Глава последняя, рассказывающая о том, что, сколь сладкой ни была бы дыня, ее ботва все равно горька на вкус

Глава последняя, рассказывающая о том, что, сколь сладкой ни была бы дыня, ее ботва все равно горька на вкус

Что и говорить, данные о высоких темпах роста произ­водительности труда, о ничтожной доли брака в массе гото­вой продукции, о низкой текучести кадров в монополисти­ческом секторе экономики придают блеск лицевой стороне японской медали. Было бы неправильно, если бы мы игно­рировали те пути и способы, с помощью которых японцы достигают высоких показателей. Думается, нелишне вспомнить ленинские слова: «Осуществимость социализма опре­делится именно нашими успехами в сочетании Советской власти и советской организации управления с новейшим прогрессом капитализма».

Сегодня японские методы менеджмента стали объектом апологетики в США и в Западной Европе. Не только по­тому, что они действеннее американских и западноевро­пейских. В США и Западной Европе осознают важность для правящего класса «японских чудес». Бога, как извест­но, нет, но существует необходимость его выдумывать. Из-за того, что в нынешней Японии благодаря тщательной маскировке эксплуатации и изощренной идеологической обработке трудящихся классовые конфликты приобре­тают не столь резкие черты, как в других капиталисти­ческих странах, сияние японской медали кажется буржуаз­ным политикам и социологам еще ярче. И они преврати­ли ее в фетиш, поклоняться которому в высшей степени выгодно. В США и Западной Европе узрели возможность, незаметно для неискушенных умов, передернуть идеологи­ческие карты и назвать Японию «послемарксистским госу­дарством, чуждым серьезных экономических неурядиц и сколько-нибудь значительных социальных потрясений». Я процитировал мнящего себя специалистом в проблемах коммунизма американского политолога Роберта Скалапино. Потому-то и обязаны мы повернуть японскую медаль к свету и оборотной ее стороной.

Формально процент безработицы в Японии самый низкий среди развитых капиталистических государств.. Он действительно ниже, чем в США и в некоторых странах «Общего рынка», однако не настолько, чтобы безудержно восславлять систему пожизненного найма как одно из «свя­щенных сокровищ», ниспосланных Японии и обеспечивав­ших ей высокую занятость.

Буржуазная статистика склонна считать безработными только тех, кто активно ищет работу. Этот критерий, кото­рым пользуются официальные органы, в действительности лишен смысла. Дело в том, что многие японцы, ищут рабо­ту не через официальные биржи труда, а прибегая к помо­щи друзей и родственников или обращаясь за содействием к своей прежней фирме. Другие слишком горды, чтобы признаться окружающим: я – безработный. Помните по­стулат общинного сознания: «хороший человек – рабо­тающий человек»? Похвальное при других обстоятельст­вах самолюбие в данном случае приводит к тому, что значительное число японцев, не имеющих постоянной работы, трудятся по нескольку часов то тут, то там. Это и позволяет статистике фальсифицировать истинное положение с заня­тостью. Работающей считается даже домохозяйка, которая дает раз в неделю 60-минутный урок музыки.

В Японии имеются примерно 20 миллионов человек, нанимаемых на неполный рабочий день. Это – сезонные работники, студенты, подрабатывающие, чтобы чуть уве­личить свой скудный бюджет, пожилые люди, чья пенсия так мала, что не обеспечивает прожиточного минимума, семейные женщины, ищущие заработка, но не принимаемые на постоянное место. Они трудятся от одного до 34 часов в неделю и являются полубезработными. Но статистика относит их к работающим, хотя полная рабочая неделя измеряется, согласно закону, 48 часами. Кстати сказать, это – самая продолжительная рабочая неделя в развитых капиталистических странах.

Очевидная неточность в оценке размеров безработицы приводит в смущение даже некоторые правительственные органы. Сквозь зубы они вынуждены признать, что в стране уровень безработицы составляет 4 процента, а не 2,5 про­цента, как официально сообщает канцелярия премьер-министра. В то же время независимые научно-исследова­тельские экономические институты называют цифру, го­раздо более внушительную и более точную: 8 процентов. А если учесть и полубезработных, то предстанет картина занятости не менее безотрадная, чем в США или в странах «Общего рынка».

Японцы не возлагают особых надежд на государство в вопросах социального обеспечения. Предприниматели всячески препятствуют развитию пенсионной системы, уве­личению социальных выплат из государственного бюджета. Они опасаются, что улучшение государственного социаль­ного обеспечения подорвет преданность персонала пред­приятиям и их хозяевам, которые сейчас выступают в роли единственных благодетелей.

Японцы среднего возраста, работающие по найму, отдают себе отчет, что им придется непременно искать рабо­ту после выхода на пенсию. Только 12 процентов из них полагают, что смогут прожить на выходное пособие и пен­сию. Менее 20 процентов надеются, что будут в состоянии оплачивать медицинскую помощь, если заболеют в ста­рости.

Из-за сокращения рождаемости и увеличения продол­жительности жизни меняется демографический состав японского населения. Экономисты предлагают увольнять работников по старости не раньше, чем в 65 лет. Возможно, возрастной предел действительно будет повышен. Однако и в этом случае число японцев, которым из-за отсутствия сколько-нибудь удовлетворительного социального обеспе­чения грозит жалкое существование, составит к 2000 году 16 процентов всего населения страны и к 2020 году – 22 процента. Столько в Японии станет к тому времени людей старше 65 лет.

Сет Голдсмит, профессор Массачусетского универси­тета, вернулся из Японии в ужасе, «Это – Дикий Запад медицины!» – начал профессор у себя в университете рассказ о знакомстве с японским медицинским обслужи­ванием.

Профессор не преувеличивал. Сорок процентов из 163 тысяч японских врачей – терапевты. Они не имеют связей ни с крупными клиниками, ни с медицинскими научными учреждениями. Методы, применяемые некоторыми из них, соотносятся с современной медицинской практикой так же, как выкрикивание имени больного в колодец – обычный способ лечения в пору японского средневековья – с облучением кобальтовой пушкой.

Пациент является к врачу с легким растяжением связок в лодыжке. Советом воздержаться некоторое время от ходьбы и рекомендацией принять 2–3 таблетки аспирина ограничился бы, наверное, любой врач. Японский же эскулап прописывает лекарство, успокаивающее мускулы, противовоспалительное лекарство, желудочные порошки, сни­мающие побочный эффект противовоспалительного ле­карства, и, наконец, ножной пластырь. В результате счет за лечение способен повергнуть в нокаут не то что человека с больной лодыжкой, а и олимпийского чемпиона по боксу, находящегося в прекрасной спортивной форме. В Японии практикующий врач – это одновременно и фармацевт. Проверить качество лечения некому. Потому и случаются нередко скандалы, когда вдруг врач, проводящий сложные хирургические операции, оказывается обладателем диплома гуманитарного факультета.

80 процентов из 9224 японских больниц имеют допо­топное оборудование. В остальных есть, например, даже компьютизированные аппараты для рентгеноскопии тела в поперечном сечении. Но на них некому работать. На 2500 таких аппаратов приходится всего полторы тысячи специалистов, хотя подобным количеством аппаратуры могли бы пользоваться по меньшей мере 10 тысяч рентге­нологов.

Прогресс не скоро придет на «Дикий Запад» медицины. Пять процентов валового национального продукта, отво­димых в Японии на медицинское обслуживание,– слишком мало, чтобы ликвидировать дикость. В США, где здравоох­ранение отнюдь не входит в число государственных приори­тетов, на него расходуется 10 процентов ВНП.

Подводя итоги 1984 года, министерство здравоохра­нения и социального обеспечения отнесло к своим самым значительным успехам некоторое сокращение числа людей, обращавшихся за помощью к врачам. Но не оздоровитель­ные и профилактические мероприятия были, как утвержда­ло министерство, тому причиной. В 1984 году визит в по­ликлинику сделался на 10–20 процентов дороже, чем раньше.

Читатель, вероятно, помнит рабочего автомобильного завода «Ниссан» Хироси Сасаки, о котором рассказыва­лось в этой книге. Счастливчиков вроде Сасаки, кому фирма предоставила жилье в своих домах с низкой квартплатой, всего 7 процентов от общего числа японцев, занятых по найму. Остальные вынуждены арендовать жилье у частных владельцев или покупать его.

Я показал в одном из телерепортажей квартиру сравни­тельно недалеко от центра Токио – тридцать минут езды на машине. Чтобы телезрители наглядно представили себе величину арендной платы, я положил в квартире на пол журнал формата «Огонька» и спросил домовладельца, сколько он берет в месяц за площадь, занимаемую журна­лом. Домовладелец быстренько прикинул на калькуляторе и сказал: «Примерно 5 тысяч иен».

Пять тысяч иен – это 2 процента средней заработной платы японца. Два процента зарплаты – за пространство, на котором нельзя уместиться, даже сев по-японски – ноги под себя. А платить-то надо еще и за электричество, и за газ, и за воду, и за отопление.

В популярном ежемесячнике «Тюо корон» я натолкнулся на статью, озаглавленную без излишней скромности: «Япония – единственная в мире сверхдержава благо­состояния». Чиновник государственного Управления по науке и технике Яцухиро Накагава написал: «Япония – ведущая в мире держава в смысле мер, которые она пред­принимает для благосостояния своих враждан, и в смысле богатства и изобилия, которыми ее граждане наслаждают­ся в повседневной жизни».

Мне захотелось расспросить о необыкновенном япон­ском благосостоянии самого начальника управления. В част­ности, я намеревался спросить, как решается судьба четы­рех миллионов семей, которые, судя по официальной статистике, вынуждены жить в неприемлемых для человека условиях. Был у меня вопрос и о том, как долго 40 процен­тов домов в Японии будут обходиться без канализации.

Прежде чем отправиться брать интервью, я решил снять общий вид здания, где располагалось Управление по науке и технике, и вместе с кинооператором забрался на крышу соседнего с управлением дома. У входа в дом я обратил внимание на рекламный плакат. Он приглашал купить здесь квартиру. За самую дешевую – однокомнатную – просили сумму, равную всей, до иены, средней заработной плате японца за 240 месяцев непрерывного труда. Цена самой дорогой – трехкомнатной – соответствовала зарплате ря­дового японца за 1200 месяцев, или за 100 лет.

Начальник управления, познакомившись с моими вопро­сами, от интервью отказался, сославшись на большую за­нятость, и порекомендовал обратиться к чиновнику его управления... Яцухиро Накагаве. Но точку зрения Накагавы я уже знал.

Благодаря поручительству фирмы Хироси Сасаки полу­чил от банка льготную ссуду на приобретение домика. Подавляющее большинство японцев подобной милости не удостаиваются. Шестьдесят процентов семей являются должниками, обреченными многие годы копить деньги, чтобы вернуть банку займ и проценты на него. Растущая дороговизна не позволяет регулярно откладывать деньги, нужные для расплаты, и долг увеличивается. В 1983 году сбережения японцев возросли в среднем на 3,3 процента, а сумма их долгов подскочила на 19,3 процента.

«Несмотря на передовую технологию и стремление лю­дей работать, у нас – слаборазвитое общество, в котором многие люди вынуждены жить в «кроличьих клетках»,– сказал в журнальном интервью Киити Миядзава, зани­мавший высокие посты в правительстве и в руководстве либерально-демократической партии и, следовательно, до­сконально знакомый с проблемами страны. Миядзаве вторит Кадзуо Хаякава, бывший чиновник министерства строительства, а ныне – руководитель общественной орга­низации «Японский совет по жилищным вопросам». «Слиш­ком много людей живет в настоящих крысиных норах,– заявил Хаякава.– Жилищные условия японцев столь ужас­ны, что они не могут вести нормальную супружескую жизнь,– продолжал бывший чиновник, ведавший в министерстве жилищным строительством. – В квартирах мало места даже для того, чтобы дети учились ползать».

«Мы... независимо даже от собственной воли, немно­жечко увеличиваем валовой национальный продукт и... немножечко себя убиваем». Без сомнения, японский писа­тель Такэси Кайко имел в виду не труд сам по себе. Сози­дание способно лишь возвышать человека. Писатель гово­рил об условиях, в которых японцам приходится трудить­ся. Да, эти условия способствуют достижению высоких экономических показателей. Но, с другой стороны, только в Японии мог появиться балаганчик «Отведи душу», описан­ный Такэси Кайко. Заплатив мелочь, посетитель входил в темное помещение, отгороженное от улицы занавеской. Ему давали несколько простых тарелок. Он бил их по одной о землю и удалялся.

Постоянное сдерживание себя в тесных общинных око­вах, необходимость подавлять собственное «я» делают япон­цев завсегдатаями балаганчиков «Отведи душу». Хитрый Коносукэ Мацусита давал рабочим отводить душу, не вы­ходя из цеха: похожие на Мацуситу манекены и палки, чтобы колотить по ним, имелись на заводах концерна во всех курительных комнатах.

Групповое согласие, групповая гармония требуют ли­цемерия. В японских фирмах только очень близкие друзья знают, когда они действительно согласны с остальными сотрудниками или друг с другом, а когда лицемерят. Лояль­ность предусматривает слепое и, значит, механическое под­чинение распоряжениям начальства, что не оставляет, естественно, места творчеству. Должностная «ротация», производимая сверху и, бывает, не соответствующая жела­нию самого работника, превращает его в пешку и рождает в нем чувство беспомощности и зависимости от фирмы. Это чувство совсем не обязательно перерастает в лояль­ность. Оно может обернуться озлобленностью и безраяли-чием. «Японцы живут в гнетущей, удушающей атмосфе­ре»,– сделал вывод Юдзи Аида, профессор Киотского университета, большой знаток духовного склада япон­цев.

Специфически японские условия, создаваемые пред­принимателями в цехах и конторах, усугубляются негатив­ными сторонами капиталистической автоматизации произ­водства. Рабочие, занятые обслуживанием роботов, при­знают, разумеется, что избавлены теперь от тяжелого и уто­мительного труда, но они сетуют на то, что длительное общение с бездушной машиной, беспрерывно и монотонно выполняющей однообразную операцию, вызывает у них стрессовое состояние. Пассивное наблюдение за прибора­ми, изоляция от процесса непосредственного производства способствуют потере внимания, полной или частичной дисквалификации, утрате интереса к труду.

Такая атмосфера вызвала эпидемию болезни «намари», дословно – «притупление». О ней не сообщают медицин­ские справочники, но японцы страдают самой острой формой этого недуга. Газета «Нихон кэйдзай» привела симптомы: сначала – критическое отношение ко всему, что окружает больного, затем – пессимизм, мизантропия и, на­конец,– полное безразличие. «Инженеры и менеджеры, пораженные «намари»,– рассказала газета,– отбрасывают специальную литературу, забывают технические журналы и читают одни «комиксы». Рабочие грубят начальству и товарищам, совершают поступки, которые никак нельзя было ожидать от них». Судя по опросу, о котором в январе 1984 года сообщило японское телеграфное агентство Киодо Цусин, 81 процент работающих японцев испытывают постоянное беспокойство, 36 процентов – задумываются о самоубийстве.

И не только задумываются. В 1983 году лишили себя жизни 25 202 японца – рекорд за все послевоенное время. Разные причины толкнули самоубийц на отчаянный шаг: и долги, и боязнь безработицы, и болезни. Но чаще всего виной был психический стресс. В цехе, в конторе японцы сдерживают себя. Эмоциальные срывы случаются обычно дома. Телевидение, газеты почти ежедневно сообщают о на­силиях и убийствах, совершаемых в семьях.. Начинаются трагедии, как правило, с пустяшной ссоры, например из-за громко звучащего телевизора.

По свидетельству министерства просвещения, число школьников, покончивших с собой в 1983 году, на 60 процен­тов превысило соответствующую цифру предыдущего года.

В феврале 1983 года группа подростков ходила позд­ним вечером по паркам и подземным переходам Иокогамы и жестоко избивала попадавшихся им бродяг. Из 16 жертв трое от побоев умерли. В городе Кисарадзу десять семи­классников три часа подряд били палкой 14-летнюю девочку из их же группы. Убийцы из Иокогамы и садисты из Киса­радзу воспитывались во вполне респектабельных семьях и не имели приводов в полицию.

Ответственность за рост насилия среди молодежи несут, без сомнения, японские кинофильмы, телепередачи, «ко­миксы». В американской кино- и телепродукции крови льется, надо полагать, больше, но вряд ли где-либо еще, кроме Японии, показывают столько бессмысленных, ничем не оправданных убийств. Однако только ли кинематограф, телевидение и низкопробная литература должны держать ответ за неблагополучие японской молодежи?

Министерство просвещения предприняло попытку ра­зобраться, что склоняет школьников на немотивированное насилие, на самоубийства, что отвращает их от школы, и выяснило следующее: душу японских детей коверкает исступленная и безжалостная погоня за рабочим местом и за деньгами, в которую они включаются с самой ранней поры. Психические нагрузки в этой гонке детям не по силам. Провал на экзаменах, а их невообразимо много на жизненном пути молодого японца, превращается в личную и семейную трагедию. Чтобы сбросить вызываемый ею стресс, школьники берутся за палки, велосипедные цепи, обрезки труб и выходят вечером на улицу. У кого не хва­тает на это духу, вскрывают себе вены. И все вместе они ненавидят школу. Шестнадцатилетний токийский школьник Такудзи Кимура, у которого корреспондент американской газеты «Филадельфия инкуайрер» спросил, что он думает по поводу убийств в Иокогаме, ответил: «Я не удивлен. Я и многие другие разделяем чувство недовольства системой». Нет в мире языка, в котором имелось бы слово, экви­валентное по смыслу японскому слову «саби». Оно образо­вано от прилагательного «сабисий» – «грустный» и в буквальном переводе обозначает: «уединенная печаль». Суть же «саби» гораздо глубже. Один из японских исследователей объяснил ее так: «Саби создает атмосферу одинокости, но это не одинокость человека, потерявшего любимое существо. Это одинокость дождя, шуршащего ночью по широким листьям дерева, или одинокость цика­ды, которая стрекочет где-нибудь на голых белесых кам­нях».

В 1979 году в горной префектуре Нагано отыскались считавшиеся безвозвратно утраченными десять «хайку» непревзойденного мастера этого жанра поэзии Исса, тво­рившего в конце XVIII и начале XIX века. В его стихах «саби» выражено с предельной, по-моему, простотой и яркостью:

На этом кладбище

Среди могил

Цветет один петуший гребень.

Или:

Меня возненавидят,

Я сделаю луну подругою своей.

Иначе говоря, «саби» – это эмоциональное состояние человека, нашедшего уединение от окружающих и покой от повседневных забот. Во времена Исса к «саби» стреми­лись, вероятно, одни поэты. В наши дни обрести покой от повседневности – мечта, надо полагать, большинства японцев, но покой им нужен не для того, чтобы писать стихи.

В американском специальном журнале «Психология сегодня» приведено любопытное сравнение ритма жизни в Японии, США, Англии, Италии, Индонезии и на Тайване. Были замерены скорость движения пешеходов на улице и быстрота работы почтовых служащих. Япония опереди­ла все страны по этим показателям, причем Италию – вдвое. Я сопоставил эти данные с тем, о чем поведал доклад японского министерства здравоохранения и социального обеспечения. В нем указывалось, что в 1984 году один из каждых восьми японцев жаловался на нездоровье. Самым распространенным видом недомогания оказалась гиперто­ния, вызванная чрезмерным физическим и психическим напряжением.

Мне довелось прочесть исповедь одного менеджера. Он написал:

«У себя в фирме я обязан правильно решать самые разные и очень сложные проблемы, связанные с персона­лом, с производством, с реализацией готовой продукции. Я не обладаю правом на ошибку. Нет никого, кто помог бы мне или взял на себя вину в случае моего неправильного шага. Однажды я потратил несколько дней на решение особо трудной проблемы. А когда выход все же отыскал, то по­чувствовал себя полностью опустошенным.

Не берусь гадать, что сталось бы со мной, если бы я не очутился в маленьком загородном домике. Неся в себе за­боты и тревогу, я вошел в восьмиметровую комнатку, устланную циновками и безо всякой мебели, закрыл за со­бою дверь и приказал не беспокоить меня. Перед домиком разрослось несколько деревьев, и я залюбовался ими. С тех пор я прихожу в эту комнатку с террасой каждый раз, когда мне трудно. А покидаю ее спокойным, уверенным и силь­ным и еще энергичней берусь за работу».

Я не собираюсь ставить под сомнение эстетичность японцев. Но наблюдая за тем, как долго и пристально, отключившись не только от шума и толпы, но и, кажется, от самой эпохи, смотрят они на ключ, бьющий из расселины между выбеленными водой и временем камнями, на ве­точку распустившейся сливы, вздрагивающую под порывами холодного, оставшегося от зимы ветра, я начинал думать: а не бегство ли это от действительности, стиснутой тяже­лыми цепями общинных порядков и нравов, омраченной неустроенностью и страхом перед завтрашним днем, де­лающей человека винтиком бездушной, как роботизиро­ванное предприятие, системы? Не оборотная ли это сторо­на немотивированного насилия или самоубийств, вызванных эмоциональными срывами?

Для манкурта из легенды, которую пересказал в «Бу­ранном полустанке» Чингиз Айтматов, хуже любой казни был страх, что отпарят приросшую к его черепу верблюжью шкуру. Как дикая лошадь, бился манкурт, но прикоснуться к голове не позволял – жуаньжуаны уверяли, что отпари­вать голову еще мучительнее, чем терпеть усыхающую под палящим солнцем сыромятную шири. А если б нашелся манкурт, кто презрел бы внушенный жуаньжуанами ужас? Кто знает, может, вернулась бы к манкурту память, а с ней – и осмысление себя человеком.

Ликвидация идеологической шири – операция болез­ненная тоже. Но отваживаются на нее все более широкие слои японского трудового населения. Сколь ни интенсивна пропаганда «гармонии» между персоналом и менеджментом, логика общественного прогресса оказывается сильнее. 49,5 процента молодых людей убеждены, что в «японском обществе нет справедливости». 32,5 процента опрошенных юношей и девушек досадуют, что «добросовестные люди не вознаграждаются». 21,4 процента недовольны «слишком большой разницей между бедными и богатыми». В этом опросе разрешалось называть по нескольку причин неудов­летворенности обществом.

Материальный фундамент общинного сознания подта­чивается изменением ценностных ориентации японской молодежи. Среди начавших работать в апреле 1984 года юношей – выпускников высших учебных заведений 72 про­цента считали семью важнее, чем работу, то есть отдавали предпочтение семье, а не фирме. Годом раньше таких юно­шей было 66 процентов. Что касается девушек, то назвали главным в своей жизни дом, семью, а не работу 87 про­центов из них. «Я хочу жить для себя, а не для завода, где тружусь»,– откровенно сказала одна из участниц опроса. На заводе «Ниссан» я услышал от высшего менеджера:

– Еще одно-два поколения будут преданными фирме, как мы. Потом Япония лишится своего богатства...

Не исключено, что произойдет это значительно раньше. Обследование, проведенное Японским центром по трудоуст­ройству в январе 1984 года, выявило, что 54 процента мо­лодых инженеров считают, что их зарплата не соответст­вует объему и качеству работы, которую они выполняют. 55 процентов – рассматривают нынешнюю систему ме­неджмента тормозом для их профессионального роста и для продвижения по служебной лестнице.

18 534 японских технических специалиста и администра­тивных работника изъявили в 1984 году желание устроить­ся в иностранную фирму. Судя по их словам, иностранная фирма привлекательна тем, что в ней обеспечена большая свобода принятия решений, а повышение в должности за­висит не от возраста, а от способностей. Японец, прорабо­тавший несколько лет в иностранном банке, заявил, что не вернется в японскую фирму, даже если будет иметь гаран­тию пожизненного найма.

Предприниматели вынуждены отдавать себе отчет в этой реальности. Одни реагируют бранью. «Теперешняя моло­дежь потеряла представление об истинных моральных ценностях»,– злобно сетовал журнал «Дух Мацуситы», ко­торый издается концерном «Мацусита дэнки» для своих работников. «Старшее поколение воспитывалось в доброе старое время.– Тоска прямо-таки сочилась из каждой журнальной строчки.– В те годы умели прививать преданность фирме, желание работать на благо общества, соз­нание, что труд есть добродетель». Конечно, журнал имел в виду общество капиталистов и помещиков и проявлял трогательную заботу о судьбах их прибылей.

Есть предприниматели, которые пытаются приспосо­биться к новым реальностям. В некоторых фирмах присту­пили к так называемой «модификации» системы заработ­ной платы, определяемой в зависимости от возраста и стажа работника. Отказываться окончательно от традиционной формы вознаграждения за труд предприниматели не хотят, так как, привязывая системой «нэнко» работника к пред­приятию, они до известной степени сглаживают остроту классовых противоречий. Примерно 78 процентов фирм намереваются сохранить традиционную систему менед­жмента. Вместе с тем такое новшество, как, скажем, уве­личение в заработке доли оплаты за профессиональное мастерство, за качество выполнения должностных обязан­ностей, серьезно меняет суть «нэнко».

В текстильной фирме «Канэбо» ежегодное повышение заработной платы теперь осуществляется только до 45 лет. Затем зарплата замораживается. В ответ на недовольство рабочих хозяева фирмы стремятся доказать, что заработки этой категории персонала остаются самыми высокими в фирме, в то время как эффективность труда старых ра­ботников значительно ниже, чем у молодых. В этих ново­введениях отражается кризис системы «нэнко», в свою оче­редь обусловленный замедлением темпов экономического роста и старением рабочей силы.

Лояльность требует подкормки. У очень крупных фирм она еще есть. Эти фирмы пока имеют возможность не уволь­нять значительную часть постоянных рабочих в периоды экономического спада. Они еще могут по-прежнему пере­двигать работников по служебной лестнице в зависимости не от способностей и трудового вклада, а от их возраста. И, наконец, для них еще не стало чрезмерным бременем предоставление определенных социальных благ персоналу.

Но закономерности капиталистического развития неизбеж­но приведут к ослаблению, а затем, может быть, и к развалу, вслед за системой «нэнко», и этого фундамента лояль­ности. Государственный сектор уже не выдерживает. Из-за угрозы банкротства государственные железные дороги уволили в 1984 году 61 000 работников. В 1985 году сокра­щены еще 25500 железнодорожников. В 1982–1983 годах заработная плата государственных служащих не только не росла в соответствии с их стажем, а фактически сокра­тилась – она была заморожена в условиях быстрого роста цен.

Французский журнал «Монд дипломатик» имел все осно­вания утверждать, что «японский рабочий обходится пред­принимателям на 30 процентов дешевле, чем американский или западноевропейский». При примерно одинаковой но­минальной заработной плате – имеются в виду работники крупных японских предприятий – рабочий в Японии тру­дится на 250–450 часов в год дольше, чем рабочий в США и в странах «Общего рынка». Японский рабочий получает только 60 процентов заработка в случае болезни. Полностью использовать отпуск считается в Японии «непатриотич­ным». Материальные последствия «непатриотичного» по­ступка слишком серьезны, и самое большее, на что отва­живаются рабочие, это 3–4-дневный отдых один раз в году.

Лояльность персонала предприятию, фирме дает зри­мую трещину. А ведь от того, сохранится ли и дальше лояльность как отличительная черта японцев, занятых в монополистическом секторе, зависит будущее японского менеджмента.

В 1981 году против него вспыхнул первый бунт. Во­семьдесят инженеров-программистов одновременно уволи­лись из «Исикавадзима Харима», мощной фирмы, всемир­но известной реактивными двигателями, атомными реакто­рами, большегрузными судами. «Великий исход» – нарек­ла печать сенсационный поступок инженеров. Они образо­вали свою фирму «Космо-80», порядки в которой выглядят прямым вызовом традиционному японскому менеджменту. «Существующая в Японии система найма – «смирительная рубашка» для инициативных людей,– заявил президент «Космо-80» Масару Усуи.– Вы можете быть кем угодно – менеджером или инженером, работать как угодно – вы­сокопроизводительно или с ленцой, платить будут все равно столько же, сколько и всем работникам одного с вами возраста». Усуи указал и на другую причину бунта: «Мы не захотели,– сказал он,– превратиться в «мадогива-но дзоку» – «племя сидящих у окна».

«Великий исход» инженеров из «Исикавадзима Хари­ма» – первая ласточка, за которой, надо полагать, потя­нутся стаи птиц. На предприятиях-гигантах, где существует пожизненный найм, один из каждых пяти работников хотел бы поменять фирму. Среди рабочих и служащих в возрасте от 20 до 30 лет это желание изъявил один из каждых трех.

Отмирание нынешней системы менеджмента чревато для Японии социальным кризисом. Закваска для будущего со­циального брожения есть. В 1970 году 30,4 процента япон­ских юношей и девушек назвали цех, контору местом, где они «чувствуют, что жизнь их проходит не напрасно». Де­сять лет спустя молодых людей, удовлетворенных усло­виями труда, основанными на принципах средневековой деревенской общины, осталось только 16,5 процента. Сколь­ко их окажется в 1990 году? В свете подобной тенденции приобретают особую значимость итоги опроса, в ходе кото­рого 80 процентов японских рабочих заявили, что «для улучшения жизни необходимо помимо собственных уси­лий изменить политику».

Прощание с читателем в саду монастыря Рёандзи

Наши знания о Японии станут тем полнее и справедли­вее, чем больше мы отобразим комбинаций из четырнадца­ти камней. Наверное, не каждое из наших толкований вне­сет до конца ясность в японское Зазеркалье, однако все они будут содержать зерна истины. Надо только не бежать по галерее монастыря Рёандзи, будто спринтер на сто­метровке, а застыть на длинных ступенях, спускающихся к камням, но не затем, чтобы пересчитать камни. Расска зывают, что перед чтением творений великих литераторов Танской эпохи люди мыли руки розовой водой. Постичь суть каменного хаоса, сотворенного человеческим разумом, возможно лишь очистившись от привычных стереотипов, предвзятости и высокомерной уверенности, что нет вопро­сов, на которые еще не найден ответ.

Токио – Москва, 1983–1984 гг.

Оглавление

Обращение к читателю из сада монастыря Рёандзи 1

Глава первая, рассказывающая о легендах, похожих на правду, о правде, напоминающей легенду, и о том, отчего это происходит 5

Японские сказки – «Трудоголизм» 14

Глава вторая, рассказывающая, как легенда о манкуртах

нашла современное продолжение 21 Ларец без секрета – Лоботомия по-японски 27

Глава третья, рассказывающая о том, как старые песни

поются на новый лад и что из этого получается 35

Из глубины веков –

...как за каменной стеной 39

Рука моет только свою руку 45

Правила езды на эскалаторе, идущем вверх 56

Объятия осьминога 63

Высшая мера наказания 79

Глава четвертая, рассказывающая о том, как вынуть глаз

у живой лошади, чтобы она этого не заметила 87

Неоплатный долг –

«Сезон охоты» 100

«Школа дьяволов» 106

К финишу – в едином строю ПО

Труд – сейчас, деньги – потом 122

301Подъяремные добровольцы 127 Изнанка парадного платья 140

Глава пятая, рассказывающая, как при помощи умозри­тельного понятия можно извлекать вполне осяза­емую выгоду 149

Глава шестая, рассказывающая, почему тот, кто следит

за колодцем, не погибает от жажды 176

Все хорошо, что хорошо окупается –

Длинные уши лучше острых когтей 185

Нет бога, кроме «Бога совета» 193

Лидеры XXI века: поточное производство 204

Глава седьмая, рассказывающая о вежливости, которую

можно измерить конкретными цифрами 218

Глава восьмая, рассказывающая о том, как журавлиный

крик предотвратил лебединую песню 229

Глава девятая, рассказывающая о современных Чио-

Чио-сан, какими они видятся издалека и вблизи 253

Глава последняя, рассказывающая о том, что, сколь слад­кой ни была бы дыня, ее ботва все равно горька . на вкус 283

Прощание с читателем в саду монастыря Рёандзи 300

Цветов В. Я.

Ц27 Пятнадцатый камень сада издат, 1986.– 302 с., ил.

Рёандзи.– М.: Полит-

Сад Рёандзи – главная достопримечательность японского города Киото. Есть в нем своеобразно спланированный хаос из пятнадцати чер­ных необработанных камней, разбросанных по белому песку. С какой бы точки ни рассматривал посетитель сада эту композицию, пятнадцатый камень всегда оказывается вне поля его зрения. Название книги симво­лично. Автор ее, журналист-международник, проработавший в Японии много лет, с глубоким проникновением в своеобразие японской жизни рас­сказывает о системе пожизненного найма, специфике социального ме­неджмента, положении женщины в обществе и семье и о многих других интересных общественных явлениях. И каждый раз читателю предлагает­ся свое видение проблемы, свой ключ к ларцу с «японскими секретами».

Книга адресуется массовому читателю.

0804000000–103 079(02)-86