Чтения Выпуск II материалы межрегиональной научно-просветительской конференции «Казаки и горцы Северного Кавказа в Первой мировой войне

6. 
   Глушко Сергей – 4-й степени № 450675 – старший урядник 3-го Хопёрского полка.
   
7. 
   Дрига Фёдор – 4-й степени № 450672 – казак 3-го Хопёрского полка.
   
8. 
   Жидяев Захарий – 4-й степени № 450670 – приказный 3-го Хопёрского полка.
   
9. 
   Кузнецов Ефим – 3-й степени № 62187 – вахмистр 3-го Хопёрского полка.
   
10. 
    Кунин Гавриил – 4-й степени № 450422 – казак 3-го Хопёрского полка.
    
11. 
    Леменкин Пётр – 4-й степени № 415068 – казак 2-го Хопёрского полка.
    
12. 
    Лукьяненко Захарий – 4-й степени № 450674 – казак 3-го Хопёрского полка.
    
13. 
    Мащенко Николай – 4-й степени № 85316 – казак 1-го Хопёрского полка.
    
14. 
    Михайленко Пётр – 4-й степени № 450428 – приказный 3-го Хопёрского полка.
    
15. 
    Панюков Трофим – 4-й степени № 202597 – санитар 12-го Кубанского пластунского батальона.
    
16. 
    Полуянов Иван – 4-й степени № 202315 – санитар 12-го Кубанского пластунского батальона.
    
17. 
    Сухин Тихон – 4-й степени № 450427– казак 3-го Хопёрского полка.
    
18. 
    Якименко Иван – 4-й степени
    

19. 
    Якименко Степан – 4-й степени № 450419– казак 3-го Хопёрского полка.
    

Основание: ГАКК. Ф. 369. Оп. 1.Д. 10552. Л.. 7об.;

№№ 9155, 9158).

Летом 1987-го года в родной моей станице Отрадной на Кубани режиссер Киевской студии имени Довженко Сильвия Сергейчикова снимала кинофильм «Брат, найди брата» – по моей повести одноименного названия, по сценарию, который куда в большей степени, нежели я, почти автоматически ставший соавтором, сочинил мой старый друг и соратник Анатолий Галиев, известный кинодраматург. Одну из студий в наших среднеазиатских республиках, где по его работам постоянно ставили фильмы, записные остряки из «киношников» так и звали в ту пору: «Галиеввуд».

Как раз по причине неуёмной творческой плодовитости приехать на съёмку «Брата…» Анатолий Сергеевич не смог, зато я взял отпуск попродолжительней и, конечно же, оказался «героем дня» у своих гостеприимных станичников… Чего для полного счастья, казалось бы, не хватало?

А не хватало самого главного.

Повесть была о том, как станицу в предгорной глубинке губит самоуправство зажравшихся хозяйственников, как спиваются, не доискавшись правды, истинные казаки-труженики…

Чуть ли не в первый день, пройдясь по нашему, на всю Кубань знаменитому, старинному парку из вековой японской софоры, и увидев на скамейках глубоким сном спящих посреди бела дня станичников, Сильвия Александровна восклицала почти в восторге: «Какие типажи!.. С алкоголиками всё ясно: актёров из Киева звать не будем».

Но вот что касается природных казаков…

Тем более что в мечтах-сновидениях главного героя фильма, двенадцатилетнего мальчика, являлись и полузабытые героические предки, и возникали жестокие сцены братоубийственной Гражданской войны.

Но только ли мальчик, взращённый соавторами-земляками, мечтал о справедливой доле, которой заждались не одни кубанцы – все казаки?
2

Трудным делом, очень трудным, оно оказалось, – найти в Отрадной и окрестных станицах удалых всадников! Кто-то упал с коня и «выбыл из строя» ещё по дороге в районный центр, другого, «добавившего» уже здесь, так и не смогли потом разбудить к началу репетиции.

Затем для выдержавших экзамен добровольцев искали черкески: в конце- концов на период съёмок пришлось подзанять у руководителя Кубанского казачьего хора Виктора Захарченко.

Теперь я часто с горькой усмешкой думаю: неужели довольно обычная с виду, хоть весьма, весьма симпатичная, Сильвия на самом-то деле – ясновидящая с хорошеньким опытом? Или провидицей, пусть и редко это случается, её сделало высокое творческое вдохновение?

В фильме есть сцена, когда к станичному дому культуры, в зале которого идёт «торжественное собрание», а на самом деле творится «суд неправедный», подъезжает вместительный автобус, и из него один за другим высыпает длинная цепочка артистов с приподнятыми в руке висящими на гардеробных плечиках черкесками. После собрания должен состояться концерт, а пока в нарочито замедленном проходе по станичной площади, черкески на манер огородного пугала пошевеливают под ветром обвисшими полами и пустыми рукавами…

Через несколько «перестроечных» лет я позвоню Сильвии Александровне в Киев, скажу сперва ей, а потом и мужу её, нынешнему профессору киноискусства Евгению Филиппову, бывшему тогда главным оператором фильма: дорогие мои!.. Да вы ведь показали символическую картину будущего возрождения казачества: есть форма, а суть, за редким исключением, выхолощена! У вас оно тоже так?! В Украине?

Я знал, что говорю: в течение нескольких лет, начиная с 90-го, не по своему горячему желанию мне пришлось побывать и в роли первого атамана Московского землячества казаков, и – пред-седателя оргкомитета по созыву первого Большого круга казаков России, и – заместителя атамана Союза казаков России по культуре и внешним связям.

После картины «Брат, найди брата» в том же 1987-ом и в два-три последующих года в Отрадной были сняты ещё и три документальных фильма о казаках, теперь уже силами Северо-Кавказской студии кинохроники: «Хранитель», «Где Ложкин прячет золото», «Казачий круг». Все, разумеется, тоже о «дворянах Земли», как именовал казаков бывший «Председатель Земного Шара» бунтующий поэт Велимир Хлебников.

Не повторился ли в моей судьбе известный сюжет о Каменном госте, о почившем Командоре и ожившей его статуе? «Ты звал меня – вложи персты в мою десницу».

Крепка и холодна, холодна окаменевшая десница, несколько веков шашкой оберегавшая Россию! И слегка теплеет, сдаётся мне, и будто готова опять налиться животворящею силой, когда к горним вершинам – нынешней обители настоящего, без скороспелой подделки, «дворянства земли», поднимается соединяющая нас с прошлым казачья песня: тоже непременно настоящая, идущая из сокровенных глубин переживающего свой трагический час русского народа.

В прошлом году в Сибири, в Кемерово, вышла моя книга «Дух черемши», в которой напечатан многостраничный очерк «Казаки и пигмеи, или Подвиг Геннадия Заволокина». Как раз об этом: о подлинно народном искусстве и затопившей Родину массовой культуре, в том числе до предела разухабистой, якобы, казачьей. В очерке есть прямое обращение к старым товарищам, к соратникам из хорошо известного столичного ансамбля «Казачий круг»: «Собрание ваших песен, братцы – может, против авторского права, простите! – постоянно переписываю и раздаю близким людям… И вот на днях приезжают из Лабинска двое таких: концертмейстер санатория «Лаба» Юрий Куприн и скульптор Николай Надточиев. Юрию Сергеевичу работа на сцене, куда деваться, потихонечку сообщает черты профессионального «сахара медовича», зато наш общий товарищ как был казачура-казачурой: осанка, жест, взгляд!..

Но то и дорого, что именно он вдруг взялся с жаром рассказывать:

– Стал «Казачий круг» слушать, и холодок вдруг по затылку – своё!.. Наша лабинская родня, когда тут начали раскулачивать да целыми станицами заносить на «черные доски», скрылась в Абхазии в горах – долго не было! А когда вернулись уже в семидесятых, как раз эти-то песни и запели. Мы от них уже и отвыкли, а тут – как будто какое сопротивление, ярость, протест, открытый вызов… Сам сперва твоих казаков дослушал, потом через день-два тётю свою позвал, единственная осталась в живых из наших старых «абхазцев». Включил, а она: ой, а откуда ж они «у своей Москве старинные песни знають»?

Вот за это, с такими трудами, с таким тщанием, с таким бескорыстием, с такой верностью народному творчеству добытое знание, я и благодарен вам, братцы!

Может, тут самое время сказать за это благодарное слово и «Братине» Юрия Чиркова, в далёком от Кавказа Питере поющей настоящие – боевые и грозные – «линейные» песни: «Спасибо, Юрий Ефимович, и тебе, и славным твоим коллегам-певцам!»

Написал я о «Братине» в «Казаках и пигмеях» предельно коротко, сказал похвальное слово как бы походя, а потом не раз и не два возвращался мысленно к этим строчкам чуть ли не со стыдом: разве лишь этого достойны питерские подвижники?!

Когда полтора десятка лет назад впервые услышал их, испытал то же самое, что и лабинский мой друг Надточиев с его «абхазскою» тётушкой: ну, откуда вдруг?!.. От кого узнали? Как почти напрочь забытое припомнили?

При всём моём давнем почитании «Казачьего круга», при всей братской к нему любви, должен как на духу сказать, что поют они всё больше донские, старые запорожские песни да песни потомков их – черноморских казаков. Редко-редко услышишь те, что ещё недавно, уже без мужских затухающих голосов, «крычали» совсем пожилые бабушки из предгорных кубанских станиц – на «линии». А ведь самые большие испытания на Кавказе выпали как раз на долю «линейцев» да тех, кто издавна жил ещё дальше, в самой глубине Чёрных гор, в отрогах льдом и снегом сияющего Главного Хребта: казаков гребенских да терских.

Бесконечно благодарен «Казачьему кругу» за участие в «моих» кубанских документальных фильмах: пробовал отдариться в последующих своих текстах. Но сердцу, взращённому в предгорьях вроде родного, Отрадненского, всё мало и мало знакомых с младенчества мотивов и постоянно живущих в подсознании прикровенных слов, в давнем детстве услышанных от ушедших теперь в мир иной старших… Или они имеют это удивительное свойство, слова и музыка?.. В зрелом возрасте, в дни «поздней осени», как именуют преклонные годы соседи-черкесы, всё чаще, всё настойчивей возвращаться?

Куда в большей степени сказанное относится к именитому теперь дальше некуда Кубанскому казачьему хору. В ту непростую пору искреннего ожидания лучших времён, когда Захарченко ещё не был заслуженным-перезаслуженным, я позволял себе хоть в Краснодаре, хоть в Москве дружески выкрикнуть почти из серёдки зала: «Линейненького, Гаврилыч, – линейненького!»

Ну, разобраться. Репертуар коллектива, которому недавно перевалило за полтораста лет, достаточно чётко определяют три составляющие: чисто украинская, черноморская казачья и адыгейская. Дань кунакам-черкесам. А эта самая многострадальная «линия»?

У яицких, уральских казаков по-рубежье так и звалось: «Горькая линия». Но была ли она слаще здесь, на юге России?

Тем более нынче, когда по многим причинам на Северном Кавказе набирает силы русский исход.
5

Два века назад первыми в Кубанском войске надели черкеску, одежду до этого чужую, пешие черноморские пластуны. Надели не затем, чтобы «причечениться»: принарядиться. Нужно было, чтобы казачьих разведчиков, по сути тогдашний «спецназ», горцы сразу не могли отличить от своих. Никуда не деться – с этого начиналось.

На линии, в годы долгой Кавказской войны, принявшей на себя главные сложности проживания рядом с горцами, черкеска постепенно сделалась повседневной воинской формой, но взаимное влияние лишь начиналось, соседи ещё только притирались друг к дружке. В говоре моих земляков появилось непривычное русскому уху буквенное сочетание «джь». Говоря по-своему, черкесы у нас «джьергочут», вода в ручейке «джьурит», а если ты ловкость проявил, показал себя джигитом – «дал джёгу». Обращённая к Отрадной окраина станицы Надёжной называется Дьжюджюла. Почему так?.. Не потому ли, что с карачаевского это так и переводится: край.

Ещё не осознавая влияния предков, живших в абазинском ауле неподалёку от нашей Отрадной, в начале непростых девяностых я перевёл большой роман адыгейца Юнуса Чуяко «Сказание о Железном Волке», и только потом уже осознал, откуда во мне это миротворческое понимание горских традиций и обычаев. Из наших мест моя жена вывезла рецепт тузлука, чесночной приправы к мясу, и регулярно снабжает многодетную семью младшего сына, живущего теперь много севернее Москвы, адыгейской солью собственного приготовления. Сам я в Москве редкую неделю не варю калмыцкого чая, которым в далёком детстве угощала в станице ещё прабабушка. Старые друзья, которые надо мной поначалу потешались, нынче, прежде чем заехать в гости, по телефону интересуются: а «калмыцкий» твой будет?..

Не убеждён, по кавказским ли это правилам, но над текстом «Казачьей лезгинки» просиживаю за компьютером в отдельно стоящем на подворье у старшего сына домике, который он так и зовёт: «кунацкая».

Всё это как бы внешние приметы выпавшего на долю предков вынужденного «братания шашкой». А ещё сохранившийся, слава Богу, среди части земляков железный характер, выкованный в горниле боевого противостояния? Отточеный на оселке соперничества в мирные дни? Не отсюда ли пошли более ритмичные, прямо-таки ждущие сопровождения кавказского бубна – доули и дудки-зурны, песни линейцев? Не отсюда ли танцевальный порыв, так ярко выраженный во вездесущей на Кавказе лезгинке?

Даже исторически точный, трудолюбивый «Казачий круг» изображает знаковый этот танец в некоем как бы чисто символическом виде.

В «Братине» её самозабвенно, истово пляшут.

Может быть, она-то, впервые увиденная в мужском казачьем ансамбле, прежде всего и коснулась сердца?

Тоже обретённая русскими на Кавказе. Ставшая потом у линейцев своей в каждом казачьем дворе – какой праздник без этого зажигательного, со стремительной переменой движений и жестов танца!