Биография ученого это образ его мышления, генезис идей, творческая продуктивность. Так считал Альберт Эйнштейн. Когда его попросили написать предисловие к книге о знаменитом ученом, он ответил: По-моему

Есть какая-то непоследовательность и в следующем письме Альберта «маме номер два», в котором, с одной стороны, речь идет о том, что Мари «отвлекала его от занятий», а с другой, содержится признание, что Бог обратил его стопы к «одному из тех ангелов, что не грозят чувствительным душам своим опасным двуострым мечом»; возможно, этим «ангелом» уже стала Милева... Во всяком случае, сама Мари говорила, что их любовь разрушила другая женщина.

Вряд ли Альберт разбил жизнь Мари, но после разлуки, сильно травмировавшей девушку, заставившей ее страдать, она практически не знала счастья. В 1906-м ее подкосила трагическая смерть матери, затем был неудачный брак, незадолго до войны она обращалась за помощью к уже ставшему знаменитым другу юности — оказать ей содействие в эмиграции в США, но помощи, ­видимо, не последовало… Увы, Мари открывает скорбный список душевнобольных, которых станет несколько в жизни Эйнштейна и которые — не без оснований — могли бы бросить упрек гению в причастности к их трагедии...

В доме Винтелеров Альберт музицировал не с одной Мари.

Его дружба с Джулией Ниггли, дочерью муниципального чиновника и историка музыки, была настолько близкой, что девушка решилась обратиться к Эйнштейну за советом насчет своих отношений с возлюбленным, человеком намного старше нее. Девушка переживала, что он не ­хочет на ней жениться. Эйнштейн ответил ей достаточно резко:

«Какая, должно быть, странная вещь девичья душа! Неужели вы дейст­вительно верите, что можно обрести прочное счастье благодаря другим людям, даже благодаря союзу с единственным и любимым человеком? Породу животных, называемых мужчинами, я знаю на собственном опыте достаточно хорошо, так как сам к ней принадлежу. Ручаюсь вам, от нас нельзя ждать чересчур многого. Сегодня мы мрачны, завтра — пребываем в превосходном настроении, послезавтра холодны, как лед, потом снова раздражены настолько, что нам, кажется, надоело жить; и я еще не упомянул наш эгоизм, неверность и неблагодарность — качества, которыми мы наделены в куда большей мере, чем вы, добродетельные девушки...»

Когда писались эти слова, у двадцатилетнего Эйнштейна уже начинался роман с Милевой.

Альберт и Милева познакомились в Политехникуме зимой 1896-го, но в течение года их отношения находились на уровне тепла, еще не перешедшего в сердечность и пламенность любви. Во всяком случае, когда Милева перешла на зимний семестр 1897 года в Гейдельбергский университет, их переписка носила все еще дружеский характер. Здесь нет любовных излияний, зато много «физики и лирики». В одном из писем Милевы из Гейдельберга находим:

Я сомневаюсь, что человек неспособен постигнуть понятие бесконечности, потому что таково устройство его мозга. Он понял бы, что такое бесконечность, если бы в юные годы, то есть тогда, когда формируются его представления и способности к восприятию, ему позволили дерзко устремить свой ум в просторы мироздания, а не удерживали бы его дух, как в клетке, в пределах интересов к земному или, хуже того, в четырех стенах застойной провинциальной жизни. Если человек способен помыслить о бесконечном счастье, он должен уметь постигнуть бесконечность пространства — я думаю, второе куда проще сделать.

По возвращении «маленькой беглянки» начинается все большее сближение Альберта и Милевы: они вместе штудируют конспекты Гроссмана, сидят рядом на занятиях, он пользуется ее книгами по физике...

Судя по письмам Эйнштейна, Милева все в большей степени становится его интеллектуальной соратницей, шаг за шагом она идет вместе с ним по дорогам науки. Пока он опережает ее, но готов вернуться к старому материалу и дать ей возможность его нагнать. Из их сохранившихся писем не следует, что Милева привносила в его труды новые идеи или способствовала его прозрениям, но она создавала благоприятную атмосферу для его штудий. Наконец-то после его филистеров-родителей и непритязательной Мари Винтелер рядом с Эйнштейном был человек, обладающий глубоким интеллектом и способный разделить его интересы.

Милева, которой предстояло стать женой и матерью детей Альберта, была сербкой из Воеводины, в ту пору входившей в нищую Венгрию. Свою родину она в шутку называла «краем разбойников и повстанцев», что во многом соответствовало действительности. Во всяком случае, ее отец выбрал военную карьеру, преуспел в ней и, по свидетельству близко знавших его людей, навсегда сохранил военную выправку, гордость и заносчивость. Милева, первенец в семье Милоша и Марицы Марич, навсегда осталась любимицей отца, звавшего ее ласкательным именем Мицца, которым затем часто пользовался и ­Альберт.

Милева была невысокого роста, отличалась застенчивостью; всю жизнь, с самого детства, ее угнетало то, что она прихрамывала на левую ногу. У нее был врожденный вывих бедренного сустава, но этого не замечали, пока она не начала ходить. Возможно, ее застенчивость вкупе с хромотой, не позволявшей девочке участвовать в подвижных играх, и побудили Милеву уйти в свой собственный мир. Один из ее сербских биографов пишет, что ее ум и жажда знаний проявились еще в начальной школе. Престарелая учительница как будто бы сказала Милошу: «Эту девочку надо беречь. Она — необыкновенный ребенок».

Милош серьезно заботился об образовании дочери. В семье у него говорили на немецком, который он выучил на военной службе. В детстве Милева читала на немецком языке сказки братьев Гримм и Ганса Христиана Андерсена. Отец декламировал ей сербские народные стихи, и она со слуха заучивала их наизусть; с восьми лет Милеве давали уроки игры на пианино.

Милева имела незаурядные способности, блистала по физике и математике, прекрасно рисовала и одно время даже занималась в мужской классиче­ской школе вместе с юношами, что являлось исключительным случаем в Австро-Венгрии. Однако у нее было слабое здоровье, она переболела в детстве легочной болезнью (возможно, туберкулезом), и Альберт видел в ее хвори причину множества последующих несчастий (речь шла о депрессивных состояниях, в которых, как мне кажется, виновата не столько ее болезнь, сколько будущий муж...).

Милева Марич приехала в Швейцарию в конце 1894-го — лечиться и учиться. Она кончила среднюю школу в Цюрихе, занималась на медицин­ском факультете Цюрихского университета, незадолго до этого открывшего свои двери для женщин, а в октябре 1896-го перевелась на педагогический факультет Цюрихского политехникума, где в то время учился Альберт. Ей шел двадцать первый год и она была единственной девушкой на физико-математическом факультете.

Люди, знавшие Милеву в Цюрихе, описывают ее как «милую, застенчивую, доброжелательную» девушку, «непритязательную и скромную». Ее приятельница-сербка Милана Бота писала домой, что Милева «очень хорошая девушка, только слишком серьезная и спокойная. Глядя на нее, трудно предположить, что она настолько умна». Бота вскоре выяснила, что на самом деле в Милеве куда больше и теплоты, и даже озорства, чем казалось на первый взгляд. Так, Бота писала родителям, что в ее же доме снимал помещение «чудаковатый болгарин», которого они с Милевой передразнивали «и очень смеялись». Одновременно Милеве были свойственны замкнутость и стремление держаться в тени, возможно, отчасти обусловленные тем, что сверстники не считали ее физически привлекательной. В другом письме Бота говорит, что Милева «маленькая, хрупкая и плоская». Она упоминает также хромоту Милевы и ее сильный акцент, но отдает должное «ее приятной манере держаться».

В Милеве Альберт находил высоко ценимые им человеческие качества: независимость, уверенность в себе, внутреннюю дисциплину, живой ум, отсутствие излишнего почтения к авторитетам, граничащую с прямолинейностью честность, душевную открытость. Отношения между ними не очень быстро, но непреклонно эволюционизировали к близости и любви; в августе 1899 года в письмах появляется «Дорогая Долли»; в октябре — «Милая, дорогая Долли», в 1900 они переходят на «ты», через год она становится «милой малышкой» и затем «милой возлюбленной малюткой». Весной 1901 года находящийся в Италии Альберт буквально засыпает Милеву нежными письмами: «Ты обязательно должна приехать сюда, моя очаровательная волшебница. Потеряешь немного времени и доставишь мне небесные наслаждения».

В разные периоды он называл Милеву своей маленькой колдуньей, своим лягушонком, своим котенком, своим уличным мальчишкой, своим ангелом, своей правой рукой, своим бесценным ребенком, своей маленькой чернушкой и придумывал множество вариаций упомянутых имен. Она же была более постоянной, именуя его «Джонни». Это прозвище впервые появляется в том же письме, где в первый раз фигурирует обращение на «ты». Вот оно, самое короткое и нежное из ее писем.

«Мой милый Джонни,

Потому что ты мне так дорог и ты так далеко от меня, что я не могу тебя поцеловать, я пишу тебе, чтобы спросить, нравлюсь ли я тебе так же, как ты нравишься мне? Ответь мне немедленно.

Целую тебя тысячу раз. Твоя Долли».

Крепнущая любовь Альберта-Джонни к Долли поначалу встречала непонимание знавших их людей. Он был красив и обаятелен, она невзрачна, болезненна и хрома. Нo Милева любила музыку, прекрасно пела и это — вкупе с ее умом и душой — все больше покоряло грядущего гения. Ко всему прочему она прекрасно готовила, женским чутьем усвоив, что путь к сердцу Альберта лежит через его желудок (это соответствовало действительности). Она пo-матерински заботилась о своем любимом и, как могла, компенсировала его «безнадежную непрактичность», если можно так выразиться, — надмирностъ, хотя как мы увидим, эти качества больше следовали из его эгоизма, чем из «святости».

П. Микельмор:

Она судила о людях куда быстрее, чем он, и была тверда в своих симпатиях и антипатиях. По любому вопросу, о котором заходил спор, у нее была определенная точка зрения. Она составляла для себя планы (учебные в том числе) на долгое время вперед. Она пыталась упорядочить и жизнь Альберта. …Она заставляла его регулярно питаться и подсказывала, как ему спланировать свой скромный бюджет. Часто его рассеянность приводила ее в ярость. Он смотрел, как крошечная девушка разгневанно топает ножкой, и в глазах у него вспыхивал насмешливый огонек. Он говорил что-нибудь смешное или корчил уморительную гримасу, он пускал в ход свое обаяние, и она постепенно успокаивалась.

Если признаться откровенно, Милева слишком многим устраивала Альберта, говоря на утилитарном языке, была ему удобна; она стала для него одновременно матерью, наставницей и коллегой. «Мне не хватает твоего благословенного указующего перста, который всегда ведет меня в нужном направлении», — писал он ей из Милана от родителей. С Милевой он делился зачатками своих идей и часто она оказывалась первой, с кем он их обсуждал. Из его писем видно, что возможность делиться идеями с заинтересованными людьми была ему в радость.

Впрочем, даже в период ухаживания за Милевой Альберт никогда не поступался собственными интересами и удобствами. Он не отказывал себе в маленьких удовольствиях и, по-видимому, не задумывался о том, как будут восприняты его прихоти близкими людьми. Милева буквально надрывалась, готовясь к экзаменам за пропущенный (проведенный в Гейдельберге) семестр, а он вместо помощи укатил в Меттменштеттен к «сестре и матери-наседке», хотя в ту пору они казались ему «ограниченными обывательницами». Он писал Милеве пламенные письма и в том же курортном городке флиртовал с юной Анной Шмидт, ходил с ней в горы и перед отъездом записал в альбом следующие стихи:

Юная девушка, маленькая и прекрасная,

Судя по всему, отношения с Милевой не связывали Альберта Эйнштейна до такой степени, чтобы он перестал активно искать женского общества. Он приглашал в Меттменштеттен, в отель Джулию Нигли, приятельницу из Аарау, более чем смущенную таким «нетипичным» для того времени предложением. Много и часто музицировал с Сюзанной Маркволдер, дочерью квартирной хозяйки, и приглашал ее кататься на парусной лодке по Цюрихскому озеру. Биографы обращают также внимание на интерес, проявленный им к Мари Рохрер, с которой часто встречался в библиотеке.

Паулина Эйнштейн, зная «многолюбие» сына, мало реагировала на его увлечения, но к Милеве выказывала нескрываемую враждебность. Причин тому было много: возраст (Милева была на четыре года старше Альберта), серб­ское происхождение (славяне — люди второго сорта), нездоровье и физиче­ский недостаток. Милеву огорчало отношение Паулины, и она искала утешения в любви ее сына. Увы, переписка Эйнштейна и Марич в решающий момент их отношений, когда Альберт заговорил о браке, не сохранилась, но очевидно, что кризис в отношениях с семьей был неминуем. Незадолго до окончания курса в Политехникуме Альберт уже принял окончательное решение жениться. Когда, встретившись с матерью в Мелхтале, он сообщил ей о нем, шторм разразился...

«Мама зарылась лицом в подушку и разрыдалась, как ребенок. Успокоившись, она немедленно пошла в яростную атаку: «Ты губишь свое будущее, ты закрываешь себе все возможности», «Ее ни в одной приличной семье не примут», «Если она окажется в положении, я тебе не завидую». Последний ее выпад, после множества предыдущих, вывел меня из терпения. Я стал яростно отрицать, что мы жили в грехе, и разругал ее на все корки...»

Паулина больше всего боялась, что молодые люди «уже были близки»; если нет, у нее оставалась надежда, что еще возможно предотвратить несчастье. Так как сын сказал, что ее опасения безосновательны, она слегка утешилась, но продолжала оскорблять Милеву. «Она — как ты, она — книжный червь, а тебе нужна жена, — сказала она Альберту и нанесла завершающий удар. — Когда тебе исполнится тридцать, она будет старой каргой».

Эйнштейн презрительно отозвался о грубости, с которой Паулина поносила его возлюбленную, он писал Милеве, что мать своим поведением вызвала у него только ярость.

Герман Эйнштейн также встретил известие о браке сына с Милевой с негодованием. Он считал брак преждевременным по причине материальной неопределенности сына. Это следует из жалобы Альберта Милеве, что, с точки зрения родителей, жена — это роскошь, которую мужчина может себе позволить, лишь добившись материальной независимости. Это, писал он, ставит жену и проститутку на одну доску, с той разницей, что у жены контракт пожизненный. Альберт сожалел, что преждевременно объявил родителям о помолвке, и просил невесту не обрушивать эту новость на голову сербской семьи. Он явно поспешил с этим, «с моей стороны было бы разумнее держать язык за зубами». О чувствах, обуревавших им в это время, свидетельствует письмо «милому котенку»:

Мои родители очень встревожены моей любовью к тебе. Мама ча­сто и горько рыдает, и у меня нет здесь ни минуты покоя. Мои родители оплакивают меня почти как если бы я умер. Они не устают повторять, что моя привязанность к тебе принесет мне несчастье, они считают, что ты слабого здоровья. ...Ох, Долли! От этого можно сойти с ума.

Сопротивление семьи обескуражило Альберта, но не заставило его отступить, может быть, даже подзадорило упрямство и страсть. Именно после перенесенных семейных бурь он признался Милеве, что только теперь осознал, как безумно в нее влюблен, что без нее чувствует себя потерянным, лишенным внутреннего стержня:

Когда тебя со мной нет, я не знаю, что с собой делать. Когда я сижу, мне хочется отправиться на прогулку, когда гуляю, мне хочется вернуться домой, когда развлекаюсь, мне хочется учиться, когда сажусь заниматься, то не могу сосредоточиться; а когда ложусь спать, то недоволен тем, как провел день.

Весной 1901 года находящийся в Италии Альберт буквально засыпал Милеву нежными письмами, полными душевных излияний.

Гордый своим сопротивлением родителям, Альберт порой ощущал себя ницшеанским Заратустрой, но на самом деле приступы оптимизма чередовались с периодами отчаяния, ликование по поводу неодержанной победы внезапно уступало печальной необходимости жить «среди этого стада убогих людей». Альберт угнетен не только перипетиями борьбы с семьей за Милеву, но и мыслями об их совместной жизни и будущей карьере.

Много лет спустя отношения Альберта с родителями и его собственный опыт женитьбы найдут отражение в его советах, которые он даст одному из своих многочисленных корреспондентов.

28 октября 1951 года выпускник психологического факультета прислал Эйнштейну изящно сформулированное письмо, в котором просил совета. Студент был единственным сыном в неортодоксальной еврейской семье. Полтора года тому назад он полюбил девушку христианского вероисповедания. Зная о скрытых трудностях смешанных браков, о тех неумышленных ранах, которые наносятся необдуманными замечаниями посторонних людей, влюбленные много времени проводили в обществе друзей и знакомых и убедились, что их любовь в состоянии выдержать такого рода стрессы. Девушка по собственному почину выразила желание перейти в иудаизм, чтобы будущие дети воспитывались в более однородной семье. Она нравилась родителям студента, но они боялись смешанного брака и высказали вслух свои опасения. Молодой человек разрывался между любовью к девушке и желанием не отчуждаться от родителей и не причинять им боли. Он спрашивал, верно ли, что для человека, вступающего в самостоятельную жизнь, супруга важнее родителей. Эйнштейн на обороте письма сделал по-немецки набросок ответа. Вот его перевод: «Должен прямо сказать — я не одобряю родителей, оказывающих давление в принятии решений, которые повлияют на будущую жизнь детей. Такие проблемы каждый должен решать сам. Но если вы хотите принять решение, с которым ваши родители не согласны, вы должны задать себе такой вопрос: достаточно ли я независим и внутренне устойчив, чтобы не потерять душевное равновесие, после того как пойду против воли родителей? Если вы в этом не уверены, то в интересах девушки вам не следует совершать планируемый вами шаг. Только от этого должно зависеть ваше решение».

Осенью 1900 года Альберт Эйнштейн, сдав выпускные экзамены со средним баллом 4,91 из 6, покинул стены Политехникума. Его друзья — Гроссман, Эрат, Коллорс — были приглашены на кафедры физики или математики, однако ему, единственному из четырех выпускников, такого предложения не по­следовало. Он возлагал надежды на то, что возглавлявший законченное им отделение профессор Адольф Гурвиц положительно отреагирует на письменное прошение с предложением его услуг на вакантное место ассистента и даже написал Милеве, что «почти не сомневается» в том, что место будет за ним, однако поначалу обнадеживший выпускника профессор в должности отказал. Для Альберта наступили тяжелые времена. Выплата пособия от женевских родных прекратилась, в получении должности в университете ему отказали, он едва сводил концы с концами, перебиваясь частными уроками, случайными расчетами, временным преподаванием в технической школе, репетиторством в частном пансионе. Независимость суждений и чувство собственного достоинства не раз делали его «персоной нон грата». Даже постоянное место учителя оказалось недосягаемым.

Стена, воздвигнутая перед ним в Политехникуме, охватывала и среднюю школу. Он недоумевал: может быть, сказываются общие условия безработицы, может, дело в том, что он не коренной швейцарец, или в его происхождении, или в нем самом?

Еще в 1899-м с помощью отца Альберт подал прошение о принятии швейцарского гражданства, но лишь в 1901-м, отдав последние сбережения, ответив на кучу вопросов и заверив власти об отсутствии склонности к алкоголю, получил права гражданина кантона Цюрих и собственно Швейцарии. Он был благодарен властям и сохранил швейцарское гражданство до конца жизни, несмотря на все превратности судьбы. Швейцария навсегда осталась для него «прекраснейшим уголком земли».

Приятным событием этого безрадостного для Эйнштейна времени стала публикация его первой статьи по проблеме капиллярности в престижном немецком журнале A n n a l e n d e r P h y s i k. Хотя в дальнейшем он не придавал значения первой своей научной работе, в момент ее выхода в свет с публикацией связывалась надежда получить работу. В начале года, гостя у родителей в Милане, Эйнштейн направил письма профессорам Вильгельму Оствальду в Лейпциг и Камерлинг-Оннесу в Лейден, приложив к ним оттиск своей работы и предложив свои услуги «специалиста по математической физике», но ответов не получил. Это глубоко обескуражило молодого человека, о чем засвидетельствовал его отец:

Мой сын глубоко разочарован своим теперешним положением — он без работы. День за днем в нем растет убеждение, что его карьера не удалась... Сознание того, что он обуза для нас, людей малосостоятельных, тяготит его.

Находясь у родителей в Милане, Альберт направлял просьбы о работе в различные университеты, судя по всему безответные. Ученые мало отличаются от чиновников по части интуиции — они даже не подозревали, какая честь им оказывалась...

Возможно, трудности Эйнштейна с поиском работы связаны с плохими отзывами профессора физики Цюрихского политехникума Генриха Вебера. Как-то Вебер сказал Альберту, что он умен, но обладает крупным недостатком — не терпит замечаний. Язвительный студент не остался в долгу. Теперь Эйнштейн полагал, что его безуспешные попытки получить место ассистента в Вене, Лейпциге, Геттингене, Штутгарте, Болонье, Пизе и т. д. («Скоро все физики от Северного моря до юга Италии удостоятся чести прочитать мои просьбы о приеме на работу») — козни «герра Вебера».

Живя в родительском доме, Эйнштейн чувствовал, что груз проблем, лежащих на его плечах, становится еще тяжелее. Он понял, как сильно ухудшилось и продолжает ухудшаться финансовое положение его родителей. На них наседал главный кредитор Германа, один из дядьев Эйнштейна, которому тот дал прозвище «Рудольф богатый». Отчаянье Альберта, становясь все глубже, передавалось его родителям. Герман по секрету от сына написал Рудольфу Оствальду, одному из двух профессоров в Цюрихе, к которым Эйнштейн обращался с просьбой об устройстве на работу. Герман Эйнштейн безуспешно просил Оствальда черкнуть несколько слов поддержки его сыну, который чувствовал себя «глубоко несчастным», так как у него почти не было надежд на дальнейшую академическую карьеру: его «угнетает мысль, что он, оставаясь без работы, возлагает дополнительное бремя на нас, людей со скромными средствами».

Летом 1901 года друзья из Политехникума, зная о бедственном положении Альберта, дали ему рекомендацию два месяца поработать учителем в школе небольшого городка Винтертура вблизи Цюриха. Он должен был замещать штатного учителя начертательной геометрии, призванного в армию. Альберт согласился и, в ожидании поездки в Винтертур, пригласил Милеву отдохнуть с ним в городе Камо на берегу одноименного озера. Это были совершенно упоительные дни, как следует из писем обоих, но неожиданным итогом встречи стала беременность невесты…

Вскоре Милева обнаружила, что беременна. Для молодой женщины это была плохая новость. Милева была одна, вдали от родных, ей оставалось всего два месяца до экзаменов, столь существенных и для ее самооценки и для ее будущей карьеры. Ее возлюбленный — нищий мечтатель, их брак для него — всего лишь туманная перспектива, у него все еще нет постоянной работы, его родители терпеть ее не могут. Милева обожала Эйнштейна и гордилась, что носит под сердцем его ребенка, материнский инстинкт был у нее очень силен, как покажут в дальнейшем ее отношения с сыновьями, но в сложившейся ситуации беременность отодвигала счастливое будущее, о котором она мечтала, в еще более туманную даль.

По-видимому, о своем состоянии Милева сообщила Эйнштейну во время одной из его поездок в Цюрих, его письмо (самое раннее из сохранившихся, где об этом упоминается) датировано 28 мая 1901 года. Письмо открывают выражения трогательной и непритворной радости, но к будущему отцовству Эйнштейна это отношения не имеет. Он сначала пишет, как вдохновила его недавно вышедшая статья по физике, и только потом — об их с Милевой будущем.

«Мой милый котенок!

Я только что прочел статью Ленарда о влиянии ультрафиолетового излучения на возникновение катодных лучей, она доставила мне такое удовольствие, вызвала такой восторг, что я непременно должен с тобой поделиться. Живи спокойно, будь весела, ни о чем не тревожься. Я не ­оставлю тебя и разрешу все наши проблемы к общему благополучию. Потерпи немного. Ты увидишь, что мои объятия не такой уж ненадежный приют, пусть даже сначала все у нас получается не слишком гладко. Как ты себя чувствуешь, дорогая? Как наш мальчик? Представляешь, как будет прекрасно, когда мы снова сможем работать вместе, без всяких помех, и никто не посмеет указывать нам, что и как надо делать. Множество радостей будет тебе наградой за все твои нынешние неприятности, мы будем жить мирно и счастливо».