Данте Алигьери. Божественная комедия

Лучистый воздух; скорбно и сурово

Я дерзновенье Евы осуждал:
25 Земля и твердь блюли господне слово,

А женщина, одна, чуть создана,

Не захотела потерпеть покрова;
28 Пребудь под ним покорною она,

Была бы радость несказанных сеней

И раньше мной, и дольше вкушена.
31 Пока я шел средь стольких предварении

Всевечной неги, мыслью оробев

И жаждая все больших упоений,
34 Пред нами воздух под листвой дерев

Стал словно пламень, осияв дубраву,

И сладкий звук переходил в напев.
37 Сонм дев священных, если вам во славу

Я ведал голод, стужу, скудный сон,

Себе награды я прошу по праву.
40 Пусть для меня прольется Геликон,

И да внушат мне Урания с хором

Стихи о том, чем самый ум смущен.
43 Вдали, за искажающим простором,

Который от меня их отделял,

Семь золотых дерев являлись взорам;
46 Когда ж я к ним настолько близок стал,

Что мнящийся предмет, для чувств обманный,

Отдельных свойств за далью не терял,
49 То дар, уму для различенья данный,

Светильники признал в седмице той,

А пенье голосов признал "Осанной".
52 Светлей пылал верхами чудный строй,

Чем полночью в просторах тверди ясной

Пылает полный месяц над землей.
55 Я в изумленье бросил взгляд напрасный

Вергилию, и мне ответил он

Таким же взглядом, как и я - безгласный.
58 Мой взор был снова к дивам обращен,

Все надвигавшимся в строю широком

Медлительнее новобрачных жен.
61 "Ты что ж, - сказала женщина с упреком, -

Горящий взгляд стремишь к живым огням,

А что за ними - не окинешь оком?"
64 И я увидел: вслед, как вслед вождям,

Чреда людей, вся в белом, выступала,

И белизны такой не ведать нам.
67 Вода налево от меня сверкала

И возвращала мне мой левый бок,

Едва я озирался, - как зерцало.
70 Когда я был настолько недалек,

Что мы всего лишь речкой разделялись,

Я шаг прервал и лучше видеть мог.
73 А огоньки все ближе надвигались,

И, словно кистью проведены,

За ними волны, крася воздух, стлались;
76 Все семь полос, отчетливо видны,

Напоминали яркими цветами

Лук солнца или перевязь луны.
79 Длину, всех этих стягов я глазами

Не озирал; меж крайними просвет

Измерился бы десятью шагами.
82 Под чудной сенью шло двенадцать чет

Маститых старцев, двигаясь степенно,

И каждого венчал лилейный цвет.
85 Все воспевали песнь: "Благословенна

Ты в дочерях Адама, и светла

Краса твоя и навсегда нетленна!"
88 Когда чреда избранная прошла

И свежую траву освободила,

Которою та сторона цвела, -
91 Как вслед светилам вставшие светила,

Четыре зверя взор мой различил.

Их лбы листва зеленая обвила;
94 У каждого - шесть оперенных крыл;

Крыла - полны очей; я лишь означу,

Что так смотрел бы Аргус, если б жил.
97 Чтоб начертать их облик, я не трачу

Стихов, читатель; непосильно мне

При щедрости исполнить всю задачу.
100 Прочти Езекииля; он вполне

Их описал, от северного края

Идущих в ветре, в туче и в огне.
103 Как на его листах, совсем такая

Наружность их; в одной лишь из статей

Я с Иоанном - крылья исчисляя.
106 Двуколая, меж четырех зверей

Победная повозка возвышалась,

И впряженный Грифон шел перед ней.
109 Он крылья так держал, что отделялась

Срединная от трех и трех полос,

И ни одна разъятьем не ломалась.
112 К вершинам крыл я тщетно взгляд вознес;

Он был золототел, где он был птицей,

А в остальном - как смесь лилей и роз.
115 Не то, чтоб Август равной колесницей

Не тешил Рима, или Сципион, -

Сам выезд Солнца был бедней сторицей,
118 Тот выезд Солнца, что упал, спален,

Когда Земля взмолилася в печали

И Дий творил свой праведный закон.
121 У правой ступицы, кружа, плясали

Три женщины; одна - совсем ала;

Ее в огне с трудом бы распознали;
124 Другая словно создана была

Из плоти, даже кости, изумрудной;

И третья - как недавний снег бела.
127 То белая вела их в пляске чудной,

То алая, чья песнь у всех зараз

То легкой поступь делала, то трудной.
130 А слева - четверо вели свой пляс,

Одеты в пурпур, повинуясь ладу

Одной из них, имевшей третий глаз.
133 За этим сонмищем предстали взгляду

Два старца, сходных обликом благим

И твердым, но несходных по наряду;
136 Так, одного питомцем бы своим

Счел Гиппократ, природой сотворенный

На благо самым милым ей живым;
139 Обратною заботой поглощенный,

Второй сверкал столь режущим мечом,

Что я глядел чрез реку, устрашенный.
142 Прошли смиренных четверо потом;

И одинокий старец, вслед за ними,

Ступал во сне, с провидящим челом.
145 Все семь от первых ризами своими

Не отличались; но взамен лилей

Венчали розы наравне с другими
148 Багряными цветами снег кудрей;

Далекий взор клялся бы, что их лица

Огнем пылают кверху от бровей.
151 Когда со мной равнялась колесница,

Раздался гром; и, словно возбранен

Был дальше ход, святая вереница
154 Остановилась позади знамен.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТАЯ

Чьей славе чужд закат или восход

И мгла иная, чем вины возмездье,
4 Всем указуя должных дел черед,

Как указует нижнее деснице

Того, кто судно к пристани ведет,
7 Остановилось, - шедший в веренице,

Перед Грифоном, праведный собор

С отрадой обратился к колеснице;
10 Один, подъемля вдохновенный взор,

Спел: "Veni, sponsa, de Libano, veni!" -

Воззвав трикраты, и за ним весь хор.
13 Как сонм блаженных из могильной сени,

Спеша, восстанет на призывный звук,

В земной плоти, воскресшей для хвалений,
16 Так над небесной колесницей вдруг.

Возникло сто, ad vocem tanti senis,

Всевечной жизни вестников и слуг.
19 И каждый пел: "Benedictus qui venis!"

И, рассыпая вверх и вкруг цветы,

Звал: "Manibus о date lilia plenis!"
22 Как иногда багрянцем залиты

В начале утра области востока,

А небеса прекрасны и чисты,
25 И солнца лик, поднявшись невысоко,

Настолько застлан мягкостью паров,

Что на него спокойно смотрит око, -
28 Так в легкой туче ангельских цветов,

Взлетавших и свергавшихся обвалом

На дивный воз и вне его краев,
31 В венке олив, под белым покрывалом,

Предстала женщина, облачена

В зеленый плащ и в платье огне-алом.
34 И дух мой, - хоть умчались времена,

Когда его ввергала в содроганье

Одним своим присутствием она,
37 А здесь неполным было созерцанье, -

Пред тайной силой, шедшей от нее,

Былой любви изведал обаянье.
40 Едва в лицо ударила мое

Та сила, чье, став отроком, я вскоре

Разящее почуял острие,
43 Я глянул влево, - с той мольбой во взоре,

С какой ребенок ищет мать свою

И к ней бежит в испуге или в горе, -
46 Сказать Вергилию: "Всю кровь мою

Пронизывает трепет несказанный:

Следы огня былого узнаю!"
49 Но мой Вергилий в этот миг нежданный

Исчез, Вергилий, мой отец и вождь,

Вергилий, мне для избавленья данный.
52 Все чудеса запретных Еве рощ

Омытого росой не оградили

От слез, пролившихся, как черный дождь.
55 "Дант, оттого что отошел Вергилий,

Не плачь, не плачь еще; не этот меч

Тебе для плача жребии судили".
58 Как адмирал, чтобы людей увлечь

На кораблях воинственной станицы,

То с носа, то с кормы к ним держит речь,
61 Такой, над левым краем колесницы,

Чуть я взглянул при имени своем,

Здесь поневоле вписанном в страницы,
64 Возникшая с завешенным челом

Средь ангельского празднества - стояла,

Ко мне чрез реку обратясь лицом.
67 Хотя опущенное покрывало,

Окружено Минервиной листвой,

Ее открыто видеть не давало,
70 Но, с царственно взнесенной головой,

Она промолвила, храня обличье

Того, кто гнев удерживает свой:
73 "Взгляни смелей! Да, да, я - Беатриче.

Как соизволил ты взойти сюда,

Где обитают счастье и величье?"
76 Глаза к ручью склонил я, но когда

Себя увидел, то, не молвив слова,

К траве отвел их, не стерпев стыда.
79 Так мать грозна для сына молодого,

Как мне она казалась в гневе том:

Горька любовь, когда она сурова.
82 Она умолкла; ангелы кругом

Запели: "In te, Domine, speravi",

На "pedes meos" завершив псалом.
85 Как леденеет снег в живой дубраве,

Когда, славонским ветром остужен,

Хребет Италии сжат в мерзлом сплаве,
88 И как он сам собою поглощен,

Едва дохнет земля, где гибнут тени,

И кажется-то воск огнем спален, -
91 Таков был я, без слез и сокрушений,

До песни тех, которые поют

Вослед созвучьям вековечных сеней;
94 Но чуть я понял, что они зовут

Простить меня, усердней, чем словами:

"О госпожа, зачем так строг твой суд!", -
97 Лед, сердце мне сжимавший как тисками,

Стал влагой и дыханьем и, томясь,

Покинул грудь глазами и устами.
100 Она, все той же стороны держась

На колеснице, вняв моленья эти,

Так, речь начав, на них отозвалась:
103 "Вы бодрствуете в вековечном свете;

Ни ночь, ни сон не затмевают вам

Неутомимой поступи столетий;
106 И мой ответ скорей тому, кто там

Сейчас стоит и слезы льет безгласно,

И скорбь да соразмерится делам.
109 Не только силой горних кругов, властно

Белящих семени дать должный плод,

Чему расположенье звезд причастно,
112 Но милостью божественных щедрот,

Чья дождевая туча так подъята,

Что до нее наш взор не досягнет,
115 Он в новой жизни был таков когда-то,

Что мог свои дары, с теченьем дней,

Осуществить невиданно богато.
118 Но тем дичей земля и тем вредней,

Когда в ней плевел сеять понемногу,

Чем больше силы почвенной у ней.
121 Была пора, он находил подмогу

В моем лице; я взором молодым

Вела его на верную дорогу.
124 Но чуть я, между первым и вторым

Из возрастов, от жизни отлетела, -

Меня покинув, он ушел к другим.
127 Когда я к духу вознеслась от тела

И силой возросла и красотой,

Его душа к любимой охладела.
130 Он устремил шаги дурной стезей,

К обманным благам, ложным изначала,

Чьи обещанья - лишь посул пустой.
133 Напрасно я во снах к нему взывала

И наяву, чтоб с ложного следа

Вернуть его: он не скорбел нимало.
136 Так глубока была его беда,

Что дать ему спасенье можно было

Лишь зрелищем погибших навсегда.
139 И я ворота мертвых посетила,

Прося, в тоске, чтобы ему помог

Тот, чья рука его сюда взводила.
142 То было бы нарушить божий рок -

Пройти сквозь Лету и вкусить губами

Такую снедь, не заплатив оброк
145 Раскаянья, обильного слезами".

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Так, речь ко мне направив острием,

Хоть было уж и лезвие жестоко,
4 Она тотчас же начала потом, -

Скажи, скажи, права ли я! Признаний

Мои улики требуют во всем".
7 Я был так слаб от внутренних терзаний,

Что голос мой, поднявшийся со дна,

Угас, еще не выйдя из гортани.
10 Пождав: "Ты что же? - молвила она. -

Ответь мне! Память о годах печали

В тебе волной еще не сметена".
13 Страх и смущенье, горше, чем вначале,

Исторгли из меня такое "да",

Что лишь глаза его бы распознали.
16 Как самострел ломается, когда

Натянут слишком, и полет пологий

Его стрелы не причинит вреда,
19 Так я не вынес бремени тревоги,

И ослабевший голос мой затих,

В слезах и вздохах, посреди дороги.
22 Она сказала: "На путях моих,

Руководимый помыслом о благе,

Взыскуемом превыше всех других,
25 Скажи, какие цепи иль овраги

Ты повстречал, что мужеством иссяк

И к одоленью не нашел отваги?
28 Какие на челе у прочих благ

Увидел чары и слова обета,

Что им навстречу устремил свой шаг?"
31 Я горьким вздохом встретил слово это

И, голос мой усильем подчиня,

С трудом раздвинул губы для ответа.
34 Потом, в слезах: "Обманчиво маня,

Мои шаги влекла тщета земная,

Когда ваш облик скрылся от меня".
37 И мне она: "Таясь иль отрицая,

Ты обмануть не мог бы Судию,

Который судит, все деянья зная..
40 Но если кто признал вину свою

Своим же ртом, то на суде точило

Вращается навстречу лезвию.
43 И все же, чтоб тебе стыднее было,

Заблудшему, и чтоб тебя опять,

Как прежде, песнь сирен не обольстила,
46 Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,

Куда мой образ, ставший горстью пыли,

Твои шаги был должен направлять.
49 Природа и искусство не дарили

Тебе вовек прекраснее услад,

Чем облик мой, распавшийся в могиле.
52 Раз ты лишился высшей из отрад

С моею смертью, что же в смертной доле

Еще могло к себе привлечь твой взгляд?
55 Ты должен был при первом же уколе

Того, что бренно, устремить полет

Вослед за мной, не бренной, - как дотоле.
58 Не надо было брать на крылья гнет,

Чтоб снова пострадать, - будь то девичка

Иль прочий вздор, который миг живет.
61 Раз, два страдает молодая птичка;

А оперившихся и зорких птиц

От стрел и сети бережет привычка".
64 Как малыши, глаза потупив ниц,

Стоят и слушают и, сознавая

Свою вину, не подымают лиц,
67 Так я стоял. "Хоть ты скорбишь, внимая,

Вскинь бороду, - она сказала мне. -

Ты больше скорби вынесешь, взирая".
70 Крушится легче дуб на крутизне

Под ветром, налетевшим с полуночи

Или рожденным в Ярбиной стране,
73 Чем поднял я на зов чело и очи;

И, бороду взамен лица назвав,

Она отраву сделала жесточе.
76 Когда я каждый распрямил сустав,

Глаз различил, что первенцы творенья

Дождем цветов не окропляют трав;
79 И я увидел, полн еще смятенья,

Что Беатриче взоры навела

На Зверя, слившего два воплощенья.
82 Хоть за рекой и не открыв чела, -

Она себя былую побеждала

Мощнее, чем других, когда жила.
85 Крапива скорби так меня сжигала,

Что, чем сильней я что-либо любил,

Тем ненавистней это мне предстало.
88 Такой укор мне сердце укусил,

Что я упал; что делалось со мною,

То знает та, кем я повержен был.
91 Обретши силы в сердце, над собою

Я увидал сплетавшую венок

И услыхал: "Держись, держись, рукою!"
94 Меня, по горло погрузи в поток,

Она влекла и легкими стопами

Поверх воды скользила, как челнок.
97 Когда блаженный берег был над нами,

"Asperges me", - так нежно раздалось,

Что мне не вспомнить, не сказать словами.
100 Меж тем она, взметнув ладони врозь,

Склонилась надо мной и погрузила

Мне голову, так что глотнуть пришлось.
103 Потом, омытым влагой, поместила

Меж четверых красавиц в хоровод,

И каждая меня рукой укрыла.
106 "Мы нимфы - здесь, мы - звезды в тьме высот;

Лик Беатриче не был миру явлен,

Когда служить ей мы пришли вперед.
109 Ты будешь нами перед ней поставлен;

Но вникнешь в свет ее отрадных глаз

Среди тех трех, чей взор острей направлен".
112 Так мне они пропели; и тотчас

Мы перед грудью у Грифона стали,

Имея Беатриче против нас.
115 "Не береги очей, - они сказали. -

Вот изумруды, те, что с давних пор

Оружием любви тебя сражали".
118 Сто сот желаний, жарче, чем костер,

Вонзили взгляд мой в очи Беатриче,

Все на Грифона устремлявшей взор.
121 Как солнце в зеркале, в таком величье

Двусущный Зверь в их глубине сиял,

То вдруг в одном, то вдруг в другом обличье.
124 Суди, читатель, как мой ум блуждал,

Когда предмет стоял неизмененный,

А в отраженье облик изменял.
127 Пока, ликующий и изумленный,

Мой дух не мог насытиться едой,

Которой алчет голод утоленный, -
130 Отмеченные высшей красотой,

Три остальные, распевая хором,

Ко мне свой пляс приблизили святой.
133 "Взгляни, о Беатриче, дивным взором

На верного, - звучала песня та, -

Пришедшего по кручам и просторам!
136 Даруй нам милость и твои уста

Разоблачи, чтобы твоя вторая

Ему была открыта красота!"
139 О света вечного краса живая,

Кто так исчах и побледнел без сна

В тени Парнаса, струй его вкушая,
142 Чтоб мысль его и речь была властна

Изобразить, какою ты явилась,

Гармонией небес осенена,
145 Когда в свободном воздухе открылась?

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Десятилетней жажды жгучий зной,

Что все другие чувства мертвы стали;
4 Взор здесь и там был огражден стеной

Невнятия, влекомый неуклонно

В былую сеть улыбкой неземной;
7 Но влево отклонился принужденно, "

Когда из уст богинь, стоявших там,

Раздалось слово: "Слишком напряженно!"
10 Упадок зренья, свойственный глазам,

В которых солнце свеже отразилось,

Меня на время приобщил к слепцам;
13 Когда же с малым зренье вновь сроднилось

(Я молвлю "с малым", мысля о большом,

С которым ощущенье разлучилось),
16 Я видел - вправо повернув плечом,

Святое войско шло стезей возвратной,

С седмицей свеч и с солнцем пред челом.
19 Как, оградив себя щитами, ратный

Заходит строй, за стягом идя вспять,

Пока порядок не создаст обратный, -
22 Так стран небесных головная рать

Вся перед нами прежде растянулась,

Чем колесница стала загибать.
25 Из женщин каждая к оси вернулась,

И благодатный груз повлек Грифон,

Но ни перо на нем не шелохнулось.
28 Та, кем я был сквозь воду проведен,

И я, и Стаций шли с руки, где круче

Колесный след в загибе закруглен.
31 Так, через лес, пустынный и дремучий

С тех пор, как змею женщина вняла,

Мы шли под голос ангельских созвучий.
34 Насколько трижды пролетит стрела,

Настолько удалясь, мы шаг прервали,

И Беатриче на землю сошла.
37 Тогда "Адам!" все тихо пророптали

И обступили древо, чьих ветвей

Ни листья, ни цветы не украшали.
40 Его намет, чем выше, тем мощней

И вправо расширявшийся, и влево,

Дивил бы индов высотой своей.
43 "Хвала тебе. Грифон, за то, что древа

Не ранишь клювом; вкус отраден в нем,

Но горькие терзанья терпит чрево", -
46 Вскричали прочие, обстав кругом

Могучий ствол; и Зверь двоерожденный:

"Так семя всякой правды соблюдем".
49 И, к дышлу колесницы обращенный,

Он к сирой ветви сам его привлек,

Связав их вязью, из нее сплетенной.
52 Как наши поросли, когда поток

Большого света смешан с тем, который

Вслед за ельцом небесным ждет свой срок,
55 Пестро рядятся в свежие уборы,

Пока еще не под другой звездой

Коней для Солнца запрягают Оры, -
58 Так в цвет, светлей фиалки полевой

И гуще розы, облеклось растенье,

Где прежде каждый сук был неживой.
61 Я не постиг нездешнее хваленье,

Которое весь сонм их возгласил,

И не дослушал до конца их пенье.
64 Умей я начертать, как усыпил

Сказ о Сиринге очи стражу злому,

Который бденье дорого купил,
67 Я, подражая образцу такому,

Живописал бы, как ввергался в сон;

Но пусть искуснейший опишет дрему.
70 А я скажу, как я был пробужден

И полог сна раздрали блеск мгновенный

И возглас: "Встань же! Чем ты усыплен?"
73 Как, цвет увидев яблони священной,

Чьим брачным пиром небеса полны

И чьи плоды бесплотным вожделенны,
76 Петр, Иоанн и Яков, сражены

Бесчувствием, очнулись от глагола,

Который разрушал и глубже сны,
79 И видели, что лишена их школа

Уже и Моисея, и Ильи,

И на учителе другая стола, -
82 Так я очнулся, в смутном забытьи

Увидев над собой при этом кличе

Ту, что вдоль струй вела шаги мои.
85 В смятенье, я сказал: "Где Беатриче?"

И та: "Она воссела у корней

Листвы, обретшей новое величье.
88 Взгляни на круг приблизившихся к ней;

Другие ввысь восходят за Грифоном,

И песня их и глубже, и звучней".
91 Звенела ль эта речь дальнейшим звоном,

Не знаю, ибо мне была видна

Та, что мой слух заставила заслоном.
94 Она сидела на земле, одна,

Как если б воз, который Зверь двучастный

Связал с растеньем, стерегла она.
97 Окрест нее смыкали круг прекрасный

Семь нимф, держа огней священный строй,

Над коим Австр и Аквилон не властны.
100 "Ты здесь на краткий срок в сени лесной,

Дабы затем навек, средь граждан Рима,

Где римлянин - Христос, пребыть со мной.
103 Для пользы мира, где добро гонимо,

Смотри на колесницу и потом

Все опиши, что взору было зримо".
106 Так Беатриче; я же, весь во всем

К стопам ее велений преклоненный,

Воззрел послушно взором и умом.
109 Не падает столь быстро устремленный

Огонь из тучи плотной, чьи пласты

Скопились в сфере самой отдаленной,
112 Как птица Дия пала с высоты

Вдоль дерева, кору его терзая,

А не одну лишь зелень и цветы,
115 И, в колесницу мощно ударяя,

Ее качнула; так, с боков хлеща,

Раскачивает судно зыбь морская.
118 Потом я видел, как, вскочить ища,

Кралась лиса к повозке величавой,

Без доброй снеди до костей тоща.
121 Но, услыхав, какой постыдной славой

Ее моя корила госпожа,

Она умчала остов худощавый.
124 Потом, я видел, прежний путь держа,

Орел спустился к колеснице снова

И оперил ее, над ней кружа.
127 Как бы из сердца, горестью больного,

С небес нисшедший голос произнес:

"О челн мой, полный бремени дурного!"
130 Потом земля разверзлась меж колес,

И видел я, как вышел из провала

Дракон, хвостом пронзая снизу воз;
133 Он, как оса, вбирающая жало,

Согнул зловредный хвост и за собой

Увлек часть днища, утоленный мало.
136 Остаток, словно тучный луг - травой,

Оделся перьями, во имя цели,

Быть может, даже здравой и благой,
139 Подаренными, и они одели

И дышло, и колеса по бокам,

Так, что уста вздохнуть бы не успели.
142 Преображенный так, священный храм

Явил семь глав над опереньем птичьим:

Вдоль дышла - три, четыре - по углам.
145 Три первые уподоблялись бычьим,

У прочих был единый рог в челе;

В мир не являлся зверь, странней обличьем.
148 Уверенно, как башня на скале,

На нем блудница наглая сидела,

Кругом глазами рыща по земле;
151 С ней рядом стал гигант, чтобы не смела

Ничья рука похитить этот клад;

И оба целовались то и дело.
154 Едва она живой и жадный взгляд

Ко мне метнула, друг ее сердитый

Ее стегнул от головы до пят.
157 Потом, исполнен злобы ядовитой,

Он отвязал чудовище ив лес

Его повлек, где, как щитом укрытый,
160 С блудницей зверь невиданный исчез.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

То три жены, та череда и та,