Эллюль, Жак. Политическая иллюзия. Пер. В. В. Лазарев
жүктеу/скачать 1.49 Mb.
|
| политическому определению свободы, которая в наших глазах ничто, пока она не признается официально в государственном устройстве, или не оказывается продуктом конституции, или не представлена участием граждан в государственном управлении. Разговоры о том, что свобода — это просто возможность для индивида уклоняться от воздействия государственной власти и самому решать вопросы о смысле собственной жизни и о своих делах, в наше время воспринимаются как примитивные, смешные и болезненные реакции. Точно так же справедливость не существует больше в качестве личного блага или как более или менее достижимый результат применения закона. Когда мы рассуждаем о ней всерьез, справедливость, к несчастью, должна быть дополнена некоторым прилагательным, в первую очередь прилагательным "социальная", т.е. она в конечном счете рассматривается как политическая. Торжество справедливости должно обеспечить государство — это его миссия. Существует только коллективная справедливость, и непростые вопросы, которые задавала себе в прошлые века философия права, имеют для нас не больше смысла, чем христианское утверждение, что справедливость есть чудесное преобразование человека божественной благодатью. В наши дни ценности не принимаются больше всерьез, если в них нельзя привнести политического содержания и они не служат определенной политической деятельности.
Фактически ценности больше не служат нам и критерием для определения добра или зла; теперь только политические соображения представляюcя преобладающей ценностью, а все прочие должны быть подчинены им. Политика и ее ответвления (национализм, например) играют роль краеугольных камней при определении понятий "благо" или "прогресс". Занятия политическими делами в мыслях наделяются внутренним превосходством над другими видами деятельности. Человеческий прогресс в нынешнем обществе состоит в участии людей в политических делах. Сколько статей и деклараций читаем мы по этому вопросу! Например, женщины стали наконец людьми, потому что они обрели "политические права". Разговоры о том, что женщина (мать семьи, оказывающая глубокое влияние на развитие своих детей) долгое время оставалась подлинной созидательницей, породившей политику, выглядят теперь просто реакционной болтовней. Человек без права (на деле сказочного) опускать бюллетень в урну есть ничто, даже не лицо. Идти по пути прогресса — значит обрести эту способность, сделаться мифическим, теоретически самостоятельным участником политической жизни. Представитель политической науки Риве (Rivet) всерьез заявлял, говоря об африканцах: "Человек, который не может читать газету, чтобы быть в курсе событий, — это не человек". Какая странная концепция человечности! "Информация — участие — действие" — такова политическая троица, такова сущность прогресса. Люди борются за экономическую демократию, предполагая, что она позволит им выразить свои желания по наиболее близко затрагивающим их вопросам, и эта экономическая демократия, связанная с проблемами условий труда, распределением средств, с потребностями планирования, ценами и тарифами — со всеми этими вполне конкретными вещами, которые резко отличаются в наше время от политической демократии прошлого, которая сегодня считается просто крайне абстрактной и теоретической. Но обратимся к событиям двухвековой давности. Что скрывалось тогда под лозунгами политической демократии? Получить прямой и эффективный контроль над полицией; не платить пошлин, исключая те из них, которые люди согласны отдавать (это называлось тогда добровольным пожертвованием); не идти на войну, исключая добровольцев, желающих воевать; иметь право выражать свои мнения свободно и публично; любое и каждое лицо вправе влиять на общественное мнение и формировать его. Можно ли назвать эти положения абстрактными? Ни в коем случае, они крайне насущны и конкретны. Мы знаем, насколько важны подобные вещи. Но мы знаем также, что экономическая демократия сейчас деградирует, и этот процесс происходит именно в то время, когда ее пытаются ввести; мы знаем, что в Югославии, в Советском Союзе или во Франции "производителей" наделили властью, однако стоит ли доказывать, что это "наделение" мнимое, чисто теоретическое. Процесс превращения политических решений в пустую абстракцию в XIX в. точно повторяется перед нашими глазами в области экономических решений, правом принимать которые будто бы наделен индивид. Тот же самый фарс разыгрывается в экономической области — здесь мнят, будто человеку дают возможность управлять государством. Но следует прежде всего понять, что в современном государстве власть, вверенная индивиду, всегда на деле оказывается не чем иным, как безобидной уступкой, приятной возможностью одобрять только выгодное государству, выступающему как совокупность всех социальных благ. Тем не менее массы, на деле не участвующие в политических отношениях, твердо верят, что участвуют; и, более того, делают это свое иллюзорное участие главным мерилом своей личности, собственного достоинства, свободы. Колониальные народы становятся наконец цивилизованными, потому что вступают в Организацию Объединенных Наций. Африканцы обретают наконец достоинство, потому что участвуют в политическом правлении. А мыслители торжественно объявляют нам: "Они входят в Историю". Для этих мыслителей без политики не существует никакой истории. Как не поразиться столь основательной политизации! Заявление, что сложное социальное устройство банту или преобразование континента народом манху нельзя считать составной частью истории человечества, выглядело бы наивным. Но глубочайшим убеждением нашего времени является то, что такие народы входят в историю только тогда, когда они начинают приспосабливать свое государственное устройство и политическую жизнь к образцу западной цивилизации. Причастность к политическим отношениям — вот что действительно принимается во внимание. Теперь наконец эти народы "подадут свой могучий голос". Это суждение, лишь слегка преувеличенное, можно дополнить, сурово осудив "аполитичных людей". В наше время всякий сохраняющий свою независимость, отказывающийся от участия в выборах, считающий политические споры и конституциональные изменения искусственными, не затрагивающими подлинных проблем человека, уверенный, что война в Алжире глубоко затрагивает его самого и его детей, но отказывающийся признать, что декларации, движения протеста и голосования способны что-либо изменить, рискует подвергнуться самому резкому осуждению своих сограждан. Он настоящий еретик в наше время. И общество отлучает его, как средневековая церковь отлучала колдунов, Он считается пессимистом, тупоумным малым (за отказ отыскивать глубокие и тайные мотивы в политической игре), пораженцем, склоняющим голову перед судьбой, плохим гражданином. Разумеется, если дела идут скверно, то это именно его вина, потому что если бы нашлось больше граждански мыслящих, результаты голосования оказались бы иными (иметь 80% избирателей, подающих свои голоса, явно недостаточно, нет, нам надо 100%), и демократия стала бы куда более действенной. Осуждения сы-пятся на него градом; его действия и его мораль вызывают порицания; его психическая нормальность ставится под сомнение (аполитичный человек явно до некоторой степени параноик или шизофреник!). Наконец, на него обрушивается высшее в нашем веке осуждение: его признают реакционером. Это показывает нам, что о человеке в целом судят теперь с точки зрения политических отношений, которые возведены в высшую ценность. В наших суждениях все стало политическим, и политические отношения служат нам высшим ориентиром. За ними — пустота. И политические дела могут осуждаться только по политическим же соображениям. Можно, конечно, сказать, что политика должна служить человеку или экономике, но это не умаляет значения того факта, что величие государства, его способность организовывать участие человека в коллективной жизни, протекающей по политическим каналам, остаются в наше время высшими ценностными символами и критериями, подменившими собою религиозные символы и критерии прошлого. К аналогичным заключениям должен прийти каждый взявшийся анализировать не просто предвзятые мнения, предрассудки и бессознательные мотивации современного человека, а и его сознательное эмоциональное отношение. Как только наш современник включается в политику, он воодушевляется страстью сверх всякой меры. В наше время политический конфликт определенно стал высшей формой конфликта. Достаточно соприкоснуться с фашистами в 1934 г., с коммунистами или деголлевца-ми, чтобы понять, до какой степени в наше время разногласия по вопросам о формах правления, о Европейском оборонительном сообществе или по другим ограниченным вопросам глубже, чем разногласия по вопросу о высших целях человека. В свое время, когда антихристианские материалисты и убежденные христиане начинали сотрудничество, когда буржуазные мыслители и фабричные рабочие заседали в одних и тех же комитетах, когда фашисты и мусульмане или христиане и мусульмане работали в братском согласии, — все это праздновали как победу духа. Но сперва следует спросить, что это за прочный цемент, позволяющий людям преодолевать расовые и классовые различия и устраняющий самые острые метафизические и религиозные различия? Только одно — политика. Сколь значительными, по сравнению с единством взглядов "за" или же "против" решения начать или прекратить войну, могут быть различия взглядов по вопросу о смысле жизни? Следует также задать вопрос, не дорого ли мы заплатили за это чарующее согласие, чествуемое с таким энтузиазмом, если разногласия не устранены? Фактически такие соглашения могут быть заключены только ценой объявления кого-то общим врагом, политическим врагом, и соглашение будет тем прочнее, чем яростней становится ненависть против "другого". В результате христиане примутся отлучать христиан от церкви, а мусульмане — убивать мусульман. Политическая полемика сегодня вполне сравнима с диспутами христиан в XVI в. Только, пожалуй, знать, вправду ли Христос спас нас, куда менее важно, чем заключение договора или выбор между перманентной революцией и другими путями. Но разве жизнь миллионов людей не зависит от подобных политических решений? Зависит, конечно, потому что наше увлечение политическим создает такую зависимость. Но в этой зависимости нет необходимости. Потому что политические конфликты, политические решения, политические проблемы, политические формы превыше всего не сами по себе и не по природе вещей, а из-за славы, которую мы им приписываем, из-за значения, которое придается им каждым из нас, из-за священного трепета, который охватывает нас всякий раз при виде флага, вождя, лозунга. Мы можем сказать, что основой этому служит реальный факт разрастания государства. Это верно. Но государство не имеет никакой иной власти, кроме той, что признана его субъектами. Я уж не говорю о том, что в гораздо большей мере государство существует благодаря нашей лояльности и нашему страстному желанию. Но Марксово средство, считавшееся лекарством от политического отчуждения, уже не помогает. Теперь уже человеку недостаточно отказывать государству в верности или отвергать его власть (как отмечено уже отцом Суаре) ради грядущего государства, которое есть пустой фантом. Сегодня такие явления, как кристаллизация политических структур, рост числа средств государственного воздействия на рождение нового политического класса, необратимы, пока они существуют. Во всяком случае, чьи-то предчувствия не в силах их изменить. Таким образом, наши страсти могут лишь упрочнить, а отнюдь не ослабить политические отношения. Следуя этим путем, мы, стремясь прожить без внутреннего разлада, вынуждены приписывать политическим противоречиям огромный положительный смысл, двигаясь в направлении, обратном тому, в каком всегда следовал человек в подобных случаях; мы бросаемся из разросшейся политической сферы в метафизику, от политизированной истории в метаисторию, не знающую никаких призраков, никаких целей. Более того, вместо того чтобы довольствоваться тем, что есть, — чувство, столь желанное для религиозных людей, человек теперь обретает веру и чувство религиозного обновления благодаря своему участию в политике. То, что было потеряно церковью, найдено партиями, по крайней мере теми из них, которые заслуживают этого названия. Уверенность в достижимости целей, в улучшении социального устройства, в установлении справедливой и мирной системы политическими средствами — это наиболее глубокая и, несомненно, новая черта в нашем обществе. Среди многих определений человека, два соединяются вместе в следующем определении: Homo politicus есть по самой своей природе Homo religiosus. Объединение таких качеств активизирует все добродетели, на какие только может претендовать ревностность христиан. Действительно, как преданы они делу, как полны они духа самопожертвования, эти страстно увлеченные политикой люди. Но они никогда не задают себе вопроса: стоящее ли это дело? Именно в силу этой преданности они переносят свои страсти на предмет, которому они служат. Народ таким образом превращается в объект культа благодаря миллионам погибших, павших жертвой за него. Это должно быть все верно, коль скоро такое множество согласилось (так ли это?) отдать за него жизнь. То же делают во имя государства, национальной независимости или победы политической идеологии. Столь преданные делу люди не остаются без вознаграждения или выгоды — здесь они находят наконец до сих пор ускользающую от них общность. На уровне политического действия, в движения Сопротивления, или в известной солидарности парламентариев, или в коммунистических ячейках, или в группах ОАС , или на многочисленных и частых митингах в защиту республики, когда пламенные ораторы распаляют страсти, человек способен чувствовать абсолютно необходимую ему общность, которой он не находит ни в своей семье, ни среди компании соседей, ни в своей работе: общая цель, некий великий народный порыв, подхватывающий человека, становящегося частицей общего, товарищество, особый язык, объяснение окружающего мира. Политика дает ему 1 Organisation armee secrete — секретная вооруженная организация (франц.) — нелегальная организация ультраколонистов, существовавшая в Алжире и во Франции в 60-х годах XX в. Цель — не допустить предоставления Алжиру независимости. — Примеч. пер. эти радости, эти символы и эти невидимые глазу выражения общности. Таковы, на мой взгляд, различные аспекты политизации, конституирующие целое. Но мы все же должны убедиться, не оказался ли человек, однажды политизированный, жертвой мистификации и не угодил ли он в ловушку? Однако в наши дни кое-кто придерживается противоположного изложенному здесь мнению и говорит о деполитизации современного человека. Достаточно взглянуть на отчаяние, якобы охватившее ученых, занимающихся политической наукой, и эссеистов, анализирующих эту деполитизацию, и мы сможем судить, в какой мере политика стала ценностью. Что за несчастье, если человек вдруг оказался бы деполитизированным; это то же, как если бы он перестал быть художественной, мыслящей или чувствующей натурой. Деполитизированный? Полностью исчезла бы одна из человеческих способностей. Разумеется, политические отношения — это не игра, они не приносят пользы, это только сравнительно важная, прагматическая деятельность; эти отношения суть подлинная ценность, они представляют подлинную ценность, они помогают человеку подчинить себе свою судьбу. Но я рассуждаю так: если то, что деполитизация есть лишь временное и локальное явление, верно, все же распознать ее можно, только обратившись к прямо противоположному понятию "политизация". Поскольку современный человек политизирован как никогда прежде, всякий отход от политических отношений становится очень заметным, примечательным, и мы чувствуем это как понятное движение. Но мы можем распознать деполитизацию не только в сравнении с общим направлением в сторону политизации; и только внутри последнего направления, включающего первое. Деполитизация не есть явление, имеющее большое значение: она более ограничена, чем политизация, захватывает только определенные области, определенные формы поведения и известные отношения к предметам. Политизация в то же время пронизывает все понимание действительной жизни и даже придает деполитизации иное значение, отличное от представляющегося при первом подходе к ней. Чтобы судить о природе деполитизации более конкретно, следует указать на некоторые обстоятельства. С одной стороны, действительно существует некоторая деполитизация в форме "департизации", "деидеологиза-ции", отхода от "сторонничества" и известной нерасположенности к голосованию. С другой стороны, наблюдается политизирование новых групп, которое восполняет спад в более старых политических группах, растет интерес к политическим проблемам. Об этом хорошо сказал С.М.Кальве: "Политизированный разум не противостоит деполитизированному разуму. Политизированный разум — это завоеванный, сокрушенный, пассивно подчиняющийся разум, даже если это подчинение вызывает раздражение и бунт"1. Но мы не можем утверждать наличие какой-то деполитизации как самостоятельного процесса. Большинство углубляющихся в эту проблему авторов (многие из них убеждены заранее, что деполитизация имеет место) полагают, что этот термин охватывает различные явления 1 Из статьи: Calves S.M. (ed), La Depolitisation: Mythe ou realite. Eg. G. Vedel. P.. 1962. (включая левых, сожалеющих по поводу все более широкого распространения апатии среди своих активных единомышленников, партии, теряющие своих сторонников, и т.д.), но во всех случаях деполитизация не влечет за собой спада политического участия в его прежних традиционных формах или отказа от всякого участия (Каль-ве). Это верно даже в случаях, когда имеются некоторый скептицизм или индифферентность к политической деятельности (Мерле), "релятивизация политических отношений" (Андре Филип) или "такое эмпирическое политическое существование, которое можно назвать смутным, осторожным и слегка насмешливым" (Жорж Лаво). Все это нельзя считать подлинной деполитизацией, и даже подрывом феномена политизации, каким мы его описали выше. Деполитизация в политической науке связывается лишь с демократическим по своему характеру фактическим участием. Все же, например, отдавать себя в руки государства не по необходимости, а добровольно — вершина политизации (Альфред Кроссер); точно так же, в условиях демократии, политизация в области общих воззрений на социальную жизнь куда более важна, нежели участие в предвыборных собраниях. Одновременно могут существовать также и безразличие к политике и переоценка политических отношений. Может существовать "деидеологизация" противоречащих точек зрения благодаря отказу от прежних доктрин, и в то же время "мифизирование" государства и перенесение его проблем в эмоциональную сферу. В таких случаях деполитизация оказывается мнимой, а как только обстоятельства меняются, возникает новая, бурная и широкая политизация на том самом уровне деятельноcти, который, казалось бы, был покинут1. Необходимо попытаться проникнуть в определенную сферу политических отношений не только через философию политики, но и иначе, средствами, находящимися за пределами "системы позитивистской концепции истории" и той реальности, которая, по-видимому, скрыта и к которой нас одинаково приводит и теория пролетариата как универсального класса, и религиозная идея "становления духа", которую замечательно формулировал Клемент Лефорт2. В то же время необходимо отвергнуть как убеждение, будто на высшие вопросы непременно должны даваться ответы, так и убеждение, будто не существует ничего помимо вопросов, встающих в связи с конкретной фактической ситуацией. Кроме того, обе эти ориентации приводят к одному результату, как это было отмечено Лефортом: "Политическое мышление протекает в ограниченных рамках... Политическая наука и марксистская идеология стали двумя образцами современного консерватизма". Подводя итоги, мы вправе утверждать: политический анализ обычно ведется либо на философском (политическая философия), либо на научном (политическая наука) уровне. На первом уровне выполнены такие замечательные исследования, как книга Эрика Вейля3. Я, однако, не согласен с таким его утверждением: сегодня 1 См.: "Критерии политической апатии" Дорвида Рисмана (Riesman D. "Criteria for Political Apaphy"), где автор полагает, что видимое участие в выборах и публичное выражение своих политических убеждений могут прикрывать глубокую политическую индифферентность и отсутствие политической включенности. 2 Lefort С. La pensee de la politique, Lettres nouvelles, 1963. 3 Weil E. De la politique. 1956. центральная проблема заключается в примирении исторически сложившихся обычаев (а заодно и государства, выступающего их охранителем) со всемирной организацией, борющейся за господство над силами природы средствами современной техники. Такая теория политических явлений не получит признания в данной книге. Второй тип анализа характеризуется попытками использовать научный метод для описания и исследования этого феномена. Существует бесчисленное количество работ подобного рода, но я попытаюсь использовать здесь иной подход. Мое исследование не будет ни научным, ни философским, и на этом основании оно вряд ли будет признано серьезным, Но я тем не менее полагаю, что оно имеет определенную ценность. ГЛАВА I
НЕОБХОДИМОЕ И СЛУЧАЙНОЕ Cначала вспомним две традиционные характеристики политики, имплицитно признанные, но редко обсуждавшиеся. 1. Для протекания политических процессов необходимо наличие реального выбора между различными возможными решениями. Эти решения не все в одинаковой степени справедливы, или эффективны, или приятны, но все они возможны, и, как правило, ни одно решение нельзя предпочесть в силу его абсолютного преимущества перед другими. Важную роль здесь будет играть оценка обстоятельств и необходимых последствий. Среди различных возможных решений одно может казаться предпочтительнее по моральным соображениям, другое — по утилитарным. И каждое решение может быть подвергнуто критике с той или иной точки зрения. Современные исследования проблемы принятия решений вполне определенно учитывают этот момент вариабельности и случайности (см., например, блестящую работу Общества по изучению экономической, промышленной и социальной документации)1. Действительно политическим человеком будет тот, кто принимает решение, — не обязательно решение в среднем звене, где имеется наибольшее количество их возможных вариантов, и не обязательно наиболее эффективное или наилучшим образом отвечающее определенным ценностям решение; но это будет такой человек, который, принимая во внимание все факты и мнения, найдет такой ответ, который можно назвать согласованным с подавляющим числом возможных ответов или заключенным между ними компромиссом, одновременно открывающим новые возможности для будущего развития. Однако выбирать должно между решениями; чтобы иметь выбор (и оправдывать высокое назначение политики), необходимо, чтобы реально существовало несколько решений, из которых можно выбирать. Когда нация подавлена военной силой, перед нею не встает проблема выбора решений: приходится принимать условия победителей. (Взять, к примеру, Польшу в 1940 г.) Для принятия решений необходима свобода. Настоящие политические решения могут приниматься только людьми, которые не слишком придавлены социальной средой, правовыми ограничениями, не слишком связаны монолитной цивилизацией, не слишком зависят от обстоятельств. Они должны приниматься людьми, которые могут в достаточной мере владеть и пользоваться эффективными мерами воздействия, которые способны влиять 1 Massenet M. L'Avenlr de la Llberte politique. Bulletin: Soclete d'etudes et de documentation economlques Industrlelles et soclales (S.E.D.E.I.S.), 1962. на общественное мнение и, кроме того, иметь в своем распоряжении вариабельные элементы, чтобы использовать их различными способами. Конечно, такие люди не застрахованы от ошибок, но от этого их решения не перестают быть политическими. Подлинные политические решения могут вовсе не подчиняться необходимости. Политический человек не может ограничить себя, уподобить машине, просто регистрирующей принудительный ход событий. Более того, политический человек не может ограничиться частичными выборами. Политические решения неизбежно включают в себя выбор средств и выбор целей; в политических отношениях несоответствие средств целям совершенно условно. Все великие политические фигуры были людьми, которые отлично понимали первостепенную важность средств и знали, что никакое настоящее решение не может быть принято без выбора, они знали, что политические решения не могут быть "общими идеями", простым выбором целей, после чего оставалось бы отыскать средства, точнее, лишь так называемые средства исполнения. Однако такое понимание совершенно вышло из моды и принадлежит эпохе, когда средства еще не обрели столь важного значения и еще не влияли непосредственно на поставленные цели. Скажем больше: если выбор целей должен быть подлинным выбором, то необходимо точно знать характер предполагаемых средств для их достижения. И тогда политику необходимо прежде всего решить такую задачу: подчинить средства целям, которых он намерен достичь; однако он не станет ставить перед собой целей, если не сумеет увязать их со средствами, которые он способен использовать. Только таким путем политические решения оказываются одновременно основательными, и общими, и детально разработанными, и жизнеспособными. Они суть результаты целого ряда частичных выборов, подводящих в конечном счете к формированию решения. Вспомним знаменитую формулу Гегеля, подытоживающую этот процесс: "Человек действия, политический человек, должен быть уверен, что в результате его действия необходимость превратится в случайность, а случайность станет необходимостью". жүктеу/скачать 1.49 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|