Глава шестая, рассказывающая, почему тот, кто следит за колодцем, не погибает от жажды

Глава шестая, рассказывающая, почему тот, кто следит за колодцем, не погибает от жажды

Все хорошо, что хорошо окупается

Японцы испокон века отличались предприимчивостью, изобретательностью в поисках путей достижения удачи. Этому способствовали особенности географического поло­жения страны, специфика ее истории, о чем я уже упоминал. Но гипертрофированный практицизм буржуазного общества превратил врожденную предприимчивость в модель пове­дения, определяемую принципом: «делать то, что окупает­ся». Не обязательно деньгами, а и символами престижа и душевным довольством.

В августе 1983 года американский журнал «Тайм» пове­дал своим читателям о типичном для Японии случае, изло­жив разговор с 26-летней Кэйко Сирато. Когда она появи­лась на свет, родители отнесли новорожденную, спеленутую в яркий шелк, в синтоистский храм, где священник в белых одеждах вознес к небу молитву за ее долгую и счастливую жизнь. Венчалась Кэйко в христианской церкви, и свадьбу отлраздновали в банкетном зале токийского отеля. Кэйко сказала, что после смерти ее прах будет погребен на буддий­ском кладбище. «Я испытываю уважение к моим предкам и демонстрирую это через буддизм,– привел «Тайм» слова Кэйко Сирато.– Я – японка, и поэтому исполняю синто­истские обряды. Что касается свадьбы по-христиански, то ведь это так красиво!» На недоуменное замечание кор­респондента о противоречивости действий Кэйко она очень непосредственно воскликнула: «Ну и что!»

Примерно такой же разговор был у меня с юношей-сту­дентом. Тот не стал ссылаться на уважение к родителям и на свое японское происхождение, а сказал проще и, наверное, был ближе к истине.

– Назначение крестин, свадьбы, похорон – оставить эти события в памяти родственников, друзей и знакомых, не так ли? Значит, совершать обряды следует по обычаям той религии, которая предусматривает для них наибольшую пышность.

Синтоизм – одна из наиболее распространенных в Японии, наряду с буддизмом, религий. Синтоизм одухотворяет природу и обожествляет умерших предков.

В Киото храмов больше, чем табачных киосков, – на любой вкус. Они удивительно мирно сосуществуют. В кре­стьянских домах я видел два алтаря – синтоистский «ками-дана» и буддийский «буцудан» – при рождении и смерти нет необходимости выходить за пределы двора, чтобы совер­шить соответствующую церемонию. В ходе последней пе­реписи населения выяснилось, что в Японии 200 миллионов верующих на 120 миллионов жителей. Не в набожности японцев, а в их практицизме убеждают эти цифры.

Среди японских рабочих, членов профсоюзов, был про­веден опрос с целью выяснить их отношение к капитализму и социализму. В анкетах спрашивалось, с чем у рабочих ассоциируется одна и другая социальные системы. Оказа­лось, что с капитализмом рабочие связывают прежде всего экономическое и социальное неравенство людей, затем – войну и агрессию, далее – кризисы, банкротство и безра­ботицу. Социализм же в представлении людей труда это – «плановая экономика и отсутствие безработицы», «совер­шенное социальное обеспечение», «счастье трудящихся», «государство благосостояния» – именно в таком порядке были расположены в анкетах ответы.

Надо полагать, мимо итогов опроса менеджеры концер­на «Мацусита дэнки» не прошли. Они бессильны, ясное дело, избавить капитализм от пороков, на которые указали в ходе опроса рабочие. Уничтожить преимущества социализма – тоже не было в их власти. И тогда со свойственными япон­ским дельцам изворотливостью и практицизмом менеджеры концерна захотели использовать притягательную для рабо­чих силу социализма к своей выгоде. В концерне перевели на японский язык правила для учащихся в советской школе, издали карманного формата брошюрой и распространили среди персонала.

– Правила требуют выполнения указаний директора школы и учителей, уважения к ним. Мы требуем от своих работников того же – беспрекословного послушания и по­чтительности к нам,– объяснял мне член совета директоров «Мацусита дэнки». – Социализм привлекает к себе рабочих? Ну что же, наша задача в таком случае,– продолжал он с видом человека, сумевшего ловко провести соперника,– показать им, что нравственные принципы социализма и наши – одинаковы.

Мошенничество? Безусловно. Однако затеяно оно с надеждой на выгодный практический результат.

«Культурная революция», развязанная маоистским ру­ководством, вымела из Китая представителей почти всех зарубежных торговых фирм. Только японцы не уехали из Пекина. Более того, им даже удалось заключить новые контракты. Благоволение инициаторов «культурной рево­люции» они снискали просто: участвовали в шествиях хунвэйбинов, высоко держа над собой плакаты с популяр­ным тогда в Китае требованием: «Размозжить собачью голову Сато!» Эйсаку Сато был японским премьер-минист­ром.

– Голове Сато хунвэйбиновский лозунг ничем не гро­зил, а мы подписывали неплохие торговые соглашения,– спокойно объяснил мне один из участников пекинских шествий это проявление прагматизма, что сродни бесприн­ципности.

Лет 15 назад японская фирма подписала с американским шахтовладельцем контракт на поставку в Японию железной руды. Вскоре после заключения контракта конъюнктура изменилась, и шахтовладельцу стало ясно, что он потеряет последнюю рубашку, если будет соблюдать условия поста­вок. Но предприниматель со старомодными, если исходить из нравов нынешних американских бизнесменов, представ­лениями о чести не пошел по пути нарушения слова и стои­чески продолжал отгрузку руды в Японию, как вдруг япон­ская фирма уведомила, что, поскольку он, по ее подсчетам, терпит убытки, фирма в одностороннем порядке повышает закупочную цену.

– Ну и чего вы достигли? – спросил я сотрудника японской фирмы.– Потеряли повышенную прибыль?

– Не-ет! – энергично запротестовал собеседник.– Поступившись частью прибыли, мы приобрели рынок с бла­горасположенными к нам партнерами. «Известным стано­вится имя, сказанное прохожим, а не выбитое на камне»,– привел собеседник японскую поговорку и добавил: – Тем более имя, произносимое с благодарностью и одобрением.

По мнению японца, контракт, в котором оговорены мель­чайшие детали,– абсурд. В области внешней торговли япон­ские бизнесмены подписывают конечно же детализирован­ные контракты, поскольку такова международная практика. Но японец считает, что с изменением ситуации должны меняться и отношения между сторонами, хотя сам он – удивительно верный слуга уговора, по крайней мере надеж­ный формальный его исполнитель.

На следующий день после высадки в Японии армии США несколько американских солдат сели в Иокогаме в поезд, шедший в Токио. Кондуктор потребовал от них оплатить билеты, словно ничего не произошло: ни безоговорочной капитуляции Японии, ни введения оккупационного режима. Солдаты расхохотались. Но кондуктор стоял на своем. «Нет у нас японских денег»,– втолковывали ему солдаты. «Тогда выходите из вагона!» – приказал кондуктор. Спор прекратил американский солдат, выстреливший для остраст­ки в потолок.

Только под страхом смерти поступится японец буквой правил, писаных или неписаных, но, чтобы японец пожерт­вовал духом правил, если они вступают в противоречие с реальностью, совсем не обязательна стрельба.

– Производить телевизионные съемки в здании фирмы «Сумитомо киндзоку» категорически запрещено,– заявил мне управляющий многоэтажным «билдингом» в токийском деловом районе, куда я с кинооператором приехал, чтобы снять «сидячую забастовку» у дверей президента фирмы.

– Уж не собираетесь ли вы нарушить японский закон о свободе сбора информации, которую необходимо знать общественности? – запротестовал я.

– Здание – частная собственность, и порядки в нем устанавливаются ее владельцем,– парировал мое обраще­ние к закону управляющий.

– В таком случае,– -сказал я,– мой кинооператор сни­мет вас, и советские телезрители узнают, кто помешал им увидеть забастовку японских рабочих. Можете не сомне­ваться, что японские средства массовой информации тоже будут оповещены о вашем поступке,– присовокупил я.

Управляющий задумался. Забастовка в «Сумитомо кинд­зоку» и без того наделала шуму в печати. Скандал с зару­бежным журналистом привлечет к забастовке еще большее внимание. Таким, вероятнее всего, был ход рассуждений управляющего. Трезвый расчет, прагматизм вынуждали от­ринуть дух инструкций, но традиционное послушание не позволяло растоптать ее букву. И управляющий проговорил:

– Ладно. Внутренняя охрана здания не станет приме­нять физическую силу и препятствовать съемкам, но она заявит вам решительные протесты. Ставлю еще условие: в кадр не должен попасть никто из охраны.

Мы сняли рабочих, лежавших на полу у президентского кабинета, взяли у них интервью. Охранник в серой унифор­ме и фуражке, напоминавшей солдатскую, непрерываю­щейся скороговоркой заявлял протесты, стараясь не ока­заться в поле зрения кинокамеры. Я попросил протестовать немножко потише, чтобы голос охранника не ложился на магнитофонную пленку вместе с записью интервью у рабо­чих. Охранник сбавил тон. После окончания съемки я зашел к управляющему зданием.

– Спасибо за содействие,– вежливо поблагодарил я.

– Никакого содействия не было! – Управляющий даже подпрыгнул в кресле.– Я точно выполнил инструкцию! Охрана решительно протестовала против съемок.

О японской сметливости, необыкновенной хозяйствен­ности и бережливости легко написать большую книгу. Фак­тов – масса. Японский практицизм бывает, однако, жесто­ким. После энергетического кризиса 1973 года Япония свернула энергоемкую алюминиевую отрасль. Обезлюдели целые районы страны, некогда цветущие, а теперь словно испытавшие истребительный мор. Людским трагедиям не было числа.

Я хочу остановиться не на сенсационных с точки зрения экономического эффекта, а на весьма показательных для японцев проявлениях практицизма, чтобы продемонстриро­вать их стремление извлекать прибыль там, где, казалось бы, могут быть одни убытки и где сама мысль о прибыли выглядит на первый взгляд просто нелепо.

После спектакля в Большом театре я вызвался прово­дить моего японского гостя – средней руки коммерсан­та – в гостиницу, где он остановился. На площади перед театром такси не оказалось, и мы сели в первую проезжав­шую мимо автомашину с надписью на боку «Медпомощь на дому». Заинтригованный японец весь обратился во вни­мание – оглядел машину внутри, проследил, сколько я за­платил шоферу, у гостиницы обошел машину кругом. Осо­бенно долго изучал красный крест и надпись на дверце. Потом спросил:

– Эта машина принадлежит врачу?

– Нет, поликлинике,– ответил я.

– Шофер – ее служащий?

– Судя по всему, да.

– Следовательно, деньги, которые вы ему заплатили, он сдаст в поликлинику?

– Очень сомневаюсь.– Я не удержался от улыбки.

– В таком случае,– не унимался японец,– поликли­нике шофер возместит стоимость бензина и амортизации машины, а государству отдаст подоходный налог?

Я попытался перевести разговор на спектакль, который только что посмотрели в Большом театре.

– А почему бы поликлинике не оборудовать машину счетчиком? – гнул свое японец. Непрактичность поликли­ники вывела его из равновесия.– Днем счетчик можно укрывать чехлом, а вечером, раз уж шофер все равно подрабатывает, счетчик включать; и поликлиника не оставалась бы внакладе, да и государству – доход.

Японец съездил в Волгоград. Среди волгоградских суве­ниров, которыми, вернувшись, похвастался гость, я заметил оклеенную синим бархатом коробочку – по вензелю на крышке догадался, что в футляре раньше находилась япон­ская жемчужная заколка для галстука. Теперь на бархатной подушечке лежал прикрепленный тонкой резинкой малень­кий ржавый с острыми краями осколок от снаряда или мины.

– На Мамаевом кургане подобрал,– сказал японец.– Там их – не счесть. А кончатся, можно брать на любом артиллерийском полигоне. Всей работы-то – делать коробочки. А западногерманских туристов в Волгограде – тьма!..– мечтательно произнес японец, как бы завершая логическую цепочку своих рассуждений.

Я был уверен, что он уже вычислил и себестоимость «сувенира», и продажную цену, и прибыль от бизнеса. Меня передернуло от его делячества. Но оказавшись неко­торое время спустя на Окинаве, я понял, что условия, а не характер японцев – источник демонстрируемого ими прак­тицизма, нередко вступающего в противоречие с нормами нравственности.

Среди окинавских достопримечательностей есть памят­ник, сооруженный на месте полевого госпиталя, который во время штурма американскими войсками острова сделал­ся братской могилой для школьниц, мобилизованных в по­следние дни войны на Тихом океане в качестве санитарок. Подле памятника я увидел киоски, торговавшие подобран­ными на местах боев гранатами, снарядными гильзами, даже полностью снаряженными пулеметными лентами. Американские туристы выстраивались за этими «сувенира­ми» в очередь. У муниципальных властей недоставало средств на поддержание мемориала. Доход от продажи знаков памяти о минувшей войне шел частично на эти цели.

В Токио мне в руки случайно попал номер нашей газеты «Лесная промышленность». Из нее я узнал, что у нас скопи­лось большое количество древесной коры и что только транспортировка коры в отвалы обходится в крупную сумму. И тут представился случай побывать на японской лесопилке, расположенной в горах.

В большом сарае, занятом автоматическими пилами, и на просторном дворе, заполненном грудами бревен и штабеля­ми досок, трудилось около десятка пожилых мужчин и жен­щин. Молодежь в этом глухом горном краю не задержива­лась. Из сарая на транспортерной ленте плыла древесная кора, содранная машиной с бревен, и сыпалась в жерло дро­бильной машины, установленной во дворе. Другой транспор­тер доставлял размолотую труху от машины на площадку, залитую цементом. Двое рабочих, время от времени прихо­дившие из сарая, перемешивали лопатами труху и ровно рас­сыпали ее по площадке.

Через месяц кучу перемешают еще раз, добавят аммиач­ной воды и мочевины, а также специальный состав, содер­жащий разрушающие целлюлозу бактерии. Когда масса перебродит – она навалена на цементной площадке ров­ными продолговатыми холмами по 100 тонн, ее снова пере­мешают и расфасуют в 20-килограммовые целлофановые мешки. Заниматься этим станут тоже рабочие лесопилки, отвлекаясь на час-другой от основного занятия. Из располо­женного неподалеку от лесопилки крестьянского кооперати­ва придут грузовики и заберут мешки. Раздробленная и перебродившая древесная кора превратилась в удобрение.

Простой до примитивности производственный процесс, которому рабочие лесопилки уделяют внимание лишь по­ходя, позволяет экономить ежемесячно 150–170 тысяч иен, ранее расходовавшиеся на вывоз коры в отвалы, и зарабаты­вать 250 тысяч иен продажей удобрения. Лесопилка переста­ла наносить урон окружающей среде – ведь содержащийся в древесной коре лигнин растворяется в дождевой воде и загрязняет реки, озера, причиняет вред растениям. Крестьянам благодаря внесению в почву удобрений из коры удалось поднять урожайность картофеля и помидоров на 25 процентов.

Есть анекдот о человеке, прочитавшем энциклопедиче­ский словарь. «Все рассказы в книге интересные,– сказал человек, – но слишком уж разные». Я мог бы подобным образом высказаться о японском практицизме, имеющем самые неожиданные формы и проявляющемся при самых непредвиденных обстоятельствах.

«Все совершенное тобой к тебе же вернется»,– утверж­дает японская поговорка. Японцы усердствуют в практи­цизме, чтобы все совершенное ими вернулось к ним же вдвойне.