доплылъ. «Іи обнимае и прыгортае, сплелыся рукамы». Въ концѣ кондовъ «Сриблястыи хвыли у глыбъ. подадыся и обохъ ихъ покрыли». Въ этомъ стихотвореніи сказывается рельефнѣе, чѣмъ гдѣ-бы то ни было, бѣдность фантазіи автора, холодность чувства и сухость его кисти. Къ этому же роду творчества относится и стихотвореніе «Купания». Мы останавливаемся на этомъ произведены только потому, что оно послужило, очевидно, про- тотипомъ для фантазіи другого писателя г. Хоткевича Агіа а раз- віопаіа, на которую въ свое время обрушилась критика. Въ стихотворении г. Гринченка также описывается юная красавица, изнемогающая отъ непостижимаго томленья въ теплую лунную ночь. «Див- чыни душно у хати на лижку лежаты». Теплая лунная ночь дѣй- ствуетъ на ея нервы. «Думы и імріи роскишни усе навивае». Подъ вліяніемъ этихъ мрій дѣвица отправляется въ одной сорочкѣ въ садъ къ рѣкѣ. Дивчына г. Гринченка, правда, нѣсколько менѣе требовательна: принявши холодную ванну, она успокоилась и отправилась домой, только «слшваючы писню про вирне кохання»; но образъ пламенной красавицы, путешествующей но ночамъ въ садахъ въ одной сорочкѣ, и, приторно-сладостный тонъ въ описаніи всѣхъ красотъ подобной сильфиды очень ужъ рѣзко выступаетъ въ стих, г.' Гринченка. Дивчына стала край рички, тіи, роздяглася. Тыхо вона тоди въ воду стуііьіла ногою, Снытуе нижка, чи тепла вода, чи холодна? Дали у воду війшовшы. вона одилюснулась... Вдарыло сяйво сриблясте на ней видразу; Вродою нышно чудове лыце осяйнуло, Потимъ и груды высоки, та били дивочи, Груды нанянски, николы незаймани груды. Та рученята ще били, мали рученята... Зновъ биле тило чудово блыснуло пры сяйви, Тильки-жъ изновъ на хвылыну одну, бо сорочка Скоро Ого заховала, щобъ мисяці. не бачывъ. Вчнъ бо, цикавый, такъ любыть квиткы цилуваты: Може Гой соромъ!) оказаты про все отимъ квиткамъ. (стр. 101). Трудно идти далѣе этого сладостнаго «жеманничанья «обнаженной дѣвицы съ «Богови душею выннымъ» мѣсяцемъ. Все сказанное нами выше о преобладаніи матеріальнаго взгляда на любовь въпоэзіи г. Гринченка, имѣегь, конечно, характеръ общаго замѣчанія. Есть въ сборникѣ «Пысання» и нѣсколько прекрасныхъ стихотвореній, посвященныхъ чувству идеальной любви. Укажемъ, на- примѣръ на стихотвореніе Сонь (181). Томъ 87,—Ноябрь, 190-1. 11—5 Зновъ заболила стара, Въ серди недужому рана: Ночи сіеи мени Снылася знову кохана. Укажемъ еще на три стихотворенія озаглавленный «Зъ мынулого» и др. Разбирая лирическую, а отчасти и эпическую, иоэзію Гринченка, мы старались уяснить себѣ, почему они, несмотря на свое содержаніе и на корректность внѣшней формы—не производить должнаго впечатлѣнія. И невольно при этомъ вспомнилась намъ старая французская сказка: Ье раіёе вивегаіп. Волшебникъ приготовлялъ королю дивный пирогь. Когда король кушалъ его, онъ видѣлъ невидимое, слышалъ неслышимое. Одинъ изъ царедворцевъ захотѣлъ сдѣлать то же кушанье; онъ подсмотрѣлъ, какъ приготовлялъ его волшебникъ, и воспроизвел все до мельчайшихъ подробностей. Невидимому, его пирогь ничѣмъ не отличался отъ пирога волшебника. Но король отвѣдалъ его и сейча,съ-же сказалъ: Оиі сезі Ьои, таів іі Іиі таіщие ипе реіііе ІіегЪе. А вол- шебная-то травка и обусловливала все чудное дѣйствіе пирога. Еі роигіапі, заключилъ король: с'еві ип ріаі заіп, таів сеп’ ё«і рав 1е раіёе вивегаіп. IV. Задавшись цѣлью уяснить себѣ причину недостатковъ лирики г. Гринченка, мы естественно старались кыдѣлить изъ нея все самое типичное, самое характерное. Но роіпі <іе ге&іев 8ап8 ехерйопв,
У ког То тяжко жыть тому, Але въ души зосталась Надія ще ему. А въ кого плаче серце Кривавымы слизьмыТому вмира надія, Якъ квитъ середь зимы. Тому и сонце гасне, И все зныка въ ту мыгь, И тильки чуть, якъ серце Болыть, болыть, болыть. Особенно искренно звучать послѣднія строки, передаюіція состо- яніе человѣка, придавленнаго отчаяніемъ, когда, дѣйствительно, изъ глазъ его исчезаете и красота природы, и радость жизни, когда сердце разростается въ какой-то тяжелый свинцовый камень, заполняющій всю грудь, и камень этотъ болитъ и болить, и ничто въ жизни не въ силахъ унять эту боль. Стихотвореніе написано просто, безъ претен- зій на какія-либо глубокія идеи, а между тѣмъ оно откликается въ сердцѣ, потому что изъ сердца-же и вышло оно. Искреннее чувство породило силу, яркость и простоту, это лучшее укращеніе поэзіи. Такой же неподдѣльной искренностью звучитъ и хорошее стихотвореніе «Хлиборобъ»; отъ первой до послѣдней строки оно проникнуто спо- койнымъ достоинствомъ, и этотъ строго выдержанный тонъ придаетъ ему какой-то эпическій величавый характеръ. Очень милы и граціозны стихотворенія «Зори», «Квитчани слёзы» «Небо». Но къ лучшимъ сти- хотвореніямъ сборника принадлежите безспорно небольш. стихотворе- ніе: «ІІроминнямъ усе зо.ютыло». Мы не можемъ отказать себѣ въ удовольствіи привести его цѣликомъ. Проминнямъ усе золотило, Сміялося радисно сонце И въ темную нашу хатыну Глядило въ нызькее виконце. Глядило, и радисть, и втиху Несло воно наче зъ собою, А мы не зважалы на ёго, Зибравпіыся вси надъ труною. Сміялося сонце... Про щастя, Жыття и надію казало И сяйвомъ воно въ домовыни, Того, хто не жывъ, облывало. И въ ёго булы ти надіи ,И винъ вирывъ сяйву ясному, И смерть узяла ёго й бильше Не верне ёго вже никому... И въ насъ у души не надія,— Зъ образы талъ зло ииднималось: Якъ сміе й теперъ оце сонце Сміятысь, якъ перше сміялось! (стр. 266). Образъ, который даетъ намъ авторъ, эта ужасная игра солнеч- ныхъ лучей на мертвомъ лицѣ, искренность чувства, звучащая въ каждой строкѣ,—все вводить насъ въ то-же настроеніе, которое вырвало изъ груди автора полный негодовалш крикъ: Якъ сміе й теперъ оце сонце сміятысь, якъ перше сміялось!“ Вообще, когда г. Гринченку удается сбросить съ себя суровую маску человѣка, слѣдуюіцаго только голосу разсудка, и дать волю своему сердцу, хотя-бы и вопреки неотступному требованію долга, тогда ивъ его поэзіи чувствуется огонь; она звучитъ властно и сильно. Какъ обра- зець подобнаго творчества приведечъ стихотворение Людына (стр. 390). Людына я и мушу червониты Изъ сорома, що маю зватысь такъ! Колы-бъ я мигъ зректысь имья страшного, Тоди-бъ здолавъ мовчаты й не клясты, Але клену! Клену людей вустамы И розумомь, и серцемъ, и усимъ, Шо йе въ мени, жыве и розуміе,— За пекло те, що зъ раю людъ зробывъ. Клену за кровъ святу Джоржано Бруно, За кайданы, що ихъ носывъ Спартакъ, За вырвану зъ рукъ у поэта лиру, За плачъ тяжкый у Рами материвъ, И за тюрму де мучывся Нелино, За огныще де вмерла Жанна д’Аркъ. Клену за все, що чыстотою сяло И що у брудъ змоглы вы затоптать! За все ясне, що въ темряви втопылы, За всю красу, що смиттемъ занеслы, За вильни все, що зкованнымъ зробылы, За высоту, що геть зипхнулы внызъ. За розумы, що вы скор ил ы дурнямъ, За всю любовъ, що вбыла люта злисть: Клену я васъ! Клену, жадаю, нрагну, Хай полумъемъ ііроклинъ мій снолохне. Обннме все и въ мори вогняноыу Хай зныкне все, колы не вміс жыть! Мы уже говорили раньше, что чистый эпосъ удается г. Грпнченку гораздо лучше лирики, особенно та часть его, въ которой авторъ касается жизни деревни. Можно съ уверенностью сказать, чго въ этомъ жанрѣ у г. Гринченка найдется мало достойныхъ соперниковъ. Видимое близкое знакомство съ онисываемымъ бытомъ, съ картинами деревенской жизни порождаете необычайную яркость и силу разсказа. "Безусловно хорошъ драматическій разсказъ «Дочка» (136). На сколько драм, поэмы Беатриче Ченче и Матильда Аграманте поражаютъ трафаретностью своего письма, на столько этотъ драматическій разсказъ ды- шетъ искренностью и правдивостью. Вся «обыкновенная исторія» хорошенькой крестьянской дѣвушки, поступившей въ услуженіе панамъ, передана словами несчастной матери съ глубокимъ чувствомъ. Языкъ тиішченъ. Образы одинокой матери и загубленной дѣвушки стоять, какъ живые, цредъ глазами. Особенно прелестны стихотворенія, въ ко- торыхъ авторъ рисуете намъ картинки изъ жизни крестьянскихъ дѣ- тей; онѣ проникнуты неподдѣльной любовью. Авторъ ни словомъ не упоминаете о своихъ чувствахъ, но въ стихотвореніяхъ этихъ невидимо чуется ласка и теплота, съ которой поэтъ относится къ дѣтямъ деревни. Все въ этихъ произведеніяхъ ярко, выпукло, природа живете, какъ живутъ и маленькіе люди. Въ этихъ стихотвореніяхъ г. Гринченко достигаете художественной красоты. Какъ ярко, напр., обрисована картина знойнаго лѣтняго дня и веселья бѣдныхъ, неизбалованныхъ дѣтей, хотя-бы къ этихъ строкахъ: Зморыла всихъ духота нестерпуча, Не подыха витрець на поле й лисъ, .Тягла рдка, и мертва, и блескуча, Нрывъялый лыстъ на дѳреви повысь. Не чуть пташокъ: ихъ потомыла спека Якъ жевріе повитря осяйне! А далыня небесная далека, Иашыть якъ ішчъ, бо сонце тамъ страшне Жахтыть огнемъ, огняни сынле стрилы И хылытся все на земли безъ сылы. Вразъ чуты крыкъ: Бижать хлоиьята, диты... То настушкы... Имъ с не к а—нивъ-биды! До берега, де вербы довги виты Схылылы внызъ до сонной воды. И дывлютцн на нерухому зъ кручи, На схылени надъ нею берегы, Туды бижать хлопьята невгавучи! И смихъ, и гукъ, и галасъ навкругы! Замаялы, мовъ крыльмы, сорочкамы... Нлыгай, а ну! И въ воду голованы! Жахнувшыся объ беригъ хвыли бьютця, Розбуркани злякавшыся зо сну, Кругъ тилт гнучкыхъ, збиливши, скачуть, вьются. И илескъ и крыкъ! Далеко чуть луну. Хто плава, хто въ глыбъ пырнаты взявся, Хто брызкатця середъ кыпучыхъ хвыль, Онъ за рогизъ Андрійко зазмагався Съ кугы плете соби Васюта брыль, Зъ Демкомъ Навло вже иечерують ракы,— .Іетять зъ воды клешнати неборакы (стр. 316). Очень не дурна легенда, написанная въ романтическомъ стилѣ, «ІІекельный Трибуналъ». Но совершенно отдѣльно отъ всѣхъ произведеній г. Гринченка стоить стихотвореніо Профессоръ ІІшикъ. Эго произведете должно изображать, новидимому, сатиру. Дѣйствующимъ лицемъ ея является профессоръ оріенталистъ Но такт, какъ сатнра эта не удаласъ автору, то мы считаемъ за лучшее вовсе не касаться ея. Кромѣ оригинальных!, стихотвореній, въ кпнгѣ г. Гринченка на- ходи.чъ мы еще много переводовъ изъ Гейне, Плещеева и др. ноэтовъ. Переводи г. Гринченка въ ботыиинствѣ случаевъ весьма удачны.Имѣя передъ собой готовый образъ, готовое настроеніе, Гринченко весьма удачно иередаетъ его въ формѣ родного языка. Да не послужатъ наши строки къ умаленію достоинствъ заслуженная» украинскаго писателя: поэзія, но его собственному признанію, составляете только случайное явленіе въ его дѣятельности,—дѣятѳль- ностй, добавимъ отъ себя, многосторонней и плодотворной, происходящей у всѣхъ поредъ глазами и заслужившей уже должнѵю одѣнку. Л. Старицкая-Черняховская.
жүктеу/скачать 1.18 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|