Глава первая, рассказывающая о легендах, похожих на правду, о правде, напоминающей легенду, и о том, отчего это происходит

Глава первая, рассказывающая о легендах, похожих на правду, о правде, напоминающей легенду, и о том, отчего это происходит

Генерала Макартура, командовавшего американскими оккупационными войсками в Японии, никак не отнесешь к прозорливым мыслителям, но выступая вскоре после увольнения из армии перед промышленниками американ­ского города Цинциннати, он, обозленный, видимо, отстав­кой, в сердцах бросил фразу, сделавшуюся пророческой. «Пока я был там, Япония была вашим клиентом,– сказал Макартур, чей апломб значительно превосходил полковод­ческие способности.– В будущем в некоторых областях клиентами станете вы».

И это время пришло. «Перед нами стоит задача не отстать от Азии!» – всполошилась американская газета «Чикаго трибюн», явно склонная к экзальтации. Серьез­ные политики, журналисты, ученые, бизнесмены высказы­ваются хладнокровнее. Япония тоже вызывает у них трево­гу, но она смешана пополам с восхищением. На вопрос, ка­кая самая важная проблема встанет перед американским бизнесом в предстоящие десять лет, вице-президент одной из крупнейших американских корпораций ответил: «Самая важная проблема – не технология или инвестиции, не эко­номическое регулирование или инфляция. Самая важная проблема – как мы прореагируем на следующий факт: японские методы управления производством лучше, чем наши».

Франция решительно предпринимает жесткие меры про­тив японского экспорта, когда он начинает наносить слиш­ком уж болезненные удары по французским предпринима­телям, прежде всего – по производителям промышленной и бытовой электроники. Но французские руководители отдают себе отчет в низкой конкурентоспособности собст­венных товаров в сравнении с японскими. «Теперешняя революция в электронике является первой научно-техни­ческой революцией, которая зародилась не в Европе, а в бассейне Тихого океана,– с горечью констатировал премьер-министр Франции Лоран Фабиус.– Наши стра­ны слишком малы,– премьер-министр подразумевал членов Европейского экономического сообщества,– чтобы осу­ществить по отдельности требуемые для этого колоссаль­ные капиталовложения».

Два американских государственных секретаря – Сайрус Вэнс в администрации Картера и Джордж Шульц в рейгановском правительстве – розовым цветом рисовали япон­ского, самого преданного союзника Соединенных Штатов, но тревоги своей скрыть все же не могли. «Если не считать отношений с Советским Союзом, то от отношений с Япо­нией станет зависеть будущее Америки,– утверждал Вэнс и объяснял, почему он так думает: – Быстро и неук­лонно подбираются японцы к важным позициям в миро­вой экономике и политике». В высказывании Шульца от­четливо прозвучала нота безвыходности. «Соединенным Штатам пришлось, безусловно, приспособиться к тому, что японцы очень укрепили свои позиции за последние 25 лет и ныне представляют собой совершенно иное явление, чем раньше»,– сказал государственный секретарь.

Сами японцы не устают восхвалять себя. Их изображе­ние собственных успехов лишено, разумеется, даже наме­ка на темный оттенок. Наоборот, к розовой краске обильно добавлена позолота – для большего блеска картины. «Центр мировой экономики перемещается в район Тихого океана,– гордо возвестил Цунао Окумура, бывший прези­дент гигантской компании ценных бумаг «Номура сёкэн».– До XVIII века Средиземное море было средоточием миро­вой экономической, политической и военной активности. Эта эпоха связана в нашем сознании с Римом,– сделал краткий экскурс в историю финансовый магнат.– Затем центр мировой экономики переместился в Атлантический океан и мировым лидером стала Великобритания, но позже она уступила лидерство Соединенным Штатам. Со второй половины XX века фокус мировой активности перемещает­ся из Атлантики в Тихий океан. «Паке Американа» идет на убыль,– сказал далее финансист и подвел к главному, что хотел внушить,– сердце тихоокеанского региона – это Япония со стомиллионным монорасовым населением и с экономикой, которая развивается успешнее, нежели экономика любой другой страны капиталистического мира».

В словах финансового воротилы заключена определен­ная доля истины. Темпы японского экономического роста хотя и снизились после энергетического кризиса 1973 года, но продолжали оставаться более высокими, чем в СШАи странах Общего рынка. В 1981 –1982 годах инфляция в Японии увеличивалась вдвое медленнее, чем в Западной Европе, процент безработицы был втрое меньше, чем в Соединенных Штатах.

«Мы долго равнялись на Запад, как, в частности, это де­лала Япония на ранней стадии своего развития,– сказал в 1982 году премьер-министр Малайзии Махатхир Мохамад.– Но Запад более не дает нам подходящей модели раз­вития. Он утратил динамизм. Если мы будем его копиро­вать, то нас затянет трясина экономического застоя. Поэто­му Япония является для Малайзии более подходящим образцом».

Избравшему для страны капиталистический путь разви­тия правительству Малайзии требовался такой пример, ко­торый помог бы заставить малайзийцев поверить в безоши­бочность выбора. По экономическим дисциплинам у США и Общего рынка отметки были низкие, у Японии же – на нынешнем этапе развития мирового капиталистического хо­зяйства – они оказались намного выше. Это соображение, как несложно предположить, и подтолкнуло Махатхира Мохамада на розовую оценку японских экономических по­казателей. Однако внешнеэкономическую политику Япо­нии, в частности ее действия в торговле с Малайзией, премьер-министр охарактеризовал совсем иначе, назвав их колониализмом.

Выдвижение Японии в первые ряды экономически раз­витых капиталистических стран – очевидный факт. Вывод из него напрашивается сам собой. Но он далеко не нов, этот вывод.

«Япония должна быть предметом всеобщего изучения и стать постоянным и обязательным предметом в наших средних учебных заведениях так же, как Европа, потому что новая Япония уже стоит наравне с государствами Европы по своей военной мощи и культурному уровню». На ти­тульном листе книжки, откуда я взял цитату, значилось: «Санкт-Петербург, 1905 год».

Семьдесят восемь лет спустя американский еженедель­ник «Тайм» написал: «Япония сделалась слишком мощной и слишком глубоко интегрированной в остальной мир, чтобы оставаться столь мало понятной и мало понимаемой». А еще через два года западногерманский журнал «Ауссенполитик» выразил тревогу по поводу того, что «с большим трудом удается совмещать в своих представлениях Японию – страну созерцательного мировоззрения, эстетического отно­шения к действительности, коллективизма в человеческих отношениях, тесной связи человека с природой, край хра­мов и садов – с Японией, страной жестокой, безжалост­ной конкуренции, внушительной тяжелой промышленности, технического прогресса, растущей численности промыш­ленных роботов, городов-гигантов и многих других послед­ствий мощного роста экономики». Журнал «Ауссенполитик» предложил рецепт, выписанный впервые восемьдесят лет назад, в 1905 году, но полезный и сегодня в силу неоспо­римой его действенности. «Одной из основных предпосы­лок ликвидации такого положения явилось бы более уг­лубленное, чем теперь, изучение Японии»,– указал жур­нал.

Что касается изучения японской технологии, то в США уже последовали советам вроде тех, что дали «Тайм» и «Ауссенполитик». Осенью 1985 года в Филадельфии была создана Служба японской технической информации. В Массачусетском технологическом институте впервые начали преподавать японский язык. Американский журнал «Кэмикл эбстрактс» уже печатает резюме статей из 1500 япон­ских периодических изданий, посвященных химии. Нью-йоркская фирма «Инжиниринг информейшн» публикует рефераты материалов, берущихся из 150 японских техни­ческих журналов. И все равно почти 10 тысяч таких журна­лов, издающихся в Японии, остаются даже не прочитанны­ми в США. В сенат был направлен законопроект об ассиг­новании министерству торговли 1 миллиона долларов для более тщательного изучения японской технологии. Часть этих денег планируется израсходовать на разработку про­граммы для ЭВМ, переводящих с японского языка на ан­глийский.

С необходимостью больше знать и правильнее понимать Японию приходится, я думаю, согласиться и нам.

Советское научное японоведение – самое, пожалуй, об­ширное и основательное. И в то же время широкая публи­ка знает о Японии обидно мало в сравнении с той ролью, какую играет Япония в современном мире. Икебана, кара­тэ, чайная церемония, названия «Тоёта» и «Сони», которые у всех на слуху, не в счет. Ведь нельзя же в конце концов слыть сведущим в русской жизни, освоив рецепт приго­товления борща по-московски, правила игры в лапту и на­учившись расшифровывать сокращения «ЗИЛ» и «ВЭФ».

Мы с детства знакомы с Робин Гудом. А многие ли слы­шали о японском аналоге дерзкого разбойника? Не торо­питесь, однако, краснеть от стыда. Не все японоведы знают об этой странице истории Японии.

Собор Парижской богоматери представляет себе каж­дый из нас, так как наверняка все видели храм на иллю­страциях в книгах Гюго, в крайнем случае запомнили по кинофильмам. Но может ли кто-либо, помимо побывав­ших в Японии, хотя бы приблизительно обрисовать «Кинкакудзи» – киотскии «Золотой павильон», которому повез­ло на внимание японских писателей и кинематографистов не меньше, чем собору Парижской богоматери – на вни­мание французских?

Очень мало людей, которые не знают о научном подви­ге Ньютона и Лейбница. А кому ведом японский математик Сэки Кова, разработавший в начале XVIII века «Законы круга», которые по научному значению могут быть прирав­нены к анализу бесконечных величин Ньютона и Лейб­ница?

Верно замечено, что для близкого знакомства с Япо­нией требуется путеводитель. Он действительно необходим, потому что некоторые стороны японской действительности не просто белое пятно на карте наших знаний. Японский быт, характер японцев, их представления о жизни – это еще и Алисино Зазеркалье, где очень многое оказывается не таким, иным и даже диаметрально про­тивоположным тому, что привыкли представлять мы.

Анекдот, обросший бородой Черномора: входя в дом, мы снимаем шапку – японцы снимают ботинки. Наблюдение более «юное»: нам привычнее персональная ответствен­ность за порученное дело, японцам – коллективная. Рус­ская мать, желая приструнить не в меру расшалившегося ребенка, обычно пугает: «Смотри, из дома больше не вый­дешь». В сходной ситуации японская мать прибегает к со­вершенно противоположной угрозе: «Смотри, в дом больше не войдешь». Объяснившись в любви, мы бросаемся друг к другу в объятия. Японцы поворачиваются друг к другу спиной. Строгая, мы ведем рубанок от себя, а японцы – к себе. Мы высоко ценим специалистов, профессионалов. Японцы предпочитают тех, кого мы неодобрительно назва­ли бы «всезнайками».

– Что за люди японцы? – часто спрашивают у меня. Однажды я ответил на вопрос рассказом об инженере, ко­торый выполнял срочное производственное задание и це­лую неделю на 3–4 часа задерживался по вечерам в конст­рукторском бюро. Когда работа была завершена, инженеру разрешили уходить домой раньше обычного. На третий день инженер услышал от своей матери: «Прошу тебя, иди в кино, в бар, куда угодно, но только не возвращайся так рано. Соседи начинают плохо о тебе думать, а мне трудно объяснить им правду». Инженер не сделался завсегдатаем увеселительных заведений. Он попросту отказался от вполне заслуженных «отгульных» часов.

– Странные они какие-то,– убежденно резюмировал мой рассказ собеседник, интересовавшийся, что за люди японцы.

Чтобы получить японские водительские права, я сдавал в Токио экзамен по правилам дорожного движения. В экзаменационном билете среди других вопросов значился и такой: «По вашей вине случилось дорожно-транспортное происшествие, в результате которого повреждены автома­шины. Что вам следует предпринять?» Были приведены варианты ответа: «1. Сообщаю в полицию. 2. Сообщаю в полицию и договариваюсь с пострадавшими о возмещении ущерба. 3. Договариваюсь с пострадавшими о возмещении ущерба и не сообщаю в полицию». Экзаменатор – поли­цейский офицер – предложил определить, какой из ответов правильный. Я указал, естественно, на первый: «Сообщаю в полицию». Экзаменатор недоуменно пожал плечами и ткнул пальцем в третий: «Договариваюсь с пострадавшими о возмещении ущерба и не сообщаю в полицию». Именно этот ответ, по японским понятиям, был верным.

Из сибирского города Шелехов корреспондент прислал в Москву в редакцию радиорепортаж о визите в городской совет делегации японского города-побратима Нэагари. Глава делегации – мэр Нэагари – начал свое приветствен­ное слово с того, что попросил председателя исполкома выделить для него место на городском кладбище. «Я не со­бираюсь сию минуту умереть,– поспешил объяснить японский мэр, заметив, как вытянулись лица у присутст­вовавших,– но и вечно жить невозможно. Я хочу,– привел корреспондент дальнейшие слова мэра,– чтобы мой прах покоился здесь и чтобы этим самым наши побратимские связи укрепились еще больше».

– Слишком мрачный юмор для репортажа на тему о дружбе,– вынес приговор редактор и отправил информа­цию в мусорную корзинку.

Подробного и, главное, точного путеводителя по япон­ской жизни никогда не было. Нет его и сейчас. Очерковых книг и популярных статей о Японии хватит, чтобы из них одних составить хорошую библиотеку, и все же каждый, кто приезжает в эту страну, чувствует себя новым Колум­бом, потому что непременно сталкивается с чем-то удиви­тельным, нигде и никем не описанным, и с чем-то совершенно непонятным. А разобраться, постичь и, разумеется, опо­вестить об этом читателей газет и журналов, телезрителей, радиослушателей ужасно хочется. И вместо того чтобы заглянуть в серьезные японоведческие труды, в которых проанализированы и объяснены многие стороны японской действительности, начинается укладывание непонятного и непонимаемого, нет, не на прокрустово ложе, это было бы еще не так плохо, а на прокрустову табуретку стереоти­пов своего мышления, и в результате получаются «лоша­ди с распухшей спиной», как окрестили японцы верблюдов, впервые столкнувшись с ними и подвергнув тогдашнее по­нятие об этих животных обработке на собственном прокру­стовом орудии пыток.

Известная писательница украсила журнальный очерк о Японии фотографией, запечатлевшей девушек в микро­скопических «бикини» на бедрах и в шутовских цилиндрах на голове с надписью крупными латинскими буквами «Кабуки» над франтовато загнутыми полями. «Зазывалы в знаменитый японский театр»,– сопроводила писательни­ца подписью фотографию, хотя девушки зазывали в ночной бар, именовавшийся «Кабуки». Уверен, автор очерка гром­ко рассмеялась бы, если б прочла в зарубежном журнале, что билеты в Большой театр навязываются у нас «в нагруз­ку» к карточкам «Спортлото». Но сама-то написала она примерно то же самое.

Маститый литератор озаглавил свой роман из японской жизни словом, которое звучит по-японски, но которого в японском языке нет и никогда не было. Однако литера­тор и, судя по всему, издательство, выпустившее роман, были непоколебимо уверены, что в переводе иероглифы означают: «совершенно секретно», и убеждали в этом чита­телей. Литератор выступал время от времени с публицисти­ческими статьями, и несложно представить едкость его вполне закономерного сарказма, если бы довелось ему писать об опубликованной за границей книжке о русских, на обложке которой значилось бы неведомое слово «Яис:ор» («Россия», если читать сзади наперед), и автор считал бы, что именно так зовется наша страна.

Подобные выдумки можно отнести к разряду смешных и безобидных. Но о Японии рождаются легенды вредные и даже опасные, и одна из них – легенда о необыкновенном японском трудолюбии.

«Трудоголизм»

Однако теперешние легенды создаются не для каминных бесед и не для оперных подмостков.

Япония обошла американского и западноевропейских конкурентов по многим показателям. С 1950 по 1973 год среднегодовой рост в Японии валового внутреннего продукта составил 10,5 процента. Этот показатель для всего остального капиталистического мира был вдвое меньшим. 1976 года, когда японская экономика несколько оправилась от разрушительных последствий энергетического кризиса, валовой внутренний продукт увеличивался в Японии среднем на 4,7 процента ежегодно, опять же вдвое быстрей, чем в США, Англии, ФРГ или Франции. Производительность труда в японской обрабатывающей отрасли возрастала в течение двух последних десятилетий в среднем а 8,2 процента в год, в то время как в США – на 3,3 про­цента и в ФРГ – на 5,5 процента. Количество бракованной продукции в японской обрабатывающей отрасли уменьшилось до 1,2 процента. В США и ФРГ брак достигал (!!!!) процентов и в Англии – 10 процентов. Текучесть рабочей силы в японской обрабатывающей отрасли упала до 2,5 процента и в среднем по стране – до 6 процентов, а в США теку­честь кадров подскочила до 26 процентов.

В 1981 году на состоявшемся в Женеве Европейском форуме по проблемам управления экономикой был оглашен список из 21 страны, расположенной по степени конку­рентоспособности производимых ими товаров. Япония воз­главляла список.

Объяснение японского рывка действием закона нерав­номерности экономического развития капитализма показа­лось слишком рискованным для буржуазных ученых. Они предпочли науке мифы и легенды и ступили на тропинку, давно протоптанную церковниками, изобретя в лице Японии нового Мессию. Не все для капитализма потеряно, ста­раются внушить эти идеологи трудящимся массам в США, Западной Европе, все более сомневающимся в способно­сти капитализма выбраться из повторяющихся экономи­ческих кризисов. Восприняв черты японского характера, прежде всего трудолюбие, освоив методы японского про­мышленного и социального менеджмента, в основе кото­рого – все та же любовь к труду, еще можно выжить, утверждают апологеты капитализма, как выжила в двух последних по времени экономических потрясениях Япо­ния. И не только выжила, добавляют они, но и преуспевает в сравнении с другими капиталистическими странами. Тако­ва идея огромного числа книг, что сочинены в США и За­падной Европе и снабжены кружащими голову названиями: «Подымающееся японское сверхгосударство», «Японский вызов», «Япония – первая в мире».

Апологетикой пронизаны и сочинения, выходящие в самой Японии. В брошюре, изданной Федерацией эконо­мических организаций, этим штабом японских монополи­стов, авторы без малейшего смущения заявляют, что мир излечится от своих болезней, если станет подражать Япо­нии.

Не скрывая самодовольства, японцы шутят: «Мы, как Байрон, в одно прекрасное утро проснулись и выяснили, что знамениты». Однако не в обычае японцев оставлять без максимального практического применения любое явление, в том числе и собственную славу. Ее приспособили к дости­жению идеологической цели, воспользовавшись уже испы­танной схемой.

В конце XIX – начале XX века Япония приступила к империалистическим захватам и ей потребовалось идео­логическое оправдание заморского разбоя. Исключитель­ность Японии, ее предназначение править миром были оформлены в концепции «духа Ямато». Ямато – древнее название Японии.

В сатирической повести «Ваш покорный слуга кот», в которой японский писатель Сосэки Нацумэ едко высме­ивает милитаристских идеологов, есть такие слова:

«Дух Ямато! – воскликнул японец и закашлялся, слов­но чахоточный. Дух Ямато! – кричит газетчик. Дух Ямато! – кричит карманщик. Дух Ямато одним прыжком пере­махнул через море. В Англии читают лекции о духе Ямато! В Германии ставят пьесы о духе Ямато... Все о нем говорят, но никто его не видел. Все о нем слышали, но никто не встре­чал. Возможно, дух Ямато одной породы с тэнгу».

Тэнгу – нечто, смахивающее на лешего.

После агрессивной войны на Тихом океане, приведшей к позору капитуляции, после Хиросимы и Нагасаки предла­гать японскому народу «дух Ямато» для исповедания – нелепо. Но можно попытаться заставить народ снова по­верить в исключительность Японии, возглашая: «Японское экономическое чудо!», «Особенный японский характер!», «Необыкновенное японское трудолюбие!» Тэнгу вытащен из лесу и опять превращен в национальный символ. И не без успеха. В 1953 году 20 процентов опрошенных японцев считали себя существами более высокого порядка, чем американцы и европейцы. Пятнадцать лет спустя подоб­ную шовинистическую убежденность выразили в ходе опроса уже 47 процентов взрослого населения страны. Остается совсем немного до того момента, когда кое-кто из японцев вознамерится снова провозгласить себя «божественной нацией».

Заповедник экономических чудес, обиталище существ, наделенных особенным характером, самая отличительная черта которого – необыкновенное трудолюбие, нуждаются в защите, а для этого нужна сильная и большая армия – еще один довод среди других, столь же лживых, в пользу наращивания японской военной мощи.

«Японское трудолюбие! – кричит газетчик. Японское трудолюбие! – кричит карманщик. Японское трудолюбие одним прыжком перемахнуло через море. В Англии чита­ют лекции о японском трудолюбии! В Германии ставят пьесы о японском трудолюбии... Все о нем говорят, но никто его не видел. Все о нем слышали, но никто не встречал...»

Мне кажется, весьма правомерно таким образом пере­фразировать цитату из Сосэки Нацумэ.

А в самом деле, кто видел японское трудолюбие? Кто его встречал?

Некоторое время назад крупная японская газета «Аса­хи» задалась целью выяснить, как японцы распорядились бы своим временем, будь у них возможность выбирать за­нятие. Лишь два процента опрошенных заявили, что отда­ли бы часть своего времени труду. Остальные 98 процентов, перечислив самые разные способы времяпровождения, о труде так и не вспомнили.

Организаторы исследования поставили перед опраши­ваемыми и такой вопрос: во имя чего они трудятся? Ока­залось, что только 5,8 процента японцев трудятся, чтобы приносить пользу обществу. Подавляющее же большинство назвало труд «неизбежным злом». Вспоминается точное наблюдение современного японского публициста Такэси Кайко: «Правило японского чиновника: не отдыхать, не опаздывать и не работать».

Да и откуда в классовом обществе взяться любви к труду? Недаром в японской народной песенке поется:

Рис толочь в муку для теста –

Невеселая работа:

Бей пестом, а сам не пробуй! –

Сердце жжет от злобы!

Народ может не знать, но он чувствует. Вряд ли безвест­ный автор песенки был знаком с основами политической грамоты, однако интуитивно он выразил в незатейливых строках верную мысль: подлинное трудолюбие возможно, если работа является содержательной, творческой, если результатами труда пользуются сами же работники.

«Около шестидесяти процентов населения Токио ютит­ся в домишках, похожих на клетки для птиц,– написал публицист Такэси Кайко.– ...Стены в таких домах тонкие, фундаменты хлипкие – такое сооружение сотрясается от каждого проезжающего мимо грузовика или самосвала. За тонкими окнами,– продолжил Кайко,– нескончаемый шум, загрязненный воздух, выхлопные газы. И трудно ста­новится понять, для чего они служат: то ли чтобы проветри­вать комнату и выпускать наружу застойный воздух, то ли чтобы впускать внутрь еще более загрязненный воздух улицы. Внутри «птичьих клеток» ревут младенцы, кричат женщины, воздух пропах запахом пеленок. И господин Рип ван Винкль – такое иносказательное имя дал Кайко япон­цам – в субботний или воскресный день медленно встает со стула, выходит на улицу и никем не понукаемый отправ­ляется в свой офис».

Писателю вторит экономист.

«Куда бы вы ни поехали или ни пошли, чтобы отыскать место для отдыха, везде все будет переполнено,– свиде­тельствует важный чиновник из японского правительствен­ного Управления экономического планирования.– И по­скольку вы так и не найдете, чем вам заняться в выходные дни, почему бы не отправиться на работу?»

Возникает закономерный вопрос: если это не трудолю­бие, то что?

«Трудоголиками» – по аналогии с алкоголиками – окрестили американцы японцев, похожих на тех, о ком рас­сказали писатель Такэси Кайко и чиновник Управления экономического планирования. От прозвища разит высоко­мерием и японофобией, однако ему нельзя отказать в известной меткости. С прозвищем соглашаются японские специалисты в области менеджмента, кого не ослепила вы­думка о «японском чуде». Президент токийской компании «Менеджмент Интернэшнл» Мицуюки Масацугу, консуль­тирующий японских и зарубежных предпринимателей по вопросам организации производства, написал в книге «Об­щество современных самураев»:

«У нынешней молодежи недостает силы духа переде­лать общество. Мало того, ее интересы состоят лишь в том, чтобы жить приятной комфортабельной жизнью. Приклю­чения с реформами не для нее».

С резкостью и прямотой, весьма неожиданными для представителя истеблишмента, Мицуюки Масацугу дал верную характеристику той части японской молодежи, что позволила обществу потребления одурманить себя. После­дующий анализ менеджера-теоретика оказался еще более язвительно-острым. Мицуюки Масацугу написал:

«Чтобы стать обладателями товаров и услуг, делающи­ми жизнь приятной и комфортабельной, молодые люди соглашаются усердно работать и подчиняться групповому мышлению. Но в действительности они горькие и безнадеж­ные «трудоголики». Труд для них – неизбежное зло. Они не находят в труде удовлетворения. Желая заглушить чувство безнадежности, испытываемое в процессе труда, они все больше и больше покупают товаров и услуг, которые хотя бы временно предоставляют возможность забыть о нена­вистном труде».

Сбросив с пьедестала изваянную недобросовестными скульпторами легенду о японском трудолюбии, Мицуюки Масацугу разнес вдребезги и сам пьедестал, сложенный из догм потребительской идеологии. В книге менеджера говорится: «Получается порочный круг. Тщетность попыток обрести свое «я», которое принесено в жертву постылому труду, приводит к тому, что молодежь предается в свобод­ное от работы время бездумным удовольствиям. Таким об­разом, молодежь эксплуатируют дважды: сначала как «ра­ботающую машину», а потом как «потребляющую маши­ну». Без той и другой капиталистическое производство су­ществовать не может. И получается, что молодежь одно­временно и «трудоголики» и «вещеголики», то есть она – механизм, автоматически выполняющий функции производ­ства и потребления».

Сказанное относится не только к молодежи, а ко всем японцам. И как тут не вспомнить слова Льва Толстого, что при определенных обстоятельствах труд оказывается «нравственно анестезирующим средством, вроде курения или вина, для скрывания от себя неправильности и пороч­ности жизни».

Но «трудоголиками», как и алкоголиками, не рождаются. Ими становятся. Как, на мой взгляд, это произошло в Япо­нии, и пойдет речь.