§1. Вступительные замечания

Диоген Лаэрций обычно рассматривается как первоисточник для истории античной философии. Заслуга его в этом отношении может оцениваться, с одной стороны, вполне положительно, а с другой - требуется учет множества отрицательных моментов, которые в современной науке, как мы уже видели, установлены достаточно тщательно.

Но это далеко еще не весь Диоген Лаэрций. Сколь ни важна теперешняя критика Диогена Лаэрция как положительного или отрицательного источника для истории античной философии, еще важнее рассмотрение этого писателя с общелитературной и даже с общекультурной точки зрения. В настоящее время Диоген Лаэрций выступает для нас не только как историк философии, но и как выразитель античного отношения к историко-культурной традиции.

Можно сказать даже больше. Диоген Лаэрций как историк философии только тогда и может быть полностью оценен, если мы будем учитывать его отношение к истории культуры, выраженное в трактате. Поэтому, используя характеристику Диогена Лаэрция как историка философии, современный историк античной культуры должен помнить об интереснейших материалах этого плана, которые встречаются в его труде.

Подходя с этой стороны к Диогену Лаэрцию, мы сразу же наталкиваемся на длинный ряд вполне специфических для античности оценок прошлой истории. Так, сразу же бросается в глаза весьма слабое присутствие, а то и прямо отсутствие того строгого историзма, который является основной целью для всех новых и новейших историков.

Теперь уже можно считать установленным, что подлинному историзму у античных историков и философов мешал их исконный, коренной и всегдашний космологизм. А космологизм основывался у них на непосредственных ощущениях и восприятиях как движения небесного свода, так и связанного с этим круговорота веществ в природе. Эта всеобщая для античности идея вечного возвращения, конечно, не уничтожала историзма целиком, поскольку отдельные периоды такого вечного круговращения могли отличаться и часто действительно отличались весьма напряженным драматизмом и даже трагизмом.

Вечное возвращение у таких мыслителей, как Гераклит, Эмпедокл и Демокрит, могло прямо-таки ошеломлять их читателей своим драматизмом и своим трагизмом. И тем не менее подобного рода интуитивно ограниченный космологизм, конечно, снижал у античных мыслителей остроту их исторических взглядов и неизменно тяготел к более привычному для античного глаза пластическому и, прямо можно сказать, скульптурному мировоззрению.

Античным историкам культуры были гораздо более понятны отдельные и даже вполне изолированные исторические фигуры и личности, отдельные события и происшествия, отдельные красочные эпизоды, чем подлинно историческое объяснение их на основании принципов причинности и взаимного внутреннего соотношения изучаемых предметов прошлого. Поэтому не нужно удивляться, если основными методами культурно-исторического исследования у Диогена Лаэрция являются, например, метод изложения биографий, метод характеристики отдельных исторических индивидуальностей, разного рода меткие афоризмы, остроумные изречения, а иной раз даже и всякие пикантные подробности, интересные скорее для беллетриста, чем для историка.

Внимательный читатель Диогена Лаэрция поразится полной случайностью многих таких исторических явлений у этого писателя, которые, с нашей теперешней точки зрения, имеют третьестепенное значение или даже вовсе безразличны. Изложение исторических фактов у Диогена Лаэрция пестрит бесконечными анекдотами, некритическими рассказами и прямой фантастикой, разного рода перепиской между историческими деятелями, иной раз, может быть, и реальной, а в большинстве случаев явно придуманной или неуклюже переданной. Но всякий современный читатель Диогена Лаэрция совершит огромную историческую ошибку, если сочтет подобного рода материалы у Диогена Лаэрция каким-то пустословием и никому не нужной болтовней. Это не пустословие и не болтовня, а подлинно античный способ рассматривать историческое прошлое. В этом отношении трактат Диогена Лаэрция является книгой, не только интересной для чтения, и не только собранием каких-то, хотя бы и очень интересных, курьезов, но подлинным и весьма красочным примером того, как античные люди вообще понимали свою культуру и свою историю.

Само собой разумеется, что оценка культурной истории греческого народа у Диогена Лаэрция ни в каком случае не исчерпывает всего того, что античные люди понимали под своей культурой и что находили существенного в своем историческом прошлом. В античности были и всякого рода другие подходы к культуре, и в частности к истории. Но современная нам историография еще очень далека не только от монографической разработки всех этих методов культурно-исторического анализа у древних, но даже и от простой их фиксации, от простого их перечисления. Это - дело будущего. Для настоящего же времени является необходимым и достаточным пока только монографическое исследование отдельных культурно-исторических методов в античной мысли. И поэтому автор настоящей книги льстит себя надеждой, что и его наблюдения над одним из таких античных историков и теоретиков культуры не будут лишними.

Приведенная выше критика историко-философских методов Диогена Лаэрция с начала и до конца отличается явно деструктивным характером, поскольку у Диогена можно находить по преимуществу только негативное оперирование с историческими материалами. И этот всеобщий для классической филологии деструктивный подход к Диогену Лаэрцию в настоящее время можно считать вполне оправданным и для историка философии вполне возможным.

Однако мы уже не раз наталкивались на такие материалы у Диогена Лаэрция, которые обладают совсем нефилософским характером. Подобного рода материалы настолько многочисленны, что оставлять их без всякого специального изучения никак нельзя. Узко историко-философски, с опорой на узкоформалистический аппарат классической филологии подходить к Диогену Лаэрцию совершенно необходимо, несмотря на то что в результате такого подхода от текста его трактата остаются порой весьма скудные результаты.

Можно ли только так подходить к Диогену Лаэрцию? Теперь нам уже ясно, что это и можно, и нужно. Но в традиционных деструктивных анализах текста Диогена нельзя найти того, что как раз и занимает у него наибольшее место и что как раз и является подлинным предметом его интереса как писателя. Это обширнейшие культурно-исторические материалы, среди которых именно литературная сторона занимает не малое, а, наоборот, очень большое место. Тут уж никак не упрекнешь Диогена Лаэрция в том, что он мало занимается философией как таковой. Этот факт нами уже установлен, и возвращаться к нему не будем.

Но оказывается, что историко-философское сочинение Диогена представляет собой замечательно глубокий интерес для всякого читателя, который хотел бы вникнуть в сущность античного мироощущения. Поэтому культурно-историческое и литературно-историческое исследования, которые мы сейчас предпримем, являются не просто только добавлением к традиционному деструктивному анализу трактата Диогена. Это добавление, с нашей точки зрения, должно играть не меньшую роль для понимания трактата, а, может быть, даже и еще большую, чем деструктивный историко-философский метод. Здесь мы хотели бы подчеркнуть, что именно подобного рода культурно-исторической и литературно-исторической картиной и отличается наше исследование Диогена от традиционного буржуазного.

Для историка всякий предмет, будь то античный или неантичный, является цельным историческим предметом. Но в нашем случае эта цельность играет чрезвычайно принципиальную роль, поскольку к Диогену Лаэрцию еще никто из буржуазных исследователей не подходил культурно-стилистически или литературно-стилистически. Деструктивный историко-философский анализ от этого нисколько не пострадает. Если мы констатируем, что в изложении Платона у Диогена отсутствует учение об идеях, в изложении Аристотеля - учение о формах, а в изложении Гераклита - учение о Логосе, то тут уже ничего не поделаешь. Это для нас твердо установленный и безусловно доказанный факт.

Повторяем, однако, такой деструктивный подход к Диогену Лаэрцию, процветающий в буржуазной филологии, хотя он тысячу раз прав, для нас совершенно недостаточен. Это ущербный подход. И чтобы этот подход не был ущербным, но был действительно целостным, и притом целостным в историческом отношении, для этого необходимо предпринять совершенно новое исследование Диогена Лаэрция. Вот этому исследованию и будет посвящена последняя, третья часть нашей книги.
§2. Биографии отдельных философов
Культурно-историческое прошлое рисуется Диогену Лаэрцию, прежде всего, в виде биографий отдельных деятелей и вообще той или иной вполне обоснованной и вполне изолированной их характеристики. Некоторых философов, изображенных Диогеном, мы уже рассматривали, но ранее нас интересовала историко-философская точка зрения. Сейчас же нам хотелось бы рассмотреть этих и других философов по Диогену, с освещением всей культурно-исторической стороны предмета, в частности со всеми употребленными у Диогена методами свободного беллетризма, эссеизма, анекдотизма и всякого рода литературными чудачествами. Только так и можно будет представить себе весь стиль диогеновского повествования и его подлинную культурно-историческую характеристику. Наш обзор мы проведем хронологически, так, как эта античная хронология представляется в нашей современной науке. При таком методе изложения придется начать с пифагорейцев, продолжить Сократом, Платоном и Аристотелем и закончить деятелями эпохи эллинизма.
1. Пифагор

Согласно изложению Диогена Лаэрция, Пифагор был родом самосец или тирренец. Затем он переехал на Лесбос, а потом даже покинул Грецию для посвящения в таинства в Египте, где изучил египетский язык, и на Крите. В период тирании Поликрата на Самосе он удалился в италийский Кротон, где вместе со своими многочисленными учениками (числом до трехсот) вел государственные дела и даже написал законы для италийцев.

Сам Пифагор рассказывал, что он почитался сыном Гермеса и получил в дар от него память о прошлых своих состояниях. Душа его впоследствии перешла в Эвфорба, затем в Гермотима, Пирра, и, наконец, он стал Пифагором, все время помня о том, что с ним было. У него была жена Феано и дочь Дамо, обе женщины, достойные всяческого уважения. Сын его Телавг стал его преемником и даже учителем Эмпедокла.

Рассказывают, что Пифагор однажды спрятался под землей, а о происходящем узнавал от матери. Потом, иссохший, как скелет, он заявил в народном собрании, что был в Аиде, и показал удивительную осведомленность о земных событиях. Растроганные жители признали его за это богом.

О смерти Пифагора имеются, по Диогену, разные легенды, но большинство сходятся на том, что он погиб, не захотев ради спасения потоптать бобовое поле, а вместе с ним погибли и его ученики.

Нетрудно заметить эту теснейшую связь исторического и мифологического в изложении Диогена Лаэрция. О критическом подходе к фактам биографии Пифагора у Диогена нет никакой речи. Диоген даже подробно перечисляет якобы сочинения Пифагора.

Не очень ясно, точно ли отличает Диоген Лаэрций фактическую историю от сказки. О перевоплощениях Пифагора он говорит, например, вполне серьезно. Что же касается его мнимого пребывания в Аиде, то источник Диогена проявляет здесь самый основательный критицизм и трактует рассказы Пифагора об Аиде как чистейший обман. Диоген же приводит его без всякой критики.
2. Эпименид. Ферекид. Гераклит

В биографии Эпименида Критского Диоген рассказывает, как этот Эпименид проспал в роще, когда отец послал его за пропавшей овцой, добрых 57 лет. У афинян Эпименид прекратил чудесными средствами моровую язву. Среди разных более или менее фактических обстоятельств Диоген, между прочим, сообщает, что Эпименид никогда не спал и жил не то полтораста, не то триста лет. Пищу он получал, по Диогену, от нимф и хранил ее в бычьем копыте, да и вообще никто не видел, как он ел. Приводится малодостоверное для нас письмо Эпименида к Солону. Другое такое письмо, как сообщает Диоген, Деметрий Магнесийский считал недостоверным. Еще сообщается о невероятной и чудесной прозорливости Эпименида. Среди множества такого рода сказок становятся ненадежными и такие, например, сообщения Диогена, как рассказ об афинско-критских отношениях (критянам он предсказал поражение лакедемонян от аркадян).

Биография Ферекида Сиросского тоже наполнена рассказами о невероятной и чудесной прозорливости. Будто он переписывался с Фалесом и умер от вшей. Вместе с тем в глазах Диогена образ Ферекида овеян высокой поэзией.

В повествовании о Гераклите Эфесском Диоген Лаэрций сообщает по преимуществу о скверном характере философа и о темноте его сочинения "О природе". Гераклит якобы разругался со своими соотечественниками-эфесцами (против которых употреблял злобные выражения, вошедшие потом в обиход у историков философии) и даже с афинянами и персидским царем Дарием.

По Диогену, Гераклит вообще был очень высокого мнения о себе. Хотя он и рекомендовал другим воздерживаться от самомнения, сам же бранил и Гесиода, и Пифагора, и Гекатея, и Ксенофана.

Гераклит хвалился тем, что он всему научился сам. Когда эфесцы просили его составить для них законы, он обозвал их негодяями и продолжал играть с детьми в бабки, говоря, что это лучше, чем управлять их государством. Впрочем, взрослым эфесцам он вообще желал подохнуть, а власть передать "недоросткам" (IX 2-3).

Возненавидев людей, Гераклит удалился в горы, жил отшельником и питался растениями. Заболев от этого водянкой и не получив помощи врачей, он забрался в бычий хлев, чтобы теплотой навоза испарить дурную влагу из организма. По другим сведениям, которые приводит Диоген, он лег на солнце, велел рабам обмазать его навозом и будто бы на другой день скончался, причем возможно, что его разорвали собаки, не узнавшие под навозом человека.

Учение Гераклита о всеобщей текучести Диоген излагает без всякого пиетета, зато его метеорологические суждения приводит в изобилии.

Об Эмпедокле мы узнаем, что дед его был человеком знаменитым - он разводил скаковых лошадей и одержал победу на 71-х Олимпийских играх. Сообщаются недостоверные сведения о плагиате Эмпедокла из философии Пифагора (то же, впрочем, говорится и о Платоне).

Рассказывается, далее, что Эмпедокл учился у Парменида и Ксенофана и о дальнейшем переходе его в школу пифагорейцев. По Диогену, Эмпедокл вдохновлялся Гомером и был изобретателем риторики. Последнее, конечно, сомнительно. Впрочем, если учеником Эмпедокла был действительно софист Горгий Леонтинский, то указание Диогена на связь Эмпедокла с риторикой получает некоторую достоверность. Весьма важно сообщение Диогена со ссылкой на Иеронима Родосского и Неанфа Кизикийского о том, что Эмпедокл сочинял трагедии и политические речи.

По Диогену, Эмпедокл был не только натурфилософ, но и врач и чародей. Любовником же его был некий Павсаний, которому он якобы и посвятил свою поэму "О природе". Какую-то умершую женщину Эмпедокл сохранял около 30 дней и потом вернул к жизни. Эмпедокл отличался свободолюбием и народолюбием и потому якобы отказался от царской власти, хотя самого себя ставил весьма высоко, вплоть до самообожествления.

Между прочим, Диоген критически относится к обычным рассказам о смерти Эмпедокла, которые сводились или к тому, что во время отдыха после пира появился небесный свет, который и вознес его на небо, или к тому, что он бросился в Этну ради собственного обожествления. Диоген приводит и мнение о том, что Эмпедокл попросту уехал в Пелопоннес и там умер. Кроме того, Диоген передает еще и разные другие сведения о смерти Эмпедокла.

Появлялся среди людей Эмпедокл всегда в царственном виде, в багрянице с золотым поясом и с дельфийским венком на голове, в окружении многочисленной свиты. Вообще же говоря, отношение Диогена к Эмпедоклу не лишено скептицизма, если не прямо насмешки, как об этом можно судить по приводимым у него стихам.

О Демокрите мы читаем, что он ученик "магов и халдеев" и что, много путешествуя, он побывал и в Индии, где якобы встречался с гимнософистами. Нрава он был замкнутого, проводил время отшельником в садовой беседке и даже поленился принести в жертву быка, которого его отец привязал к беседке. Из своих Абдер он выезжал в Афины, но за славой не гнался. Демокрит знал Сократа, а Сократ его не знал. Впрочем, как всегда, Диоген тут же приводит мнение, согласно которому Демокрит в Афинах вовсе никогда не был и предпочел своим именем прославить родные Абдеры. Об обучении Демокрита у пифагорейцев Диоген хотя и упоминает, но в конце концов считает это сомнительным.

Как мы зачастую видим, такого рода биографические сомнения у Диогена Лаэрция высказываются довольно часто, поскольку многознающий Диоген очень часто приводит по одному и тому же вопросу самые противоречивые мнения, не пытаясь их критиковать или сводить воедино.

Демокрит рисуется Диогену человеком трудолюбивым, но рано истратившим состояние отца и жившим в бедности. Однако силой своего красноречия он завоевал большую славу, был щедро награжден народом и удостоился торжественных похорон на государственный счет. Платон хотел сжечь сочинения Демокрита, но другие помешали ему это сделать ввиду большой распространенности этих сочинений. Не укрылось от всегда любопытствующего Диогена и то, что Платон в своих сочинениях не упоминает имени Демокрита, хотя он должен был бы это сделать.

Не упускает Диоген также и случаев проявления необычайной прозорливости Демокрита. По молоку он судил, например, какой масти коза, давшая молоко. А по внешнему виду женщины он сразу узнал, что в предыдущую ночь она лишилась невинности. Диоген вообще любитель рассказывать о том, как умирали философы. В отношении Демокрита тоже рассказывается, что, будучи больным и дряхлым стариком, он не хотел умирать во время праздника Фесмофорий, почему и велел каждый день подносить ему теплый хлеб, от вдыхания запаха которого будто бы и прожил три дня праздника и умер лишь после его окончания. А всего он жил больше 100 лет.

Между прочим, Диоген проявляет некоторого рода хронологический критицизм: сам Демокрит как будто бы говорит, что он был юношей, когда Анаксагор был стариком - на сорок лет старше его; а так как одно свое сочинение Демокрит написал, по его словам, через 730 лет после взятия Трои, то, значит, родился он в 80-ю олимпиаду, или, пишет другой источник Диогена, в третий год 77-й олимпиады, т.е. на год раньше Сократа. Здесь у Диогена поразительная точность, доходящая даже до отдельных годов олимпиад. Точность эта, однако, только видимая, поскольку о годе взятия Трои трудно судить даже нам, а еще труднее, вероятно, было самим грекам.

Теперь коснемся биографий Сократа, Платона и Аристотеля.
5. Сократ

Биография Сократа весьма характерна для стиля Диогена, он излагает ее очень подробно. Правда, из собственно биографических черт философа сообщается довольно мало. Говорится об его обучении у Анаксагора и других досократиков, о военной службе, о демократических наклонностях, даже о том, что он занимался торговлей в виде перекупки и перепродажи продуктов. Говорится о казни Сократа с подробным изложением истории его обвинения. Более интересно сообщение о том, что Сократ занимался моралистикой, риторикой, любил Еврипида и считал себя беспомощным для того, чтобы читать Гераклита, был самостоятелен в вопросах голосования.

Сократ отличался физической выправкой, воздержанностью, непротивлением злу, в риторике выступал против пустословия. Во время похода на Потидею однажды простоял целую ночь, не сходя с места, в размышлении. В старости стал учиться игре на лире и плясать. Смерть Сократа в тюрьме Диоген описывает явно по Платону.

Диоген Лаэрций правильно противополагает Сократа натурфилософам, поскольку, рассуждая о физических предметах, он все-таки первый начал учить об "образе жизни" (II 20). Он умел убеждать и разубеждать. И когда своей победой в спорах доводил спорщиков до того, что те начинали его бить, то считал, что на это не нужно реагировать: "Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?" (II 21). Сократ не любил жить на чужой счет, не имел рабов и говорил, что самое главное - это знание.

Отношение Сократа к его жене Ксантиппе изображено у Диогена Лаэрция вполне юмористически, в связи с этим высокая оценка мудрости Сократа дельфийским богом тоже получает юмористический оттенок:

"Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. "Так я и говорил, - промолвил он, - у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь". Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: "А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты гусиный гогот?" - "Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу", - сказал Алкивиад. - "А Ксантиппа рожает мне детей", - отвечал Сократ. Однажды среди рынка она стала рвать на нем плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: "Зачем? Чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: "Так ее, Сократ! Так его, Ксантиппа"?" Он говорил, что сварливая жена для него - то же, что норовистые кони для наездников: "Как они, одолев норовистых, легко справляются с остальными, так и я на Ксантиппе учусь обхождению с другими людьми".

За такие и иные подобные слова и поступки удостоился он похвалы от пифии, которая на вопрос Херефонта ответила знаменитым свидетельством:

Сократ превыше всех своею мудростью" (II 36-37).

И вообще натурализм в изображении Сократа нисколько не стесняет Диогена Лаэрция. Со ссылками на разные источники Диоген Лаэрций утверждает как то, что Сократ был женат однажды, так и то, что он был женат дважды. Из третьих же источников Диоген Лаэрций почерпает сведения об одновременном наличии у Сократа двух жен с наивной и забавной мотивировкой, что греческое правительство в то время весьма нуждалось в увеличении населения. Со слов Аристоксена Диоген Лаэрций утверждает, что Сократ был не только слушателем Архелая, но и его наложником.

Вообще же надо сказать, что отношение Диогена Лаэрция к Сократу весьма положительное и даже высокое, но особенно возвышенного пиетета Диоген Лаэрций к нему все-таки не питал, а, наоборот, приписывал ему все тогдашние аморальные черты.

Что касается биографии Платона, то и в ней, пожалуй, можно найти обычную для Диогена Лаэрция смесь разного рода фактических и даже критически-фактических сообщений, довольно внимательной хронологии, важных и достаточно вероятных подробностей и, наконец, сказочных и фантастических соображений.

Диоген подробно и, насколько можно судить, правильно анализирует генеалогию Платона, возводя его род по отцу к царю Кодру, а по матери - к Солону. Тут же сообщается, что сам Солон возводил свой род к Нелею и Посейдону. Интересно рассказывается о художественных и спортивных занятиях Платона в молодые годы. Дебатируется малоинтересный вопрос о значении имени Платон, как о некой широкой плоскости. Передается рассказ Сократа о том, что он ночью во сне увидел у себя на коленях лебеденка, а на другой день, встретивши Платона, сказал, что Платон и есть тот лебедь, которого он накануне видел во сне. Сначала Платон занимался философией в Академии, следуя Гераклиту, но, услышав однажды беседу Сократа, сжег свои стихи, подготовленные к выступлению на состязании, и с тех пор оказался неизменным слушателем Сократа.

Мы, теперешние, ожидали бы от Диогена более глубокого изложения, потому что как-никак Диоген свидетельствует здесь о колоссальном духовном перевороте, который был пережит Платоном после встречи с Сократом. Однако ничего более или менее психологического у Диогена нет, и все его изложение ограничивается только констатацией факта перемены настроения у Платона. Диоген сообщает даже маловероятную версию о том, что после смерти Сократа Платон примкнул к школе Кратила. А этот Кратил, как нам известно из других источников, доводил гераклитизм до полного иррационализма. Как же это вдруг после смерти Сократа Платон стал иррационалистом? Ведь Сократ как раз стремился обучать людей добиваться точных рациональных понятий о вещах в противоположность представлению о сплошной их текучести.

Не очень отчетливо говорится и о путешествиях Платона. Среди этих путешествий упоминается посещение Италии и тамошних пифагорейцев, причем не ставится никакого вопроса о том, как связаны италийские пифагорейцы Филолай и Еврит с иррационализмом учеников Гераклита. Не говорится также, чему Платон научился у парменидовца Гермогена, которого он посетил, а также у Евклида из Мегар, прославившегося своим антиплатоновским дуализмом. Более вероятно и более внушительно сообщение о посещении Платоном математика Феодора из Кирены, если иметь в виду характерное для всех периодов Платона увлечение философско-математическими идеями.

Производит странное и маловероятное впечатление рассказ Диогена о том, что Платон после своих путешествий вернулся в Академию, ведь Платоновская Академия и была основана Платоном после его путешествий периода молодости. Очень ценно сообщение о встрече Платона с Исократом.

Между прочим (и это настолько же правильно, насколько и неожиданно), Диоген вдруг высказывает ценнейшее соображение о том, что Платон в своем учении о чувственном мире следовал Гераклиту, в учении об умопостигаемом - Пифагору, а в общественных теориях - Сократу. Правда, как именно Платон соединял эти три философских авторитета, у Диогена ни слова. Утверждаемое здесь же влияние Эпихарма, если иметь в виду наши сведения об этом философе-комедиографе, возможно, хотя и до некоторой степени сомнительно. Выведение же связи чувственного и умопостигаемого мира, о чем Диоген говорит довольно пространно, именно из рассуждений Эпихарма является не только вероятным, но и весьма интересным наблюдением. Вероятна также связь Платона и с сицилийским поэтом Софроном, у которого Платон легко мог позаимствовать весьма живое изображение людских характеров и жизни вообще. Впрочем, вопрос об отношении Платона к Эпихарму и Софрону некоторыми исследователями в настоящее время решается совершенно в обратном смысле, а именно с пониманием приводимых у Диогена отрывков Эпихарма и Софрона как позднейших пародий на Платона. Но точное исследование этой проблемы завело бы нас слишком далеко в сторону.

Подробно Диоген рассказывает о трех знаменитых путешествиях Платона в Сицилию и об его отношениях с тамошними тиранами - Дионисием Старшим и с Дионисием Младшим. Наша современная классическая филология и историография относятся к этим рассказам Диогена Лаэрция с достаточным доверием, почему и мы тоже считали эти интересные сведения из жизни Платона вероятными и достоверными. Точно так же вероятны и приводимые Диогеном многочисленные насмешки комедиографов над Платоном. Это представляется нам весьма естественным.

Очень важны сообщения Диогена Лаэрция о разных новых учениях Платона, хотя, конечно, и они требуют специального историко-философского критического подхода, если специально рассуждать о философии Платона. По Диогену Лаэрцию, Платон первый ввел в рассуждение вопросы и ответы (хотя обычно это приписывается Сократу), первый заговорил об аналитическом способе исследования (но что это значит, не очень ясно), первым заговорил в философии об antipodas, о stoicheion (но об элементах говорили все досократики), о диалектике (но первым диалектиком Аристотель называл еще Зенона Элейского), о качестве (но вся ионийская натурфилософия тоже учила о качествах в противоположность пифагорейскому учению о числах), о "продолговатом числе" (это, кажется, правильно, если только предшественниками Платона не были здесь пифагорейцы), о "предельной плоскости" (но опять-таки неизвестно, что это значит) и о божественном провидении (вероятно, это правильно). Возможно, впрочем, что некоторые из этих терминов введены впервые только Платоном, что же касается их содержания, то высказанные сейчас у нас замечания надо считать правильными.

Платон первый как будто ответил на речь Лисия в "Федре" (но есть ли это известный оратор Лисий, трудно сказать), он первый стал размышлять о том, что такое грамматика (а софисты?). То, что Платон первый стал опровергать всех философов, это возможно ввиду широты его взглядов. А то, что он нигде в своих сочинениях не упоминает имени Демокрита, нужно считать интересным наблюдением. Указывая на отношение Платона к другим философам, необходимо упомянуть и то, о чем мы уже говорили в отношении Платона к Демокриту и чего еще коснемся в связи с отношением его к Аристотелю.

Здесь же, поскольку речь идет о биографии Платона, будет, может быть, полезным сказать, что, по мнению Аристотеля, стиль Платона средний между прозой и поэзией, что вполне соответствует действительности.

Большой интерес представляют одиннадцать эпиграмм, авторство которых Диоген приписывает Платону. Сейчас уже давно прошли те времена, когда гиперкритики считали эти эпиграммы неподлинными. Такой огромный авторитет в классической филологии, как Эрнст Диль, в своем собрании греческих лириков помещает их все целиком и даже добавляет к ним не приведенные Диогеном эпиграммы Платона, позаимствовав их из позднейших эпиграмматических сборников. Эпиграммы эти написаны с большим художественным вкусом. И самое большое, в чем может сказаться наш критицизм, - это только то, что эпиграммы эти, вероятно, были написаны Платоном в ранней молодости, когда он вообще предавался чисто поэтическому творчеству. Некоторые эпиграммы, впрочем, явно написаны в более зрелом возрасте, как, например, о Дионе, который помогал Платону в его поездках в Сицилию. Промелькивающие в этих эпиграммах черты гомосексуализма малоубедительны. Но сведения Диогена об учениках Сократа, которых Платон недолюбливал и с которыми у него, может быть, была даже философско-литературная конкуренция, представляются нам жизненно весьма вероятными. Таковы отношения Платона с Молоном, со знаменитым Ксенофонтом, с киником Антисфеном, с киренаиком Аристиппом и с оратором Эсхином. Но, конечно, вполне возможно, что тут были не просто личные антипатии, но и глубокая философская рознь (как, например, с Антисфеном и Аристиппом).

О смерти Платона Диоген говорит мало, но большой интерес представляет приводимое Диогеном платоновское завещание о передаче земли "отроку Адиманту", о дарении разных вещей (чаши серебряные, большая и малая, золотой перстень и золотая серьга), об освобождении его рабыни Артемиды и об оставлении четырех рабов в рабском состоянии. Платон в завещании заявляет, что у него нет долгов другим лицам, и называет своих душеприказчиков.

Если сделать общий вывод о биографии Платона у Диогена Лаэрция, то надо сказать, что она почти не содержит в себе никаких сказочных вымыслов, продиктована большой внимательностью к личности Платона и часто трезвым, даже деловым, подходом к разным фактическим обстоятельствам. Пожалуй, из всех биографий Диогена Лаэрция платоновская - наиболее деловая, наиболее для нас ценная и не противоречит нашему чувству историзма.

Что касается ближайших учеников Платона, то его племянник (сын сестры) Спевсипп был первым преемником по управлению Академией. Спевсипп воздвиг изваяния Харит в святилище муз, основанном Платоном в Академии. Был он гневлив и склонен к наслаждениям. Говорили, что однажды в гневе бросил свою собачку в колодец и ради удовольствия ездил на свадьбу Кассандра Македонского. Платон не брал плату за учение, а Спевсипп брал. Вел свою жизнь он не очень красиво, а потому однажды повстречавшийся ему Диоген (вероятно, киник) в ответ на приветствие отнюдь не пожелал ему здравствовать. Здоровье он имел слабое. Диоген приводит мнение Плутарха, что Спевсипп умер от вшивой болезни. Другие источники говорят о самоубийстве. Словом, личность это была мутная, хотя наивный Диоген Лаэрций, часто измеряющий важные вещи какими-нибудь пустяками, сообщает, что Спевсипп написал очень много - в целом 43 475 строк и что его книги Аристотель купил за три таланта.

Что касается второго преемника по управлению Академией, а именно Ксенократа, то посвященная ему глава у Диогена Лаэрция тоже не содержит никаких философских теорий, а состоит из более или менее забавных рассказов. Ксенократ был медлителен по природе в сравнении с энергичным Аристотелем. Поэтому Платон, по Диогену, говорил, что Ксенократу нужны шпоры, а Аристотелю - узда. В другой раз Платон, сообщает Диоген, сравнил Ксенократа с ослом, а Аристотеля - с конем. Вместе с тем Ксенократ был важен и серьезен, так что когда он выходил из Академии, то носильщики расчищали ему путь. Однажды в помещение Ксенократа проникла некая гетера и пыталась его соблазнить, тем более что в доме было только одно ложе. Но он был настолько воздержан и серьезен, что гетера ушла ни с чем, рассказывая, что она покинула не человека, но истукана.

Ксенократ был чрезвычайно терпелив и легко переносил, например, прижигание ради лечебных целей. Отличался он и независимостью. Когда однажды Александр прислал ему много денег, он оставил себе только 3000 аттических драхм, а прочее отослал обратно с указанием, что царю нужно больше денег, чем ему, поскольку царь должен кормить народ. И весь дальнейший рассказ Диогена о Ксенократе состоит из подобного же рода эпизодов, которые у Диогена вообще характерны для большинства греческих философов. Следует обширный список произведений Ксенократа, и, как всегда у Диогена, дается справка о смерти философа: 82 лет он ночью наткнулся на какой-то медный сосуд, упал и умер.

О преемнике Ксенократа Полемоне рассказывается, что в молодости он буйствовал и пьянствовал и что смирился только в связи с лекцией Ксенократа о воздержанности, куда он явился в пьяном виде. Любил швырять деньгами, для чего припасал их в разных местах на всякий случай. Жена Полемона привлекла его к суду за связь с мальчиками. Но, когда хотел, он был спокоен и невозмутим, даже в театре не выражал никаких чувств. Предпочитал практическую воздержанность всяким теоретическим упражнениям в диалектике. В Академии Полемон жил затворником, но питал особые чувства к Ксенократу. По словам Диогена, Полемон был "настоящий и подлинный афинянин" (IV 19), что, по правде сказать, не очень вытекает из рассказа нашего автора. Конечно, не преминул Диоген сказать и о смерти Полемона, умершего в преклонном возрасте от чахотки. Биография Полемона у Диогена настолько скудна, что в ней отсутствует даже перечень его произведений, что противоречит обыкновению Диогена. О философских теориях Полемона тоже ни слова.

Преемником Полемона, также и его любовником был Кратет. Преемником же Кратета был Аркесилай. О нем Диоген рассказывает много разных пустяков. Но что касается философской теории, то в противоположность своему обыкновению Диоген довольно определенно говорит об основной тенденции Аркесилая, а именно об его скептицизме, т.е. о воздержании от суждений, претендующих на истину. Как будто бы по этой причине он и не писал никаких произведений. Его хвалили за доброту, скромность и щедрость. С другой стороны, он имел острый язык, которого многие боялись. Но что он особенно любил - это роскошь. Был независим, сознательно уклоняясь, например, от приветствия Антигона. Жил с двумя гетерами, любил мальчиков, так что не имел ни жены, ни детей. Умер, выпив чересчур много неразбавленного вина.

В дальнейшем Диоген повествует о Бионе Борисфенском, об его плохих родителях, о продаже его в рабство и последующем освобождении. Бион любил пышность и не был чужд заносчивости, но не обладал самомнением и считал, что не богатые владеют богатством, но богатство ими. Относительно философских взглядов Биона у Диогена, несомненно, какая-то путаница. То он как будто ученик Кратета, т.е. платоник, то он стал киником и бродил в народе с посохом в руках, то он ученик перипатетика Феофраста. Речь его по своему стилю была настолько пестра, что говорили, будто он нарядил философию в лоскутное одеяние. Любил роскошь, был тщеславен, усыновлял молодых людей для определенных целей. Не был чужд и прямого мошенничества: приехавши на Родос, он сагитировал матросов изображать собой его учеников, явился так в гимнасий и имел большой успех. Был он и учеником Феодора Безбожника и сам стал безбожником, но незадолго до смерти покаялся во всем перед богами. Умер в одиночестве, но перед смертью был облагодетельствован Антигоном.

Из такого повествования Диогена о Бионе Борисфенском можно вывести только то, что это была тоже довольно мутная фигура, и неизвестно, почему Диоген рассказывает о нем в контексте сведений об академиках.

После кратких сведений о Лакиде Киренском Диоген тоже весьма кратко рассказывает о Карнеаде Киренском и о Клитомахе Карфагенском. Хотя эти три последних деятеля были представителями так называемой Новой Академии, о них ничего, кроме третьестепенных сообщений, не говорится.

На этом и кончается у Диогена повествование об истории Платоновской Академии. Можно сказать, что в такого рода повествовании нет ничего ни платонического, ни академического.

После Платона и академиков Диоген пишет об Аристотеле и перипатетиках. О перипатетиках мы скажем несколько ниже, а сейчас обратимся к Аристотелю.

Говоря о происхождении Аристотеля, который был сыном врача, Диоген, конечно, не может пройти мимо легенд, которые возводили род Аристотеля к гомеровскому врачу Махаону, сыну бога Асклепия. Как видим, взгляд на божественное происхождение того или иного философа у Диогена повторяется очень часто. Интересуется Диоген также и внешностью Аристотеля, который ноги имел худые, глаза маленькие, был шепеляв, но выделялся одеждой и прической.

Диоген пишет как о близости Аристотеля к Платону, так и о раннем расхождении с ним. Мы уже упоминали, что Платон будто бы сравнивал Аристотеля с жеребенком, брыкающим свою мать. При втором преемнике Платона, Ксенократе, Аристотель покинул Академию, вернувшись из афинского посольства к Филиппу, а в дальнейшем основал собственную школу в Ликее.

Занимает Диогена также и значение слова "перипатетики" ("прогуливающиеся"), происходящего то ли от обычая Аристотеля читать свои лекции во время прогулки с учениками, то ли от прогулок его с Александром. В дальнейшем эти прогулки прекратились и Аристотель как будто бы стал читать сидя. Проскальзывает в повествовании Диогена антагонизм между Аристотелем и Ксенократом, позволять которому говорить, по словам Аристотеля, а самому молчать - стыдно. Не преминул Диоген Лаэрций привести также источник, сообщавший о любовных отношениях Аристотеля с Гермием, хотя тут же говорится о влюбленности Аристотеля в наложницу Гермия, которой он оказывал те же почести, что афиняне элевсинской Деметре.

Из рассказа Диогена видно, что Аристотель был близок к Александру Македонскому, у которого он пробыл учителем около восьми лет (если иметь в виду упоминаемые Диогеном олимпиады). Но какие соображения заставили Аристотеля уехать из демократических Афин к царскому двору Филиппа и что заставило его через несколько лет покинуть Александра - об этом ничего не говорится. Точно так же ничего не сказано о политической подоплеке бегства Аристотеля после смерти Александра в Халкиду на Эвбее. В качестве причины этого бегства называется совсем не политическое обвинение Аристотеля в бесчестии в связи с его чересчур возвышенной оценкой своего друга Гермия, которому он посвятил гимн, причем гимн этот тут же приводится.

Биография Аристотеля у Диогена изобилует подробными хронологическими данными, за которыми, надо полагать, крылась своя историческая реальность.

Довольно подробно Диоген передает содержание завещания Аристотеля. Из него видно, что среди имущества Аристотеля было много посуды, что у него было двое детей, что он указывает определенного душеприказчика и других лиц для заботы о его семейных делах, что у него было несколько рабов, которых, за небольшим исключением, он оставлял в рабстве, что он велит позаботиться о своей наложнице Герпиллиде, что Аристотель хотел выполнения полагавшихся после его смерти религиозных обрядов.

Не будем говорить о том, что биография Аристотеля, приводимая Диогеном, нас разочаровывает. Конечно, все любовные дела Аристотеля мало что говорят об его философии, да еще неизвестно, являются ли они столь характерными и существенными для его личности. Это потребовало бы от нас специального анализа. Но, что во всяком случае досадно, это множество всякого рода упущений, которые, безусловно, снижают ценность подобных биографических методов.

О расхождении Аристотеля с Платоном говорится, но в чем оно заключается по своему существу, не указано. Что Аристотель был связан с македонским двором, об этом рассказывается, а почему возникла такая связь и почему она прекратилась, это опять не указано. Что масло, в котором Аристотель купался, он продавал, об этом говорится, а кому, как и для каких целей он продавал масло, это тоже не указано. Если он продавал масло на базаре для еды, это одно, а если он продавал его, например, спортсменам для натирки тела после состязания (таков был обычай), это уже совсем другое. Однако для характеристики историко-философского метода Диогена обращение внимания на продажу масла для нас очень важно. Ведь это значит не больше и не меньше, как то, что чистейшая описательность такого рода методологии доходит до полного безразличия, описывать ли доктрины философов или малозначащие пустяки из их быта.

Впрочем, и описательность эта тоже имеет у Диогена свои положительные стороны. Такова, например, хронология жизни Аристотеля. Или таков перечень сочинений Аристотеля. Перечень этот не просто сумбурен и хаотичен: он настолько подробен и иной раз настолько поражает неожиданностью, что его анализ является для нас огромной проблемой, хотя указание на то, что Аристотель написал 445 270 строк, производит впечатление чрезмерной скрупулезности.

После философов периода греческой классики скажем несколько слов о философах периода эллинизма.
10. Стоики

Зенон Китионский интересует Диогена Лаэрция, прежде всего, своей наружностью. С кривой шеей, худой, но толстоногий, высокий, нескладный и слабосильный, смуглый, любитель загорать на солнце Зенон стеснялся своей неприглядной наружности и потому отклонял приглашения к трапезам. Зато ему доставляло удовольствие втихомолку есть зеленые фиги. Он был скромен. И из-за скромности не мог принять "кинического бесстыдства" (VII 3) своего учителя Кратета, хотя в то же время был и очень скуп, имел большие деньги и был ростовщик. Он не желал особенно тратиться ни на еду, ни на мальчиков, ни на девиц, причем с последними он общался раз или два только для того, чтобы не прослыть женоненавистником. Диоген Лаэрций прямо так о нем и пишет:

"Сам он был мрачен и едок, с напряженным лицом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости" (VII 16).

Впрочем, его отношения с царем Антигоном были не лишены достоинства и благородства. Будучи скупым, он получил славу воздержанного человека. Однако воздержанность эта, по Диогену Лаэрцию, была у Зенона Китионского довольно сложная. Он ел сырую пищу, а, по словам Филемона, ему хватало сухой смоквы, хлебной корки и глотка воды. Но, с другой стороны, он был пьяницей, потому что на пирах давал себе волю, мотивируя это тем, что и "волчьи бобы тоже горькие, а как размокнут, становятся сладкими" (VII 26) и что лучше заплетаться ногам, чем языку. Удивительнее всего то, что Зенона прославляли за любовь к знанию, к мудрости и за добродетель, причем об этом можно читать даже у стихотворцев. Умер он, по-видимому, все-таки от самоубийства, потому что Диоген прямо говорит о его кончине через голодовку из-за нежелания подвергаться старческим недугам. В другом месте говорилось, что, споткнувшись однажды и упавши на землю, он обратился с укором к земле, которая, по его мнению, напрасно предупреждает его о смерти, и тут же кончил свою жизнь самоудушением. Интереснее всего то, что его философская слава, мудрость и добродетель привели его к большой популярности, почему и в Афинах и в Китионе были воздвигнуты ему памятники.

Отметим, что Диоген изобразил личность Зенона в необычайно сложных и противоречивых тонах, умудрившись при этом ровно ничего не сказать о стоической философии Зенона. Что же касается сложности и противоречивости духовного облика его в изображении Диогена Лаэрция, то при самом большом современном критицизме ни в каком случае невозможно пренебрежительно относиться ко всем этим противоречиям и отрицать их только по одному тому, что они являются противоречиями в формально-логическом смысле. Необходимо иметь в виду, что вся эпоха Диогена Лаэрция полна разного рода примеров изображения человеческой личности. Вспомним хотя бы такую личность I-II вв. н.э., как Перегрин, который изображен Лукианом, или сложнейшие человеческие образы в "Золотом осле" Апулея. Все это как раз и есть II век нашей эры. Поэтому слишком большие моралисты, ригористы или, вообще говоря, формалисты должны умерить свой формализм, когда начинается анализ таких сложных диогеновских портретов, как Зенон, основатель стоицизма.

Несколько слов о Клеанфе из Ассаоса, другом основателе стоицизма. В молодости он был кулачным бойцом, а затем примкнул и весьма принципиально к школе Зенона, был беден и зарабатывал себе на жизнь тяжелым физическим трудом (например, ношением воды для полива садов), считая это благородным занятием. Ночью он трудился физически, а день у него уходил на размышления. Привлекался он и к суду за тунеядство, но свидетели доказали, что он и водонос для садовника, и пекарь для хлеботорговки, так что ареопаг присудил ему вместо наказания большую награду. Он был настолько беден, что под плащом не носил даже и хитона. Его ценил царь Антигон, бывший его слушателем, и предлагал ему большую премию, от которой Клеанф, по-видимому, отказался. При огромном трудолюбии соображал он медленно, что давало повод соученикам насмехаться над ним. Однажды его назвали даже ослом. На это он ответил: "Да, только мне и под силу таскать Зеноновы вьюки" (VII 171).

Он был робок, считая, что робость оберегает его от ошибок. Богачей он порицал за их игру в мяч на земле твердой и бесплодной, в то время как он, по его словам, эту землю вскапывал. Любил Клеанф бранить себя при других людях. Спорил он с известным платоником Аркесилаем, и притом по вопросам чисто личного характера. На хулу поэтов он не обращал внимания и прощал их за нее. Критически относился к перипатетикам, считая, что они хорошо звучат, как лиры, но сами эту лиру слушать не умеют. Умел Клеанф по наружности людей распознать их характер. Умер он, по-видимому, тоже в результате самоубийства, уморивши себя голодом ввиду болезни десен, хотя врачи и разрешили ему нормальное питание. Как видим, портрет Клеанфа у Диогена ввиду своей элементарности несравним с полной противоречий характеристикой Зенона.

Ученик Клеанфа, а по другим сведениям, самого Зенона, Хрисипп из Сол или из Тарса вначале был бегуном, потом примкнул к школе Клеанфа, но впоследствии занял свою собственную позицию в философии. В чем заключается его отличие от Клеанфа, у Диогена не сказано. Впрочем, сказано, что он отличался от Клеанфа и Зенона не в теориях, но в способах доказательства этих теорий. Но для нас здесь возникает некая историческая трудность, потому что при таком сообщении приходится считать Хрисиппа не противником Зенона и Клеанфа, а скорее их продолжателем и углубителем.

Прославляются Диогеном способности Хрисиппа к диалектике: "если бы боги занимались диалектикой, они бы занимались диалектикой по Хрисиппу" (VII 180). Но, в чем специфика его диалектического метода, у Диогена не говорится.

Стиль произведений Хрисиппа, огромных по количеству, был "неровный", а в чем заключалась эта неровность - опять ничего не сказано. Писал он не только много, но и весьма тщательно, хотя иной раз буквально переписывал чужие тексты. И когда в одном своем произведении он чересчур близко использовал "Медею" Еврипида, то один из его читателей на вопрос о том, что это он читает, ответил, что это - ""Медея" Хрисиппа" (там же). По-видимому, это списывание у других не отрицали и его критики. По словам Диогена, Аполлодор Афинский тоже считал, что если из текста Хрисиппа исключить все списанное им у других авторов, то останутся только пустые страницы. Его продуктивность была очень велика. Жившая при нем старуха утверждала, что он пишет по 500 строк в день. К философии он пришел потому, что его имущество по каким-то неизвестным причинам было отобрано в казну.

Хрисипп был тщедушен, за что, между прочим, высмеивался Карнеадом. Понимая легкость возможного перехода от разума к безумию, Хрисипп, участвуя в попойках, вел себя на них вполне мирно, почему его рабыня и говорила, что у него пьянеют только ноги. Отличался большим самомнением. В конце же концов, по изображению Диогена, Хрисипп оставил стоическую школу и перешел к академикам, которые в то время проповедовали уже скептицизм. Умер от того, что перепил неразбавленного вина. По другой версии, приводимой Диогеном, Хрисипп умер от хохота по поводу того, что осел поел все его смоквы. Хрисипп при этом успел только крикнуть своей старухе, чтобы она дала ослу чистого вина промочить глотку. При всем этом Диоген подчеркивает небывалую надменность Хрисиппа.

Если теперь бросить общий взгляд на основателей древнего стоицизма - Зенона, Клеанфа и Хрисиппа, то, несмотря на всю оригинальность их философских теорий (которая, между прочим, самому Диогену не очень ясна), чисто личные, и притом яркие, качества обрисованы, может быть, только у Зенона. Гораздо бледнее представлен Клеанф и еще бледнее - Хрисипп, который и в отношении своей философской системы очерчен довольно смутно. Он у Диогена то стоик, то академик, а то вдруг сообщается, что он первым отважился вести занятия в Ликее под открытым небом. Спрашивается, при чем же тут Ликей. Ведь перипатетики были так же далеки от стоиков, как и платоники. Тут у Диогена определенная путаница. Правда, возможно, что это были реальные этапы философского развития Хрисиппа, но в таком случае они остаются у Диогена никак не мотивированными.

Что касается другой эллинистической школы, а именно скептицизма, то с некоторыми биографическими чертами его представителей мы имели уже случай столкнуться. Их биографические черты только подтверждают наш анализ трактата Диогена вообще и в частности некоторых деталей его биографий. Остановимся несколько подробней на Эпикуре, который был основателем третьей эллинистической философской школы и которому Диоген посвящает целую книгу своего трактата.

Эпикур вырос на Самосе и появился в Афинах, когда Академию возглавлял Ксено-крат, а Аристотель удалился в Халкиду. Философией он стал заниматься четырнадцати лет из презрения к учителям словесности, не умевшим объяснить даже того, что значит слово "хаос" у Гесиода. По другим же источникам, Эпикур обратился к философии после ознакомления с сочинениями Демокрита. Находясь на этой демокритовской позиции, Эпикур соответствующим образом обучил трех своих братьев и одного раба.

Ходили слухи о распущенности Эпикура, о чем будто бы можно было заключить по его письмам. Впрочем, по своему обыкновению Диоген тут же выражает и сомнение по поводу такого слишком категорического суждения, поскольку подлинность этих писем, как он полагает, весьма сомнительна. Затем он приводит источники, говорящие о том, что Эпикур выдавал за свои учение Демокрита об атомах и учение Аристиппа об удовольствии и что он даже не был афинским гражданином, что он подличал перед состоятельными людьми, что он славословил комментаторов своих сочинений и льстил им, как и любимому мальчику, называя этого последнего "богоравным". Писал он письма и к разным гетерам, в которых был влюблен.

Диоген приводит источники, свидетельствующие якобы о столь развратной жизни Эпикура, что его друзьям было даже невмоготу участвовать в ночных оргиях философа. Иные говорили, по Диогену, что Эпикур был невежествен в науках и еще более того в жизни, что телом он был чахл и не мог обходиться без носилок. На чревоугодие он тратил по целой мине в день. Брат одного ученика Эпикура Метродор путался со многими гетерами, имена которых здесь же и перечисляются, но с ними же имел дело и сам Эпикур.

Эпикур критиковал других философов, и часто в весьма бранных выражениях, причем эти выражения тут же приводятся. Впрочем, Платона он называл "златокованым мудрецом", но Аристотеля - "мотом, который пропил отцово добро и пошел наемничать и морочить людей" (X 8).

Приводя столь ответственные сообщения, Диоген, как всегда, тут же их и опровергает, называя хулителей Эпикура сумасшедшими и всячески выдвигая на первый план его достоинства и благородство, заставившее родину Эпикура воздвигнуть в его честь медные статуи. Мало того, Диоген сообщает, что ученики Эпикура заслушивались его, как пения сирен, и что они составляли крепкую школу, в то время как другие школы угасали. Тут Диоген, по-видимому, сильно идеализирует положение дел, так как нам хорошо известно, что в эпоху Эпикура были весьма популярны стоики, процветали академики и скептики, а перипатетики всегда были в большой чести. Диоген говорит о благодарном поведении Эпикура в отношении родителей, об его благодеяниях братьям, кротости к рабам и вообще о "человечности", о несказанном благочестии в отношении богов и о любви к родине. Эпикур, по Диогену, был настолько скромен, что даже не касался государственных дел. Но тут Диоген опять рассуждает не очень критически. Нам хорошо известно, что Эпикур не касался государственных дел вовсе не в силу своей скромности, а из-за своего учения о необходимости уединенной жизни и о свободе от всяких вообще внешних дел.

Ездил он мало, а больше сами друзья посещали его в его саду, причем характернейшим образом, ни к селу ни к городу, тут же сообщается цена этого сада - 80 мин, которые Эпикур заплатил при его покупке. Приводится источник, еще раз свидетельствующий о скромности и неприхотливости Эпикура и его школы: он и его ученики будто бы удовлетворялись кружкой некрепкого вина, да и то вместо вина часто пили воду. Человек, который учил, что предельной целью человеческой жизни является наслаждение, сам удовлетворялся хлебом и водой, и даже сыр был для него большой роскошью. "Пришли мне горшочек сыра, - пишет он, - чтобы можно было пороскошествовать, когда захочется", - цитирует Диоген из какого-то письма Эпикура (X 11).

Малопонятно утверждение Диогена, что из предыдущих философов Эпикуру ближе всего были Анаксагор и его ученик Архелай. К Анаксагору с его учением об Уме был близок Платон, а не Эпикур. Возможно, что Диоген имеет в виду учение Анаксагора о гомеомериях, но это учение тоже далеко от атомизма. Сообщение источников о близости Эпикура к демокритовцу Навсифану и перипатетику Праксифану Диоген отвергает на основании свидетельства самого Эпикура о том, что он был самоучкой. А это опять создает некоторую путаницу, поскольку Диоген же, как мы видели, сообщал об увлечении молодого Эпикура сочинениями Демокрита. Но дело уже совсем запутывается, когда Диоген пишет, что Эпикур был слушателем Ксенократа. Ведь Ксенократ был в те времена главой Платоновской Академии, он, как нам это хорошо известно по многочисленным источникам, создал ряд весьма оригинальных учений и вообще был весьма глубоким и необычным мыслителем.

Прославляется ясность слога Эпикура, который как будто бы даже и в риторике в качестве самой главной категории отмечал ясность. Диоген приводит мнение некоего Аристона, что Эпикур списал свое учение с книг Навсифана, о котором опять-таки говорится, что его слушал Эпикур, как и платоника Памфила на Самосе. Но тут же сообщается, что Эпикур начал философствовать с 12 лет, в то время как раньше утверждалось, что с 14. Другими словами, суждения Диогена об учителях Эпикура и вообще о его первоначальном философском образовании весьма противоречивы. Впрочем, хронологические данные о его рождении, основании собственной школы и смерти, вероятно, нужно считать весьма ценными для истории философии.

О смерти Эпикура (и, как всегда, тоже на основании определенных источников) Диоген сообщает, что он 14 дней страдал от камней в почках, лег в горячую ванну, выпил крепкого вина, пожелал друзьям не забывать его учений и скончался. В завещании он указал лиц, которые будут заведовать его имением и заботиться о сохранении его философии. Эпикур завещал исполнять религиозные обряды в честь дня его рождения и в честь его родителей и братьев, заботиться о его библиотеке и отпускал на волю некоторых рабов. Приводится последнее письмо Эпикура к его ученику Идоменею, написанное незадолго до кончины. В нем он жалуется на невыносимые физические страдания и в то же время выражает свое утешение при мысли о философских беседах с Идоменеем. Наконец, приводится список его учеников и их сочинений, а также сочинений самого Эпикура.

Теперь сам собой возникает вопрос: что же в конце концов дает нам биография Эпикура у Диогена? При строгом источниковедческом критицизме необходимо сказать, что, кроме хронологических данных, эта биография ровно не дает нам ничего ясного и определенного. Уж слишком много здесь всякой путаницы. То приводятся источники, свидетельствующие о небывалом разврате Эпикура, а то об его философском благородстве и высоких человеческих качествах. То сказано, что он у кого-то учился, причем учителя эти совершенно разнородны по своим философским теориям, а то оказывается, что он вовсе ни у кого не учился и был самоучкой. То Эпикур обходился в своей философии без всяких богов, а то был очень благочестив, признавал культ и даже в своем завещании не забыл потребовать совершения традиционных культовых обрядов в свою честь и в честь близких ему людей. То он живет философскими утешениями, а то вдруг напился перед смертью и умер в горячей ванне, не проронив ни одного слова о богах.

Наше окончательное суждение о биографии Эпикура у Диогена Лаэрция мы сформулируем только при общей характеристике его биографических методов. Однако и сейчас уже можно сказать, что отношение Диогена к Эпикуру как будто бы достаточно положительное, несмотря на всю путаницу, которую создают приводимые им источники.

Все биографические сведения о философах, которые мы находим у Диогена Лаэрция, отличаются двумя на первый взгляд никак не совместимыми особенностями. Однако эти особенности таковы, что их обязательно должны совмещать те, кто подвергает Диогена Лаэрция критическому анализу. Что касается автора настоящей работы, то он никак не может похвалиться тем, что сумел полностью объяснить это противоречие. Ясно, что античность с этой стороны все еще недостаточно глубоко изучена нашей наукой. Но всякий историк античной философии и особенно критик Диогена Лаэрция как историко-философского первоисточника должен эти противоречивые биографические свойства рассматриваемых Диогеном философов во всяком случае учитывать и не скрывать их. Между тем многие из этих материалов до сих пор все еще обходят историки философии или ради какой-то неведомой античным философам морали просто упускают из виду и складывают в долгий ящик.

Какие же это, на наш взгляд, две особенности? Во-первых, почти все философы, рассмотренные Диогеном Лаэрцием, являются представителями большой духовной свободы, полной независимости в философских и общежизненных высказываниях, людьми весьма высокой добродетели, огромной физической и духовной выдержки, бесстрашия перед великими мира сего. Их отличают меткие и прозорливые суждения и ни с чем не сравнимая оригинальность, иной раз доходящая не только до мужественного остроумия, но даже и до какого-то чудачества, граничащего с мудрой, хотя иной раз и смешной, юродивостью. На войне они обычно были образцовыми солдатами. Многие из них были законодатели.

Во-вторых, дело заключается в том, что почти все философы смело, вполне безответственно и часто весьма глубоко связаны с областью любовных отношений, включая всевозможные порочные наклонности, причем Диоген Лаэрций излагает всю эту любовную сторону поведения философов совершенно невозмутимо, как нечто вполне естественное, с таким же равнодушием и беспристрастием, с каким он излагает и все высокие стороны их поведения, всю их духовную независимость, политическое бескорыстие и гражданское мужество.

Возьмем хотя бы элеатов. Парменид считался в античности человеком весьма высоких духовных качеств и даже законодателем. Его ученик Зенон Элейский был человек "благороднейший как в философии, так и в государственных делах", а "книги его... полны большого ума" (IX 26). Был он мужественным тираноборцем и стыдил приверженцев тирана за их низкопоклонство. Но вот оказывается, что тот же самый Зенон был не только слушателем Парменида, а еще и "стал его любовником" (IX 25). Между прочим, на интимные отношения между Парменидом и Зеноном намекает также и Платон.

Сократ достаточно превознесен у Диогена Лаэрция. Но об его порочном поведении тоже говорится вполне ясно. Платон у Диогена Лаэрция тоже весьма превознесен. Но порочные его наклонности опять-таки не забыты. Что же касается Аристотеля, то рассказы о его противоестественных пороках приводятся Диогеном, когда речь идет о самых различных периодах его жизни до самой смерти. Сотрудники Платоновской Академии в общем обрисовываются в возвышенных тонах. Но Платон, Аркесилай, Крантор и Бион Борисфенский представлены со своими противоестественными пороками. Другие академики при всей их добродетельности, мудрости и философской выдержке у Диогена Лаэрция тоже почти всегда отличаются довольно низким поведением. Первый преемник Платона Спевсипп предавался наслаждениям, отличался аффектами и, кажется, кончил самоубийством. Полемон определенно был пьяницей. Аркесилай кроме всего прочего тоже был пьяницей. Он, а также Лакид даже и умерли от пьянства. Жизнь Биона Борисфенского изображена у Диогена так, что получается картина сплошной богемы, авантюризма и распутства. Другими словами, выходит, что вся Платоновская Академия есть сплошное распутство, включая пьянство и противоестественные пороки.

Стоики у Диогена Лаэрция превозносятся. Тем не менее оказывается, что Зенон, например, покончил жизнь самоубийством. Другой основатель стоицизма - Клеанф тоже покончил самоубийством. Третий из основателей Стой - Хрисипп умер от пьянства.

Из скептиков в довольно приличном виде Диогеном Лаэрцием изображен Пиррон. Он был всегда сдержан, невозмутим, придерживался скептического воздержания от всяких утверждений, хотя, правда, в философии, но не в жизни вообще. Свое помещение он убирал из-за безразличия к нему, равно как по той же причине и купал свинью или продавал на базаре кур и поросят. Общеизвестен рассказ Диогена о том, как на корабле во время бури на море все суетились, а Пиррон оставался спокоен и рекомендовал подражать корабельному поросенку, безмятежно поедавшему в это время свой корм. Несколько странно звучит сообщение одного приводимого Диогеном источника об умерщвлении Пирроном фракийского царя Котиса, за это афиняне будто бы даже почтили его присуждением афинского гражданства. Личность Пиррона была настолько значительна и почтенна, что его элидские соотечественники сделали его своим верховным жрецом. Таким образом, личность Пиррона изображена Диогеном в достаточно высоком стиле. И это, нужно сказать, в противоположность скептикам-академикам, о развратном образе жизни которых так много говорится у Диогена.

Что касается Эпикура, то на смешение высоких и низких сторон этого человека, по Диогену, мы уже указывали.

Если теперь подвести итог рассмотрению характеристики личных качеств изображенных у Диогена философов, то можно только удивляться неимоверной пестроте этой характеристики, переполненной примерами как высочайшей духовной свободы философов, так и их порочных наклонностей. Но самое главное здесь то, что высокие и низкие стороны постоянно смешиваются, так что высокое и низкое нисколько не противоречат одно другому. Диоген Лаэрций повествует обо всем этом с невозмутимым спокойствием и с равнодушием летописца к моральной стороне изображаемого предмета. И, вероятно, для этого была глубокая причина.

Нам представляется, что такой причиной было отсутствие у древних слишком строгого и слишком болезненного ощущения отдельной человеческой личности, столь характерного для Европы нового времени. А относительно постоянных указаний на противоестественные наклонности философов, то по поводу такой любви метко, кратко и в то же время весьма основательно написал Ф.Энгельс, который в целях разгадки особенностей античной половой любви рассуждал так:

"До средних веков не могло быть и речи об индивидуальной половой любви. Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские отношения, одинаковые склонности и т.п. пробуждали у людей различного пола стремление к половой связи, что как для мужчин, так и для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в эти интимнейшие отношения. Но от этого до современной половой любви еще бесконечно далеко. На протяжении всей древности браки заключались родителями вступающих в брак сторон, которые спокойно мирились с этим. Та скромная доля супружеской любви, которую знает древность, - не субъективная склонность, а объективная обязанность, не основа брака, а дополнение к нему. Любовные отношения в современном смысле имеют место в древности лишь вне официального общества. Пастухи, любовные радости и страдания которых нам распевают Феокрит и Мосх, Дафнис и Хлоя Лонга, - это исключительно рабы, не принимающие участия в делах государства, в жизненной сфере свободного гражданина. Но помимо любовных связей среди рабов мы встречаем такие связи только как продукт распада гибнущего древнего мира, и притом связи с женщинами, которые также стоят вне официального общества, - с гетерами, т.е. чужестранками или вольноотпущенницами: в Афинах - накануне их упадка, в Риме - во времена империи. Если же любовные связи действительно возникали между свободными гражданами и гражданками, то только как нарушение супружеской верности. А для классического поэта древности, воспевавшего любовь, старого Анакреонта, половая любовь в нашем смысле была настолько безразлична, что для него безразличен был даже пол любимого существа"{100}.

В этом рассуждении Ф.Энгельса раскрывается загадка античной однополой любви. Она есть просто результат неполноценного развития личности в тогдашние времена. И поэтому нет ничего удивительного, что упоминания о такого рода любви очень часты в трактате Диогена Лаэрция. Вероятно, с его точки зрения, такая любовь заслуживает не столько порицания, сколько восхваления. Во всяком случае при чтении подобных сообщений Диогена читатель не должен забывать, что новоевропейское понимание любви имеет весьма мало общего с античным ее пониманием. Достаточно указать хотя бы на трактат Лукиана "О любви", где весьма художественно и подробно сравнивается двуполая и однополая любовь, причем последней отдается предпочтение. Укажем также на Ахилла Татия Александрийского, который тоже красочно рисует разницу между двуполым и однополым поцелуем и притом по крайней мере с одинаково высокой их оценкой.