Даров не возвращают
жүктеу/скачать 1.76 Mb.
|
| Гестия, Мать городов
Брен мог часами не отходить от окна, любуясь солнечным простором за широким проемом, разноцветными крышами, зубцами укреплений, даже палатками легионеров на вытоптанной траве. Он просто влюбился в Гестию. Если такова Мать городов Риер-Де, каков же Отец? Но теперь Брен увидит и столицу – Отца, и еще много чего. Илларий обещал познакомить его с Квинтом Иварийским, а после победы представить нового вождя лонгов императору. План консула был прост и понятен: Брендон Астигат, как сын своего отца, объявляет себя перед жителями Гестии и армией единственным законным правителем племени лонгов и всего племенного союза, а потом консул Илларий дает ему войско для отстаивания своей власти. Илларий уверял: лонги поймут, в чем преимущество жизни в составе империи. А заодно обещал сразу же объявить о грядущих переменах: о строительстве дорог и странноприимных домов, об освобождении от податей тех, кто перейдет на сторону Брена до сражения, и, конечно, о прощении всех преступлений перед империей. Те же, кто не захочет пойти под руку Брендона, смогут свободно уйти дальше в леса, вторил консулу Луциан Валер. Какие же они хорошие люди! Не отмахиваются от его вопросов, все объясняют и вместе с тем нисколько не давят и ничего не требуют. Ведь Брен сам решил объявить себя вождем, и правильно решил – вон как радостно приветствовали его легионеры, услышав об этом. А еще Илларий часами разговаривал с ним, как с равным, разве что делая скидку на возраст. Консулу можно было задать любой вопрос и получить ответ, а не насмешливое «что ты понимаешь, мелкий», как от Севера. И друзья Иллария – что Луциан, что Гермия – были такими же, как он. Гермия вообще стала для юноши откровением. Куртизанка вела себя, словно мужчина, спокойно вмешиваясь в разговоры воинов, и никто не затыкал ей рот. А еще от нее пахло дорогими благовониями, а не свиным жиром, как от женщин племени, и она носила шелка и тонкий лен, и руки ее были изящными и мягкими. А ведь Гермия – подумать только! – продажная женщина! Мать же Брена, наложница вождя, была вынуждена работать, не покладая рук. Даже в Трефоле отец не мог устроить так, чтобы она отдыхала! Разве плохо, если все женщины лонгов будут жить и выглядеть, как Гермия? Мать скажет ему спасибо, Брен был в этом уверен. Но куртизанки он все-таки сторонился. По дороге в Гестию между ними произошло досадное недоразумение, но Гермию Брен за это не винил – она просто не знала обычаев. А вот с Илларием и его любовником Луцианом он проводил все свободное ото сна время. Какой дурак прозвал консула Холодным Сердцем?! Брен не мог подобрать слов, все они казались бледными и неспособными описать то, что он думал про консула. Ясно лишь одно: на свете нет сердца более горячего, никто не чувствует жизнь и ее красоту острее и ярче Иллария Каста. Луциан был немного другим – язвительным и резковатым, но с Бреном всегда отменно вежливым, готовым без устали занимать гостя разговорами в часы занятости консула. От Луциана Валера Брен узнал едва ли не больше, чем за все годы учебы. Архитектура, живопись, поэзия, история, философия – Луциан с радостью делился с ним своими знаниями, а потом устраивал шутливые экзамены. А вечерами возвращался консул, и они садились за ужин, все четверо. Брена не особенно волновали изысканные кушанья, даже божественные вина Гестии – он будто проваливался в ослепительно счастливый морок, впитывая все без разбору: яркость шелков гиматия6 Гермии, блеск драгоценных камней на пальцах Луциана, синеву взгляда Иллария и его улыбку... Однако стоило остаться в одиночестве, как в сердце словно вонзались тысячи жал. Брен не мог понять, отчего его так грызут сомнения и неуверенность. Он ведь выполняет свой долг перед родным племенем, перед тысячами мужчин, женщин, стариков и детей, коих вожди столетиями обрекали на бессмысленные войны, а нередко – на голод и нищету. Брендон Астигат раз и навсегда избавит племена от прозябания! И он не должен чувствовать свою вину перед братом: первое, что потребовал Брен от Иллария – полное прощение всем, кто не согласится с властью нового вождя, а такие будут. Шиннарда Беофа не переубедит даже Илларий, а Север... Брену так хотелось верить: брат поймет, что империя несет лонгам только благо, но вначале Север будет в бешенстве. И может сделать то, о чем пожалеет, – с ним так часто бывало. Брен хорошо помнил, как однажды брат довольно сильно ударил его. Это случилось после сражения под Трефолой, когда, вдоволь насмотревшись на отрезанные уши и трупы, Брен заявил: поступать так – низко и подло. Север ответил хорошей затрещиной и язвительной отповедью: неужто братец сам хотел торчать на колу или подставить свою девственную задницу десятку легионеров? А ведь именно это ждало его в случае поражения! И как-де смеет тупой щенок судить отца и братьев, ничего не зная о жизни, о том, что творил претор Арминий, который сжигал келлитов, лонгов и остальных целыми деревнями! А расплатился лишь отрезанными ушами, да и то после смерти. Брат орал на Брена не долго, а после месяц просил прощения. Не словами – словами Север не умел – вниманием и подарками. Просто Север очень вспыльчив, а отец обошелся с ним слишком жестоко – заставил воевать, передал власть, а она некоторых портит. Вот теперь Брен живет в имперском городе, каждый день видит этого страшного консула Холодное Сердце – и хоть бы кто сказал «варвару» грубое слово, не говоря уж о побоях! Просто отец ошибался, и Север ошибается, и Марцел с Камилом тоже. Брен думал, что приложит все усилия, чтобы братья поняли и поверили. И все-таки не мог отделаться от сомнений. Он уселся на подушки, устилавшие сделанную из мрамора лежанку – в покоях консула почти не было деревянной мебели, только бронза и мрамор, вот бы устроить так в Трефоле! – и взял бокал с мраморного же столика. Комната была обставлена удивительно красиво, пожалуй, даже красивее и дороже, чем комнаты Иллария и Луциана. Брен никогда не жил в такой роскоши, а ведь для сына правителя это естественно! Просто лонги слишком бедны, и отец все тратил на войну. Впрочем, как только победа будет одержана и племя признает его вождем, он не побежит покупать у торговцев серебряные подсвечники и заказывать у скульпторов мраморные статуи. Нет, Брендон Астигат потратит все подати на школы. Нужно сделать школы для мальчиков... и даже одну для девочек – тех, кто проявляет способности к учению, как это делалось в империи. Нужно нанять лекарей, прогнав взашей всех знахарей во главе с главным жрецом Грефом! Нужно начать строительство дорог. Илларий обещал помочь с этим, а в разговоре посоветовал изменить систему сбора податей. У лонгов вожди издревле собирали подать тем, что может принести община, а нужно ввести единый налог и еще дополнительные – на торговлю, проезд или переправу через реки. Консул Каст много рассказывал Брену о государственном управлении, приводя в пример императоров и правителей других стран. Он все же чудо как умен и образован, а главное – щедр! Сейчас даже смешно вспоминать свой страх перед Илларием Кастом во время их первой встречи. Никогда в жизни Брен не боялся так, как по дороге к крепости Трибул. Бесконечные риеры со связанными руками на седле какого-то легионера... Впрочем, легионер, оказавшийся командиром когорты, вскоре понял, что пленник боится свалиться с лошади, и привязал его ноги к подпруге. Брен думал, жив ли Крейдон, его люди, наставник Торик – и просто холодел от ужаса. А еще было горько, что не получится проститься с Севером и увидеть перед гибелью златоглазое видение. Только бы раз взглянуть на свой прекрасный сон, сказать о любви, пусть даже ночной гость не ответит, ведь сновидения не разговаривают. Как в «Риер Амориет» – нужно говорить о любви немедля, как только она приходит, иначе может стать слишком поздно. Квинт знал, о чем писал, – ведь он потерял возлюбленного из-за бессмысленной жестокости войны. Потом Брена сняли с седла. Легионер на руках отнес его на самый верх главной башни, втолкнул в холодную обветшалую комнату, развязал руки и оставил ждать. Время шло, страх все рос, а потом дверь отворилась, и в комнату вошел высокий мужчина. Прежде чем взглянуть в лицо, Брен уставился на правое запястье. Север учил: понять статус имперца можно по узору на наручне. На золотом браслете вошедшего выбито больше двадцати завитков, и у Брена екнуло сердце. Перед ним явно стоял знатный аристократ, ведь даже у императора завитков было двадцать пять. Юноша поднял глаза, увидел консульскую бляху на груди и вовсе обомлел. Смилуйтесь, Быстроразящие, это же Илларий Холодное Сердце! Тот, чье перехваченное письмо он читал братьям и Беофу всего лишь два месяца назад, тот, кого ненавидят и боятся все лонги!.. Но все оказалось совершенно не страшным, и к концу беседы с консулом Брен думал только об одном: какое счастье, что Илларий не знает и никогда не узнает прозвища, данного ему Севером. Холодная Задница – надо же такое придумать! На следующее утро слегка побаливала голова, но гестийское вино не сравнить с танамом. Похмелье быстро прошло, и к вечеру они вновь разговорились с консулом. Брен узнал, что дружинник Крейдон и наставник Торик бежали с места нападения, а четверо воинов находятся в плену, и он может увидеть их хоть сейчас. И верно, ему показали издалека двоих дружинников – в цепях, правда, но вполне живых и здоровых. Двое остальных, по словам Иллария, были ранены и потому останутся здесь – выздоравливать, – а консулу и самому Брену нужно немедленно выехать в Гестию. Дорога была легкой, и по пути Брен все убеждал Иллария в том, что не все лонги жаждут воевать с империей и без спора платили бы подати, если б Риер-Де поступала с ними милостиво. Консул обдумал его доводы, и спустя короткое время они вместе составили этот план: Брендон Астигат объявляет себя вождем лонгов, а Илларий Каст предоставляет в его распоряжение армию. И все. Но от чего ж так тошно? По дороге Илларий познакомил его с Гермией, но с куртизанкой явно стоило общаться только за столом. Когда они остановились на ночлег, та явилась в отведенную Брену спальню. Женщину прикрывал лишь белый не скрывающий ничего гиматий, и такой роскошной груди он не видел никогда! Подобной грудью – упругой, с темными торчащими вперед сосками – в племени могли похвастаться только совсем юные девушки, а ведь Гермии даже не двадцать, много больше. Она была красива, очень красива – вишневые, подкрашенные чем-то губы, темные огромные глаза, осиная талия, – и безумно хотелось прикоснуться к ее гладкой коже, провести ладонью по мягкому животу, уткнуться в него лицом. В детстве он часто прижимался так к матери, а теперь просто отвык. А последние месяцы вообще не видел женщин – ведь и в Лесном Стане, и в храме Трех Колонн были одни мужчины... Но Брен помнил запрет: страсть девственника отдается лишь Инсаар – на обряде, с должным посвящением, в присутствии других мужчин и жрецов. Пока он не пройдет свой первый Ка-Инсаар, нельзя познать плотски ни мужчину, ни женщину, иначе гнев Быстроразящих будет страшен, и все знали, как жестоко они карают за нарушение их воли. Хотя... имперцы тоже проводят обряды, и едва ль Илларий будет возражать, чтобы его гость перестал считаться ребенком. Но, когда куртизанка подошла ближе и сама положила его ладонь себе на грудь, сдержаться помог даже не страх перед наказанием, а незабываемый сон. Что напряжение плоти под туникой – Илларий дал ему имперскую одежду взамен потертых штанов и грязной порванной рубахи, – что мимолетная похоть по сравнению с безумием и жаром, охватывавшими его те два раза, когда златоглазый гость приходил к нему? Ровно ничего! Юноша спокойно поблагодарил Гермию и сказал, что еще не прошел Ка-Инсаар. Она удивилась, но не обиделась – посидела еще немного в его спальне, мило болтая о пустяках, и ушла. Утром смотреть на женщину оказалось немного стыдно, потому что воспоминания о ней мешались с памятью о теплых золотых искрах и ласковых руках незнакомца из сна. Но Гермия – чудесная женщина! Брен поразился, узнав, что куртизанка умеет читать и писать, владеет основами риторики и разбирается в поэзии, будто мужчина.. Он мысленно сравнивал Гермию с матерью и женой Севера, келлиткой Ари, – мать всегда молчала, а келлитка, спору нет, была красива, но настолько криклива и вздорна, что даже Сабина терпела ее с трудом. Хорошо, что Север давно отослал жену назад к родителям, иначе племянники, того и гляди, удались бы в мать. Инсаар вознаградили его за твердость, проявленную с куртизанкой, и ночной гость явился в первую же ночь по прибытии в Гестию. Утром Брен опять задыхался от слез, но теперь это были не слезы неизбывного горя, а горячей радости. Видение вернулось! Они всю ночь провели вместе. Как жаль, что незнакомец не сделал того, чего Брен желал с отчаянной страстью – не взял его. Сон – не явь и не нарушает законы Инсаар, но после, когда он познает плотские ласки на Ка-Инсаар, то для себя будет знать, что первым его мужчиной был златоглазый, любимый, единственный... После третьего посещения Брен твердо понял: без незнакомца ему не жить. И осознал еще одну вещь, после чего едва не бросился посреди ночи к Илларию за советом. Хотя чем может помочь консул – он же не жрец! При каждом появлении златоглазого Брена охватывало странное чувство: такого не случалось никогда и ни с кем. Незнакомец дарил ему свои ласки, с каждым разом все более откровенные. В первую ночь он ограничился лишь поцелуями, но мял и подчинял губы юноши с такой страстью и нежностью, будто стосковался не меньше самого Брена. Вдоволь нацеловавшись, незнакомец лег рядом и начал нежно перебирать волосы любовника, а еще позволил тому играть с собственными темными шелковистыми прядями. Гость будто напевал тихонько, и Брен вслушивался в чарующую мелодию, стараясь уловить смысл, но мысли путались в плотном тумане, сотканном из жара и неги. Так вот что имел в виду Квинт, говоря о Любви... Потом незнакомец выскользнул из постели, но, прежде чем уйти, несколько мгновений смотрел на того, кого собирался покинуть. Золотистые глаза вспыхивали в темноте, и Брен вдруг понял: любимый обязательно вернется. Уверенность жила в нем весь день, не давая тосковать, хотя от непонятной усталости он едва переставлял ноги – настолько плохо, что окружающие заметили: с ним что-то не так. Консул даже хотел позвать лекаря, но сын вождя отговорился тем, что просто дурно спал. На следующее утро Илларий снова упомянул о лекаре, уже настойчивее. Это пугало – как объяснить появившиеся на теле отметины, явно оставленные страстью? В ту ночь златоглазый пробыл с ним почти до рассвета, целовал и ласкал без устали, и волшебный туман становился все плотнее. Ночной пришелец начал с губ и сосков, потом принялся покрывать нежными поцелуями живот и бедра, пока юноша не взмолился, не выдержав: «Возьми меня! Пожалуйста!» Отчаянный шепот громом разнесся по спальне. Незнакомец поднял голову, на секунду вгляделся в его лицо, а потом влажное, жаркое сомкнулось на плоти кольцом. Не успев понять, что его впервые ласкают ртом, Брен кончил с таким стоном, что горло свело спазмом. После любовник вновь исследовал его тело губами. Юноша извивался, подставляя самые потаенные уголки, но пальцы златоглазого ни разу не прикоснулись ко входу, не попытались проникнуть внутрь. Брен хотел проникновения отчаянно, так, что бедра сводило, – и пусть будет больно! Он сам пытался отблагодарить незнакомца, но тот с улыбкой отводил его руки, прижимая их к постели, и вновь принимался за ласки – губы любимого на внутренней стороне бедер, в паху, на ягодицах, ласкающие промежность и мягко сжимающие мошонку... Юноша кончил еще дважды, а может, и больше. Он себя не помнил, он вообще ничего не помнил и не знал, да и не хотел знать. Спальня тонула в клубящейся тьме, и только златоглазый сиял пятном ярчайшего света. Перед рассветом Брен просто вцепился в любимого, боясь хоть на миг разжать хватку, не желая снова оставаться без него. Он был уверен, что умрет тут же, стоит прекрасному видению исчезнуть. И тут прямо в голове прозвучал голос: – Жди меня. Всегда жди меня. Ты – мой, – голос у златоглазого был звучный, с такими низкими нотами, что каждый звук отзывался в теле дрожью. Брен замер в объятиях, а любовник продолжил: – Я приду. Запомни: ты принадлежишь мне, и я тебя не отдам. Никому. Юноша отчаянно закивал, еще теснее прижимаясь к златоглазому, заглядывая в его колдовские глаза, любуясь безупречным ртом, что дарил ему такое наслаждение. Только вот странность... губы незнакомца шевелились, а Брен не слышал его, но воспринимал этот голос всем своим существом. Люди так не говорят – но был ли златоглазый человеком? Утром Брен попросту не мог подняться. Все мужчины в один голос утверждали, что ночь, проведенная в объятиях, дает сил на весь день, но он чувствовал себя совершенно разбитым. Что ж, видимо, с ним что-то не так. Он с трудом заставил себя встать и вымыться холодной водой, принесенной рабами. За столом Илларий смотрел на него с удивлением, но ничего не спросил – консул отличался отменным тактом. После они поехали смотреть город, и юноша едва пережил этот день. Ему хотелось лишь одного: лечь, заснуть и вновь увидеть златоглазого. И настала третья ночь. Ближе к вечеру голову озарила мысль: стоит положить под покрывало длинную острую булавку, выпрошенную у Гермии, чтобы понять наконец, во сне или наяву приходит незнакомец. Златоглазый пришел. На этот раз он усадил Брена на край ложа, а сам встал перед ним на колени. Снял со своих плеч нетерпеливые руки, принялся гладить обнаженные бедра, целовал, заставляя запрокидывать голову так, что сводило шею – точнее, сводило бы, будь сын вождя способен чувствовать что-нибудь, кроме безумного счастья, – вплетал пальцы в волосы на затылке... Потом уложил любовника на постель лицом вниз и приподнял его ягодицы. Брен замер в ожидании, но вместо налитой плоти к полушариям, а потом и ко входу прикоснулся лишь ласковый рот. Губы и язык незнакомца творили немыслимое, невозможное... Юноша читал о подобных ласках в «Риер Амориет», но был уверен, что ни один мужчина не станет такого делать. Однако Квинт Иварийский прав, для любимого сделаешь совершенно все. Значит, златоглазый его любит?! Ночной гость не отпустил Брена до тех пор, пока тот не захлебнулся стоном, оросив покрывало семенем. Во время сумасшедшей ласки сын вождя рывками толкался назад, подставляясь под настойчивый рот, и, позабыв всякое достоинство и стыд, умолял войти в него, сделать своим. Он мучительно, беспредельно жаждал вторжения, он хотел принадлежать любимому. Но златоглазый не внял мольбам и себе не позволил испытать наслаждение. Он вообще не давал ласкать себя. После незнакомец перевернул Брена на спину, и гладил, и вновь шептал что-то неразборчивое, и сын вождя едва не забыл о своем плане. Трудно помнить о чем-то, да что там, имя свое – и то можно позабыть, когда тонешь в жаркой тьме и все, что привязывает тебя к жизни, это прикосновение любимых рук. Но все же собрался с силами, осторожно вытащил булавку и, сжав ее в пальцах, с силой вонзил острие в ладонь. Боль была настолько сильна, что на глаза даже слезы навернулись, но Брен, стиснув зубы, надавил на золотое навершие – и едва не вскрикнул. Значит, он не спит?! Златоглазый будто бы что-то заметил, приподнялся, обхватив лицо любовника ладонями, и вдруг лег на него сверху, отчаянно вжимаясь в покорное, содрогающееся тело. А потом резко отстранился, сел рывком... и вот уже стоит возле ложа в лучах неведомого света – высокий, идеально сложенный, и змеи волос по плечам. – Не уходи, – простонал Брен. Откуда-то пришло знание, что на этот раз златоглазый вернется не быстро. Он словно прощался. – Я приду за тобой. Скоро, очень скоро. Считай время и жди, – произнес ночной гость и исчез. Сын вождя лонгов сидел на ложе, перевязывал окровавленную ладонь и думал: следует ли рассказать все Илларию? Ему больше не с кем поделиться! Будь здесь наставник Торик, да даже жрец племени Греф – может, они и могли бы помочь, а вот консул... Он не рассказал ничего, ведь тайна принадлежала не ему одному. Утром консул прямо заявил: их гость, мол, ужасно выглядит, ему следует денек отлежаться. Но юноша отказался. Да, ему было плохо – голова раскалывалась, ноги едва держали, но оставаться одному не хотелось. Это еще мучительней – ведь в одиночестве никуда не сбежишь от мыслей. Как он выдержит разлуку? Ночи без златоглазого были ужасны, Брен метался по постели, не в силах заснуть, потом проваливался в бесконечные кошмары, где за ним гонялись какие-то чудовища, а сам он был древним бессильным старцем. Наверное, именно из-за плохого самочувствия – уж не вернулась ли болотная лихорадка? – и тоски по любимому он никак и не мог взять в толк, что кажется ему неправильным в решении объявить себя вождем и принять помощь консула Лонги. Брен отпил еще вина и тоскливо глянул в широкое окно, из которого, даже сидя, можно было увидеть купола гестийского храма Инсаар Быстроразящих. Златоглазый не приходил уже с полмесяца, да и непонятная хворь прошла. Все было бы замечательно, если бы не грызли так сомнения и не терзала разлука. Но все наладится! Ночной гость вернется, он ведь обещал, нельзя не верить любимому! А Север, Беоф и остальные поймут, что империя Риер-Де несет всем просвещение и богатство, что сопротивляться глупо. Поймут ли? Юноша тяжело вздохнул и вновь отпил из кубка. – О чем печалишься, вождь? – консул вошел, как всегда, тихо и теперь стоял на пороге, улыбаясь. У Иллария была удивительно хорошая улыбка – светлая, какая-то чистая, но Брен приметил, что так консул улыбается далеко не всем. Вот разве что самому Брену да Луциану... ну, и еще когда читает стихи. Стихи он читал потрясающе, куда лучше, чем все, кого Брен слыхал раньше. Вот бы Север послушал, он бы понял... Честно сказать, Брен сомневался, что брат, узнав о существовании любви, которую описывал Квинт Иварийский, станет иначе относиться к своему йо-карвиру. Север хочет лигидийца, в этом нет сомнений, но не любит. Брат попросту не умеет так любить. – Я не печалюсь, роммелет Илларий. Просто любуюсь на Гестию – до сих пор я видел так мало. Консул подошел и встал рядом, рассматривая купола и крыши. – Гестия прекрасна. Но ты все же печален, вождь, – Илларий постоянно обращался к Брену так, полушутя-полсусерьезно, хоть юноша и просил этого не делать. Лонг может стать настоящим вождем только в святилище племени – Лесном Стане, на худой конец – в главных покоях Трефолы. – Сегодня мы едем в лагерь легионеров. Они должны почаще видеть тебя, ведь тебе вести их в бой. Но, если хочешь, сделаем крюк, посмотришь на храм Быстроразящих вблизи, – предложил консул. Брену вновь подумалось, что брат и Илларий Каст – самые красивые мужчины, каких он видел в жизни, не считая златоглазого, конечно. Но ночной гость не был человеком, а вот Север и Илларий – из плоти и крови, как и он сам. Жаль, что ему никогда не стать на них похожим. Вождь лонгов и консул совершенно разнились между собой, но было в них нечто общее – огромная сила, яркость вспыхнувшей в ночном небе звезды. Темно-русые волосы Иллария выгодно подчеркивали почти синие глаза, в которых то светилась мягкая грусть, то вспыхивали искры смеха, то билось штормовое море, когда консул был чем-то взволнован. Высокий, с отлично развитыми мускулами и в то же время изящный и легкий, Илларий походил на большую кошку, впрочем, как и Север. Почему брат всегда отзывался о консуле с такой злобой и издевкой? Север умел ценить красоту, Брен знал это совершенно точно. Если они познакомятся поближе, то сумеют оценить друг друга! Только бы брат не повторял свое «Холодная Задница». Тьфу! – Роммелет Илларий... если можно, я хотел бы увидеть Святилище Любящих, – чуть смущенно попросил юноша. О Святилище, посвященном влюбленным, он слышал еще в храме Трех Колонн. Жертвы там приносили не Инсаар, а самой Любви – этому имперскому понятию сын вождя лонгов только учился. Как поясняли ему Илларий и Луциан, в империи Риер-Де существовало целое философское учение, отрицающее безраздельную власть Инсаар над любовью. Философы утверждали, что нелюди получают лишь физическую энергию страсти, а душевную близость люди могут оставить себе. Может, если Брен принесет в жертву храму одну из драгоценностей, подаренных консулом, Любовь смилуется над ним, и златоглазый вернется быстрее? – Туда можно поехать завтра. Мы непременно посетим Святилище, но это слишком далеко от лагеря, – Илларий провел рукой по волосам. В племени так коротко стригли только мальчишек, но воины Риер-Де предпочитали не возиться со сложными прическами. Брену нравилось смотреть на открытую шею консула – у того была великолепная кожа. – А скажи-ка мне, Брендон... – Илларий отчего-то помедлил, а потом произнес нарочито небрежно: – правда ли, что в лесах карвир и йо-карвир клянутся друг другу в вечной любви и кожаный ремень на бедрах нерасторжимо связывает их? – Нет, не в любви, – засмеялся Брен. Вот чудно, консул не понимает, что и лонги, и другие лесные племена называют любовью совсем не то, что имперцы. – Карвиры клянутся быть союзниками, поддерживать друг друга, помогать во всем. Йо-карвир обязан привести своих воинов, если карвир идет в поход, а карвир должен давать ему все необходимое, и прежде всего – защиту от врагов. Так поступал мой отец, и дед, и прадед, и другие тоже. – Да? – Илларий приподнял тонкую бровь. – И Север так поступает? – Конечно, – ответил Брен, не задумываясь. – Это же отличный способ заключать союзы. Жертву не возьмешь назад, от нее нельзя отказаться. Пять месяцев назад... – Погоди, – перебил Илларий. – Неужели Инсаар действительно карают за нарушение обрядовой клятвы? – Карают. В последний раз такое случилось в племени келлитов, и это многие видели. Карвир вождя келлитов нарушил клятву и заключил союз с трезенами, кои ненавидят и келлитов, и лонгов. Нападал вместе с трезенами на становища, убивал, грабил... Север рассказывал, что, когда его поймали и привели связанным на суд, появились две темные тени. Мало кто успел заметить, что произошло, его будто тьмой окутало, а потом... там даже крови почти не было – только лохмотья кожи и куски мяса. Инсаар просто раздавили его, убили сами, не дожидаясь людского суда. Север видел это своими глазами, и Марцел, и Камил тоже. Да вообще все, кто там был, – Брена передернуло. – Нелюди жестоки... Неужели Север не боится заключать такие союзы? Ведь это же на всю жизнь! – почему консул так взволнован? Что здесь такого, все так делают! – Так нужно же и воевать, и торговать, роммелет Илларий. Тем более, последний йо-карвир брата, вождь лигидийцев Алерей, славный человек, очень. Полезный, верный – так все считают. И им хорошо вместе – это я и сам видел. – Ты имеешь в виду – на ложе? – консул выпрямился, широко расправил плечи. Похоже, он злится на что-то, только вот на что? Союз на Ка-Инсаар дает много полезного. И не решай обрядовая драка, кто кого возьмет на ложе... вот это казалось Брену мерзким и варварским, а в остальном – чем плохо? – Да, на ложе. Алерей по обычаю должен был уехать через несколько дней после обряда. Быть с карвиром постоянно необязательно, главное – хранить ему верность на войне и в делах. А он остался. Да брат и сам не хотел, чтобы лигидиец уезжал. – Ясно, – отрывисто буркнул Илларий и вдруг отвернулся. В повисшей тишине стук распахнувшейся двери прозвучал очень резко. Один из квесторов замер на пороге, прижал сжатую в кулак руку к сердцу, потом к бедру и уставился на консула. – Я же приказал мне не мешать, – в голосе Каста отчетливо слышалась злость. – В чем дело? Квестор, не смутившись, быстрым движением вынул из-под туники запечатанный свиток и протянул Илларию: – Плохие новости, консул. Север Астигат взял Остериум, сжег магистратуру и храм Трех Колонн, а после отдал город своим воинам. Они грабили его три дня, а уходя, подожгли, что осталось. Магистратов и жрецов повесили на воротах... Брен застыл от ужаса. Консул Лонги спокойно сломал печать. жүктеу/скачать 1.76 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|