Элджернон Генри Блэквуд Кентавр



бет33/61
Дата10.06.2016
өлшемі2.55 Mb.
#126780
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   ...   61

XIV



Самым глубинным желаниям, инстинктам, стремлениям духовного человека отвечает приятное представление, что восторг духа должен находить отражение во внешнем мире, что в умственном единении с Богом мы должны обрести и ощутимое единение с природой, а когда верующие соборно радуются, то птицы и звери, холмы и леса должны не просто присутствовать при этом, но зримо радоваться вместе с ними. На самом деле это не так. Какие бы ни существовали связи между нами и нашим окружением — именно этого недостает. Но жажда обрести такой отклик, то страстное желание, заставившее Вордсворта воззвать к чему угодно, хоть к языческому воображению, лишь бы ощутить себя «менее покинутым», вполне естественны, поэтому так велико искушение принять приятную выдумку об отклике природы. И нет лучшего повода для союза духовного с предрассудками, чем повседневное отчаяние искателей истины.

Доктор Верролл
Хотя О’Мэлли проспал несколько часов, доктор не отходил от него ни на минуту, сидя рядом с карандашом и блокнотом наготове, чтобы точно записать те слова, что срывались время от времени с губ ирландца, правда безрезультатно. Лицо доктора горело от интереса, похожего на нездоровое возбуждение. Даже рука, державшая карандаш, дрожала. Так мог бы вести себя человек, столкнувшийся наконец с подтверждением великой теории, выведенной исключительно умозрительным способом.

К полудню ирландец проснулся. На пароходе, в трюм которого все еще грузили апельсины и мешки с серой в бухте Катании, было пыльно и шумно. Большинство пассажиров сошли на берег и спешили, вооружившись путеводителями и биноклями, либо увидеть статую на могиле Беллини, либо понаблюдать, как течет лава. Над маслянистыми волнами лежала палящая, удушающая жара, и курившаяся вершина вулкана, казалось, плыла в голубой дымке.

На замечание Шталя: «Вы спали восемь часов» — О’Мэлли ответил:

— А мне показалось, что я проспал восемь веков.

Он выпил предложенный ему кофе с булочкой и закурил. Доктор зажег свою сигару. Красные занавески на иллюминаторе не пускали в каюту яростное солнце, отчего внутри было прохладно и сумрачно. Крики грузчиков и помощников капитана, следивших за погрузкой, мешались со скрежетом лебедки. А О’Мэлли прекрасно понимал, что, несмотря на видимую непринужденность перемещения Шталя по комнате, который время от времени обращался к своим книгам и бумагам, доктор не выпускал его из-под наблюдения.

— Да, — продолжал ирландец, наполовину про себя. — Будто бы я заснул в одном мире, а проснулся совершенно в другом, где жизнь тривиальна и незначительна, где люди трудятся как проклятые ради приобретения никчемных вещей, которые они собирают в огромных уродливых домах, без передышки, словно дети, не сознающие, что творят, копят и копят имущество, которым не могут до конца обладать, — вещи внешнего мира, не стоящие ничего и ненастоящие…

Доктор Шталь спокойно подошел и сел рядом с ним. Затем мягко заговорил — доброжелательно и серьезно, положив руку ему на плечо.

— Но, дорогой мой мальчик, — сказал он без тени критики, — не стоит полностью давать себе волю. Это порочные мысли, поверьте мне. Все частности важны — здесь и сейчас, — духовно важны, если такой термин предпочтительнее. Лишь обозначения переменяются от века к веку, вот и все. — Затем, поскольку ответа не последовало, он добавил: — Держите себя в руках. Ваш опыт имеет чрезвычайно важное значение, а возможно, и ценность, причем не только для вас самих, но и… э-э… для других. А то, что случилось этой ночью, стоит записать, если вы способны сделать это, не погружаясь в описание всей душой без остатка. А некоторое время спустя, надеюсь, вы найдете в себе силы рассказать мне немного подробнее…

Совершенно очевидно, что в его душе боролась острая потребность знать с желанием защитить, исцелить, предотвратить опасность.

— Если бы я был уверен, что вы в достаточной мере восстановили контроль, я мог бы взамен рассказать о результатах своего исследования, некоторых… случаев в клинической практике, которые, видите ли, могли бы пролить дополнительный свет на… на ваш удивительный опыт.

О’Мэлли так резко повернулся, что сигарный пепел упал ему на одежду. Наживка была очень заманчивой, но пока былое доверие к доктору еще не восстановилось.

— Я не могу обсуждать то, во что верю, абстрактно, как вы, — через некоторое время с горячностью заговорил он. — Для меня это слишком реально. Ведь бессмысленно обсуждать с рациональной точки зрения то, что любишь, верно? Теперь все кругом спорят, умствуют, строят гипотезы, никто не верит. Дай вам волю, вы изъяли бы мою веру и заместили бы ее какой-нибудь куцей научной формулой, ошибочность которой доказало бы уже следующее поколение. Помните историю с N-лучами71, открытыми кем-то из вас? Их ведь, как выяснилось, не существовало вовсе. — Он рассмеялся. Затем его раскрасневшееся лицо снова стало серьезным. — Верования глубже открытий. Они вечны.

Шталь посмотрел на него с восхищением и подошел к письменному столу.

— Я гораздо в большей мере на вашей стороне, чем вы думаете, — сказал он примиряюще. — Лишь сильнее раздвоен, вот и все.

— В духе современности! — воскликнул ирландец и, только теперь заметив пепел, попавший на одежду, принялся энергично его стряхивать. — Вы все объясняете с материалистической точки зрения, забывая, что постоянно движущаяся материя — наименее реалистичное из всех представлений.

— У нас с вами различная подготовка, — перебил Шталь. — Я пользуюсь иными терминами, выражаю свои мысли по-иному. Но в основе мы не настолько отличаемся, как вам представляется. Наш вчерашний разговор доказывает это, если вы не запамятовали. Именно такие люди, как вы, снабжают таких, как я, материалом, помогающим продвигаться в их рассуждениях, или умствованиях, как вы с пренебрежением говорите.

Эти слова смягчили ирландца, хотя некоторое время он еще сопротивлялся. И доктор не мешал ему выговориться, понимая, что без этого приятель не успокоится. О’Мэлли не особенно заботился о выражениях, но Шталь не прерывал и не уточнял: нелегко выразить сокровенную веру современным языком. Впрочем, это не останавливало ирландца, и он рассказал о многом. То, что Шталь, не разделяя его убеждений, все же понимал его, сильно воодушевляло. Не раз О’Мэлли запутывался по ходу рассказа и начинал тонуть, но доктор каждый раз помогал ему вновь обрести опору под ногами.

— Возможно, самая большая разница между нами заключается в том, что вы бросаетесь вперед, не раздумывая и пропуская по дороге многие важные детали, а я поднимаюсь медленно, считая ступени и ставя ногу только тогда, когда убеждаюсь, что очередная ступенька не провалится. Вначале я не доверяю, но если ступенька выдерживает мое сомнение — значит, она надежна. Я воздвигаю леса. Вы летите вверх.

— Летать быстрее, — вставил ирландец.

— Но это подходит немногим, — последовал ответ, — а по лесам могут забраться все.

— Несколько дней назад вы говорили о странных вещах, — без обиняков сказал О’Мэлли, — причем вполне серьезно. Пожалуйста, расскажите подробнее. — Ему хотелось отвести разговор от своей персоны, чтобы не выдать себя полностью. — Вы говорили о том, что Земля живая, что она живое существо, а ранние, легендарные формы жизни могли быть ее эманациями, проекциями, отсоединившимися фрагментами ее сознания или чем-то в этом роде. Могут ли существовать люди, которые на самом деле такие дети земли, плоды ее страсти, космические существа, как вы намекали? Этот предмет меня глубоко интересует.

Казалось, доктор Шталь не может решиться.

— Для меня это все не внове, конечно, — настаивал ирландец, — но мне хотелось бы знать больше.

Шталь все еще колебался, но наконец медленно начал:

— Порой я высказываю не совсем обдуманные наблюдения. Скорее всего, лучше пока не обращать на них внимания и забыть.

— Отчего же, помилуйте?

Ответ был хорошо рассчитан, чтобы подстегнуть его аппетит.

— А оттого, — сказал доктор, подойдя вплотную и наклонившись к нему, — что с такими мыслями опасно заигрывать, это опасно для человечества в его современном состоянии, тревожит душу и потрясает самые основы душевного здоровья. — Он пристально поглядел на О’Мэлли и добавил чуть мягче: — А ваше сознание, как мне кажется, уже двинулось по их следу. Понимаете вы или нет, но в вас живет страстное желание, способное реконструировать эти сущности, сделать реальными для вас, если вы вырветесь.

О’Мэлли сияющими глазами вгляделся ему в лицо.

— «Реконструировать»… «сделать реальными»… «если я вырвусь»! — повторил он, заикаясь, боясь выказать снедавший его огонь, что могло заставить собеседника остановиться. — Вы, конечно, хотите сказать, что тот двойник внутри меня тогда вырвется и построит собственный рай?

Шталь мрачно кивнул.

— Вызванный к жизни интенсивностью вашего желания. — И, помолчав, добавил: — Начавшийся уже у вас в душе процесс тогда завершится.

Ах, вот оно! Доктору явно хотелось услышать рассказ о том, что произошло в каюте.

— Временно? — спросил ирландец, затаив дыхание.

Не получив ответа, он повторил свой вопрос.

— Да, временно, — сказал Шталь, снова повернувшись к столу, — если только… желание не будет слишком сильным.

— И тогда?..

— Тогда пути назад не будет. Потому что оно увлечет за собой всю личность без остатка.

— То есть душу?

Шталь склонился над своими книгами и записями. Ответ прозвучал еле слышно:

— Тогда — смерть.

Произнесенное шепотом, это слово будто повисло в густом воздухе перегретой на солнце каюты.

Однако шепот был едва слышен, поэтому ирландец не был уверен, слышал ли он его на самом деле. Лишь уловив некий живой ток мыслей доктора, понимал, что это отделение жизненно важной части его существа, на которое намекал Шталь, способно повлечь за собой потерю личности в ее современном виде, однако эта мысль не несла для ничего ужасного, если одновременно означала обретение цели его стремлений.

А в следующий момент его осенило: удивительный этот доктор совершенно уверен в истинности своих слов, а поразительная его «гипотеза» была для него отнюдь не теоретическим построением. Возможно, он и сам пережил нечто подобное, в чем не осмеливался признаться, а то, что он подавал как результат наблюдения над пациентами, на деле испытывал сам? Не было ли это результатом его работы с «великаном» два года назад? И не крылось ли именно тут объяснение, почему он сменил место ассистента в клинике Г. на должность судового врача? Не таил ли этот «современный» человек внутри себя вулкан древней веры, сродни пламеневшему в его собственной душе, который Шталь, однако, постоянно стремился погасить?

Мысли метались у него в мозгу, пока он следил за доктором через клубы сигарного дыма. Скрежет лебедки, крики грузчиков, глухие звуки падения мешков с серой — как бессмысленно все они звучали, принадлежа к тщетному существованию, где люди тратили время на собирание ничего не значащей ерунды для своих физических тел, живущих среди пыли считанные годы, после чего распыляющихся навсегда.

Он вскочил с дивана и подошел к доктору. Тот по-прежнему склонялся над бумагами.

— Значит, вы тоже, — воскликнул О’Мэлли, вернее, попытался воскликнуть, но голос не поднялся выше шепота, — вы тоже, должно быть, несете прачеловека в крови и в сердце, иначе откуда бы вам обо всем этом знать? Расскажите мне, доктор, расскажите же!

Он едва удержался, чтобы не добавить: «Присоединяйтесь к нам! Приходите и присоединяйтесь!», но тут низкорослый немец медленно повернул к нему лысую голову и буквально облил возбужденного ирландца таким холодным взглядом, что тот моментально пожалел о своем порыве, ощутив себя дураком, если не наглецом.

Он буквально рухнул в кресло, в то время как доктор опустился на вращающийся стул, привинченный к полу рядом со столом. Руки его разгладили бумаги. Затем он наклонился вперед, все еще не сводя с собеседника холодного взгляда, который не допускал и мысли о фамильярности.

— Друг мой, — отчетливо сказал он по-немецки, — вы только что просили изложить вам теорию — это теория Фехнера — о земле как о живом существе, обладающем сознанием. Если желаете, я вам ее изложу. Времени у нас достаточно.

Он окинул взглядом затененную каюту, снял с полки книгу, затянулся своей черной сигарой и начал читать.

— Это из Хиббертовской лекции72 в Манчестерском колледже вашего соотечественника Уильяма Джеймса. Там дается представление о теории Фехнера. Так выйдет намного понятнее, чем если бы я стал передавать своими словами.

Значит, и Шталь, в свою очередь, не пожелал быть «вовлеченным». Вскоре оправившись от резкой перемены в собеседнике, О’Мэлли полностью сосредоточился на лекции. Неприятное чувство, что с ним заигрывают, дабы он по собственной воле занял наиболее выгодное место под микроскопом, прошло под воздействием стройной и прекрасной концепции, которая облекла всего его смутные стремления в совершенную форму.



Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   ...   61




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет