Биография ученого это образ его мышления, генезис идей, творческая продуктивность. Так считал Альберт Эйнштейн. Когда его попросили написать предисловие к книге о знаменитом ученом, он ответил: По-моему

Впрочем, Альберт был достаточно толстокож, чтобы не реагировать на мнение «песка человеческого». Нет сомнений в том, что инициатива второго брака принадлежала семье Эйнштейнов и, прежде всего, самой Эльзе. «Но за Эльзины заботы нужно было платить, а она твердо решила заполучить Эйнштейна в мужья».

Берлинский период жизни Эйнштейна оказался весьма плодотворным. Ничто не отвлекало его от работы, а участие в «Физическом коллоквиуме», которым руководил Лауэ, позволило встречаться и общаться с самыми выдающимися учеными современности. Здесь Эйнштейн выступал с докладами о проделанной работе, дискутировал по самым жгучим проблемам физики.

Все участники семинара сохранили о нем светлое воспоминание, и в этих воспоминаниях выделялась фигура Эйнштейна. Дело было не только в том, что на собраниях семинара из его уст исходили самые глубокие идеи, которые когда-либо приходилось слышать. Непринужденная и задушевная манера Эйнштейна, легкость, с которой он входил в круг идей своих товарищей, задавали тон на семинаре (это была высшая лояльность и высшая научная отзывчивость, но она была прерогативой гения). Но на официальные заседания, в частности, на собрания Прусской Академии наук, новый академик почти не ходил. Он рассказывал — и здесь его юмор терял обычную незлобивость — об этих заседаниях, где дискуссии по специальным и частным вопросам ведутся в присутствии спящих, но сохраняющих достойный и значительный вид коллег, о неожиданном подъеме интереса, ко- гда решаются вопросы, не относящиеся к науке и дающие повод для темпераментных выступлений ученых, которые многим обязаны науке, но которым наука не обязана ничем.

Хотя звезда славы Эйнштейна только подходила к зениту, он уже был достаточно знаменит и вскоре после переезда в Германию редакция крупной газеты D i e V o s s i s c h e Z e i t u n g обратилась к нему с просьбой поведать читателям о сущности его работы. 26 апреля 1914 года опубликована первая газетная статья Эйнштейна О п р и н ц и п е о т н о с и т е л ь н о с т и. В ней на популярном уровне описаны проблемы специальной теории относительности и сообщено, что теория находится в стадии дальнейшего развития.

Через четыре месяца после приезда Эйнштейна в Берлин началась самая страшная война за всю предшествующую историю. С первых дней войны, когда европейская интеллигенция поддалась националистическому угару, когда составлялись пропитанные шовинстическим духом З а я в л е н и е 9 3-х и подобные «призывы ко всему культурному миру», Эйнштейн составлял В о з з в а н и е к е в р о п е ц а м, в котором призывал ученых воюющих стран использовать свой авторитет для того, чтобы поскорей положить конец бессмысленной бойне.

А. Эйнштейн — П. Эренфесту:

В обезумевшей Европе творится нечто невероятное. Такое время показывает, к какой жалкой породе животных мы принадлежим. Я тихо продолжаю мирные исследования и размышления, но охвачен жалостью и отвращением.

А. Эйнштейн — Г. А. Лоренцу:

Если контакты [между учеными] будут сорваны, это будет означать, что людям необходима идиотская фикция, побуждающая их к взаимной ненависти. В свое время это была религия, теперь — государство.

Я еще вернусь к пацифизму А. Эйнштейна, вытекающему из его благородного гуманистического мировоззрения, ограничившись здесь выдержкой из его М e i n W е l t b i 1 d:

Я глубоко презираю тех, кто может с удовольствием маршировать в строю под музыку, эти люди получили мозги по ошибке — им хватило бы и спинного мозга. Нужно, чтобы исчез этот позор цивилизации. Командный героизм, пути оглупления, отвратительный дух национализма — как я ненавижу всё это. Какой гнусной и презренной представляется мне война. Я бы скорее дал разрезать себя на куски, чем участвовать в таком подлом деле. Вопреки всему я верю в человечество и убежден: все эти призраки исчезли бы давно, если бы школа и пресса не извращали здравый смысл народов в интересах политического и делового мира.

Да, во время Первой мировой войны Эйнштейн выступал с пацифистских позиций, но... старался не впадать в крайно- сти: ведь его работа финансировалась самыми оголтелыми милитаристами. В «кухонных» разговорах он возлагал вину за насилие на немцев, но во время публичных выступлений избегал резких выражений и винил не конкретных людей, но агрессивность и разрушительность, заложенные в природе человека. Надо отметить крайний цинизм его частных высказываний: «Несмотря на всеобщие бедствия, к которым становишься причастным в основном из чтения газет, я живу счастливо и не­обычайно спокойно». Солдаты, тысячи и тысячи солдат, гибли в окопах от иприта, а Эйнштейн «похвалялся своей “сознательной невовлеченностью” в войну и говорил, что и в этот мрачный период истории можно жить в довольстве и уюте, глядя на остальное человечество отстраненно, как служитель сумасшедшего дома смотрит на душевнобольных».

Когда началась Вторая мировая война, Эйнштейн признался бельгийской королеве Елизавете: «Если бы не газеты и бесчисленные письма, я едва ли заметил бы, что живу в то время, когда человеческая жестокость и моральное уродство до- стигли таких ужасающих масштабов». Подобно интровертам плотиновского типа, живущим одним духом, Эйнштейн вполне мог бы не заметить мировой трагедии, «если б нe газеты...»

Частная жизнь Эйнштейна в годы войны ничем не примечательна. Он вел размеренную холостяцкую жизнь. Посетивший его молодой физик из Швейцарии следующим образом описал «быт» мэтра науки:

Был сегодня утром у Эйнштейна. Он ходил в чулках и во время беседы надел сандалии. Сначала он дочитал письмо и позвонил профессору Берлинеру. После этого осведомился о цели моего визита. Я придумал тот довод, что хотел попросить его ввести меня в Физическое общество. Затем я попросил у него три его работы. Одну из них он долго искал, удивлялся, куда она могла запропаститься, сетовал на свою неорганизованность и забывчивость и так и не нашел работы. Мы ходили из комнаты в комнату и растерянно стояли перед стеллажами. В квартире у него довольно голо и он, по-видимому, живет в ней один, без экономки.

Война никак не отразилась на творчестве Эйнштейна. Даже наоборот, 1914–1919 годы оказались весьма плодотворными. В это время им завершено построение общей теории относительности, рассчитаны точные значения искривления световых лучей и смещения перигелия Меркурия, выполнена фундаментальная работа по гравитационным волнам и космологии, сделан новый вывод закона излучения и обнаружены трудности с причинностью в квантовой физике. За годы войны Эйнштейн опубликовал пятьдесят статей и свою первую книгу О с п е ц и а л ь н о й и о б щ е й т е о р и и о т н о с и т е л ь н о с т и. Книга содержала 70 страниц и имела подзаголовок «Общедо­ступное изложение», по поводу которого сам он шутил, что правильнее было бы сказать «Общенедоступное изложение». Книга написана Эйнштейном довольно поздно по причине «ужаса перед писанием книг», как сам он признался Морису Соловину.

В конце 1915 года Эйнштейн признался М. Бессо, что «сильно измотан». Однако остановиться он уже не мог. Только за один шестнадцатый год он опубликовал десять работ, в том числе обзор по общей теории относительно­сти. Должно быть, трудоголия медленно, но верно подрывала здоровье Эйн­штейна: постоянное духовное напряжение, отсутствие ухода и организованного быта стали причиной серьезной болезни, проявившейся в 1917-м и длившейся несколько лет. В феврале этого года Эйнштейн сообщил П. Эренфесту, что не сможет приехать в Голландию по причине болезни печени, принуждающей его блюсти строжайшую диету и вести размеренную жизнь. Правда, болезнь не помешала ему продолжить работу. Заболеванию, несомненно, способствовали война, плохое питание и дурное настроение. Эйнштейн уже разуверился в том, что голос разума будет кем-то услышан, и находился в меланхолическом состоянии. Он признался Г. А. Лоренцу:

Меня постоянно угнетают безмерно трагические события, обременяющие нашу жизнь. Раньше я спасался, погружаясь в физику, но теперь уже и это не помогает.

Болезнь сблизила его с Эльзой — именно она приняла самое деятельное участие в лечении друга и окружила его столь необходимой заботой: «С лета я поправился на четыре фунта, и всё это благодаря заботе Эльзы. Она сама мне всё готовит; без этого не обойтись». Эйнштейну предлагали выехать на лечение в Швейцарию, но горным курортам он предпочел опеку двоюродной сестры. Тем не менее, худшее было впереди. Открылась язва желудка, несколько месяцев пришлось провести в постели. Временами он впадал в депрессию: «Мой дух слабеет, силы убывают». Работу он не прерывал, даже попытка поиграть на скрипке вызывала приступ. Не успела зарубцеваться язва, как Эйнштейн заболел желтухой. Страдания были велики, ему даже приснился сон, будто он перерезал себе горло бритвой. Все это время он не прерывал работы, а Эльза — заботы о больном. Тем временем он писал П. Эренфесту, что здоровье подорвано навсегда.

В 1919-м ему стало лучше, и он принял решение жениться на своей спасительнице. Для этого необходимо было оформить развод с Милевой. Пришлось ехать в Цюрих.

В бумагах, представленных на рассмотрение суда, Эйнштейн был ­вынужден признать, что совершил супружескую измену. В них также упоминались яростные стычки между супругами, делавшие совместное проживание невозможным. Он писал Бессо, что бракоразводный процесс изрядно развлекает всех, кто в курсе его дел, и что ему очень надоела возня с пересылкой документов из Берлина в Цюрих и обратно. Однако эти хлопоты не остались без вознаграждения. Имеется расписка Эйн­штейна, подтверждающая, что в декабре 1918 года он получил в дар от Эльзиного отца пакет акций, выпущенных, в частности, железной дорогой Босния-Герцеговина. Как кажется, Эльзин отец медлил с вручением этого подарка, дожидаясь, когда будут оговорены все условия развода. В расписке сказано, что в случае смерти Эйнштейна акции снова становятся собственностью Эльзы.

Постановление суда о разводе датировано 14 февраля 1919 года. Эйн­штейн взял на себя обязательство содержать первую жену и детей, а также передать им деньги за Нобелевскую премию, которая может быть ему присуждена — Милева была уверена, что рано или поздно это произойдет.

Милева прожила в Цюрихе до конца своих дней. Поначалу она приняла свою девичью фамилию, Марич, но постановлением кантонального правительства Цюриха от 24 декабря 1924 года ей было разрешено вновь носить фамилию Эйнштейн. Навещая иногда детей, Эйнштейн останавливался у нее. У Милевы был трудный характер, она была недоверчива и подвержена приступам меланхолии. (Ее сестра Зорка страдала тяжелой формой психического заболевания). Умерла она в 1948 году. Через несколько лет после ее смерти Эйнштейн написал: «Она так и не примирилась с разводом, и ситуация все больше напоминала классическую историю с Медеей, что омрачило мои отношения с обоими сыновьями, к которым я был нежно привязан. Этот трагический аспект наших отношений оставался неизменным до самой старости».

Из опубликованной недавно переписки проясняется ситуация с частью средств, связанных с Нобелевской премией великого физика. Согласно общепринятой версии деньги были положены на счет в швейцарском банке на имя Милевы и их совместных детей. Судя же по недавно опубликованным письмам, Эйнштейн инвестировал большую часть премии (28 тысяч долларов на 1921 год) в Соединенные Штаты и потерял эти средства из-за Великой депрессии — биржевого краха 1929 года.

К моменту смерти Милевы в 1948 году в семье первой жены не было денег даже на кладбищенские сборы. Ее могилу признали безымянной, позже передав место следующему усопшему.

Через три с половиной месяца после развода Альберт и Эльза вступили в брак. Он переехал в ее квартиру, оставив себе для работы две комнаты этажом выше. Болезнь еще не полностью покинула его, но он быстро шел на поправку, а вместе с тем становилось лучше и его настроение. Благодаря Эльзе Эйнштейн достиг, по словам Макса Борна, упорядочен- ной буржуазной жизни:

Но и в благоустроенном, уютном доме фрау Эльзы он сохранил свой спартанский образ жизни. В его маленькой комнатке не было ни покрывала, ни ковра, ни картины на стене. Лишь кровать, стол, стул, книжная полка с несколькими книгами и связками журнальных оттисков. Всякое имущество его угнетало, и в стремлении к обладанию собственностью он видел самую глубокую причину для раздоров и войн между людьми.

Был ли Эйнштейн счастлив в новом браке? Трудно ответить на этот во­прос: с одной стороны, он привык к заботе о себе, ему нравилось принимать гостей, с другой — буржуазное существование, обеспеченное Эльзой, было ему в тягость. Как признался один из его друзей, все ощущали, что «он тут чужой, как представитель богемы в гостях у буржуа». Эльзе нравилось опекать своего знаменитого мужа, наверное, она любила своего «Альбертля», но не менее ей нравилось купаться в лучах его славы. Позже Чарли Чаплин следующим образом охарактеризует ее:

Из этой женщины с квадратной фигурой так и била жизненная сила. Она откровенно наслаждалась величием своего мужа и вовсе этого не скрывала, ее энтузиазм даже подкупал.

Биографы Эйнштейна считают, что между ними не было близости. Здесь не строили совместных планов и не принимали общих решений. «Желания Альберта трудно предугадать», — признавалась Эльза. По словам самого Эйн­штейна, в жизни всё засоряется, особенно в браке. Они прожили вместе 17 лет до смерти Эльзы, которая была старше Эйнштейна, и вскоре после этого трагического события он писал М. Борну:

Я здесь прекрасно устроился, живу, как медведь в берлоге, и чувствую себя «в своей тарелке», как никогда прежде в моей полной событиями жизни. Эта привязанность к «берлоге» особенно возросла после смерти моей подруги; она была более привязана к людям, чем я.

Незадолго до собственной смерти Эйнштейн сделал такое признание:

...Задачу [жить в согласии с женщиной] я дважды пытался решить и оба раза с позором провалился.

В последние годы стали также доступны материалы, касающиеся его второго брака. Кузина Эльза была для Эйнштейна скорее матерью, чем женой, она организовывала его повседневную жизнь и защищала от назойливого любопытства публики. Он же со временем все меньше считался с ее чувствами. Его склонность к флирту стала частью семейного фольклора, и внучка Эвелина отзывается о нем как о «дамском угоднике и настоящем повесе». Но при всей своей любви к дамскому обществу он порой выказывал такое презрение к интеллекту женщин и к самой женственности, что его впору было счесть женоненавистником.

Вскоре после второй женитьбы в Берлин приехала мать Эйнштейна. Приехала умирать в доме сына: у нее обнаружили рак желудка. После смерти мужа она осталась без средств к существованию, жила то у своей сестры, то у шурина Якоба, то у дочери Майи, то в доме банкира Оппенгеймера, помогая всем по хозяйству или присматривая за детьми.

В начале 1920 года Паулину привезли в Берлин. Ее сопровождала Майя, врач и сиделка. Паулину устроили в кабинете Эйнштейна. Морфий повлиял на ее рассудок, но, как писал Эйнштейн, «она цеплялась за жизнь и была по-прежнему красива». Умерла она в феврале. Похоронили Паулину на Шонебергском кладбище в Берлине. Вскоре после ее смерти Эйнштейн писал Цангеру: «Моя мать умерла... Мы все без сил... Теперь я на собственной шкуре испытал, что такое кровные узы».

Смерть матери глубоко опечалила Альберта. Он вновь впал в депрессию. В марте написал Максу Борну, просившему у него совета по поводу сделанного ему предложения принять профессорство в Геттингене:

Не имеет значения, где ты живешь... Я же вообще не чувствую себя вправе давать советы, так как я нигде не пустил глубоких корней. Прах моего отца покоится в Милане. Свою мать я похоронил несколько дней назад здесь. Сам беспрестанно скитаюсь — и везде как чужак. Мои дети — в Швейцарии, так что приходится предпринимать немалые усилия каждый раз, когда я хочу увидеть их.

Но горе и радость, как известно, неразлучны. Эйнштейн утратил мать в тот момент, когда к нему пришла огромная, громкая, мировая слава.

Этой славою он обязан общей теории относительности, точнее, одному из предсказаний теории, завершенной в годы войны. Сохранилось воспоминание Чарли Чаплина, дающее представление о том, «как это случилось». В А в т о б и о г р а ф и и Чаплин вспоминает об обеде в Калифорнии, на котором присутствовали Альберт и Эльза Эйнштейны. На этом обеде, происходившем в 1926 году, жена Эйнштейна рассказала о том утре, когда он догадался, когда его осенило, как построить теорию относительности. Вот ее рассказ:

Эйнштейн, как обычно, спустился к завтраку, но почти ни к чему не притронулся. Обеспокоенная, я спросила, в чем дело. «Дорогая, — ответил он, — мне пришла в голову великолепная мысль». Выпив кофе, он подошел к роялю и заиграл. Время от времени он останавливался и, что-то записав, продолжал музицировать. Потом снова произнес: «Это превосходная, великолепная мысль». Я сказала: «Да объясни, в чем дело, не томи». Но он ответил: «Трудно объяснить, мне нужно поработать».

Госпожа Эйнштейн рассказала Чаплину, что ее муж играл и писал с полчаса, а потом поднялся к себе в кабинет, попросив, чтобы его не беспокоили. Он провел там две недели. «Каждый день, — вспоминала его жена, — я посылала еду в кабинет. Вечером он выходил прогуляться, а потом снова садился за работу. Наконец он спустился вниз. Он был очень бледен. «Вот», — сказал он и положил на стол два листка бумаги. Это и была его теория относительности.

«Новый гигант мировой истории»

Альберт Эйнштейн — новый гигант мировой истории; его исследования, приведшие к полному перевороту в наших представлениях о природе, можно сравнить с открытиями Коперника, Кеплера и Ньютона.

Из газет

Вмиг исчезли все сомненья —

Звездный час Эйнштейна в прямом смысле слова связан со звездами, точнее с их местоположением на небесном своде. В О п т и к е Ньютона помещен вопрос, иногда неправильно интерпретируемый как предвосхищение эйн­штейновской теории относительности: «Не действуют ли тела на свет на расстоянии и не изгибают ли этим действием его лучей?» В буквальном смысле это действительно аналогия с ходом мысли Эйнштейна, но на самом деле Ньютон имел в виду обычную диффракцию света, никак не связанную с отклоняющей лучи массой. У Ньютона действительно есть идея, предвосхищающая Эйнштейна, но она связана с другим вопросом: «Не являются ли лучи света очень малыми телами, испускаемыми светящимся веществом?» Да, являются, отвечал Ньютон, и из этого ответа непосредственно следовало, что лучи света также подчинены закону всемирного тяготения, то есть отклоняются у больших масс в соответствии с величиной собственной массы. Впрочем, во­прос о гравитационной массе света мог быть поставлен только Эйнштейном после вывода знаменитого уравнения E = mc².

Из этого уравнения можно оценить массу луча и связанное с ней отклонение при его прохождении вблизи Солнца. Когда А. Эддингтон в начале 1917 года высказал мысль о возможности экспериментальной проверки теории Эйнштейна — измерения отклонения луча звезды, проходящего вблизи Солнца во время полного затмения — речь шла о другом, гораздо более существенном: согласно общей теории относительности, наряду с «ньютоновским» гравитационным взаимодействием светового луча и Солнца, должно дополнительно наблюдаться искривление траектории, связанное с искривлением самого пространства вблизи большой массы. Согласно расчетам, результаты которых несколько раз уточнялись самим Эйнштейном, при прохождении света звезд около Солнца ньютоновское гравитационное отклонение равно 0,87 угловой секунды, тогда как отклонение, дополнительно учитывающее искривление пространства, составляет 1,74 угловой секунды. Таким образом, экспериментальное измерение реального отклонения, возможное при полном солнечном ­за­тмении, дает возможность проверки общей теории относительности и наличия реального искривления пространства.

Еще в 1914 году — за пять лет до экспериментальной проверки — Эйнштейн написал М. Бессо:

Я более не сомневаюсь в справедливости всей теории, независимо от того, увенчаются ли успехом наблюдения солнечного затмения.

В ноябре 1915 года в письме Арнольду Зоммерфельду Эйнштейн подвел итоги своим расчетам:

Последний месяц был одним из самых тревожных и трудных в моей жизни, но и одним из наиболее успешных. О письмах некогда было и думать. Я понял, что мои прежние уравнения гравитационного поля были совершенно необоснованными. После того как у меня исчезло всякое доверие к прежней теории, я ясно увидел, что удовлетворительное решение можно найти только на основе идеи Римана. К великой моей радости, выяснилось, что, кроме решения Ньютона как первого приближения, во втором приближении появилось смещение перигелия у Меркурия. Для отклонения света Солнцем получилось значение, вдвое больше прежнего...

Попытки измерения отклонения луча света у края Солнца, еще не связанные с предсказаниями общей теории относительности, предпринимались с 1912 года. Тогда аргентинская экспедиция в Бразилию не смогла осуществить измерения из-за тропических ливней, а в 1914-м крымской экспедиции помешала мировая война. Попытки американцев измерить этот эффект во время затмения 1918 года не дали убедительных результатов — судьба как бы поджидала момента, когда само время могло обеспечить триумф эйнштейновской мысли. Лучшего момента, чем окончание мировой бойни, невозможно было бы вообразить.

Это произошло после окончания Первой мировой войны. Людям опро­тивели ненависть, убийства и международные интриги. Окопы, бомбы, убийства оставили горький привкус. Книг о войне не покупали и не читали. Каждый ждал эры мира и хотел забыть о войне. А это явление способно было захватить человеческую фантазию. С земли, покрытой могилами, взоры устремлялись к небу, усеянному звездами. Абстрактная мысль уводила человека вдаль от горестей повседневной жизни. Мистерия затмения Солнца и сила человеческого разума, романтическая декорация, несколько минут темноты, а затем картина изгибающихся лучей — всё так отличалось от угнетающей действительности.

Иными словами, торжеству науки содействовали таинство, миф, мистерия. Звездное небо, затмение, война, смятение человечества — без такого декора эффект мог быть совсем иным. Конечно, Эйнштейн в любом случае подлежал канонизации, но судьба выбрала для нее наиболее подходящий момент изо всех мыслимо возможных.

Л. Инфельд:

Существовала и еще одна причина, видимо, важнейшая: новое явление предсказал немецкий ученый, а проверили его английские ученые. Физики и астрономы, принадлежавшие недавно к двум враждебным лагерям, снова работают вместе. Может быть, это и есть начало новой эры, эры мира? Тяга людей к миру была, как мне кажется, главной причиной возрастающей славы Эйнштейна.

В мае 1919 года две британские экспедиции — в заливе Собраль и на острове Принсипи — получили фотографии звездного неба в окрестностях Солнца во время полного солнечного затмения. Перед отъездом из Англии Эддингтон, возглавлявший одну из них, писал:

Эти экспедиции либо впервые докажут, что свет имеет вес, либо подтвердят фантастическую теорию неевклидова пространства, выдвигаемую Эйнштейном, либо принесут результаты, которые будут иметь еще более далеко идущие последствия — покажут всякое отсутствие искривления.

Судьба распорядилась отодвинуть небесную триангуляцию на самое благоприятное для Эйнштейна время и она же, эта судьба, развеяла облака в день измерений. Экспедиция Эд- дингтона, приехавшая в Гвинею, уже потеряла надежду на успех из-за туч, закрывших Солнце, но буквально за несколько минут до полного затмения облака рассеялись и съемка звездного неба была осуществлена. В ноябре 1919-го результаты эксперимента были обнародованы. Отклонение светового звездного луча у края Солнца составило:

в заливе Собраль (1,98 ± 0,30)”

Эйнштейн узнал результаты от Лоренца. Хотя, по его словам, он никогда не сомневался в правильности предсказаний («Я не ожидал ничего другого»), известие глубоко взволновало его. Это был триумф, но в тот момент никто не представлял его последствий. 6 ноября, по словам А. Пайса, Эйнштейн был канонизирован — он стал первым святым физики.