Джек Керуак. Бродяги Дхармы

камней просочился сквозь пончо и мешок, ребра упирались в сырость, худшую,

чем сырость холодной постели. Изо рта шел пар. Я перевернулся на другой бок

и поспал еще: сны были чисты и холодны, как ледяная вода, хорошие сны, не

кошмары.

Когда я проснулся опять, первобытно-оранжевый свет струился из-за скал

на востоке сквозь благоухающие ветви наших сосен, и я почувствовал себя, как

в детстве, когда просыпаешься в субботу утром и знаешь - сейчас влезешь в

комбинезон и можешь целый день играть. Джефи был уже на ногах и, напевая,

возился над костерком. Белый иней покрывал землю. Выбежав из нашего укрытия,

Джефи крикнул: "Йоделэй-хии!" - и, ей-Богу, Морли тотчас же отозвался; звук

был ближе, чем вчера вечером.

- Ага, идет. Подъем, Смит, испей чайку, хорошее дело! - Я встал, выудил

из спальника согревшиеся за ночь тапочки, обулся, нацепил берет, вскочил и

пробежался по траве. Неглубокий ручеек был весь затянут льдом, только

посредине катились мелкие бульки. Я бросился ничком и припал губами к воде.

Утром в горах умыться родниковой водой - какое ощущение в мире сравнится с

этим? Когда я вернулся, Джефи разогрел остатки вчерашнего ужина - они были

все так же хороши. Потом мы поднялись на утес и аукались с Морли - и вдруг

увидели его, крохотную фигурку милях в двух от нас, скачущую по долине

камней, маленькое живое существо в необъятной пустоте.

"Вот эта букашка и есть наш друг Морли," - прогудел Джефи шуточным

голосом лесоруба.

Часа через два Морли приблизился настолько, что можно было

разговаривать, и немедленно заговорил, попутно преодолевая последние валуны

по дороге к нам, ожидающим его на разогревшемся солнышке.

- Дамское Общество вспомоществования отрядило меня проверить, приколоты

ли у вас, ребята, к рубашкам голубые ленточки, говорят, осталось море

розового лимонада, и лорд Маунтбэттен пребывает в нетерпении. Не исключено,

что будут установлены причины недавних прискорбных событий на Среднем

востоке, но прежде надо бы научиться ценить достоинства кофия. Сдается мне,

в компании таких высокообразованных джентльменов, как вы, им бы следовало

соблюдать приличия... - и так далее, и так далее, трепотня без всякой

видимой причины, между ясным синим небом и камнями, старина Морли со своей

слабой улыбочкой, слегка вспотевший от долгого утреннего перехода.

- Ну что, Морли, готов лезть на Маттерхорн?

- Сейчас, только носки переменю.
11

Вышли мы около полудня, тяжелые рюкзаки оставили на нашей стоянке, где

их до следующего сезона вряд ли кто-нибудь нашел бы, и отправились вверх по

осыпи, прихватив с собой лишь немного еды и аптечку. Долина оказалась

длиннее, чем мы предполагали. Оглянуться не успели - уже два, солнце

налилось послеполуденным золотом, ветер поднимается, и я подумал: "Господи,

когда же мы полезем на гору, ночью, что ли?"

Я сказал это Джефи. "Ты прав, надо спешить," - отвечал он.

- А может, ну его, пошли домой?

- Ты чего, Тигр, брось, сбегаем на горку - и домой. - О, какая длинная,

длинная, длинная была долина. Под конец подъем стал очень крут, и я стал

опасаться, что упаду, было скользко, лодыжки ныли - вчерашнее мускульное

напряжение давало себя знать. А Морли хоть бы хны - он все топал да болтал,

и я отметил его поразительную выносливость. Джефи снял штаны, чтоб выглядеть

настоящим индейцем, то есть совершенно голым, если не считать крохотных

плавок, и шагал на четверть мили впереди нас, иногда останавливался

подождать и снова припускал вперед - хотел поскорее добраться до горы. Морли

шел вторым, ярдах в пятидесяти передо мной. Я не спешил. Ближе к вечеру я

прибавил шагу, решил обогнать Морли и присоединиться к Джефи. Здесь, на

высоте одиннадцать тысяч футов, было уже холодно, много снега, на востоке

открывалась грандиозная панорама многоступенчатых заснеженных террас, мы и

впрямь были на самой крыше Калифорнии. В одном месте мне пришлось, следом за

другими, пройти по узкому выступу над обрывом, и я действительно испугался:

падать пришлось бы футов со ста, запросто шею сломать, до следующего

небольшого уступа, а там минутная подготовочка - и прощальный полет с

крепким последним шмяком с тысячефутовой высоты. Ветер хлестал нас. И однако

же весь этот день, даже больше, чем вчерашний, был полон какими-то

предчувствиями воспоминаний, как будто я уже бывал здесь, карабкался по этим

скалам, с другими более древними, простыми, серьезными целями. Наконец мы

достигли подножия горы Маттерхорн, с красивейшим озерцом, недоступным взору

большинства жителей этого мира, за исключением горстки альпинистов,

маленькое озеро на высоте этих самых одиннадцати тысяч футов, увенчанных

снегом и чудесными цветами альпийского луга, на который я тотчас же рухнул,

скинув обувь. Джефи был уже полчаса как там, опять одетый - все же

похолодало. Подтянулся улыбающийся Морли. Мы посидели, глядя на крутой,

покрытый оползнями склон Маттерхорна, путь на вершину, нависший над нами,

как неизбежность.

- Вроде не страшно, одолеем! - бодро сказал я.

- Нет, Рэй, на самом деле здесь намного больше, чем кажется. Ты

понимаешь, что это еще тысяча футов?

- Так много?

- Если мы сейчас же не рванем бегом, вдвое быстрее, то до вечера нам до

стоянки не добраться, а до машины у озера доберемся не раньше утра, ну, в

крайнем случае, ночью.

Я присвистнул.

- Я устал, - заявил Морли. - Я, пожалуй, не полезу.

- Вот и правильно, - сказал я. - Для меня цель путешествия не в том,

чтобы доказать, что я могу залезть на вершину, главное - побывать в этих

диких краях.

- Ну, я пошел, - сказал Джефи.

- Ну, раз ты пошел, то и я с тобой.

- Морли, ты?

- Я, пожалуй, не потяну. Подожду здесь. - А ветер крепчал, настолько,

что через несколько сот футов нас начнет сдувать с пути.

Джефи достал пакетик орехов с изюмом:

- Вот наше горючее, братишка. Ну как, Рэй, готов бегом, вдвое быстрее?

- Готов. Иначе как я ребятам в "Плейсе" в глаза смотреть буду?

- Все, время не ждет. - И Джефи сразу развил большую скорость, кое-где

огибая оползни бегом. Оползень - длинная полоса мелких камешков и песка,

взбираться по нему очень трудно, он постоянно осыпается из-под ног.

С каждым шагом мы точно поднимались все выше на чудовищном лифте;

обернувшись, я задохнулся: под синим небом с планетарными облаками на три

стороны распростерся весь штат Калифорния, со всеми своими долинами и даже

плато, а может, кто ее знает, и Сьерра-Невадой. Страшно было смотреть вниз

на Морли, дремлющее пятнышко, ожидающее нас у крошечного озера. "Что ж я,

дурак, не остался с ним?" Я начал бояться, что окажусь слишком высоко. Начал

бояться, что меня сдует ветром. Все мои страшные сны о падениях с гор и

небоскребов с необычайной ясностью проносились в голове. Каждые двадцать

шагов выматывали нас полностью.

- Это из-за высоты, Рэй, - объяснял Джефи, сидя рядом со мной и тяжело

дыша. - Поешь изюма с орешками, сразу воспрянешь. - Подзаправившись нашим

горючим, мы вскакивали и без слов устремлялись вперед, еще на

двадцать-тридцать шагов. И снова падали, задыхаясь, вспотевшие на холодном

ветру, на самой верхушке мира, шмыгая носом, как мальчишки, допоздна

заигравшиеся в субботу на зимнем дворе. Ветер завывал, как в кино о

Тибетском призраке.

Подъем стал слишком крут для меня; я боялся оглянуться; уже не

различить было точечку-Морли у лужицы-озера.

- Поспеши, - кричал Джефи, обогнавший меня на добрую сотню футов. -

Времени очень мало. - Я взглянул на вершину. Совсем близко, через пять минут

я буду там. - Еще полчасика! - крикнул Джефи. Я не поверил. Через пять минут

яростного карабканья я упал; вершина не приблизилась. И, что мне не

нравилось, облака со всего света неслись, рассекаемые ею, как туман.

- Все равно ничего оттуда не увидишь, - пробормотал я. - Как же это я

так влип? - Джефи сильно ушел вперед, арахис с изюмом он оставил мне,

мрачная решимость была в его одержимом беге - любой ценой, сдохнуть, а

добраться до вершины. Он больше не отдыхал. Скоро он опередил меня на целое

футбольное поле, на сотню ярдов, все удаляясь, уменьшаясь. Я обернулся - и

со мной случилось то же, что с Лотовой женой. - Слишком высоко! - крикнул я,

охваченный паникой. Джефи не услышал. Я пробежал еще несколько футов и в

изнеможении упал ничком, проехавшись немножко назад. - Слишком высоко! -

заорал я. Было по-настоящему страшно. Вдруг я так и буду сползать, эти

оползни того и гляди начнут осыпаться! А Джефи, горный козел проклятый, знай

скачет себе с камня на камень сквозь клочья тумана, вверх, вверх, только

подошвы сверкают. "Разве за ним, маньяком, угонишься?" И все же я следовал

за ним, с отчаяньем и упорством сумасшедшего. Наконец я долез до уступа, где

можно было сесть прямо и не цепляться, чтоб не упасть, всем телом вжался я в

этот уступчик, угнездился в нем, чтобы ветер не выковырял меня оттуда,

взглянул вниз и понял: с меня хватит. - Я дальше не пойду! - прокричал я

Джефи.

- Я дальше не пойду! Слишком высоко!

Он не ответил и продолжал карабкаться. Вот он свалился, тяжело дыша,

вскочил и побежал дальше.

Вжавшись поглубже в уступ и закрыв глаза, я думал: "Что за страшная

штука жизнь, за что мы обречены рождаться и подвергать свою нежную плоть

мучительным испытаниям высокими горами, камнем, пустым пространством?" - и с

ужасом вспомнил я знаменитое дзенское изречение: "Достигнув вершины,

продолжай восхождение". Волосы у меня встали дыбом; когда сидишь у Альвы на

циновке, это кажется такой изящной поэзией. Теперь же сердце мое колотилось,

кровоточа: зачем, за что я родился? "Достигнув вершины, Джефи действительно

продолжит восхождение, естественно, как вода течет, как ветер дует. Ну что

ж, а старый философ останется здесь," - я снова прикрыл глаза. - "И вообще,

- думал я, - пребывай в добре и покое, ты никому ничего не должен

доказывать". И тут ветер принес прекрасный срывающийся йодль, полный

странной, музыкальной, мистической силы, я посмотрел вверх: Джефи стоял на

вершине Маттерхорна, распевая песнь триумфа, песнь победы над Буддой Горы.

Это было прекрасно. И вместе с тем смешно - на этой совсем не смешной

верхотуре Калифорнии, в несущихся клочьях тумана. Он заслужил это: терпение,

выдержка, пот, и вот эта безумная человеческая песнь: взбитые сливки на

верхушке мороженого. У меня не хватило сил ответить на его клич. Он побегал

там, ненадолго пропав из виду, чтобы исследовать небольшое плоское

пространство вершины, несколько футов (как он сказал) к западу, а затем

ниспадание вдаль, до самых опилочных полов Вирджиния-сити. Это было какое-то

безумие. Я слышал, как он кричит мне, но только дрожал и вжимался в свое

убежище. Кинув взгляд вниз, где валялся у озера Морли с травинкой в зубах, я

произнес: "Вот карма трех человек: Джефи Райдер с триумфом достигает

вершины, я почти у самой цели сдаюсь и прячусь в этой проклятой норке, а

самый умный, поэт из поэтов, лежит и смотрит в небо, покусывая стебелек

цветка и слушая плеск волн, нет, черт возьми, больше меня сюда калачом не

заманишь".
12

Я действительно был восхищен мудростью Морли: "с этими его дурацкими

видами заснеженных швейцарских Альп," - думал я.

Но внезапно начался джаз: один сумасшедший миг - и я увидел, как Джефи

сбегает с горы гигантскими двадцатифутовыми прыжками: летит, мощно

приземляется тяжелыми бутсами, прыгает футов на пять, бежит и снова летит с

безумным ликующим кличем вниз по скату крыши мира, и тут меня осенило:

идиот, с горы упасть невозможно, - и тут с воплем сорвался я с насеста и

помчался вниз вслед за Джефи, точно такими же гигантскими прыжками, и

буквально за пять минут (подошвы мои лупили по скалам, валунам, песку, мне

было уже все равно, только бы поскорее), мы с гиком, скача, точно горные

козы или, лучше, как китайские безумцы тысячу лет назад, ворвались в мирную

жизнь медитирующего Морли, который сказал, что, увидев, как мы слетаем с

горы, не поверил своим глазам. Последним огромным прыжком, с воплем

восторга, я приземлился у озерца, врезался пятками в прибрежную грязь и

шлепнулся, страшно довольный. Джефи уже разувался, вытряхивая камешки и

песок. Вот это да. Я снял тапочки, вытряхнул оттуда пару ведер мусора и

сказал: "Эх, Джефи, преподал ты мне последний урок: с горы упасть

невозможно".

- Вот именно в этом смысл изречения: "Достигнув вершины, продолжай

восхождение".

- Да, черт возьми, твой триумфальный клич - самое лучшее, что я слышал

в жизни. Жаль, магнитофона не было, я бы записал.

- Не годится людям внизу слышать такие вещи, - чрезвычайно серьезно

заметил он.

- Ей-Богу, ты прав: будут бродяги-домоседы, нежась на мягких подушках,

благосклонно внимать воплю покорителя вершин - нет, не заслужили они этого.

Да, когда я посмотрел, как ты несешься с горы - вот тут я все понял.

- Ах, у Смита нынче маленькое сатори, - вставил Морли.

- Как ты тут, кстати?

- Да ничего, в основном спал.

- Вот черт, я ведь так и не дошел до вершины. Теперь мне стыдно,

теперь, зная, как спускаться с горы, я понял, как на нее подниматься, и что

упасть невозможно, но все, поздно.

- Вернешься следующим летом и поднимешься. Ты хоть понимаешь, что ты

первый раз в горах, а старого ветерана Морли обскакал?

- Определенно, - подтвердил Морли. - Как думаешь, Джефи, присвоят Смиту

титул Тигра за его сегодняшние свершения?

- Еще бы, - сказал Джефи, и я почувствовал настоящую гордость. Я был

Тигром.

- Все, мужики, пошли, нам еще предстоит долгий путь через осыпь до

нашей стоянки, потом через долину камней и по тропе вдоль озера, ого, боюсь,

засветло не поспеем.

- Мне кажется, все будет в порядке, - Морли указал на осколок луны в

голубом, но уже розовеющем, углубившемся небе. - Она осветит нам путь.

- Пошли. - И мы встали и пошли. На этот раз опасный выступ, напугавший

меня по дороге туда, показался шуткой, я шел вприпрыжку, пританцовывая, я

понял: упасть с горы невозможно. Не знаю, можно ли на самом деле упасть с

горы, но лично я понял, что нельзя. Таково было мое прозрение.

И все же приятно было спуститься в долину, теряя из виду все эти

величественные горизонты; часам к пяти стало смеркаться, я отстал от ребят

футов на сто и шагал сам по себе, размышляя и напевая, помеченной катышками

оленьей тропой меж камней, не надо думать, волноваться, вглядываться вдаль,

- знай держись черненьких оленьих катышков и радуйся жизни. В какой-то

момент я увидел, как Джефи, ненормальный, забрался просто так ярдов на сто

вверх по снежному склону и съехал оттуда в бутсах, как на лыжах, последние

несколько ярдов на спине, хохоча. Да еще и штаны опять снял и обернул вокруг

шеи. Он говорил, что делает это просто для удобства, и это правда, кроме

того, вокруг не было никого, кто мог бы его увидеть, однако я думаю, в

походах с участием девиц он преспокойно проделывал то же самое. Я слышал,

как Морли разговаривает с ним в огромной пустынной долине: за многие футы

каменистого пространства его голос узнавался безошибочно. Я столь прилежно

следовал оленьей тропе, что вскоре потерял друзей из виду, только слышал их

голоса, и шел в полном одиночестве вдоль отрогов, по руслам ручьев, доверяя

инстинкту моих милых олешков, - и не напрасно: к наступлению темноты древняя

оленья тропа вывела меня прямо к знакомому мелкому роднику (где животные

останавливались на водопой последние пять тысяч лет), а Джефи уже развел

костер, и пламя бросало оранжевый отблеск на нашу скалу. Луна поднялась

высоко и светила ярко. "Повезло нам с луной, братцы, еще восемь миль

пилить".

Мы перекусили, напились чаю, собрали рюкзаки. Одинокий спуск по оленьей

тропе был, пожалуй, самым счастливым моментом всей моей жизни, и, покидая

стоянку, я оглянулся, надеясь увидеть в темноте кого-нибудь из оленей,

олешков моих, но нет, ничего не видать, и я просто сказал спасибо всему, что

осталось наверху. Так мальчишкой бродишь один целый день по лесам и полям, а

вечером, по дороге домой, идешь, не сводя глаз с тропы, шаркаешь ногами,

размышляешь, насвистываешь; так, наверно, двести лет назад шли индейские

мальчишки за широко шагающими отцами с Русской реки на Шасту, так арабские

дети следуют за отцами, отцовской тропой; эта песенка веселого детского

одиночества, шмыганье носом, так девочка везет домой на санках младшего

братца, и оба напевают, бормочут что-то свое, строят рожицы снегу, санному

следу, еще немножко побыть самими собой, прежде чем усесться на кухне и

сделать лицо, приличествующее этому миру серьезности. "Но что в мире может

быть серьезнее, чем идти по оленьей тропе к водопою?" - думал я. Мы

приступили к долине камней, пять миль в ясном лунном свете, было несложно

скакать с валуна на валун, валуны белели, как снег, глубоко чернели тени. В

лунном свете все было белым, чистым, прекрасным. Порой серебристо

проблескивал ручей. Далеко внизу были сосны и маленький пруд.

Тут-то ноги мои и отказали. Я окликнул Джефи и извинился. Я не мог

больше прыгать. И подошвы, и бока ступней были натерты и саднили. Тапочки -

слабая защита. Пришлось Джефи поменяться со мной обувью.

В бутсах, не тяжелых, но надежно защищающих ногу, стало значительно

проще. Отличное новое ощущение - скакать с валуна на валун, не чувствуя боли

сквозь тонкие теннисные тапочки. Да и Джефи нравилась неожиданно обретенная

легконогость. С удвоенной скоростью пустились мы вниз по долине. И все же

каждый шаг давался с трудом, усталость настигла нас. С тяжелым рюкзаком за

спиной трудно контролировать мускулы бедер, необходимые для спуска с горы,

который бывает порой труднее, чем подъем. Да еще надо было преодолевать

завалы: идешь-идешь по песку, вдруг каменный завал преграждает путь, надо

забираться на камни и прыгать с одного на другой, внезапно камни кончаются,

и спрыгивай опять на песок. Или вдруг попадаешь в непроходимую чащу, надо

идти в обход или продираться напрямик, порой я застревал с рюкзаком и стоял,

ругаясь и дергаясь, в невозможном лунном свете. Мы не разговаривали. Кроме

того, я злился, потому что Джефи и Морли боялись остановиться и передохнуть,

говорили, что сейчас это опасно.

- Не все ли равно, луна яркая, можно даже поспать.

- Нет, надо сегодня ночью добраться до машины.

- Остановимся хоть на минутку. Ноги не выдерживают.

- Разве что на минутку.

Но минуты, конечно, не хватало, и вообще, по-моему, они впали в

истерику. Я ругался на них и однажды даже сорвался на Джефи: "На хрена так

убиваться, тоже мне развлечение!" (И все твои идеи - фигня, добавил я про

себя). Чуть-чуть усталости многое меняет. Бесконечная лунная долина, зажатая

меж двух скалистых стен, камни, "утки", камни, наконец уже вроде бы

показалось, что дошли - ан нет, ничего подобного, ноги мои вопиют о пощаде,

я матерюсь, ломлюсь сквозь ветки и бросаюсь на землю, чтоб отдохнуть хоть

минуту.

терпения во мне ни на грош, это давно известно. Зато я умею радоваться.

Добравшись до альпийского луга, я растянулся на животе, напился воды из

родника и тихо, мирно радовался, пока они озабоченно обсуждали, как бы им

вовремя успеть к машине.

- Да ладно вам, такая чудесная ночь, а вы уж совсем себя загнали.

Попейте водицы, поваляйтесь минут пять-десять, все само образуется. - Теперь

я оказывался философом. И действительно, Джефи согласился со мной, и мы как

следует отдохнули. После нормального человеческого отдыха я был уверен, что

спокойно доберусь до озера. Красивая была дорога. Лунный свет сочился сквозь

густую листву, бросая пеструю тень на спины Морли и Джефи, шедших впереди.

Мы вошли в хороший ритм и весело покрикивали: "хоп-хоп", перестраиваясь на

поворотах, все вниз, вниз, в славном свинговом ритме спуска. А как хорош был

в лунном свете гремучий ручей, летящие блестки лунной воды, белоснежная

пена, черные как смоль деревья, настоящий лунно-тенистый эльфийский рай.

Воздух стал нежнее, теплее, вернулись человеческие запахи. Запах озерного

прибоя, цветов, мягкая пыль земли. Там, наверху, все пахло льдом, снегом,

бессердечным камнем. Здесь - лесом, отдающим солнечное тепло, солнечной

пылью, отдыхающей под луною, влажным песком, цветами, соломой - добрые

земные запахи. Приятно было шагать по тропе, правда, в какой-то момент я

снова почувствовал страшную усталость, хуже, чем в бесконечной долине

камней, но внизу уже мерцал огонек в сторожке у озера, славный маленький

фонарик, так что все было в порядке. Морли и Джефи беспечно болтали,

оставалось только скатиться к машине. И внезапно все кончилось, точно

длинный и страшный сон, мы идем по дороге, вокруг домики, под деревьями

припаркованы автомобили, а вот и машина Морли.

Мы скинули рюкзаки.

- Судя по всему, - сказал Морли, прислоняясь к машине, - прошлой ночью

никаких заморозков не было, так что я совершенно напрасно возвращался и

сливал воду.

- А вдруг были? - Но Морли зашел в магазинчик за машинным маслом, и там

ему сказали, что заморозков не было, наоборот - ночь была одна из самых

теплых в году.

- Столько было возни, а толку? - сказал я. Ну и ладно. Мы умирали с

голоду. - Поехали в Бриждпорт, - предложил я, - зайдем куда-нибудь, возьмем

гамбургеров с картошкой, кофейку горячего. - Вдоль озера доехали мы до

гостиницы, куда Морли вернул одеяла, а оттуда - в городок. Бедняга Джефи,

тут-то я и раскусил, где его ахиллесова пята. Этот крутой паренек ничего не

боялся, мог неделями бродить один по горам и отважно сбегать с вершин, но

стеснялся зайти в ресторан, потому что люди, сидящие там, слишком хорошо

одеты. - Какая разница? - смеялись мы с Морли. - Просто зайдем пожрать, и

все. - Но Джефи считал это место чересчур буржуазным и требовал перейти

через дорогу, в более пролетарское с виду кафе. Это оказалась бестолковая

забегаловка с ленивыми официантками - пять минут мы просидели за столиком, и

никто даже не почесался принести меню. Я рассвирепел и сказал:

- Вернемся обратно. В чем дело, Джефи, чего ты боишься? Ты, конечно,

все знаешь о горах, зато я знаю, где лучше ужинать. - Мы слегка надулись

друг на друга, это было неприятно. Но третье кафе оказалось лучше первых

двух, там был бар, где в коктейльном полумраке пьянствовали веселые

охотники, длинная стойка с неплохим выбором блюд и много столиков, за

которыми дружно насыщались целые семьи. Отличное богатое меню: горная форель