Даров не возвращают
Остериум. Храм Трех Колонн
жүктеу/скачать 1.76 Mb.
|
Остериум. Храм Трех КолоннМощные, высоченные, красные в золотых прожилках Три Колонны возвышались посреди выложенного мрамором двора, будто совсем иная плоть, кажется, дотронься – и оживет. Брену мучительно хотелось прикоснуться к гладкому камню, но это дозволялось лишь в дни больших празднеств. Любимый наставник, главный жрец Торик, пояснил, что в древности люди верили, будто Инсаар возглавляют три вождя, но продолжать верить в это и сегодня – полное невежество. У Инсаар нет вождей и нет подданных, они почти не общаются друг с другом, объединяясь лишь для нападений на людей или при общей угрозе. Летописи учили, что когда-то прадед Брена, прозванный имперцами «Ведущим Против» – Астигатом, научился убивать Инсаар, и те объединились против племени лонгов. Была война. Брену даже представить себе такое казалось немыслимым. Как можно воевать с Быстроразящими? Тем не менее в летописях говорилось, что прадед заключил с Инсаар договор, скрепив его обрядом, и стал карвиром одного из владык Неутомимых. По договору Инсаар признали за Астигатами право владеть землями к северу от Гестии, Матери городов, в обмен на регулярные обряды. Брен очень много размышлял об этом. Если лонги были угодны Инсаар, почему же те не помогли племени против империи? Наставник Торик тоже не смог найти объяснений. Возможно, Неутомимые не хотели вмешиваться в людские войны, а может быть, империя Риер-Де, Всеобщая Мера, была угодна Инсаар больше других государств и племен. Брен даже себе боялся признаться, что давно разрешил загадку. Риер-Де действительно была Мерой – мерой не только земли, но и знания, просвещения. В империи не отрезали уши побежденным, чтобы потом нацепить их на шею, как сделали отец, братья и прочие воины после битвы у Трефолы. На широкой груди Севера болтались оба уха претора! Брат был весь в крови – своей и чужой – да еще надел это «ожерелье», сам отрезав трофей... И в Риер-Де никто не ел мясо руками, и большинство умели читать и писать и знали, что нужно просто кипятить воду, чтобы уберечься от заразных болезней; а в родном племени в дни засухи жрец Греф – невежественный из невежественных – бросал в реку горсть травы, потом прыгал на берегу с воплями, и после люди умирали от отравы. Потому что негоже человеку мыть в реке оружие и сапоги, купать свиней, коз, лошадей, а после пить эту воду! Брен пытался объяснить это отцу и Северу, но те смеялись и отмахивались. Впрочем, воду оба пили редко, чаще отвратительное на вкус и мерзко пахнущее ячменное вино – танам. Когда Брен возвращался в Остериум, старший брат едва стоял на ногах, так насосался танама, но все же проводил младшего до последних постов и обнял на прощание. В обычные дни, заполненные учебой и отправлением обязанностей в храме, Брену не хватало времени на праздные размышления, но сегодня наставник Торик велел ждать его у Колонн, и от мыслей уже не спрятаться. Вспоминать о брате и о родном племени было вполовину не так стыдно и мучительно, как о прошедших ночах, когда в его сны входило нечто неведомое прежде, влекущее и страшное. Но размышления о доме тоже не приносили успокоения. Наоборот, Брен все чаще задавался вопросом: а что он, Брендон Астигат, должен покойному отцу, брату и племени? Ровно ничего! Когда его впервые отослали из дома в Остериум, он боялся едва не до тошноты. Но страх давно прошел, и теперь Брен не назвал бы места лучше, чем этот храм. А две луны, тьфу ты, два месяца назад... Умирающий отец велел убить его, и пусть Колонны рухнут немедля, если Брен не был уверен в том, что Север выполнит приказ. Седая голова отца откинулась на свернутые в валик шкуры, вождь потерял сознание, а Север выволок Брена из шатра. Марцел, Камил и шиннард Беоф выскочили следом и уставились на них, а потом Камил крикнул: «Ну, что ты ждешь? Отец велел его зарезать, как свинью!» Север в ответ ударил среднего брата кулаком в лицо, и тот свалился на землю, выплевывая выбитые зубы. Марцел отрешенно молчал, ему всегда все было безразлично, а шиннард вцепился в бороду, не зная, как поступить и что сказать. И тут Брен совершенно ясно понял: они чужды ему – эти люди, готовые из-за чьего-то предсмертного бреда убить ни в чем не повинного человека. И если Северу вздумается выполнить приказ, никому даже не придет в голову ему мешать. Лонги... имперцы правы, совершенно правы: варвары не знают законов и не видят в них надобности. Столько лет Риер-Де пытается дать дикарям знания, строит дороги и мосты, госпитали и странноприимные дома, старается внушить четкие, всем понятные правила – но варварам ничего этого не нужно! Лонги хотят жить в грязи и зверстве, а вожди и жрецы поддерживают их в этом – ведь невежество и забитость племени дают им огромную власть. Брену было так больно и стыдно, что он почти не боялся, открыто глядя в сумрачные глаза Севера, любимого старшего брата, того, кем Брен столько лет восхищался. Восхищался до тех самых пор, пока не увидел на груди брата ожерелье из отрезанных ушей... Север всегда возился с младшим, учил владеть оружием, учил приемам борьбы – запросто, в игре... даже пускал с ним сделанные из коры кораблики и рассказывал о битвах и пирах. А еще носил на руках, когда Брен подхватил болотную лихорадку, поминутно дотрагиваясь губами до горящего лица, подарил первый кинжал, заступался за него перед всеми, никому бы пальцем тронуть не позволил... А теперь Север качнулся к нему, сжимая плечо, как тисками – будто собирался переломать кости. Рука Севера потянулась к поясу, Брен зажмурился – вот-вот обнажит кинжал и ударит. Но удара не последовало. Брат отпустил его и отцепил с пояса флягу с танамом. Отхлебнул, помолчал и бросил: – Ну, чего уставились? Не стану я убивать брата только потому, что вождю привиделся дурной сон. Говорят, перед смертью к воину приходят души тех, кого он убил, а отец отправил в Стан мертвых многих. Вот ему и почудилось, что Брен – это какой-нибудь имперец, которого папаша прикончил сто лун назад. Так, жрец? Брен не заметил, откуда и когда появился Греф, но старикашка уже крутился около, угодливо заглядывая Северу в лицо. Какая все-таки разница между жрецом племени и наставником Ториком! Главный жрец храма Трех Колонн не стал бы лебезить даже перед императором Риер-Де, ведь знания дают такую силу, перед которой ничто все венцы и символы власти. – Воистину так, о Север, сын Брендона, – закивал жрец. – Да и негоже прерывать Ка-Инсаар ради убийства. Возвращайся к костру, твой йо-карвир ждет тебя... Инсаар разгневаются. Греф хихикнул – подобострастно и удивительно непристойно. Север обнял Брена за плечи и шепнул на ухо: – Отец болен, мелкий. Думаю, он умирает, так что не стоит слушать его слова. Я лишь сделал вид, что подчиняюсь: пусть старик уйдет легко; но убить тебя... да у меня рука не поднимется. Так что просто выбрось все это из головы, хорошо? Брен покорно кивнул. Но на самом деле он запомнил, хорошо запомнил эту ночь – ночь Ка-Инсаар. А Брендон Астигат, вождь лонгов, внук Убийцы Инсаар, скончался в полдень следующего дня. Он так и не пришел в себя, не открыл глаз и не проверил, выполнил ли старший сын и преемник его последнюю волю. Больше всего Брен боялся, что теперь Север оставит его в племени или отошлет в Трефолу и не позволит вернуться в храм Трех Колонн. Оставаться было невыносимо – грязь, невежество, грубые шутки жгли будто огнем, и Брен больше не чувствовал себя в безопасности. Иногда ночами он мечтал вновь стать ребенком, просто довериться Северу и ни о чем не размышлять. Если бы старший брат мог уделять ему хоть немного времени... но молодой вождь был постоянно занят, а короткие свободные часы делил между крепчайшим танамом и йо-карвиром. Как-то раз шиннард Бреф заикнулся при Севере: негоже, дескать, отправлять брата вождя лонгов в храм чужой веры, нечего ему заниматься пустяками, когда скоро война. Брен – будущий воин, он должен занять место в дружине, пройти Ка-Инсаар, стать подспорьем брату. К тому же Остериум слишком близок к империи, мальчика могут взять в заложники. У Брена все замерло внутри. Он с таким страхом ждал ответа Севера, что даже не заметил, как прокусил язык. – Вот гляди, старина Беоф, – хмыкнул Север, вытащив из походной сумы свиток пергамента и помахав им перед носом шиннарда. – Это приказ Иллария Холодной Задницы своему командиру легиона. Гонцов имперца перехватили Крейдон и его воины, и им пришлось славно постараться, чтобы добыть приказ. Не скажешь ли, что в нем написано? По виду шиннарда можно было решить, что его силком накормили живой жабой да еще и требуют рассказать, какие чувства он при этом испытывал. – Нужны мне их поганые закорючки, – проворчал Беоф наконец. – Я и руны-то с трудом разбираю, не то что имперские выкрутасы. Воину не к лицу пялиться в такую погань... – Не к лицу, говоришь? – Север нехорошо сощурился, и Беоф даже отодвинулся немного. – Значит, не можешь. И я не могу. Марцел, может, у тебя получится? Или у тебя, Камил? Средние братья дружно замотали головами. Действительно, почти никто в племени не разбирался в имперской грамоте, да и в собственных рунах, по правде говоря, тоже. Помолчав, Север кивнул в сторону Брена: – А вот он – может! Читай, брат. Брен прочел письмо консула Лонги, стратега Риер-Де Иллария Каста, которого все называли Холодным Сердцем и только Север – Холодной Задницей. У консула был очень хороший почерк, разборчивый и красивый, да и слова складывать он умел. Приказ и вправду оказался важным: Илларий перебрасывал Второй легион ближе к руслу реки Лонга. Север и Беоф, послушав, заспорили: зачем это нужно консулу, и чего следует ждать племени? Потом Север похвалил младшего брата и заявил не терпящим возражений тоном: собирайся, через два восхода солнца вернешься в храм Трех Колонн. И прибавил, что Брен останется в храме до следующего урожая, а дальше будет видно. Если же остеры выдадут брата вождя лонгов имперцам, город сгорит в огне, на котором Север собственноручно поджарит весь магистрат. Брен был благодарен брату хотя бы за это. От одной мысли, что ему придется остаться в племени, начинали дрожать руки. Ну почему отец и Север не соглашались с властью Риер-Де, не желали прекратить сопротивление? Император оценил бы подобный шаг, даже, может быть, сделал бы Астигатов аристократами империи. Подобные случаи, когда варваров принимали, как своих, бывали, хотя и редко. Тогда лонги жили бы без страха, перестали б отрезать уши поверженным врагам... повитухи не кромсали бы пуповину младенцам грязным ножом, а сам Брен мог бы учиться дальше. А потом научил бы писать и читать других мальчишек. В племени было много смышленых ребят, но их обучали лишь охоте, войне да выполнению обрядов. Обряды! Брен знал, что сможет познать мужчину и женщину и жить, с кем ему угодно, лишь после своего первого Ка-Инсаар. Но торопиться не хотелось – уж больно омерзительны грязь и похоть. Накануне отъезда, когда Брен надеялся, что Север поговорит с ним хоть чуточку, он зашел в шатер брата и замер у входа. Север был не один. Йо-карвир брата, Алерей, изогнулся на ложе из шкур, опираясь на колени и локти. Смуглое тело вождя лигидийцев блестело от пота, а естество напряглось так, что Брен видел проступившие капли. Север стоял на коленях позади йо-карвира и одной рукой придерживал того за кожаный пояс, ритмично дергая на себя. Впрочем, Алерей и сам насаживался на плоть брата. Каждый раз, когда приподнятые ягодицы прижимались к паху Севера, Алерей громко стонал, а то и вскрикивал. – Ух, козочка моя резвая... Давай сильнее, – глухо выдохнул Север и с такой силой подался вперед, что Алерей забился и заорал. Увидев, как ладонь лигидийца оросилась его же семенем, Брен хотел уйти, но что-то приковало его к месту. Верно говорил медикус храма Трех Колонн: в определенном возрасте проснувшееся тело пробуждает жизненные соки, угодные Инсаар. Человек не в состоянии сопротивляться двойному напору – Неутомимых и самой природы. Но Инсаар и есть часть природы, так что люди бессильны. Кляня себя на чем свет стоит, Брен смотрел, как старший брат рывком поднял безвольно повисшего на его руках йо-карвира и усадил к себе на колени. Сильные ладони ласкали бедра и живот Алерея. Тот свесил голову на грудь, тихо попросил: «Дай мне отдышаться, Север», – но брат только хмыкнул, приподнимая любовника и заставляя опуститься на собственную напряженную плоть. Алерей вскрикнул, но покорно раздвинул ладонями полушария и задвигался, вращая бедрами. Впрочем, Север мучил его недолго: ткнулся лицом в каштановые волосы лигидийца, и по телу прошла долгая дрожь. Только тогда Брен смог, наконец, убраться в свой шатер. Ему было обидно и горько – и от того, что брат, любимый брат, не находит для него времени, и от созерцания очередной мерзости. Север просто намного сильнее вождя лигидийцев, потому и берет Алерея, как женщину, унижая его, причиняя боль. Варварство, чистое дикарство. Лигидиец стал наложником брата лишь потому, что не смог победить во время Ка-Инсаар, а любовь не должна быть подневольной, вырванной сильным у слабого! И они хотят заставить Брена пройти такой же обряд? Чтобы его, сына Брендона Астигата, потом вот так же гнули, ломали и валяли в грязи? Ну уж нет! Он не видел никакой доблести в Ка-Инсаар, в обычае надевать побежденному ремень на бедра, словно для того, чтобы в самом деле водить за собой на привязи, точно козу или лошадь. Служение Инсаар должно быть добровольным, счастливым, любящие открываются друг другу, распахивают тела и души. Но, не пройдя обрядов, не станешь мужчиной – закон лонгов суров и обязателен и для сына вождя, и для сына простого воина. И потому Брен был рад вернуться в храм Трех Колонн. Учеба помогала справляться с желаниями тела, каждый день он узнавал так много нового, что времени на сожаления и сомнения почти не оставалось. До той ночи, когда к нему пришло неведомое, настолько прекрасное, что дыхание перехватывало... Наставник Торик велел ждать его у Колонн, и Брен терпеливо ждал. Перед прощанием Север посоветовал быть осторожнее, а главное – не верить никому, кроме приставленного к младшему брату Крейдона и его людей. «Помни, – напутствовал новый вождь, – остеры хоть и любят империю не больше нашего, но трусливы и падки на деньги. Любой из них может предать». Север просто не знал, о чем говорит. И Торик, и другие жрецы храма превыше всего ставят знание. Они служат лишь ему, ничему иному, им нет дела до вражды лонгов с империей. А брат попросту помешался на Илларии Холодном Сердце – все мечтает взять над ним верх, оттого и твердит о войне и предательствах. Не прошло и одной луны, как Брен и вовсе перестал беспокоиться о возможной опасности. Теперь он жил, словно во сне. Однажды ночью долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, и вдруг провалился в дрему и в вязком тумане увидел... Брен не понял, что это было, но мягкая ладонь неожиданно легла на плечо, потом взъерошила волосы. Он вскинулся на постели – или это тоже было во сне? – и уставился на пришельца. Незнакомец сидел рядом на ложе, в глубине прикрытых густыми ресницами глаз сияли золотые искры – такие теплые, манящие, прекрасные... Брен хотел было спросить что-то, но сидящий прикрыл ему рот ладонью. Длинные пальцы пахли пьянящим ветром, лесными кронами, дымом родного костра, чистой ключевой водой, храмовой миррой, пергаментом и ароматными свечами... Весь мир сосредоточился в этом запахе, все, что Брен любил в своей жизни, и он потянулся навстречу ладони, невольно прикоснувшись к ней губами. Незнакомец чуть приобнял его за плечи, и юноша, задыхаясь от страха и непонятной горячечной радости, смог рассмотреть его получше. Ночной гость был необычайно красив, хотя попроси младшего сына вождя описать его внешность, у него бы не получилось даже под страхом смерти. Лунный блик выхватил из тьмы гладкое плечо, на котором лежали кольца темных волос, точеный профиль, полные губы и белоснежную полоску зубов. А еще у незнакомца были ласковые теплые руки. Они неторопливо погладили спину, задержались на плечах, и вдруг незнакомец коснулся губами впадинки под ключицей. Юноша ахнул, задрожал, рванулся – испытанное нельзя было сравнить ни с чем, его будто наизнанку вывернули. Но златоглазый, придержав его, уже целовал горло, потом осторожно обхватил губами сосок. Брен как-то слышал, что соски ласкают только женщинам. Ну, значит, он женщина, раз от прикосновения горячего, острого языка кровь разом прилила к лицу и отхлынула к паху так, что мошонка сжалась. Ночной гость толкнул его на ложе и принялся вылизывать оба соска поочередно, иногда отрываясь и поднимая голову, и от золотых искр в жаркой глубине Брен сходил с ума. Он бился и стонал, силясь прижаться к крепкому телу сильнее, но незнакомец просто ласкал его грудь, потом вновь поцеловал – уже в губы – и исчез, так и не произнеся ни единого слова. Брен проснулся с придушенным криком. Все тело звенело от напряжения, чресла ныли невыносимо... никогда такого не было! Он рывком перевернулся на живот, пытаясь хоть как-то унять пожирающее его пламя, начал тереться членом о покрывало... и вдруг осознал, что лежит, бесстыдно выставив зад, будто йо-карвир Севера! Но ничто уже не имело значения. Юноша приподнял бедра еще выше, сжал плоть ладонью и кончил тут же, содрогаясь, вцепившись зубами в угол покрывала, чтобы не заорать. Весь день он проклинал дурацкий сон – промежность и мошонка ныли ужасно. Правильно говорили воины: нет ничего хуже, чем возбудиться и не кончить как следует – разве что сидеть на пиру со связанными руками и заткнутым ртом. А на рассвете сон повторился. Нет, все было иначе, и все-таки так же. В этот раз незнакомец лег рядом, просто лежал, прижав его к себе, и Брен задыхался от счастья близости – полной, доводящей до исступления знанием, что скоро все закончится. Он отдал бы все на свете, лишь бы не просыпаться, а лежавший подле него неторопливо гладил его спину, зарывался пальцами в волосы, обводил контуры губ... потом, приподнявшись, вновь прильнул к соскам, чуть прикусил тонкую чувствительную кожу, и сын вождя вскрикнул от остроты желания. Ночной гость плавным движением привстал и накрыл его рот своим, целуя так осторожно и нежно, будто просил прощения за причиненную боль. Раздвигал ласковым языком губы, облизывал, прижимая и вновь отпуская, а Брен опять старался прижаться теснее и, страшась своей смелости, обхватил мужчину за шею. Только не отпускать! Какая у него нежная кожа, просто атлас... но главное, что в присутствии незнакомца окружающее исчезало, отодвигалось, становилось ненужным и непонятным. Хотелось просто лежать вот так, рядом с чудесным видением. Отдельно от него Брен не ощущал своего тела, и лишь когда эти губы и руки ласкали его, подчиняя и вознося на недоступную прежде высоту восприятия, знал, что жив и дышит. Пробудившись наутро, юноша заплакал. Он не желал поддаваться слабости, но ничего не помогало – слезы текли по лицу. Остаться в глупом, сложном мире без своего видения казалось немыслимым, невозможным... Сын вождя ничего не мог делать весь день, думая только о неотвратимо наступающей ночи. Но напрасно он ждал на своем ложе без сна, незнакомец больше не явился. Ни в эту ночь, ни в следующую... Брен никогда так не тосковал – ни по отцу, ни по матери, ни по брату. Он слонялся по храму, не находя себе места, даже велел Крейдону и его людям седлать коней, чтобы вернуться домой. Краски померкли, все стало бессмысленным – и зачем учеба, если никакие знания не помогут вернуть тот сон? Крейдон решительно воспротивился приказу, и буквально через пару-тройку дней Брен искренне поблагодарил дружинника за твердость. Что это на него нашло? Должно быть, съел или выпил что-то негодное. Как вообще можно так распускаться? Север в такое опасное время отправил его в храм Трех Колонн, чтобы младший брат после приносил пользу всем лонгам, а Брендон Астигат попусту тратит время. Разум почти забыл про сон – но тело помнило. Не раз и не два Брен просыпался в ночи, сжимаясь на постели, и внизу живота сладко и больно ныло, а голова кружилась от слабого намека на всесокрушающий запах. Он так и не рассказал никому о златоглазом, и верно сделал – признайся он Торику в том, что бредит своим видением, наставник не позвал бы его сегодня с собой. Жрец хотел поставить опыт, для коего требовались открытое небо и высота. Для наблюдений и выстроили астрономическую башню с плоской площадкой наверху, с которой в ясную ночь, вроде сегодняшней, можно было как на ладони увидеть Танар и Аспет – главные звезды, указывающие путь морякам и пешим путникам. Торик просил Брена взять с собой воинов, выделенных Севером для охраны брата, – до башни путь не близок, а вокруг Остериума небезопасно. Услышав легкие неспешные шаги главного жреца, Брен еще раз посмотрел на высокие красные с золотом Колонны. Он не знал, о чем просить Инсаар, а врать Быстроразящим нельзя – они все равно слышат мысли людей и накажут за обман. Он хотел победы Северу, но торжество лонгов над империей будет означать вечную тьму невежества для племени. Как совместить два противоположных желания? Этому учит наука логика, но Торик говорил, Брен еще слишком молод для ее изучения. Юноша вздохнул и решил, что не соврет, если попросит у Инсаар жизни и здоровья Северу Астигату, а еще, еще... пусть Неутомимые смилостивятся и позволят ему хоть раз увидеть золотоглазого, прикоснуться к нему... Брен быстро подбежал к ближайшей Колонне и, не обратив внимания на предостерегающий окрик Торика, коснулся губами гладкого камня. Пусть сбудется! ****
Небольшой отряд въехал в лощину и остановился. До Башни Наблюдений оставалось риера полтора, не больше, но Крейдон отчего-то беспокоился, да и Торик примолк. Всю дорогу Брен и его наставник обсуждали положение небесных светил и методы исчисления пути, а теперь юноша заметил, что жрец уже давно не отвечает на его реплики. – Роммелет Брендон, не нравится мне здесь, – дружинник Крейдон приподнялся в седле, и Брен, поглядев на его крепкие мускулы, вдруг вспомнил, как волосатые руки держали бедра скрипевшего зубами лигидийца на Ка-Инсаар. Север куда образованней отца, он просто обязан запретить лонгам такую дикость! – Больно уж тихо... Может, заедем в деревню? Переночуем, а утром дальше? – Нет! Странноприимного дома там нет, а в лачугах жителей наверняка полно блох, – Торик тоже привстал в седле, пренебрежительно махнув рукой в сторону домишек, стоявших в стороне от лесной тропинки. Брен согласился с наставником: уж конечно, ночевать в каком-нибудь хлеву – а остеры довольно бедны – не предел мечтаний. – Едем дальше, немного осталось, – бросил он Крейдону и сжал колени, посылая коня вперед. Дружинник что-то проворчал себе под нос об умниках, которые всюду суют свой нос, но подчинился. Они проехали еще полриера. Деревня давно осталась позади, быстро темнело. Все молчали, и Брен уже начал подремывать в седле, когда возле уха что-то свистнуло, раздался вопль, и кто-то схватил коня под уздцы. Лошадь взбрыкнула, но сорваться с места ей не дали. Прямо впереди выросла высокая массивная фигура, и Брен, не задумавшись, выхватил кинжал. Ударить он не успел. Ко рту прижали что-то мягкое, дыхание перехватило, а горло сжалось от недостатка воздуха. Он еще попытался драться, ускользающим слухом ловя шум борьбы и испуганное ржание лошадей, но жесткие руки сжали его так, что не вырваться. Брен боролся за каждый вздох, даже ухитрился пнуть невидимого противника, но вскоре силы оставили его, и зрение померкло. Последнее, что увидел перед собой брат вождя лонгов: блеск начищенной меди на бляхе легионера империи Риер-Де. Глава вторая Дороже золота Крепость Трибул Крепость в шестидесяти риерах от Остериума требовала починки еще при прежнем императоре и едва не рассыпалась от топота легионеров. Но ее сохранность мало беспокоила консула. Главное, нашлось, куда привезти столь ценного заложника. А куда его иначе девать? Остериум ненадежен, – хорошо хоть, что жрецы не обманули в последнюю минуту! – окрестные деревни и того подозрительней. Тащить мальчишку сразу в Гестию было бы недальновидно – возможно, торг с Севером за жизнь его брата уместней провести близ границы Лонги. Илларий прекрасно знал, насколько опасен его план, ведь похищение младшего брата вождя нарушало хрупкое равновесие. Что ж, давно пора указать варварам их место. Но встречаться с мальчиком... он отчетливо осознавал, что это несусветная глупость. Для чего разговаривать с заложником, вся ценность коего в старшем брате? Возвращать Брендона консул не собирался – этим, помимо всего прочего, он подписал бы себе смертный приговор. Так не все ли равно, где состоится их первая беседа – в приграничной крепости или в темнице Гестии? Но любопытство – каков этот мальчишка? похож на брата? – пересилило, и он рискнул. Консул взял с собой две когорты – не считая Гермии, внушительная сила... да только не близ земель варваров. Мальчишку могли попробовать отбить, ведь один из дружинников сбежал и вполне успел бы добраться до своих. Но Илларий, вместо приказа отправить парня в Гестию, велел проводить Брендона Астигата в комнату, в стене которой остроумный строитель проделал смотровое отверстие – как раз на уровне низкого потолка. Консул отлично все видел: светлые вихры, прямую спину, сложенные на коленях по-мальчишески узкие ладони. Мальчик – что Иллария удивило безмерно – не метался по комнате, даже не остался стоять, а просто сел в кресло и замер. Похоже, он даже не пошевелился с тех пор, как оказался внутри. Консул долго гадал, что еще вызывает удивление в поведении мальчишки, и вдруг понял: заложник сел в кресло! Мать-Природа Величайшая! Лонг сел в кресло. Не развалился на лежанке, не устроился на полу, подобно лонгам на привалах, а уселся так, как сидел, бывало, Луциан, – не касаясь спиной и боками спинки, не закидывая ногу на ногу, не расставляя колени шире принятого... и в то же время свободно, не напряженно. Мальчишка обучен манерам. Сама эта мысль казалась невозможной: варвар, обученный манерам, – что за чушь? Илларий перевел взгляд на запястья мальчика. На правом были обычные татуировки, обозначающие принадлежность к племени, по ним варвары отличали своих от чужих. На левом – небольшой серебряный браслет, дорогая вещица, изящная... Пора идти разговаривать с заложником, решил консул, слезая с приставной лестницы и почувствовав, как что-то остро закололо под сердцем. Сейчас он увидит брата белобрысого варвара – и что будет дальше? Он отпустил легионеров, всех прогнал, даже Гермию, хотя та рвалась посмотреть на брата вождя лонгов, а консул не привык отказывать женщинам. Мальчишка вполне может кинуться в драку и, скорее всего, так и сделает – это же брат Севера... Север Астигат дрался всегда и везде. Когда Илларий впервые увидел своего врага, тот был чуть постарше Брендона, но уже находился во вражде со всем миром – так казалось квестору3 консула Максима. Самому Илларию сравнялось уже двадцать, и он мнил себя умудренным и взрослым – огромное наследство и «любящая» родня отлично воспитывают серьезное отношение к жизни. Упоение опытностью прошло в тот миг, когда молодой квестор, узнав о разгроме под Трефолой, услышав о том, как варвары поступили с побежденными, представив отрезанные уши Максима на груди вождя лонгов, рыдал от ужаса и жгучей ненависти. Рыдал, запершись в своих покоях, – молча, без звука. А выйдя оттуда, получил приказ о своем назначении консулом Лонги и окончательно понял: до настоящей зрелости еще ох как далеко... Но двадцатилетним он еще не ведал горечи поражения, изумления и гнева перед предательством – настоящим предательством, не кознями родни. Его и спустя два года начинало колотить от одной мысли о том, сколько консул Максим возился с Севером Астигатом и как варвар отплатил ему. Илларий привалился к стене. Он чуть помедлит, переждет, пока улягутся воспоминания, иначе едва ли получится справиться с заложником, вздумай тот показать семейный норов. А звать солдат не хочется, не хватало еще, чтобы легионеры решили, будто он боится почти ребенка. Но себе Илларий лгать не собирался. Да, побаивался – и любой бы побаивался, посмотрев, как дрался братец Астигата. Все началось с жесточайшего побоища, назвать это кровопролитие простой дракой было нельзя. Квестор консула Максима – его ближайший помощник – наблюдал за свалкой издалека, как и весь лагерь. Север Астигат насмерть схватился с восемью такими же квесторами, как и он сам, – все они тогда носили это звание и числились в квестуре армии провинции Лонга. Перед законом Риер-Де все молодые квесторы равны, все носили одинаковые символы на запястьях, прикрывавшие и аристократические знаки, и варварскую татуировку. Но, по правде говоря, равными они были лишь на словах – Лоллию, Сильвию, Децию, Валерию и прочим Максим не доверил бы и мелкого поручения. Консул лишь терпел молодых аристократов – из уважения к их отцам или потому, что названным отцам благоволил император, – и в открытую именовал всю компанию «гусаками», утверждая, что пользы от них для армии меньше, чем от мальчишки во время Ка-Инсаар, коего даже поиметь нельзя. Илларий не выражал свои мысли столь прямолинейно, но вполне был согласен. «Гусаков» он сторонился, зная, что те его ненавидят. Он еще не понимал, что ими движет обыкновенная зависть к деньгам и статусу при особе Максима да к тому, что на запястье Иллария Каста под квесторским символом на несколько золотых завитков больше. Знатностью с ним мог сравниться разве лишь квестор Гай Арминий, племянник претора4 Лонги. Тогда Илларию было немного обидно, он еще не научился презирать подобных «гусаков», просто старался избегать их сборищ, только и всего, но нельзя сказать, что его на эти гулянки совсем уж не тянуло. Сносно к нему относился только упомянутый племянник претора, постоянно повторяющий, что высшая аристократия Риер-Де должна держаться вместе. Но подобное отличие отнюдь не радовало, Илларий и тогда уже знал, что в армии ум и сила важнее количества завитков. Кроме того, жестокость Арминия граничила с безумием, а хамством и невежеством он сумел перещеголять любого варвара. Во время Ка-Инсаар племянник претора выделялся своими зверствами среди всех легионеров, а после, напившись до скотского состояния, отдавался кому ни попадя. Самого Иллария в то время мало интересовали плотские радости, до Луциана у него вообще не было постоянного любовника – просто не встречался тот, кто не раздражал бы после нескольких совместно проведенных ночей, – но слухи о выходках «гусаков» доходили и до него. А в тот день аристократы, видно, решили, что новенький – отличная добыча... и просчитались. Весь лагерь мигом понял, насколько просчитались, но какая-то непонятная сила приковала всех к месту – они лишь глазели на побоище, не торопясь вмешиваться. Увидев, как с явно сломанным носом свалился на землю Сильвий, сын влиятельного приближенного императора, Илларий даже зажмурился от неподобающего чувства – «гусаки» впервые на его памяти получали по заслугам. И все было бы не так плохо, не выступай в роли судьбы скотина-варвар. Илларий, как и все в армии, совершенно не понимал, для чего Максим взял в квестуру сына вождя лонгов. Только для того, чтобы держать в заложниках? Но можно без затей посадить дикаря в темницу, а не вводить в свой круг. Максим потом растолковал квестору Касту, что войны выигрываются не только силой и хитростью, но и умением договариваться. Брендон Астигат оказался полезным союзником в войне с келлитами и другими племенами провинции, и пусть его сын служит в квестуре, от Риер-Де не убудет, к тому же парень смышлен и храбр. Как же Максим ошибался! О нет, в уме и храбрости Севера Астигата Илларий не сомневался ни тогда, ни сейчас, но лонги лишь делали вид, что служат империи, а сами выждали и ударили. А Север, лесная змея, явно знал о намерениях отца – и все равно спокойно принес присягу. Но это случилось гораздо позже. А в тот летний жаркий полдень Илларий смотрел, как семнадцатилетний дикарь дерется с аристократами Риер-Де. Когда их все-таки растащили, ни один из драчунов не мог похвастаться отсутствием повреждений: у Гая в двух местах сломана нога, у Сильвия не открывался глаз и распух нос, у Валерия кисть болталась, будто тряпичная... Сам Астигат едва стоял на ногах, лица его под запекшейся кровью было не разглядеть, правая рука безвольно повисла вдоль тела, а на ребрах темнел широкий надрез – Гай явно пустил в ход кинжал. Но Астигат не собирался сдаваться и только усмехался разбитыми губами в ответ на гневные крики легионеров. Они требовали добить варвара, посмевшего поднять руку на тех, кто по рождению много выше него. Крикунов унял сам консул, и зря, ох зря. Дня через два Максим приказал своему помощнику разобраться – все «гусаки», кроме Арминия, подали жалобы и жаждали крови Астигата. Такая работа больше подходила эдилу5 и уж никак не соответствовала должности военного квестора, но Илларий привык выполнять все поручения быстро и хорошо – это было делом его чести, точно так же, как для «гусаков» делом чести считалось унизить и оскорбить любого. Он вызывал драчунов поочередно и, скрывая омерзение, разговаривал с кряхтящими и бранящимися квесторами, а к Гаю отправился лично. Все было ясно и без допроса варвара. Они просто довели Астигата насмешками и презрением, а может, и чем-то более мерзким. Не то чтобы квестор Каст не соглашался с соратниками – дикарю не место среди них! – но он слишком хорошо знал, как могут довести «гусаки». И, будь все проклято, у него самого ни разу не хватило духу дать им отпор, а у Астигата хватило. Илларий не боялся, они ничего не способны ему сделать, разве что убийц нанять тайком, но после козней родни его это уже не пугало – просто не хотел ронять себя в грязь, в которой барахтались «гусаки», вступая с ними в перепалку. А вот Север грязи не чурался, он вообще позволял себе все что угодно, все, что ему хотелось, это квестор понял сразу же, лишь взглянув на варвара поближе. Понял и со жгучим стыдом признал, что завидует такой свободе. Он знал, что сын вождя лонгов моложе на три года, но в это как-то не верилось. Север был выше ростом, шире в плечах и лучше владел оружием, не говоря уж о кулаках. Они разговаривали в приемной консула Максима, Илларий то и дело косился на сбитые костяшки варвара и принуждал себя отвести взгляд и смотреть только в серые, постоянно злые глаза. Казалось, на другое выражение Север попросту не способен. Варвар тоже не опускал головы, но больше молчал. Отвечал на вопросы так, будто одолжение делал... или не понимал, что ему грозила бы казнь, не будь консул Максим так добр? Никогда, никогда не будь справедливым к варварам! Никогда не поворачивайся к ним спиной! Те, кому ты протянул руку помощи, отрежут тебе уши... Обжигающая память о зверской расправе выдернула Иллария из воспоминаний. Максим и «гусаки» давно мертвы, Север сидит в своих лесах, а консулу Касту пора приниматься за дело. Он оттолкнулся от холодной стены – все же крепость была очень старой, ее не прогреешь, а заложник наверняка замерз – и распахнул дверь. Мальчик при его появлении не встал, лишь склонил голову, и консул вновь поразился. Илларий понимал, чем рискует. Мужчины этой семейки очень сильны, даже если еще не вошли в возраст мужа, а жизнь заложнику необходимо сохранить, так что оружия не применишь. Остается полагаться на быстроту и опыт – мальчик едва ли искусен в кулачном бою. Консул приготовился к чему угодно, но Брендон только настороженно взглянул на него из-под белокурой встрепанной челки. Илларий припомнил доклад командира когорты, захватившего небольшой отряд, следующий из Остериума к Башне Наблюдений: Астигат-младший не оказал настоящего сопротивления, не успел толком воспользоваться оружием. Это удивило, если не сказать больше. – Я не причиню тебе вреда, – Илларий осторожно и медленно протянул заложнику раскрытые ладони. – Мы просто поговорим, согласен? – Многие варвары, особенно воины, знали язык империи, уж конечно же, сын и брат вождей, да еще и учившийся в храме Трех Колонн должен его понимать, но на всякий случай он добавил: – Тангнефедду лла гвастад а коедвик! «Равнине и лесу – мир!», старая здравица лонгов. Мальчик должен уяснить чистоту намерений лишившего его свободы. Илларий не желал Брендону ни смерти, ни мести, он отроду не воевал с детьми и не собирался начинать. Убийство мальчишки не вернет империи ни Максима, ни Лонги, просто Илларий Каст станет кровником Севера Астигата. С другой стороны, он не собирался выполнять ни единого пункта будущего договора с противником. Брат Севера останется заложником до тех пор, пока в провинции будет хоть один их сородич, умеющий держать оружие в руках. Но совершенно необязательно при этом издеваться над мальчиком. Брендон вдруг улыбнулся – словно собственным мыслям, и консул быстро спросил: – Чему ты улыбаешься? Я неправильно говорю на вашем языке? – Нет, правильно, просто... забавно, роммелет Илларий. Значит, мальчик его узнал. Что ж, неглупый заложник – и плохо, и хорошо разом: договориться будет проще, а вот стеречь придется строже. Брендон сглотнул, по горлу прокатился комочек, и Илларий понял, скольких сил стоит мальчику такая сдержанность. Парень хотел жить, очень хотел и боялся, но все-таки не утратил способность соображать и держать спину прямо. Может, он все же похож на брата не только внешне? Как глупо было ждать и надеяться на сходство и досадовать сейчас на неоправдавшиеся ожидания! Илларий вдруг понял, насколько жадно он рассматривал мальчика, искал, искал... и не нашел. Братья совершенно разные. Те же густые волосы и великолепно развитое тело, серые большие глаза под тяжелыми веками, даже голос похож – низкими нотками. И все же... это не Север. Консул отвернулся от заложника, чтобы пережить миг разочарования. Прошлое гоняется за нами с дубиной, так и норовя огреть побольнее, но Северу не стать прежним – как не стать прежним и самому Илларию. И это к лучшему. – Приказать принести горячего вина? Или ты предпочитаешь что-нибудь иное? – Илларий сел на широкую рассохшуюся лежанку и тут же понял, отчего мальчик предпочел кресло: ложе нещадно скрипело. Брендон помедлил с ответом, рассматривая свои ладони, и наконец выдохнул: – Ты убьешь меня, роммелет Илларий? – Нет, конечно, – следовало говорить уверенно, тем более что его слова – чистейшая правда. – Сам подумай, разве стал бы я так рисковать своими людьми только для того, чтобы, не убив тебя на месте, прикончить здесь? Так ты выпьешь что-нибудь? Брендон помолчал. Потом обвел глазами тонувшую в полумраке комнату, старую роспись на стенах, выцветшие занавеси. – Эта крепость была построена во времена императора Диокта, и строил ее Лукреций Пульхр, верно? Можно я посмотрю вон ту фреску? – тонкая сильная рука указала на чей-то лик почти под потолком. Илларий кивнул: – Посмотри, разумеется. Все верно, крепость строил Лукреций для императора Диокта, когда тот еще был претором... но откуда ты?.. Вопрос повис в воздухе. Брендон Астигат встал, и Илларий подумал, что статью мальчик точно схож со старшим братом – та же сила и гибкость, без излишеств, портящих красоту. Заложник подошел к фреске, привстал на цыпочки, потом провел пальцем по крутому завитку: – Гестийский стиль позднего периода. А вот здесь работал другой скульптор, не Лукреций. Это же знак Лукреция – косые волны и ромбы. Сказать, что Илларий был поражен, значит, ничего не сказать. Либо он рехнулся, либо варвар разбирается в искусстве не хуже Луциана! Сам Илларий, конечно, слышал о гестийском стиле и мог отличить его от прочих, но вот так с ходу назвать скульптора?! Консул остро пожалел, что Циа сейчас едет сюда из Гестии и у него не спросишь. Ничего, скоро они встретятся, и он узнает у своего советника, прав заложник или нет. Просто невероятно! Впрочем... вроде говорили, что мать брата Севера – имперская пленница. Возможно, несчастная была образованной женщиной, даже из аристократической семьи, и обучала сына? – Наставник Торик часто рассказывал о Лукреции, – голос мальчика дрогнул. Дурачок, не знает, что наставник продал ученика за тысячу риров и обещание оставить жрецов в покое на два года. Два года без податей – неплохая плата за риск. Консул ни капли не сомневался, что Север Астигат выполнит свою угрозу и сожжет храм, а то и магистрат – если вождь не выполняет обещаний, его очень быстро перестанут бояться. Но месть лонгов касается только предателей, и тут Илларий Каст им не помощник. Брендон все еще рассматривал фрески, и консул не удержался: – Скажи, а ты знаком со стихами Квинта Иварийского? Это было чудовищно глупо. Что с того, что варвар слышал о Лукреции? Разве это повод думать, будто встретил ровню себе? – Я знаю на память весь цикл «Проклятье Лонги»! – заложник резко обернулся, сверкнули серые глазищи. – И Гестийский цикл тоже, и «Риер Амориет»... – Брендон вдруг запнулся и даже слегка покраснел. – Ты читал «Меру Любви» тайком, верно? Мои квесторы тоже ее так читают, – засмеялся Илларий. «Риер Амориет» и впрямь была непристойна. Больше семисот стихов, и все о любви, о дикой страсти, о безумной нежности – не посвященной Инсаар, не подневольной, но свободной как птица. Только так должны любить люди. Те, кто этого не понимает, – варвары куда большие, чем все, носящие татуировки на запястьях. Невежество и жестокость стократ отвратительнее в том, кто мог приобщиться к знанию, к пониманию другого живого существа и не сделал этого. Если пленников насилуют на лесных обрядах на потребу ненасытным нелюдям, это и в половину не так мерзко, как обряды собственных легионеров. Ведь легионеры могли прочесть «Риер Амориет»... – «Я знал тебя, любил тебя», – улыбаясь, начал Илларий. Сердце и скулы опалило жаром, как всегда при чтении стихов Квинта. Живое чудо срывалось с губ, как молитва... нет! Это куда священней молитвы Инсаар. Люди не знают иных богов, но Инсаар не высшие существа, просто мерзкие обжоры. А боги живут в душе – и они прекрасны. – «Мне никогда не позабыть твоих ладоней и чистоту воды, что пил я с них», – шепотом подхватил мальчик. Консулу стало ясно: Брендон, как и он сам, не раз и не два повторял про себя эти строки – стесняясь и таясь, даже себе боясь признаться в невольном кощунстве. Превозносить так разрешено только обрядовую страсть, отданную не любимому, но злобным чудовищам. Только через час – может, и больше – Илларий пришел в себя. Нет, трезвая частица разума не потонула даже в золотом вихре счастья, но она не поддавалась ничему и никогда. А это время было именно счастьем, они прочли весь «Риер Амориет», отрывки из Гестийского цикла, и только вопрос Брендона – не знает ли роммелет Илларий, кому посвящено «Проклятье Лонги»? – сбросил консула с небес на землю. Он оглядел холодную комнату, принесенное легионером вино, заложника, сидящего в кресле напротив, и груз прожитого словно придавил его к лежанке. Не представляй себе так много, не заносись, не то после будет худо... Тебе никогда не узнать такой любви, не написать таких стихов – есть только война и притупившаяся боль, запрятанная в тайники души. Боль разрушенной мечты. – Возлюбленному Квинта. Он погиб здесь, в провинции, два года назад, – медленно проговорил Илларий. Ну вот, пора решать, какие требования предъявить Северу и как поступить с его братом. За этот час ничего не изменилось, войне наплевать, что варвар стал близок, потому что в нем обнаружилась такая поэзия души, какой Илларий не встречал больше ни в ком. – А ты его видел? Ну, возлюбленного Квинта? – мальчик еще не понял. Что ж, в этом счастье юности. – Он был красив? – Если честно, не очень. Но красота в глазах любящего. Ты ведь слышал это выражение? Мальчик отхлебнул вина, задумавшись, намотал на палец белокурую прядь. У Севера такого жеста не было, Илларий точно помнил. Он вообще слишком хорошо помнил варвара. – Оно кажется мне правильным, но я должен подумать... Кто это сказал? – Один философ. Ты читал знаменитые «Сентенции»? – лучше б они так и продолжали говорить о философах и поэтах. Но жизнь брала свое, и радость остывала, как вино в кубках. – Только слышал. Роммелет Илларий, – Брендон вдруг вскинул на него глаза, огромные, неверящие, даже испуганные, – ты сказал, возлюбленный Квинта погиб в Лонге два года назад. Значит, его убили мои... его убили лонги? Что-то вдруг екнуло в груди, и сердце заколотилось быстро-быстро. Такое с Илларием бывало редко, но если уж начиналось, следовало ловить удачу за хвост! Кажется, он что-то нащупал. Вот эта крошечная заминка перед словом, словно Брендон стыдился назвать лонгов своими сородичами. И глаза, в которых едва не кипят слезы – словно мальчик виноват в чем-то... словно сожалеет о деяниях соплеменников. Не может быть, но было, и консул пошел в наступление. – Твои сородичи тогда убили многих, не щадя ни юношей, ни старцев, – Илларий мог бы сказать, что в войске Максима и частях претора не было ни тех, ни других, только воины – и неважно, сколько годов они прожили на свете. Воины, давшие клятву убивать во благо империи Риер-Де и погибшие, исполняя эту клятву. Мог бы, но не сказал. Похоже, этот способ поможет взять верх над Севером Астигатом куда вернее, чем торг за младшего брата. И консул произнес, точно в ледяную воду кидаясь: – Жестоко убили. Возлюбленный Квинта Иварийского просто выполнял свой долг, как и все прочие. А их сажали на кол, отрезали уши... – нет, он не лгал. Просто умолчал о том, что на кол посадили человек двадцать – из тех, кто отличался особо жестоким отношением к пленным, – а уши отрезали лишь командирам, и то после смерти. Любовник Квинта был убит в бою. Но воевать честно получается не всегда, и сейчас именно такой момент. Зрачки Брендона расширились, лицо побелело. – Мерзость, – выдавил мальчик, опустив голову. Руки заметались на коленях, потом сжались на плетеных подлокотниках так, что прутья затрещали. – Если б ты знал, как я это... – Ненавидишь? – мягко подсказал Илларий. Мать-Природа Величайшая! Еще чуть-чуть – и дело будет сделано. Мальчишка все скажет сам, он открыл душу незнакомому человеку, врагу, а тот открылся перед ним, и Брендон решил, что может доверять консулу. В пятнадцать лет Илларий думал так же. Что ж, брату Севера шестнадцать, самое время делать величайшие глупости. Хотя почему глупости? Внакладе Брендон не останется, это точно – напротив, приобретет гораздо больше, чем, если бы вернулся из храма в родное племя и до конца жизни числился просто младшим сыном Великого Брендона, вождя лонгов. – Ненавижу! – мальчик вскочил на ноги. – Имей мое слово хоть какой-нибудь вес, всего этого не случилось бы! Все было бы совсем иначе! И жили бы мы иначе! А сейчас все делается так, как решил вождь, даже если он сошел с ума, даже если несет полную чушь. Роммелет Илларий, я лонг, но не все мы варвары, поверь! Мальчик разошелся не на шутку. Как раз то, что нужно. Осталось нанести завершающий удар. И постараться все не испортить: – Ты не чистокровный лонг и уж точно не варвар! Я давно не встречал такого образованного человека, а встречался я со многими, – ложью это не было. Действительно, консул мог по пальцам пересчитать тех, с кем так же легко и интересно говорить, как с этим мальчишкой. Даже если парень не похож на Севера. – Твоя мать – урожденная имперка. Из какой она провинции? – Из города Трис. Но мама мало рассказывала о своей семье. Я знаю только, что она была дочерью горожанина и не вовремя отправилась в гости. Так ее и захватили, – мальчик вдруг усмехнулся – нехорошо, жестко. Подумал, видно, что, не схвати его мать лонги, он родился бы имперцем. – Можно попробовать разыскать ее родных. Как ее звали? – отчего-то Илларию захотелось, чтобы Брендон и впрямь нашел семью матери. Это даст парню больше уверенности в том, что он будет считать собственной мыслью. – Зовут – она жива. Сабина, – мальчик чуть улыбнулся. – Она вырастила нас с братом, ведь мать Севера умерла чуть не сразу после родов... Выражение лица заложника сказало Илларию много больше, чем слова. Мальчишка не должен думать о брате, иначе поймет, что стоит в шаге от предательства. Брендон явно любит Севера, вон как насупился, должно быть, начал сомневаться. – Мы попробуем найти твою семью, даже если ты не знаешь, как звали отца твоей матери и чем он занимался, – твердо произнес Илларий, поднимаясь на ноги. – Час поздний, Брендон, лучше лечь спать, а завтра я познакомлю тебя с человеком, который разбирается во фресках лучше меня. Циа будет потрясен. Илларий представил себе выражение лица любовника после разговора с заложником и усмехнулся. К тому же Брендон Астигат с этой минуты сменил статус и вот-вот станет союзником. – А ты не собираешься?.. – мальчик не договорил. Он явно очень устал, да и выпил порядочно, глаза сами собой закрывались, язык заплетался. Это к лучшему. Наутро он будет думать, что завел разговор сам, без помощи консула. – Я собираюсь пойти спать, – засмеялся Илларий. – До завтра! – До завтра, – немного растерянно протянул Брендон. Дверь захлопнулась, и Илларий Каст вновь на миг привалился к стене. Прежде чем лечь, он доведет до сведения всех в крепости, начиная с Гермии и заканчивая самым тупым легионером, что с пленником следует обращаться, как с законным наследником императора. А тот, кто скажет Брендону грубое слово или посмотрит косо, получит десяток плетей. Как минимум. ****
Вино, память и гениальные стихи играют с людьми злые шутки – куда там Инсаар! Нелюди наводят морок, оттого им и отдаются добровольно, но за искусственной страстью следует расплата. А что будет с твоими сердцем и душой, когда морочишь себя сам? Илларий поднес к губам кубок – не первый и не последний, после того как ушел от Брендона Астигата. Он обманул мальчика, хоть и ненароком, потому что честно пытался заснуть, но не смог. Разговор с братом Севера выдернул на поверхность то, что консул считал давно похороненным. Помнить следует лишь нужное и важное, остальное только приносит боль, а она пуста, как этот кубок. Наполним новый! ...Тогда квестор Каст в точности выполнил указания Максима: и варвар, и «гусаки» решили, что консул в гневе. На самом деле Максим в открытую сказал помощнику, что в скандале не заинтересован и просто желает утихомирить драчунов. Добиться этого можно лишь как следует запугав обе стороны. А консул, дождавшись, когда квестор Гай начнет ковылять хотя бы на костылях, а квестор Сильвий станет разговаривать более внятно, распорядился о неурочном сборе квестуры. Они построились по приказу: первым Гай, как старший по возрасту, следом Илларий, сразу за ним Север – и так до последнего, захмурышки Деция. Максим встал перед строем, потер рукой усталое властное лицо. На чисто выбритых щеках морщины были видны особенно ясно, и у Иллария привычно запело сердце. Он уважал Максима и не мог понять: как можно им не восхищаться? Остальные лишь боялись – глупцы, служи они лучше, консул относился бы к ним приветливей. – Декада, – усмехнулся Максим. – Счастливая цифра, вот и оставайтесь декадой. Тот, кто еще раз начнет драку, будет выпорот перед строем. Остальные тоже будут выпороты, но уже позже. При повторной ссоре лишитесь правой руки. Мне нужны воины, а не сопляки, дерущиеся из-за глупого слова. Всем ясно? Еще бы не ясно... Все десятеро внимали, не дыша. Авторитет Максима велик, никто не посмел бы спорить. Даже засопевший было Гай Арминий молчал: он не мог апеллировать к дяде-претору, ибо тот стоял позади Максима, поигрывая перстнями, и явно разделял взгляды консула – видно, претору Лонги не улыбалось лишиться племянника в следующей драке. Илларий ощутил движение рядом и чуть скосил взгляд. Север Астигат стоял, не поднимая глаз, но, судя по тому, как сжались его разбитые пальцы, что-то в словах консула взволновало его. И, кажется, квестор Каст понимал, что именно. Справедливость. Максим обещал наказать их всех равно, не разбирая, кто варвар, а кто аристократ. Они были виноваты – и все тут. Светлая прядь закрывала от Иллария лицо варвара, но он чувствовал жар плеча Севера даже под одеждой... После угрозы Максима вражда тлела еще какое-то время – Илларий то и дело ловил злые взгляды и слышал ругань сквозь зубы. А потом все переменилось – внезапно и незаметно, и квестора Каста это отнюдь не обрадовало. Ему было обидно и жалко чего-то, и он сам не мог понять чего. Однажды они отдыхали после совместных упражнений, обнаженные, как и положено – аристократ Риер-Де не прячет свое тело, а то, что в их компанию затесался варвар, ничего не меняло. Рабы смазывали их разгоряченную кожу маслом, и тут Гай весело крикнул: – Дядя сделал мне такой подарок! Хочу показать вам сегодня – мое полное совершеннолетие мы отметим, как должно. Пусть в здешней дикости и нет всего необходимого... Гай разнеженно повернулся на спину, подставляясь умелым рукам раба, со знанием дела разминавшего усталые мышцы. В этом был он весь – должно быть, пытался задеть Севера, но не учел одного. Под «здешней дикостью» можно понять что угодно: как всю провинцию Лонга, так и окрестности Гестии, в коей родились и выросли Сильвий и Деций. Слишком уж близко находилась Мать городов Риер-Де к землям варваров, за что столичные бездельники частенько оскорбляли местных жителей. Совершенно безосновательно, как считал Илларий, ибо Гестия была чище и просвещеннее шумной жестокой столицы, погрязшей в неумеренной роскоши и политической возне. Сильвий и Деций обиженно поджали губы, а Север даже ухом не повел, так и продолжал сидеть на скамье, только отстранил раба, растиравшего ему плечи. Илларий приметил, что Астигат, похоже, привык к услугам рабов. В первое время ему было явно неловко. Подарком оказались трое особо искусных в ласках рабов и две не менее искусных рабыни. Ими Гай и жаждал поделиться с приятелями – а заодно и отличным вином двадцатилетней выдержки, тоже присланным претором Арминием, баловавшим племянника. – Астигат, я всех приглашаю, слышишь? – Гай произнес это с ленцой, но черные глаза так и буравили Севера. – Не вздумай отказаться, ты меня обидишь. «Что это на него нашло?» – удивился Илларий. Впрочем, Гай славился подобными капризами. Вчера он и варвар были готовы растерзать друг друга, сегодня вместе пойдут пользовать рабов. Неужели Север согласится? Квестору Касту отчего-то подумалось, что у дикаря больше гордости и здравого смысла. – Меня не интересуют твои рабы, – бросил Север. – Что за удовольствие можно получить от подневольных ласк? Можешь обижаться, сколько влезет. Я не пойду. – А вино, Астигат? Спорю на что угодно, ты такого никогда не пробовал! Красное гестийское кружит голову сильнее страсти, – Гай приподнялся, оттолкнув раба-массажиста, и уставился на варвара в упор. Тот спокойно выдержал взгляд, но с ответом медлил. И вдруг Илларий заметил, что Север смотрит на него – совсем незаметно, но пристально, будто спрашивая. Квестору Касту стало не по себе. Он и сам разглядывал Севера так же, во время совместных упражнений или сборов квестуры. Скользил взглядом по стройным коленям, узким бедрам, ловил серые злые искры под густыми ресницами... Что, собственно, от него хочет варвар?! Чтобы Илларий дал ему совет, пить или не пить с племянником претора? Смешно! – Может, и не пробовал, – вдруг резко сказал Север и выпрямился. Странное выражение – вопроса, искреннего, чуть смущенного – пропало, и глаза вновь стали сумрачными. – Но готов спорить, что все равно перепью тебя. Гай заржал, будто боевой конь. Захохотали и все остальные, кроме Иллария. Такого выпивохи, как квестор Арминий, имперская армия не видела со времен императора Диокта. Тот, говорят, мог в одиночку выдуть бочку гестийского, а Гай от него не слишком отставал. – Принимаю спор! Мы садимся за стол, и тот, кто первым под него свалится, проиграл. Согласен, Астигат? Север был согласен. Улыбался лениво и больше не смотрел на Иллария. – И что поставим на кон? – Ставьте собственные задницы, не прогадаете, – залихватски заорал Сильвий и тут же получил тумак под ребра от Валерия, нынешнего любовника Гая. Квестор Каст ушел, не дослушав, чем кончится разговор и какие условия будут у мерзкого спора. Он чувствовал себя вывалянным в грязи, будто у него отобрали нечто важное, нужное... На утреннем построении квестуры Арминия не было, из чего Илларий сделал вывод, что тот проиграл. Север пришел. Он едва стоял на ногах и старался держаться подальше от консула, но соображал довольно ясно. Однако на Иллария больше не взглянул, а серые глаза были мутными и тоскливыми. Варвар вошел в компанию «гусаков» так же легко, как устроил страшную драку, сам ухитрившись «гусаком» не стать. Квестор Каст старался не вникать в подробности взаимоотношений соратников и не желал знать, кто чью задницу получил в итоге. Но вначале он видел Севера с Гаем, потом – с Сильвием. С Илларием варвар почти не разговаривал, хотя консул поручил им обоим работу с разведчиками, немалая часть которых тоже была из варварских племен. Максим шутил: квестор Каст понимает карту, а квестор Астигат – разведчиков – и частенько хвалил их за службу. Впрочем, через месяц Север наловчился разбирать значки топографов, а Илларий выучил примерно сотню слов на лонге, что сделало их работу слаженней и успешнее. О том, что не касалось дел, они и парой фраз не перекинулись. А ночами Илларий долго лежал без сна, видя перед собой светлую прядь, прилипшую к виску, и ловкие сильные руки с татуировкой на запястье... Север заговорил с ним только раз. Илларий хорошо запомнил тот вечер – темное, свинцовое небо, вот-вот грянет ливень. Они стояли посреди пустой консульской площадки, и варвар вдруг шагнул к нему: – Илларий, – голос Севера был неестественно громким, а имя он произнес, будто выплюнул, – давай сходим сегодня куда-нибудь? Одни. Хочешь, пойдем в лес? Только подальше... отсюда. Квестор Каст не мог поверить собственным ушам. Куда и зачем приглашает его наглый дикарь?! Сотни вариантов вихрем пронеслись в голове, но в тот миг Илларию было не до размышлений – следовало отвечать, и немедленно, не то зарвавшийся хам решит, что он вроде подстилки Сильвия! – Я не хожу никуда после службы, квестор Астигат. Советую тебе поступать так же. Несколько мгновений Север стоял рядом, и серые льдинки в глазах растаяли, превратились в озера тоскливой растерянной злости. А потом светлая прядь едва не хлестнула Иллария по лицу – Север ушел, не оглянувшись. Вот так. Илларий не спал всю ночь, в голове крутилась дурацкая фраза: все кончено! Что, собственно, кончено, что за дурь?! А наутро услышал о новом скандале. Оказалось, ночью квестор Север вызвал на поединок квесторов Гая, Валерия и Лоллия. Чем приятели и собутыльники не угодили варвару, толком никто не знал, но консул распорядился запереть всех четверых, даже валявшегося без чувств Гая. И быть непослушным квесторам поротыми, но в полдень прискакал гонец от вождя лонгов Брендона Астигата. Союзник сообщал Максиму о том, что келлиты перешли границу и пешим маршем двигаются к реке Лонга. Арестованных немедля освободили, и началась совсем другая жизнь – военная. И никто не знал, что их ждет впереди. Теперь Илларий знал все – и больше не повторит ошибок. Он не повернется к варвару спиной. – Все кончено, Север, – глухо пробормотал консул и поднял кубок. Не стоит пока докладывать императору о задуманном. Кладий слишком осторожен, если не сказать труслив, к тому же тайна может попасть не в те руки, а соблюдение тайны – ключ к успеху. И еще ключ – мальчишка, что наверняка сейчас видит десятый сон. Брендон Астигат сыграет свою роль в истории. И в игре Иллария Каста. жүктеу/скачать 1.76 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|