Эллюль, Жак. Политическая иллюзия. Пер. В. В. Лазарев
жүктеу/скачать 1.49 Mb.
|
| 2. Вместе с тем проведение в жизнь какого-нибудь политического решения требует времени; решение не может ориентироваться на немедленное достижение цели. Необходимо учитывать положение, которое сложится в будущем, и дать народу или правительству время, чтобы успеть осмыслить решение или составить о нем определенное мнение. Политическое решение, в подлинном смысле этого слова, включает в себя не только непременное его исполнение, что, конечно же, необходимо, но также и констатацию непрерывающегося хода событий. Ведь с момента принятия решения то, во что выльется существующая ситуация, начинается не с мертвой точки (мне здесь приходит на память характеристика ситуации 30 июня 1961 г., гласящая: "Алжир в точке замерзания"), а с изменяющихся обстоятельств, предполагающих протекание их во времени. Подобно принятому закону, политическая позиция непременно ориентирована на будущее. Время и обстоятельства не обязательно ставят под угрозу принятое вчера решение; неожиданные повороты общественного мнения не обязательно влекут за собой модификацию поставленных целей или изменение избранных средств (это детально проанализировано в моей книге о пропаганде); потому что в ином случае мы бы уже не были, по сути дела, включены в политические отношения. Мелкие демагоги с серьезной миной заявляют, что правительство должно оставаться просто выразителем и орудием исполнения желаний общественного мнения. Эта формула, основывающаяся на недоказанных предположениях о мудрости общественного мнения и о справедливом распределении всеобщего разума, по существу, отвергает действительную политику. Для того чтобы политика существовала, должно контролировать не людей и не общественные силы, а прежде всего продолжение процесса.
Конечно, можно сказать, что все это надумано и противоречит протеканию жизни, постоянному прогрессу техники, организующему воздействию нашей администрации и законодательства. Но, как это было великолепно подмечено Марксом, технический и экономический прогресс возможен, только опираясь на законы и политические решения, которые ориентированы на будущее, охватывают будущее и подчиняют его своему контролю. Это не может происходить иначе, как в определенной последовательности, по определенной системе. Более того, политическое решение, обращенное в будущее, есть не только простое предвосхищение будущего или простое следование предопределенному будущему, но и контроль над будущим. Предвидение политического человека всегда и непременно случайно и вовсе не таково, как у исследователя в области политической науки, который ограничивается предсказанием наиболее вероятного направления развития. Политический человек нацелен на реализацию своего предвидения, он стремится воплотить в жизнь свое ожидание и привести его в соответствие со своими желаниями. Без постановки подобной цели нет политики. Политическая деятельность на время приводит к власти определенный режим, формирует институт, заключает соглашение, договор, но практика принятия подобного рода мер — это, несомненно, лишь часть эволюционного процесса. Как предписанные нормы отношений, они (эти меры) являются частью будущего, с их помощью политический человек может более последовательно проводить свой курс. Разумеется, эти нормы отношений не вечны. Но они служат неким механизмом, принципы действия которого политическому человеку известны; он знает этот курс, пробивающий себе дорогу среди отклоняющихся и неподконтрольных явлений. Таким образом, роль политики заключается не в "замораживании" общества в определенных схемах, а в том, чтобы привнести в него факторы, обеспечивающие непрерывность единого курса, без которых его (общества) уравновешенность и устойчивость оказались бы в огромной степени случайными. Наконец, постоянное использование одних и тех же схем быстро приводит к истощению общественной и социальной сущности политики. Но в наше время фактически больше не существует комбинации этих двух элементов подлинной политической деятельности, или, по крайней мере, уже начался процесс их исчезновения. Выбор еще в нашем обществе присутствует, однако он не принадлежит больше политической сфере, описание которой я уже дал. Устремленность процесса в будущее становится все увереннее и неуклоннее, но ее (эту устремленность) отнюдь нельзя считать подлинной политической позицией, занятой по отношению к будущему. Напротив, место действительной политической деятельности занимают новые, господствующие над нею процессы. Политику же в наше время все чаще называют областью ограниченных возможностей, которая не способна более изменить сложившиеся ситуации; вот к чему свелся процесс, силою которого в свое время было воздвигнуто роскошное строение. Единственная область, где политика все еще способна действовать, — это текущие события, т.е. сфера эфемерная и неустойчивая. В результате утратилось ощущение подлинной серьезности политического решения. Становящееся зримым есть теперь уже не что иное как видимость. Ничтожность результатов действия в этой пустоте компенсируется лишь крайней возбужденностью политиканов. Таким образом, решающим обстоятельством, характеризующим современную политику, выступает некая "смесь" из двух противоречащих друг другу элементов: необходимого и эфемерного. 1. Необходимое Несомненно, политические решения все еще принимаются. Однако было бы вернее назвать их просто псевдорешениями, потому что они до того строго детерминированы, что не дают своим инициаторам ни простора, ни выбора. Я не имею в виду доктрины предопределенности истории. Каждый знаком с коллективной верой, заимствованной из марксизма, в существование определенного направления истории, жесткого механизма исторического развития, неизбежно ведущего к социализму. И самым замечательным в этой вере представляется тот очевидный факт, что самые фанатичные адепты этого учения об исторической необходимости непременно оказываются людьми, прилагающими величайшую энергию в попытках воздействовать на эту самую историю! Само это учение не предусмотрело такую возможность, но известно, что все учения часто порождают действия, противоречащие тем, ожидаемым, если рассуждать логически. Это верно, говорим мы о кальвинизме и буддизме или о марксизме. Ленин, пожалуй, успешнее всего оперировал в кругу возможностей политического выбора, иначе говоря, в мире случайностей. И, разработав метод, он дал своим последователям возможность идти поразительно эффективным политическим курсом. Не следует, однако, заблуждаться. В Советском Союзе возможности выбора также становятся все более ограниченными. Коммунистические политики также отягощены теперь необходимостью, причем вовсе не той, к которой марксистское учение могло бы их подготовить, а во все большей и большей мере именно того рода необходимостью, которая навязывает себя каждому государству. Поэтому идею о предопределенном направлении истории, на мой взгляд, нельзя счесть решающим или тревожным обстоятельством. Что и вправду вызывает беспокойство, так это политическая игра, изображающая дело так, будто учение о предопределенности и необходимости диктуется условиями, причем на этом настаивают даже несмотря на то, что из последовательности событий невозможно вывести вовсе никакого реального смысла. Никакое учение не повлияло на ситуацию. Чтобы политическое решение стало результатом подлинного выбора, должна существовать возможность комбинировать факторы, различающиеся по своей природе. И чтобы этот выбор был действительно политическим, такие факторы не должны быть воображаемыми, теоретическими, или идеальными, а должны соответствовать действительности — фактам или реально существующим настроениям. Однако элиминирование ценностей из ряда таких факторов, как коллективное сознание, ходячие представления, произвольные мнения случайных людей из уличной толпы, значительно ограничивает политический выбор. Несмотря на то, что взгляды Макса Вебера нередко подвергаются критике, его теория противоречия между фактами и ценностями (противоречия кажущегося, не коренящегося в сущности) не только полезна, но и вполне соответствует действительности. Разумеется, это выглядит отталкивающим и неприятным, но, без сомнения, человек в наше время все же с безразличием относится к ценностям, он свел их к фактам1. Справедливость, свобода, истина — эти слова все еще полезны для пропаганды. Но эти слова связываются с новым содержанием: справедливость означает теперь счастье, основанное на равном распределении материальных благ; свобода — высокий жизненный уровень и продолжительные отпуска; истина — точность по отноше 1 Сопутствующее этому развитие превратило, в свою очередь, политические факты в ценности. Например, факт национального существования превратился в ценность национального существования, а это порождает национализм. Точно так же факт государства становится ценностью и порождает приверженность к государственности. Я не стану анализировать здесь этот феномен, читатель может ознакомиться с моим исследованием этого вопроса в статье "Нация и национализм" ("Revue de l'Evangelisation", 1962). нию к фактам. Я мог бы умножить эти примеры и расширить анализ. Но по многим причинам в наше время по существу отсутствуют указатели путей к цели. Избранные для проверки ориентиры сами в свою очередь попали в сильную зависимость от фактов, они не служат критериями истинности суждения об этих фактах и весьма далеки от того, чтобы быть достаточно подходящими точками зрения, с которых можно было бы обозревать события. Именно тогда политический руководитель обнаруживает, что его позиция крайне ослаблена: его способности к решениям очень ограничены: ведь он — в глазах общественного мнения и в своих собственных — уже не может предлагать ценности в противовес фактам. Странно видеть, что политические деятели порой считают себя свободными — более независимыми и более влиятельными, — когда ценности выброшены за борт, как ненужный балласт, и остается лишь поле деятельности в области чистого реализма, цинизма и скептицизма. Как часто мы обнаруживаем в себе черты, присущие, по общему мнению, Макиавелли! Почему люди не замечают, что, как раз напротив, освобождать политику от ценностей — значит перемещать ее в область чистых фактов, что дает возможность политическим деятелям действовать вне моральных норм, но в то же время значительно сужает сферу политического выбора и решений. Факты сужают сферу политики в большей мере, чем ценности; последствия действий, предпринимаемых принцем, оказываются более значительными, если принц следует стилю поведения Макиавелли, а не Людовика IX. Естественно, если мы судим таким образом, мы имеем в виду признанные ценности, в которые верят, которые приняты всеми или почти всеми в данном обществе. Ценности же, специфичные только для принца — эзотерическая религия или уточненная философия, — вовсе не имеют веса и полностью лишают нас возможности комбинировать или расширять горизонт выбора. Вот почему столь велика неприязнь публики к ценностям. Ценности признаются частью и предпосылкой античного способа мышления и существуют только как видимость, которой больше уже не придается никакого значения; они были вновь открыты как таковые, как "воскресные молитвы", во Франции во времена Третьей и Четвертой республик, но никто не считал стоящим строить на них свое поведение. И все же "освобождение" от ценностей заставляет подчиняться более суровой необходимости, которая, правда, ощущается менее остро, потому что просто не дает никакой возможности выбора. Мы стремимся понять стремительно прогрессирующее ограничение числа подлинных политических решений, и поэтому мы должны учесть, что политический человек в результате этого фактически вовсе не страдает. Он жаждет политической свободы не более, чем кто-либо другой. Свобода всегда ввергает индивида в болезненные противоречия, ставит его перед лицом ответственности, которую он должен принять на себя, оказавшись перед рискованным выбором. Индивиду это вовсе не нравится; он гораздо больше предпочитает необходимый, неизбежный, ясный курс: по крайней мере не приходится терять время на размышления, да и не связывает никакая ответственность. Индивид всегда готов подчиниться необходимости, пока сохраняется терминология свободы, с тем чтобы можно было приравнять свое холопское послушание славному проявлению свободного личного выбора. Различными путями индивиды XIX и XX в. пришли к тому, что стали исключительно умело использовать это ужасное лицемерие. И политический руководитель здесь вовсе не исключение. Он не станет принимать подлинных решений, пока его спасают маски. Он глух к ценностям, которые принудили бы его сделать тяжкий выбор, будь они признанными и принятыми в наше время. Я полагаю, что Гастон Бутхул1 ошибается, думая, что правительства стоят перед великим выбором: либо сила, либо счастье; либо порабощать соседей, либо поднимать жизненный уровень. В реальной конкретной ситуации выбор уже погиб: все правительства — за рост жизненного уровня, и практикуемые ныне виды политической власти служат средствами для достижения этой цели, средствами, которые часто все еще очень необходимы. На другом конце этой шкалы иное развитие также имеет тенденцию пресекать возможность решений и превращать поток политических событий в строго детерминированный. Мы пока живем внутри национальных систем. И при диком росте национализма такое положение вряд ли имеет тенденцию к исчезновению. Правительства являются национальными, но сегодня политические решения принимаются на глобальном уровне. Каждая нация, стремящаяся быть суверенной (а ее правительство желает заниматься вопросами политики), наделе является составной частью блока, препятствующего проведению национальным правительством собственных решений. Существует видимость, будто каждая нация 1 Bouthoul G. L'Art de la politique. P., 1962. может делать все, что она пожелает, например, вступить в НАТО или СЭВ* или выйти из этих организаций. Но на самом деле нация вовсе не имеет никакого выбора. Решения, которые приходится принимать правительству, суть вынужденные. Если Франция выйдет из Европейского оборонительного сообщества1, люди будут шокированы, сочтут это изменой, и прежнее положение должно будет немедленно восстановиться под другим названием, в иной форме, чтобы результат оказался тем же: место Франции внутри этого блока делает немыслимым и уж, конечно, неосуществимым отказ от обязательств, принятых на себя в качестве участника этого блока. Всякий шаг на пути к независимости расценивается как попытка разрушить уже сложившуюся ситуацию, и подобные попытки обречены на неудачу в течение продолжительного времени. Сторонники иных взглядов в связи с этим начнут ссылаться на бесчисленные политические решения, которые проводились или могли бы быть проведены: выход Югославии из Коминформа, страстное и настойчивое стрем- * НАТО — организация североатлантического договора (подписан в 1949 г.), заключенного между США, Канадой и рядом европейских государств, военно-политический союз, штаб-квартира в Брюсселе; СЭВ — совет экономической взаимопомощи, межправительственная экономическая организация стран так называемого социалистического лагеря. Учреждена в 1949 г., прекратила свое существование с крахом коммунистических режимов в Восточной Европе в начале 90-х годов. — Примеч пер. 1 Положение Европейского оборонительного сообщества, в котором технические эксперты, побежденные политическими решениями, взяли наконец верх в результате Парижских соглашений, было хорошо проанализировано Жано Мейно (Meynaud J. La Technocratic: Mythe ou realite. P., 1964. P. 122). ление создать объединенную Европу, выбор Великобритании — присоединиться или не присоединиться к такому объединению, решение Франции относительно красного Китая и т.д. Но легко было бы раскрыть более вескую необходимость, которой диктовался подобный выбор. Конечно, политические решения все еще возможны. Здесь я хотел лишь указать на рост числа ограничений, затрудняющих принятие таких актов. Такие ограничения существовали всегда. Вопрос заключается лишь в следующем: надо ли признать, что сегодня эти ограничения оказались более неотвратимыми, чем вчера? Не вспомнить ли нам о том, что многочисленные писатели не слишком ратовали за создание объединенной Европы (это, правда, и не имеет большого значения), да они много и не теоретизировали по этому поводу, но смотрели на такое развитие как на неизбежное, как на предписанное логикой фактов! Тридцать лет назад Орте-га-и-Гассет писал, что "возможность создания общего европейского государства навязывается механически сама собой". Но, говоря о необходимости, мы вовсе не хотим сказать, что политический человек ограничивается тем, что предоставляет событиям идти своим чередом. Он может также принимать абсурдные решения, препятствующие какому-нибудь развитию, как это имеет место сегодня во Франции, или, крайне одушевившись, много говорить, пытаться убедить основать соответствующие комитеты и институты, а также использовать средства массовой коммуникации. Он борется за построение европейского единства. Но преследуемая им цель навязана ему фактами. Он борется, но за достижение такой цели, которая есть продукт предшествующих обстоятельств и достигается механически, чуть раньше или чуть позже. Его бурная активность — всего лишь маска, за которой прячется (в том числе и от него самого) неизбежный, роковой характер предмета, к которому он стремится. Но здесь следует уточнить еще одно обстоятельство, чтобы читатель не сделал поспешного и общего заключения: я вовсе не придерживаюсь ни механистического, ни фаталистического взгляда, ни точки зрения органичности. Я констатирую только: в наше время, как правило, дело обстоит именно таким образом. Подлинно независимые политические решения сегодня все более и более ограничены и редки. Мы можем привести случаи, когда это правило было настолько общепринятым и привычным, что даже никому в голову не приходило приводить какие-нибудь примеры!1 Дело в том, что объединение наций и народов в военные блоки очень сильно ограничивает возможности принятия независимых решений. Типичным примером служат новые нации. Спустя три месяца после прихода к власти Фиделя Кастро я писал (не встретив никакого одобрения и, более того, попав под шквальный огонь критики за мой "упрощенный" взгляд), что он будет 1 Хорошим образцом идеализма служит статья Людовика Трона (в газете "Монд" 19 февраля 1963 г.); ее автор верит, что понятие "Европа" было победой общественного мнения и оказало воздействие на различные правительства. Такое заявление поистине удивительно. Не следует забывать, что понятие о "европейском" выработано экономическими и военными экспертами. Аморфность общественного мнения ярко продемонстрировали результаты голосования. То, что Трон называет "общественным мнением", "течениями" или "кругами", есть прежде всего маленькие генеральные штабы, где доминируют технические эксперты. вынужден вступить в советский блок и не сможет проводить собственную независимую политику, а рано или поздно равнение на этот блок приведет к коммунизации его страны. Точно так же третий мир, о котором много дискутируют, существует лишь постольку, поскольку пока еще возможны воображаемые теоретические построения и свобода словопрений о путях его будущего развития. Как только арабские и африканские народы консолидируются, они будут вынуждены влиться в строго замкнутые и детерминированные системы. Пусть в таком случае никто не говорит, что вступление наций в широкие объединения изменяет только место решений и что-де сами решения будут теми же. Некоторые говорят: "Мы лишь переживаем период, диктующий необходимость приспосабливаться. Политические решения, принимавшиеся раньше на национальном уровне, принимаются теперь на более высоком уровне, но остаются такими же свободными. Трудности возникают только из-за несогласованности между этими двумя уровнями и заключаются в необходимости привести их (эти уровни) в соответствие". Этот аргумент нам знаком; однако укажем лишь на одну закономерность, которая не может быть здесь подробно раскрыта: каждый раз, когда организм разрастается и усложняется, степень необходимости возрастает, а возможности выбора и приспособления сужаются. В действительности крупные блоки управляются значительно более строгими механизмами, и их политические действия становятся все более упрощенными и предсказуемыми. Объем и сложность подобного механизма таковы, что если мы желаем, чтобы он функционировал, то это функционирование должно носить самостоятельный характер и иметь минимум возможных решений и инноваций1. С того момента, когда эффективность становится критерием политического действия, появляются такие новые ограничения, которые преграждают путь всяким решениям. Именно это и происходит сегодня. Даже при самых благих намерениях никто в наше время не смог бы предположить какой-либо иной критерий политического действия, кроме эффективности. Уже игра сил в условиях демократии целиком зиждется на стремлении к успеху. Избран будет тот человек, кто сможет довести какой-нибудь проект до его успешного завершения, тот, кто в большей мере, чем другие, пользуется любовью успеха. Правительство, потерпевшее неудачу в каком-нибудь мероприятии, будет неизбежно свергнуто. Крах никогда не забывается; руководители побежденного государства судятся как военные преступники, однако, одержи они победу, и сами бы красовались в судейских мантиях. Во времена, когда люди ориентировались на иные ценности, еще оставалась возможность сохранить правительство, которое оказывалось побежденным, но признавалось законным. Яков II оставался королем Франции, как и Франциск I; честь сохранялась, поэтому все было возможно, даже если и все уже оказалось потеряно. Сегодня такое просто немыслимо. Законом политики служит эф- 1 Замечательным примером здесь может служить Вселенский совет церквей. Вначале, когда этот совет был очень просто организован и оживлялся духовными отношениями, он обеспечивал возможность "информационных" встреч. Но с ростом числа присоединявшихся к нему церквей совет становился все более структурализованным и жестким, а его возможности выполнять свою миссию на духовном уровне сужались. фективность. Выигрывает не лучший человек, а наиболее сильный; и все эти термины могут быть сведены к одному: эффективность. Несмотря на его доктрину, советский режим обрел уважение в глазах некоммунистов, потому что этот строй выиграл войну и расширил производство. В техническом мире, в клубке конкурентных состязаний, эффективность осталась фактически единственным критерием правомочности правительства, и как можно сделать иной выбор, если вызов, брошенный нам кем-нибудь, кто избрал путь к эффективности, не может быть встречен иначе, как вступлением на тот же путь? Если одна нация решает двигаться этим путем, все другие последуют в том же направлении; народы каждой из этих стран, даже если они видят, что наиболее эффективная нация еще их не обогнала, потребуют такой же ориентации из ревности к собственному престижу и успеху. Поскольку существуют внешняя конкуренция и внутреннее давление, эффективность обречена стать высшей целью. Но это означает, что надо принять систему противника и ненавидимые нами в конечном счете победят. Нам уже давно известно, что только диктаторский режим может противостоять подъему движения за диктатуру (например, в Румынии между 1935 и 1939 г.); что только пропаганда в силах противостоять пропаганде; что только поставленная на рациональную — плановую — основу экономика способна выдержать соревнование с другой плановой экономикой. Разумеется, в течение некоторого времени можно укрываться под маской либеральности, но в дальнейшем соревнование становится преобладающим фактором и приходится избрать кратчайший маршрут. Однако выбор курса на эффективность, если он не продиктован заранее или принят не единодушно, а в данный момент под давлением обстоятельств, вовсе нельзя назвать свободным. В то же время плата за отказ от такого выбора намного дороже и тяжелее: просто исчезнуть с лица земли. Прошли времена, когда люди могли говорить: "После меня хоть потоп!" Потоп уже надвигается, а наш час еще не пробил. Таким образом, говоря о современных политических отношениях, мы можем сформулировать еще одно положение: курс на эффективность значительно сужает горизонт нашего выбора и оставляет нас перед лицом более тяжкой непосредственной необходимости. Политический человек не может выбирать между более или менее эффективным. Выбор не зависит от политика. Поскольку он может ошибиться в оценке ситуации, он должен ориентироваться на людей более компетентных, чем он сам, и отдать право выбора в руки экспертов. Здесь мы сталкиваемся с проблемой, которая часто дискутировалась в течение последних нескольких лет1. Я буду отстаивать только два пункта: сегодня правильный выбор, касающийся политических проблем, зависит от экспертов2, которые готовят решение, и экспертов, наделенных средствами для претворения решений в жизнь. Это приводит к "профессионализации политической жүктеу/скачать 1.49 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|