279
которым обладают философия и искусство для исторически понимающего сознания. Последние
постольку способны сохранить свое особое преимущество, поскольку из них не нужно вычитать
дух, так как они являются «чистым выражением» и не хотят быть ничем иным. Однако и
философия с искусством не являются непосредственной истиной, а служат лишь органом
понимания жизни. Подобно тому как эпохи расцвета культуры являются предпочтительными для
познания ее «духа» или подобно тому как отличительной чертой великих личностей являются их
планы и деяния, представляющие собой подлинно исторические решения, так и философия вместе
с искусством в особой мере доступны истолковывающему пониманию. В этом и состоит
преимущество
образа,
чистого формирования значимой целостности, отрешившейся от
становления, которому и следует здесь история духа. Во введении к биографии Шлейермахера
Дильтей пишет: «История духовных движений имеет то достоинство, что она занимается
памятниками, которым присуща подлинность. Можно заблуждаться относительно собственных
намерений, но нельзя заблуждаться относительно содержания собственного внутреннего мира,
который вырдзился в произведениях»
29
. Не случайно Дильтеи донес до нас такое замечание
Шлейермахера: «Цветение — это подлинная зрелость. Плод есть лишь хаотическая оболочка того,
что уже не принадлежит органическому растению»
30
.
Дильтей, очевидно, разделяет этот тезис эстетической метафизики. Он лежит в основе его
отношения к истории. Ему отвечает и преобразование понятия объективного духа, в результате
которого историческое сознание занимает место метафизики. Но возникает вопрос, может ли
историческое сознание действительно занять это место, которое у Гегеля принадлежало
абсолютному знанию постигающего с помощью спекулятивного понятия духа. Дильтей сам указал
на то, что мы лишь потому способны исторически познавать, что сами являемся историческими.
Это должно быть облегчением теоретико-познавательных задач. Но может ли так быть? И вообще,
верна ли часто повторяемая формула Вико? Не переносит ли она опыт человеческого
художественного духа на исторический мир. в котором вообще нельзя говорить о «делании», то
есть о составлении и выполнении планов, поскольку это противоречит ходу вещей? Откуда здесь
должно явиться облегчение теоретико-познавательных задач? Не происходит ли в
действительности их осложнения? Не должна ли историческая обусловленность сознания стать
непреодолимой
Достарыңызбен бөлісу: |