Чирков Юрий Георгиевич. Дарвин в мире машин. Изд. 2-е, испр и доп. М.: Ленанд, 2012. 288с

Мнение Жан Жака Руссо

Считается, что непосредственным источником «Робинзона Крузо» (потомки сократили придуманное автором первоначально велеречивое название всего до двух слов) стал эпизод из жизни шотландского матроса Александра Селькирка. Он поссорился с капитаном корабля и, по обычаям того времени, был оставлен на одном из необитаемых вулканических островов Хуан-Фернандес в Тихом океане (у берегов Чили), где прожил в одиночестве четыре года и четыре месяца. Есть предположение, что дотошный газетчик Дефо, будучи в Бристоле, встречался с Селькирком и беседовал с ним.

Писатель выбрал для героя имя одного из своих бывших соучеников по Ньюингтон-Грину, звавшегося Тимоти Крузо. К фамилии Крузо он прибавил Робинзон — имя, весьма часто встречавшееся в Йорке, городе, где он решил заставить родиться своего героя. Так Робинзон Крузо получил крещение.

С большим интересом читавший тогда сочинение сэра Вальтера Рэ-лея о Гвиане, Дефо поместил необходимый ему остров в Атлантическом

\020\

океане, в устье реки Ориноко. Место было выбрано удачно, ибо эта область была тогда ещё мало исследована. Писатель заселил свой воображаемый остров черепахами, козами и кошками, населявшими реальный Хуан-Фернандес, но чтобы замести следы, чтобы похоронить всякую мысль о прототипе — Сслькиркс, ещё и заселил берега острова тюленями и пингвинами. Большой географический промах, если вспомнить о широте тех мест!

Этот роман, ныне несправедливо считающийся многими детским, писался-то он вовсе не для детей, это уж точно, занимал умы многих выдающихся людей прошлого. История о том, как английский купец оказался на необитаемом острове, как он своим упорным трудом создает себе всё необходимое для жизни (мы узнаем, что Робинзон строит свою первую хижину, оборудует жилище, приручает коз, возделывает поле, лепит и обжигает горшки, печет хлеб, строит лодки), эта история волновала французского фил о софа-моралиста Жан-Жака Руссо (1712-1778). Усердным читателем «Робинзона» всю жизнь был Лев Толстой (1828-1910). Он не только пересказал приключения островитянина своим ученикам в яснополянской школе, но и сам старался «робинзонить» (выражение Руссо) на деле. Ведущий простую трудовую жизнь герой романа Дефо стал для русского писателя примером «нормального человека».

Карл Маркс (1818-1883), полемизируя с буржуазными экономистами, высмеивая их попытки объяснить капиталистическую прибыль как результат трудолюбия буржуа, доказывал, что материальное производство носит не индивидуальный («робинзониада»), а общественный характер. «Робинзона» цитировал в своих статьях революционер и мыслитель Николай Гаврилович Чернышевский (1828-1889)...

Что же так привлекало великих людей и обычных читателей к этому роману? Думается, прежде всего, то обстоятельство — оно может не отмечаться явно, быть неосознанным, «подкорковым» соображением, — что Дефо, по сути, начал разговор о вещном характере нашей цивилизации. Ведь за 28 лет пребывания на острове Робинзон, вооруженный ОРУДИЯМИ труда, как бы повторяет путь всего человечества. Здесь человек ведет борьбу с нетронутой природой, покоряет, преобразует ее, борется, терпит неудачи, побеждает.

Да, жизнь Робинзона на острове — это как бы аллегория перехода рода людского от варварства к цивилизации. Сначала Робинзон — беспомощный дикарь, затем охотник, потом скотовод, земледелец, рабовладелец. Когда же на остров попадают ещё несколько человек, основанная Робинзоном колония начинает напоминать государство в духе просветителей...

\021\

Когда-нибудь усердные и въедливые историки деяний человечества докопаются и установят абсолютно точно, какой висящий на дереве познания и зла змей, вроде того, что яблочком искушал Адама и Еву. впервые смутил первобытный болотный покой звериного существования человечьих племен.

Робинзона спасли вещи. Ему повезло. Он захватил с разбитой шхуны огнестрельное оружие, одежду, железо, инструменты. Многое другое.

И первобытный человек, живший в диких-предиких, мокрых и хмурых лесах, в окружении нелюбезных, неласковых зверей, не смог бы выжить без орудий охоты, земледелия, вообще труда. Ибо был слишком немощен, тщедушен, чтобы бороться со зверьем и грозными стихиями природы лишь своими руками и зубами. Клыки зверей были несравненно опаснее, их когти острее, мускулы крепче. Они были более быстры, ловки, сильны, изворотливы.

Возможно, первые люди смогли бы уцелеть, сохраниться, прожить и без орудий труда. Но только благодаря тому, что предки человека научились пользоваться предметами и орудиями, им, считается, открылся путь к развитию, к совершенствованию, к неограниченному прогрессу.

Больше того: постепенно человек всё в большей степени утрачивал свою физическую силу и скорость передвижения, он слабел, хирел, превращался в неженку. Однако эти потери с лихвой восполнялись развитием мозга, ловкостью рук, сметливостью глаз. А потому, в конце концов, человек и превратился в хозяина, властелина мира.

Мы, вполне возможно, так и не узнаем, когда и кто вручил нам власть над вещами, этот залог всех дальнейших наших успехов и поражений. Пока же мы можем только догадываться, при каких условиях произошло это «совращение», как обстояло дело, когда наш далекий пращур сошел со звериной стези на чисто человеческую. Как, обманывая случайности, преодолевая помехи, обнаруженная классиками марксизма закономерность все-таки восторжествовала.

Десятки тысяч лет назад пещерный человек и пещерный медведь жили рядом, соседями, бок о бок. Человек не медведь, но внешне способ их существования тогда не столь уж и разнился. И тот и другой добывали себе средства к жизни охотой, собирательством, рыбной ловлей. Они порой даже обитали в одних и тех же пещерах, поочередно вытесняя, изгоняя друг друга оттуда.

Но вот, постепенно, помаленьку, их modus vivendi, их образ жизни начал расходиться. Человечьи твари освоили странные занятия: они научились раскалывать и оббивать камни, принялись создавать различные орудия, помогающие добывать пищу.

\022\

А пещерный медведь? И он также, при случае, раскалывал булыжником орехи и плоды, глушил рыбу, разбивал панцирь черепах или раковины моллюсков. Но этим дело и ограничивалось. Тратить же силы, чтобы, как это делал человек, ещё раскалывать и явно несъедобные камни, — нет, охоты заниматься таким делом у медведя не было.

Конец этой первобытной дуэли? Он известен. Наловчившись, неимоверно усовершенствовав свои навыки по изготовлению всевозможных орудий, человек извел более сильных, чем он, мамонтов, саблезубых титров и других своих соперников. Уничтожил он и пещерного медведя. Отныне пещеры стали принадлежать лишь ему одному.

Здесь покоится Сальвино Армати из Флоренции, изобретатель очков. Бог простит ему прегрешения. 1517 год.

Кто-то (или коллектив авторов?) когда-нибудь, верится, напишет увлекательную сагу — «ВСЕМИРНУЮ ИСТОРИЮ ВЕЩЕЙ». Стотомное сочинение, героями которого станут простые всем знакомые вещи — стулья, столы, кровати, брюки, рубашки, ботинки, мыло, лампы...

Занятные подробности сможет почерпнуть читатель в этом творении. Он узнает, что в прошлом стульями нередко пользовались вовсе не потому, что на них удобно сидеть. Что шляпы надевали совсем не обязательно для защиты от солнца и дождя.

Назначения, функции вещей порой способны озадачить. Верх туг не обязательно одерживает голый практицизм. К примеру, ясно, что для освещения квартиры лучше пользоваться электролампами, а не свечами. Но, желая подчеркнуть интимность и задушевность встречи, мы обычно выбираем второе.

Или дорогое вечернее платье, хрустальная посуда. Неуместные в повседневном быту, они в нужный момент помогают создать приподнятое, праздничное, торжественное настроение.

Отдельные главы во «Всемирной истории вещей» будут посвящены вещам, очень важным для людей, например, очкам. Полагают, что первым обладателем очков, вернее, монокля, шлифованного из изумруда, был римский

\023\

император Клавдий Цезарь Нерон (37-68 гг. н. э.). Однако только в XIII веке люди, наконец, научились изготавливать прозрачное стекло. Тогда-то и родились стеклянные очки, которые ныне носят миллионы.

Представлять вещи не обязательно по отдельности. Их можно группировать по континентам, странам, векам. Взять хотя бы ближайший к нам XIX век. Попробуем очертить его, так сказать, «вещным пунктиром». •

Обнаруживаются любопытные детали. Мы узнаем, что именно в это столетие стальные перья пришли на смену гусиным. Тогда же использовавшийся до 1824 года кремень сменила начавшая свое триумфальное шествие спичка. К концу столетия появился граммофон (позднее его заменил портативный патефон).

В середине XIX века улицы городов стали принимать цивилизованный вид. В частности, началось строительство тротуаров. Они изолировали пешехода от движущегося транспорта (дрожки, конка, потом трамвай), давая возможность знатным дамам (со шлейфом) ходить пешком по привлекающим взоры первыми витринами улицам.

В ту пору в обиход горожан вошли цилиндры, «трубы для обжига» — отличающие добропорядочного буржуа от обладателя демократической шляпы с широкими полями. В то же примерно время одержал победу и долго подвергавшийся насмешкам зонтик от дождя, который писатель Онорс де Бальзак (1799-1850) называл «гибридом кареты и палки».

По всей видимости, в Россию слово «зонтик» пришло при Петре I. Голландское zondek значит «тент» (имелись в виду полотно или парусина, растягиваемые над палубой судна для зашиты от солнца и дождя). В просторечии тогда наряду со словом «зонтик» ходили и другие названия — «подсолнечник», «тенник».

К закату XIX века начался расцвет спорта. Пробил себе дорогу долго считавшийся безнравственным велосипед. Первые конструкции его были чудовищны, возбуждали непрекращающиеся насмешки юмористов. Вспомним хотя бы уморительный рассказ Марка Твена (1835-1910) «Укрощение велосипеда».

Отношение человека к вещам всегда отличалось некоторыми странностями. Мы с предельным уважением взираем на древности, хранящиеся в музеях. всё выкопанное из земных глубин, спасенное от вечного погребения, — такие вещи возбуждают наш неподдельный интерес. Но мы остаемся совершенно равнодушными, когда на наших глазах уходит то, что смело можно заносить в красную книгу гашщй.

Хотя и здесь имеются исключения. К примеру, в Берлине, говорят, существует «Музей культуры XX века». Одна из организованных там выставок называлась «Вещи и товары 50-х годов».

\024\

Один из крупных лондонских банков снабдил своих курьеров, перевозящих деньги, специальными шляпами-котелками, защитой от ударов дубинок нападающих бандитов.

Особо привлечет читателя тот толстенный том «Всемирной истории вещей», где будет рассказано про одежду.

Одежка — та же «визитная карточка» человека. Беглый взгляд — и нам уже многое становится ясным. В (Ленинградском каталоге» Даниил Гранин вспоминает, как в дни его детства по одежде можно было установить род занятий, профессию человека.

«Уличная толпа в 30-е годы, — пишет Даниил Гранин, — была куда разномастнее, пестрее, больше было в ней контрастов. Профессии людей легче узнавались по их одежде, по приметам. Врачи, например, ходили с кожаными саквояжами. У инженеров были фуражки со значком профессии: молотом с разводным ключом. Инженерное звание было редкостью и внушало уважение, однако форменные фуражки напоминали что-то офицерское, и это не нравилось. Так что вскоре фуражки исчезли. Как вспоминает В. С. Васильковский, ношение остатков формы было даже запрещено и наряженное в форму горящее чучело шествие пронесло по Васильевскому острову. Не нравилась и шляпа».

На нескольких страницах возвращается писатель к перечислению одежно-профессиональных примет:

«Пожарники ехали в сияющих медных касках, звонили в колокол. По мостовой шествовали ломовые извозчики, в картузах и почему-то в красной суконной жилетке, перепоясанные кушаком. А легковые извозчики были в кафтанах. Парттысячники ходили в куртках из бобрика или же в кожанках, брюках из „чертовой кожи". Женщины — в красных кумачовых косынках. Это работницы, дамы же щеголяли в шляпках, носили муфты. Была модна кепка, одно время — тюбетейка. Рабочие носили косоворотки, толстовки... Милиционеры летом стояли в белых гимнастерках с красными петлицами...»

И в далёком прошлом одежда во многих странах служила символом положения на социальной лестнице. В иные периоды форма одежды для разных социальных групп была закреплена столь прочно, что нарушение установленных норм даже каралось законом. Так, в средние века в Германии женщине, одевшей платье, превышающее се социальное положение, в наказание надевали на шею запирающийся на замок воротник из грубой шерсти!

Теперь не то. Сейчас по одежде определить, как выражаются англичане, who is who («кто есть кто») порой просто невозможно. Не значит ли это, что эпоха жестких профессий ушла в прошлое? Что никто, по сути, уже не дорожит своей специальностью? И готов поменять её на ту, где заплатят погуще?

\025\

Как бы там ни было, но, по свидетельствам, скажем, того же Даниила Гранина, полвека назад в России всё было не так:

Порой уже само название одежды говорит о многом. Слово «клеши», например. В первые годы гражданской войны в России подражание бравым «братишкам» с черноморских и балтийских флотилий кораблей, рассыпавшимся по необъятным просторам страны, вызвало к жизни необъятный шлепающийся клеш (от французского cloche — «колокол») и морскую фуражку с лаковым козырьком.

Клеши долго не выходили из моды. Они увековечены во многих песенках, которые распевали еше не так давно. Тут автору книги из далекого-далекого детства на память приходит такой куплет:

Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш. Соломенную шляпу, в кармане финский нож...

Одежда способна увести исследователя в дальние дебри российской истории. Вслушайтесь в эти названия: «азям», «архалук» (перечисляем по алфавиту), «бешмет», «визитка», «епанча», «малахай», «опашень» (или «однорядка», «охабень»), «чоботы»... Все эти слова приоткрывают огромные исторические пласты, напоминают про обычаи, нравы давно ушедшей старины.

Однако, одежда может быть и устремленной в будущее. Дизайнеры, специалисты по бионике начали разговор про одежду, которая будет подобна коже, сможет лечить, оберегать человека. Вот что об этом писал доцент Новосибирского политехнического института, специалист по эргономике (наука, комплексно изучающая человека, группы людей, в конкретных условиях их деятельности на производстве) Рюрик Петрович Повилейко:

«Одежда должна стать наставником и врачом каждого из нас, источником резкого увеличения продолжительности жизни. В принципе следует поставить вопрос о создании одежды, уменьшающей вес человека. С одной стороны, это могут быть плащи, буквально „подбитые ветром", с другой стороны, магнитоотталкивающие сапоги. В такой одежде не упадешь, не утонешь, не разобьешься. Такая одежда исключает синяки, сотрясения, травмы и будет идеальным защитником человека при любых случайностях и авариях. Солнечные лучи, свободно проникая сквозь одежду, будут постоянно

\026\

способствовать обмену веществ, а самой одежде помогут вырабатывать важные для человека питательные вещества и снабдят энергией. Такая одежда будет питать человеческую кожу, умножать духовные и физические силы, жить заодно с организмом».

С отвесом в руке, с глазами, точными, как линейка, с духом, напряженным, как циркуль, мы строим их (произведения искусство. - Ю, Ч.) так, как строит мир свои творения, как инженер мосты, как математик формулу орбит.