ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE

8

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE

Он играет со мной. Это у Голубоглазого получается просто отлично. Раньше мы без конца баловались разными играми, так что граница между правдой и вымыслом почти всегда казалась какой-то размытой. Мне бы следовало его ненавидеть, и все же я понимаю: кем бы он ни был, что бы ни делал, я всегда отчасти за это в ответе.

Почему он так поступает со мной? Чего хочет добиться на этот раз? Все герои истории мертвы: Кэтрин, папа, доктор Пикок, Бен, Найджел и, самое главное, Эмили. И все же, когда Брен на семинаре читал свой рассказ, мне вдруг стало трудно дышать, у меня шумело в ушах, голова кружилась, и я понимала: вскоре меня опять начнет преследовать знакомая музыка Берлиоза, и аккорды будут звучать все громче и громче…

— Что с тобой, Бетан? Ты здорова?

Голос его звучал участливо, но все же я услышала в нем легкую насмешку.

— Извините. — Я встала. — Мне, пожалуй, лучше уйти.

Клэр несколько раздраженно на меня взглянула, но уже в следующую минуту выразила мне полное сочувствие. Притворное, конечно. Ну еще бы: ведь я не только прервала столь интересную историю, но и привлекла всеобщее внимание!

— Ты что-то не слишком хорошо выглядишь, — прошептал Брендан, наклоняясь ко мне. — Надеюсь, это не из-за моего рассказа…

— Да пошел ты… — прошипела я и направилась к двери.

Он лишь печально пожал плечами. Странно, но после всего, что он натворил, я каждый раз чувствую, как екает мое сердце и наполняется грустью душа, стоит ему посмотреть на меня. Он сумасшедший. Лживый. Безусловно заслуживает смерти. Но порой я невольно подыскиваю для него извинения. Хотя все случилось очень, очень давно. И мы тогда были совсем другими. И оба уже уплатили за содеянное назначенную цену, оба оставили часть себя там, в прошлом, так что теперь ни он, ни я не можем вновь обрести целостность, как не можем и спастись от преследующего нас призрака Эмили.

Одно время мне казалось, что я все-таки спаслась. Возможно, мне бы это удалось, если бы Голубоглазый постоянно не тревожил меня воспоминаниями. Если бы он каждый день всеми способами не изводил меня. Он изводил меня даже своим присутствием, и в итоге все вдруг выплыло наружу, волшебная шкатулка наслаждений оказалась сломанной, и демоны прошлого, вырвавшись на волю, закружили в воздухе, наполняя душу образами былого…

Забавно, какие зигзаги выделывает судьба. Если бы Эмили была жива, остались бы мы друзьями? Носила бы она красное пальто? Жила бы в моем доме? Влюбился бы Найджел в тот вечер в «Зебре» в нее, а не в меня? Порой у меня такое ощущение, словно я в Зазеркалье и проживаю жизнь, которая не совсем моя, а чья-то чужая, уже однажды прожитая, и потому никогда по-настоящему мне не подойдет.

Жизнь Эмили. Стульчик Эмили. Кроватка Эмили. Дом Эмили.

Но мне там нравится, там я отчего-то чувствую себя в своей тарелке. Не так, как в старом доме из той, давней жизни, где теперь обитает множество попугайчиков, так что весь дом звенит от их веселого шума, и где вкусно пахнет разными специями. Я не смогла бы там остаться. Нет, дом Эмили — вот самое место для меня; я и менять-то в нем почти ничего не позволила, словно в один прекрасный день она вернется туда и потребует назад свою законную собственность.

Возможно, именно поэтому Найджел наотрез отказался там жить, предпочитая однокомнатную квартирку в городе. Он не так уж хорошо помнил Эмили, поскольку полностью пропустил всю ее историю; по-моему, просто Глория весьма неодобрительно отнеслась к его переселению в этот дом, как и ко всему, что было связано со мной. Ей не нравились мои волосы, мой акцент, моя татуировка, но больше всего то, что я имею самое непосредственное отношение к случившемуся с Эмили Уайт. Это была тайна, которую удалось раскрыть лишь наполовину, тайна, в которую замешан и ее сын…

Я не верю в привидения. И я абсолютно точно не сумасшедшая. Но я постоянно вижу ее здесь; она ощупью, слегка касаясь стен, бредет по улицам Молбри, гуляет в парке или возле церкви — такая живая в своем ярком красном пальтишке… Замечая ее, в душе я становлюсь ею. А разве могло быть иначе? Я ведь жила ее жизнью гораздо дольше, чем своей собственной. Я слушала музыку Эмили. Выращивала ее любимые цветы. Днем по воскресеньям навещала ее отца, и он вплоть до кончины почти всегда называл меня Эмили.

Однако пора ностальгических воспоминаний давно миновала. Мой веб-журнал теперь служит совсем иной цели. Говорят, что исповедь лечит душу, и с течением времени я приобрела привычку исповедоваться. Конечно, онлайн гораздо проще: нет ни священника, ни наказания, есть только экран компьютера и абсолют той клавиши с названием Delete. Благодаря ей написанное можно уничтожить одним легким прикосновением; можно удалить прошлое, удалить все обвинения, и тогда грязное вновь станет безупречно чистым…

Голубоглазый бы понял меня. Он любит такие сетевые игры. Зачем он занимается ими? Потому что умеет. А также в равной степени — потому что не умеет ничего другого. Ну и еще потому, что Крисси верит в концовку «С тех пор они жили долго и счастливо», потому что Клэр покупает печенье «Бурбон», а не «Фэмили секл» и потому что Кэп — вот уж полный говнюк! — не способен распознать головореза, даже если тот набросится на него и выпотрошит все внутренности…

Я-то понимаю Голубоглазого. Уже и говорить начинаю, как он. Наверное, это приходит, когда долго живешь с кем-то рядом. И потом, я всегда отлично умела подражать другим. Это, пожалуй, мой единственный настоящий талант. Та единственная удачная роль, которую мне довелось сыграть в жизни. Но сейчас не время для самодовольства. Сейчас главное — соблюдать осторожность. Даже в самом уязвимом состоянии Голубоглазый чрезвычайно опасен. Он далеко не глуп и отлично умеет давать сдачи. И пример тому — Найджел, бедный Найджел, которого запросто стерли из жизни, стоило Голубоглазому коснуться клавиши Delete…

Да, именно так он и делает. Именно так и справляется со всеми. Он ведь довольно ясно пишет об этом в своих рассказах. Именно так его зеркальный синестет организовал смерть одного брата, используя второго как подставу. Именно так ему удалось убить Найджела — с помощью насекомого, посаженного в банку. И если верить ему, то именно так он устроил и прочие смерти, словно надежным щитом заслонив себя от последствий вымышленными историями, в которых как бы ретроспективно переживает все заново; именно так и Персей обманул горгону, глядя на ее отражение в щите…

Я даже думала обратиться в полицию. Хотя, согласитесь, это звучит довольно абсурдно. Я легко представляю себе их лица, их сочувственные улыбки. Я могла бы продемонстрировать им его признания в Сети — если это действительно признания, — но в глазах полиции именно я, а отнюдь не он выглядела бы сумасшедшей особой, заблудившейся в мире фантазий. И я не смогла бы убедить их, что он ведет себя как ярмарочный фокусник, который, готовясь показать зрителям, как он будет пилить пополам ассистентку, всегда старательно приглашает всех проверить, что никакого подвоха нет.

Взгляните, никаких уловок. Никакого потайного люка. И в рукаве ничего не спрятано. Его преступления совершаются публично, у всех на виду. Для меня открыть рот сейчас означало бы просто повернуть свет прожектора на себя, то есть прибавить еще один скандал к истории, которая и так уже обросла всевозможной ложью. Я легко могу представить, как мои отношения с Найджелом окажутся под лупой. Я прямо-таки вижу, как газетчики сбегаются со всех сторон, вылезают из своих нор, точно изголодавшиеся крысы, набрасываются на клочки моей жизни, и без того уже разорванной и разгрызенной, и уносят их, чтобы выстлать дно своих вонючих нор…

Я шла мимо Дома с камином. Благодаря рассказам Голубоглазого я хорошо знала этот дом. На самом деле я видела его лишь однажды, да и то тайно, когда мне было лет десять, но прекрасно помню сад — сплошные розы и ярко-зеленые лужайки, — большую парадную дверь и рыбный пруд с фонтаном. Внутри я никогда не была, хотя папа часто описывал мне то, что там таится. И вот через двадцать лет мне наконец удалось с фантастической легкостью, ничуть, впрочем, меня не удивившей, отыскать путь к этому дому. Уроки закончились в восемь часов, уже опускались мутные сумерки, пахнувшие дымом и кислой землей, и туман, окутывая здания и машины, светился возле уличных фонарей оранжевым нимбом.

Дом оказался заперт, как я и предполагала, но передняя калитка легко открылась; дорожка, ведущая к крыльцу, недавно была прополота и вычищена. Я догадалась, что это дело рук Брендана, он всегда ненавидел беспорядок.

Огни полицейской машины вспыхнули и проплыли мимо, отбрасывая на зелень белые пятна света. На стене розария на несколько секунд застыла моя гигантская тень, словно указывавшая вниз, на тропинку, которая пересекает лужайку.

Я попыталась представить себе этот дом как свой собственный. Этот добрый, радушный дом и сад. Если бы Эмили была жива, дом и сад теперь принадлежали бы ей. Но она умерла, и все богатство досталось ее семье, точнее, тому, что от семьи осталось: ее отцу, Патрику Уайту, а потом наконец от папочки перешло ко мне. Жаль, что я не смогла отказаться от такого подарка. Но теперь слишком поздно; и куда бы я ни пошла, Эмили Уайт следует за мной. Эмили Уайт и ее цирк ужасов: все эти злорадные ненавистники, сплетники, газетчики…

Окна верхнего этажа были закрыты дощатыми щитами. На поблекшей от дождей и ветров входной двери кто-то недавно написал черной краской из пульверизатора: «ГНИТЬ ТЕБЕ В АДУ, ИЗВРАЩЕНЕЦ».

Найджел? Нет, конечно нет. Я не верю, что Найджел, как бы его ни старались спровоцировать, причинил бы вред старику. А что касается второго предположения Брендана — насчет того, что Найджел якобы никогда меня не любил, что он затеял все это исключительно ради денег…

Нет. Это игры Голубоглазого, это он старается отравить все вокруг. Если бы Найджел обманывал меня, я бы догадалась. И все же я не могу выбросить из головы то письмо, из-за которого он пришел в бешенство и как угорелый выскочил из дома. Что там было? Может, Брендан шантажировал его? Угрожал раскрыть его планы? Или Найджел действительно был в чем-то замешан? В чем-то таком, что вело к убийству.

Щелк.

— Есть тут кто-нибудь?

Ответа не последовало. Лишь деревья шелестели, перешептываясь с ветром.

— Брендан! — крикнула я. — Брен? Это ты?

По-прежнему никакого движения. Наступила полная тишина. Но я понимала: он наблюдает за мной, я ведь столько раз ощущала это прежде. У меня даже волосы на затылке зашевелились от нехорошего предчувствия, по спине поползли мурашки, во рту вдруг пересохло и появился какой-то кислый привкус…

Тут я снова услышала тот же щелчок.

Щелчок затвора фотообъектива. Такой вроде безобидный, но полный ужасных угроз и воспоминаний. Затем раздались его крадущиеся шаги — отступая, он почти бесшумно пробирался сквозь кусты. Он всегда действует очень тихо. Но я всегда его слышу.

Я направилась в ту сторону, откуда донесся шелест, и раздвинула кусты руками.

— Почему ты преследуешь меня? — спросила я. — Чего тебе надо, Брен?

И тут мне показалось, что его шаги звучат теперь у меня за спиной — в зарослях что-то тихо шуршало. Теперь в моем голосе появились соблазнительные нотки — этакая бархатная кошачья лапка, готовая цапнуть ничего не подозревающую крысу.

— Брендан? Пожалуйста, выйди. Нам надо поговорить.

Ногой я нащупала на краю дорожки какой-то камень. И подняла его. Приятно было ощущать в руке что-то тяжелое. Я представила, как с силой опускаю этот камень ему на голову. Пусть себе прячется в кустах…

Я стояла, держа в руке камень, и внимательно оглядывалась, ожидая, что он все-таки чем-нибудь выдаст себя.

— Брен, ты там? — опять попробовала я. — Выходи. Я хочу поговорить с тобой…

И снова шуршание в кустах, но на этот раз я успела вовремя отреагировать. Сделав шаг в ту сторону, я резко повернулась и изо всех сил метнула камень в том направлении, откуда исходили эти осторожные звуки. Послышался глухой удар, сдавленный крик — и наступила жуткая тишина.

«Ну вот. Ты все и сделала», — подумала я.

Это казалось нереальным; у меня даже руки онемели. В ушах стоял странный белый шум. Это все, что я должна была совершить? Неужели так легко убить человека?

И тут на меня обрушился весь ужас, вся правда случившегося. Убить человека действительно очень легко, так же легко, как мимоходом кого-то ударить, так же легко, как поднять с земли камень. Я чувствовала внутри пустоту, удивлявшую меня. Неужели это действительно все?

Затем раздались первые аккорды печали; волной поднялась со дна души любовь и… тошнота. Я слышала ужасные крики раненого и некоторое время считала, что это кричит он, но потом поняла: это мой собственный голос. Я подошла к тому месту, куда бросила камень, и окликнула Брендана по имени. Он не отозвался. «Он, наверное, ранен, — предположила я. — Скорее всего, жив, просто без сознания». Конечно, он мог и притворяться — лежать и ждать, когда я приближусь. Но мне уже было все равно. Я хотела знать. Вон он там, за изгородью из диких роз — шипы до крови исцарапали мне руки…

И вдруг позади меня возникло какое-то движение. Все-таки здорово он затаился, да и двигался совершенно бесшумно. Он, должно быть, успел проползти на четвереньках вдоль края дорожки, сильно заросшего травой. Обернувшись, я мельком заметила его лицо, его взгляд, полный боли и неверия…

— Брен? — крикнула я. — Я не нарочно…

И тут он бросился бежать. В зелени деревьев мелькнула знакомая голубая куртка. Мне было слышно, как он поскользнулся на опавшей листве, потом зайцем метнулся по гравиевой дорожке, перебрался через садовую ограду и спрыгнул в переулок. Сердце мое бешено билось. Меня трясло — слишком много адреналина в крови. Облегчение и горечь утраты яростно сражались в моей душе. Но все же ту границу я не пересекла. Я не стала убийцей. Или, может, линия судьбы у меня на ладони свидетельствует не о действии, а о намерении?

Теперь это чисто теоретический вопрос. Я же показывала свою руку. Так что игра продолжается. И нравится мне или нет, я знаю: если ему представится такая возможность, он попытается меня убить.