Эрик-эммануил шмит фредерик

ФРЕДЕРИК. Уйдешь, если я стану внушать тебе ужас.

БЕРЕНИКА. Стало быть, не уйду.

ФРЕДЕРИК. А что бы ты сделала, если бы узнала, что у меня любовница?

БЕРЕНИКА. Я бы спросила себя, зачем тому, кто это сказал, так бесстыдно лгать.

ФРЕДЕРИК (в волнении). Ты спросила бы себя о нем, не обо мне?

БЕРЕНИКА. Само собой разумеется, только о нем. Тебе-то я доверяю.

ФРЕДЕРИК (в тоске). Но если бы десять, пятнадцать человек повторили тебе то же самое?

БЕРЕНИКА. Количество в этом деле роли не играет. Я бы возвращалась к первой своей мысли: зачем им понадобилось выдумать измену? (Пауза). Кстати, я готовлю себя к этому, ведь счастье вызывает ревность. А поскольку я бесконечно счастлива, мне будут завидовать. И даже чуть-чуть обидно, что до сих пор никто мне ничего подобного не сказал…

ФРЕДЕРИК. Чего именно?

БЕРЕНИКА. Что ты мне изменяешь. Может, мы были слишком сдержанны?

ФРЕДЕРИК. А если бы я сам тебе сказал?

БЕРЕНИКА. Что больше меня не любишь?

ФРЕДЕРИК. Нет, этого я не скажу. Если бы я сказал, что изменил тебе.

БЕРЕНИКА. Я бы притворилась, что страшно сердита, и в состоянии ярости мы бы занялись любовью. Мне кажется, что таким образом я бы осуществила твой план: ведь ты расскажешь мне эту нелепицу, чтобы вызвать мою реакцию.

ФРЕДЕРИК. Ты слишком мне доверяешь.

БЕРЕНИКА. По-видимому, больше чем ты сам. Но я права. (Смеется). А теперь мне пора, надо нарядиться по случаю премьеры «Робера Макера».

Целует его и уходит, столкнувшись с озабоченным, но радостным Гарелем.

ГАРЕЛЬ. Чую, чую успех. Всё продано! Для меня самого даже откидного места не осталось!

ФРЕДЕРИК. Тем лучше для откидного места.

В этот момент из глубины фойе быстрыми шагами проходит граф Пийеман в сопровождении двух полицейских и останавливается возле Фредерика и Гареля. В руках у него королевский указ.

ПИЙЕМАН. По приказу Короля, представление «Робера Макера» запрещается. Всякий нарушивший закон будет примерно наказан.

ГАРЕЛЬ. Черт бы вас побрал!

ПИЙЕМАН (полон ненависти). Цензура установлена. И я сделаю так, что скоро весь ваш репертуар будет погребен в ее недрах.

ФРЕДЕРИК. Подлец!

ПИЙЕМАН. Я говорил вам, что отомщу!

ФРЕДЕРИК. Сыграем «Антони».

ГАРЕЛЬ. «Антони»? «Антони»? Вот так, без репетиции? Без Жорж или Дорваль, чтобы сыграть Адель?

ФРЕДЕРИК. Ты отлично знаешь, что вот уже несколько лет, как Красотка выучила назубок все роли Жорж, в надежде на грипп, насморк или что-нибудь еще…

ГАРЕЛЬ. «Что-нибудь еще»… Уж я-то знаю, что…Сколько раз она намыливала лестницу, чтобы Мадмуазель Жорж сломала себе шею. Мадмуазель Жорж потому и попросила Антуана идти всегда впереди, чтобы проверять почву под ногами.

ФРЕДЕРИК (Смеется). Браво, Красоточка! Вот уж действительно простая, честная и прямая душа, и точно знает, чего хочет.

ГАРЕЛЬ. «Антони»…»Антони»…Пойду предупрежу труппу! (Замечает в коридоре Фирмена). Фирмен, надо переодеться.

Гарель стремительно уходит, озабоченный еще больше, чем всегда. На секунду Фредерик остается на сцене один, он зовет привратника.

ФРЕДЕРИК. Пипле, ты встретился с герцогом Йоркским. Как я тебя просил?

ПИПЛЕ. Да, мне удалось застать его в отеле. Он вскорости и незамедлительно будет здесь.

ФРЕДЕРИК. Хорошо.

В сопровождении Паризо входит Красотка, они намерены пропустить стаканчик в баре.

КРАСОТКА. Гарель считает, будто ты что-то хочешь мне сказать.

ФРЕДЕРИК. Красотка, знаешь ли ты роль Адели из «Антони»?

КРАСОТКА. Еще бы я ее не знала! Если хочешь правду, так Александр Дюма именно для меня эту роль написал, и я бы ее сыграла, если бы Дорваль и Жорж не свалились на нее, как кирпич на голову. Я не только знаю Адель, но ею и являюсь. Вот она, Адель, прямо перед тобой, Адель с головы до пят!

ФРЕДЕРИК. Вот и славно, ты сыграешь ее нынче вечером.

Красотка падает в обморок, Паризо ее подхватывает.

ПАРИЗО (он растерян). Что я должен сделать?

ФРЕДЕРИК. Похлопай ее по щекам.

ПАРИЗО (пробует). Не помогает.

ФРЕДЕРИК. Расстегни застежки.

ПАРИЗО (пробует). Не помогает.

ФРЕДЕРИК. Тогда положи ее в кресло и беги за Жорж к ней на квартиру.

Красотка тут же приходит в себя.

КРАСОТКА (в тревоге). Не уходи, мне необходим глоток спиртного.

ФРЕДЕРИК. Спасибо, Паризо. Можешь ли оставить нас вдвоем?

ПАРИЗО (играет ревнивца из духа противоречия). Я не доверяю.

ФРЕДЕРИК. Только не надо путать персонажей, ведь это я был рогоносцем. (Фредерик протягивает Паризо руку, тот колеблется). Ты смело можешь пожать мне руку, Паризо; в отличие от чесотки, талант не заразен.

ФРЕДЕРИК (Красотке). Как твой роман?

ФРЕДЕРИК. Значит, Паризо не одинок?

КРАСОТКА. Паризо – это уже старая история. Когда мы вместе спим, он постоянно созерцает себя в зеркале над кроватью. Даже в моменты страсти не устает восхищаться своими бедрами, задницей, спиной.

ФРЕДЕРИК. Может быть, он предпочитает мужчин?

КРАСОТКА. Он любит только себя.

ФРЕДЕРИК (старается быть любезным).А твой учитель пения?

КРАСОТКА (в дурном настроении). На самом деле он врач.

ФРЕДЕРИК. И как поживает твой врач?

КРАСОТКА. Тебя интересует его здоровье? Или ты желаешь услышать, что он меня оставил? (Взрывается). Да, бросил, ради потаскушки, хористки из Оперы…Можешь ты себе это представить: меня ради хористки!

ФРЕДЕРИК. И заметь, выбрал ее вовсе не для того, чтобы она ему пела.

КРАСОТКА (пожимает плечами). А ты? Всё со своей аристократкой?

ФРЕДЕРИК. Теперь уже не надолго.

КРАСОТКА. Тем лучше. (Пауза). Сохранять верность, будто ты дурачок какой-нибудь, верность девственника, который только что прошел посвящение, тебе это не по возрасту, так я думаю. Получилось бы, что ты молодишься, а это нелепо и смешно.

ФРЕДЕРИК. Мне нравится твоя вульгарность.

КРАСОТКА. Знаю, и это обнадеживает. (Пауза). Сыграть Адель в «Антони»! Тысячу раз я читала эту роль своей одевальщице, а теперь вот – боюсь…На старуху Жорж мне вроде бы и наплевать, но надо признать, что она умела делать свое дело.

ФРЕДЕРИК. Не следует слишком задумываться. Доверься инстинкту. (Тихо). В театре – как в любви: когда можешь, то еще не умеешь, а когда умеешь, уже не можешь (Ласково треплет ее по щеке). Ничего не бойся. Играй для меня. (Пауза). Как прежде.

КРАСОТКА (ностальгически). Хорошее было время.

Смотрят друг на друга. Ощущается их полная чувственная близость. Особенно возбуждена Красотка.

ФРЕДЕРИК. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю.

КРАСОТКА (взволнована). Не говори глупостей.

ФРЕДЕРИК (искуситель). Я не только говорю глупости, но и делаю их.

ГАРЕЛЬ. Вот, мы нашли все роли и реквизит для «Антони». Я послал предупредить Александра Дюма, чтобы он дал нам свое разрешение.

ФРЕДЕРИК. Вы его получите. Он только что сменил любовницу, и новая стоит ему очень дорого.

Входит Му де Звон, он в полном отчаянии.

МУ ДЕ ЗВОН. Вы слышали? Франция заносит нож над своими поэтами.

ФРЕДЕРИК. Друг мой, сюда, на грудь мою!

ФРЕДЕРИК (горячо). Друг мой, Му де Звон, я позволю себе одно только слово: браво!

ГАРЕЛЬ (та же игра). Да, браво, дорогой и великий автор, браво!

МУ ДЕ ЗВОН (растерян). Не понимаю.

ФРЕДЕРИК. Мы только что разговаривали о вас, и вот что я сказал: а Му де Звон-то каков! Уже со второй пьесы ему удалось добиться запрета на нее.

ГАРЕЛЬ. Какой талант!

ФРЕДЕРИК. Какая дерзость!

ГАРЕЛЬ. Какая реклама!

МУ ДЕ ЗВОН (ничего не выражающим голосом) А?

ФРЕДЕРИК. Отдаете ли вы себе отчет в вашей удаче? Вас заклеймили!

ГАРЕЛЬ. Заклеймили!

МУ ДЕ ЗВОН. А?

ГАРЕЛЬ (играет умиление). Он не понимает.

ФРЕДЕРИК. Запрещенный драматург! Со второй пьесы! Зато уж потом – полный успех!

ГАРЕЛЬ. Где только он всему этому научился?

ФРЕДЕРИК. Игра сделана. Остается только собрать урожай поклонников, которые прежде ваших пьес и не знали вовсе. Теперь же начнут обожать. Му де Звон, тот самый Му де Звон, автор запрещенного «Робера Макера»!

МУ ДЕ ЗВОН. Но ведь никто его не увидит!

ФРЕДЕРИК. В том-то и дело. В этом случае ему припишут столько достоинств, сколько бы воочию не увидели.

МУ ДЕ ЗВОН. А?

ГАРЕЛЬ (увлекая его за собой). Ну да! Когда твои пьесы играют, это так вульгарно. Совсем другое дело, если запрещают, вот это шикарно!

КРАСОТКА. Пойду повторю роль.

ПИПЛЕ. Герцог Йоркский вас ожидает, господин Фредерик.

ФРЕДЕРИК. Пригласи его войти.

ПИПЛЕ. И я принес вам ваш костюм.

ФРЕДЕРИК (подмигивая Красотке). До скорого, моя красавица. Прочти разок свою партию и доверься нам.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Дорогой Фредерик, я получил вашу записку в последнюю минуту, и у меня очень мало времени. Чемоданы мои собраны, нынче вечером я отправляюсь в Англию.

ФРЕДЕРИК. Герцог Йоркский…отложите ваше решение, по крайней мере, на завтра, ибо я кое что для вас сделал. Помните, во время вашего последнего визита вы говорили о сделанном предложении?

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ (печально). Вот именно. Ах, если бы вы знали…

ФРЕДЕРИК. Именно я знаю. К вечеру девушка исчезла. Через неделю она прислала вам изысканное письмо, в котором говорилось, как хорошо она к вам относится.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Относится так хорошо, что выйти за меня отказалась.

ФРЕДЕРИК. Это как раз весьма характерно для переписки такого рода. Стоит только женщине от нас отказаться, как она тотчас же открывает в нас тысячу достоинств, причем, половины их было бы достаточно, чтобы сделать нас неотразимыми. (Продолжает свой рассказ). Само собой разумеется, вы были достаточно понятливы, чтобы сообразить: раз она исчезла, значит, предпочла вам другого.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Такая мысль у меня была.

ФРЕДЕРИК. И вы были правы. Она устремила свои взоры на некоего зазывалу, манившего ее обещанием приключений, на брачного афериста, расставившего ей свои сети.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ (заинтересовался). В самом деле?

ФРЕДЕРИК. Речь идет о профессиональном соблазнителе. Подобные типы умеют рыбку подманить, поймать, но съесть не умеют. Думаю, что этот пресытится очень скоро. Если уже не пресытился.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ (заинтригован). Зачем вы мне всё это рассказываете?

ФРЕДЕРИК. Достаточно ли вы ее любите, чтобы простить эту ошибку? И сделаете ли вы ей повторное предложение?

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Я очень уязвлен.

ФРЕДЕРИК. Вы толкуете о своем счастье?

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Нет, о гордости.

ФРЕДЕРИК. Разумеется, это важнее. Но только девушка не предполагала, что страсть – это ошибка. Она не поняла, что вы-то предлагали ей любовь.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Почему же она поймет это теперь?

ФРЕДЕРИК. Доверьтесь мне. Отвечайте! Согласны ли вы ее принять?

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Вы предлагаете мне обманутые надежды?

ФРЕДЕРИК. Я предлагаю вам здравый ум.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Думаю, что согласен сыграть эту игру.

ФРЕДЕРИК. Вы придете нынче вечером в половине одиннадцатого, к поклонам. Войдете в ложу на авансцене. Там найдете женщину, которую любите. Она будет плакать. Ей будет необходимо ваше ласковое слово, ваше надежное плечо. Всеми слабеющими силами она будет устремлена к поискам друга. Неправда ли, отличная роль для последующей успешной карьеры мужа?

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Чаще всего ролью друга всё заканчивается.

ФРЕДЕРИК. Нынче вечером вы увидите ее такой, какая она есть, - хрупкая, страстная, ранимая. И вы ее полюбите. (Тихо). Береника станет вашей навсегда.

Герцог Йоркский встает, он взволнован и нетерпелив. Фредерик скрывает свою боль.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Ко мне возвращается жизнь. Как вас отблагодарить? Вы не только необыкновенный актер, вы благородный человек, который…

ФРЕДЕРИК. Не следует платить мне комплиментами – разоритесь. (После паузы, серьезно). В половине одиннадцатого, в ложе на авансцене, в момент поклонов.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. В половине одиннадцатого, в ложе на авансцене, в момент поклонов.

ФРЕДЕРИК. Спокойно войдете и накинете ей на плечи шелковую шаль, она будет дрожать от холода.

Герцог Йоркский горячо пожимает руку Фредерика и удаляется. Стоило ему повернуться спиной, как Фредерик дает волю своему горю: спина сгорблена, голова опущена.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ (уходя). Фредерик…

Он колеблется, поворачивает голову. Фредерик тотчас же выпрямляется.

ФРЕДЕРИК. Да?

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ. Ходят слухи, что… она скрылась…с вами.

ФРЕДЕРИК. Со мной? (Пауза). Но со мной каким? (Печально). Да,…с каким?

(Пауза. Очень мрачно). Во всяком случае, не с тем, с которым вы теперь говорите.

ГЕРЦОГ ЙОРКСКИЙ (умно улыбается). Я в этом не сомневаюсь. Прощайте.

АНТУАН, ПОМРЕЖ. Дамы и господа, через пятнадцать минут на сцену! Через пятнадцать минут на сцену.

ФРЕДЕРИК. У тебя задумчивый вид.

БЕРЕНИКА. Мне показалось, что я встретила кого-то… из моего прошлого.

ФРЕДЕРИК. Герцога Йоркского? (Береника утвердительно кивает головой). Это был он. (Удивление Береники). Он вовсе не из прошлого. Жив-здоров. И влюблен.

БЕРЕНИКА. А…(Пауза). Влюбленный, которого ты сама не любишь, дело обременительное. Вроде бы в его любви ты не виноват, но виноват в его печали. (Пауза). Ты готов сыграть «Антони»?

ФРЕДЕРИК. Да…да…Я сто раз его уже играл.

БЕРЕНИКА. Знаю. Потому что сто раз видела. Я тобой восхищаюсь. Иду в свою ложу.

Собирается уйти. Фредерик ее перехватывает.

ФРЕДЕРИК. О, пожалуйста, не уходи так. Подойди и сыграем в «что, если бы».

БЕРЕНИКА (улыбается, но не понимает). В «что, если бы»?

ФРЕДЕРИК (шутливо, но с энергией отчаяния). Притворимся, будто это в последний раз. Я целую тебя, как если бы целовал в последний раз. Ласкаю тебя, как если бы ласкал в последний раз. О, прошу тебя: делай так же…(Она покоряется с любовью). Поцелуй, как если бы…Ласка, как если бы…Взгляд, как если бы…

БЕРЕНИКА. Но ты плачешь…

ФРЕДЕРИК. Нет, нет…Это актерские приспособления…

ФРЕДЕРИК (после ее поцелуя). Хм… какой он был вкусный!

БЕРЕНИКА. Не знаю, заметил ты или нет, но я сплутовала.

ФРЕДЕРИК. Ты!

БЕРЕНИКА. Я сделала так, как если бы это было…в первый раз.

Смеясь, уходит, легкая, счастливая…
ЗАТЕМНЕНИЕ

Двенадцатая картина

МУ ДЕ ЗВОН. Глядите, Жюль Жанен из «Фигаро» подает мне знаки!

ГАРЕЛЬ. Само собой.

МУ ДЕ ЗВОН. И редактор «Пари суар»! Он никогда прежде со мной не раскланивался.

ГАРЕЛЬ. Само собой.

МУ ДЕ ЗВОН. И Виктор Гюго!

ГАРЕЛЬ. Но само собою, друг мой. Это слава. Вы ведь запрещенный автор.

Оба приветливо раскланиваются с лицами из публики, как два государя с балкона дворца. Из зала поднимаются приветственные крики. Му де Звон не противится охватившему его счастью. Зал аплодирует.

ГАРЕЛЬ. Широкая дорога открывается перед вами, друг мой, милый мой Му де Звон. Что бы вы отныне не сделали, хорошее ли , плохое ли, всегда будете вызывать споры.

ГАРЕЛЬ. Смотрите! они встали!

МУ ДЕ ЗВОН. Господин Гарель, я только что понял очень важную вещь: до сегодняшнего вечера меня играли, потому что у меня есть талант. Сегодня меня не играют, и, стало быть, я гений.

ГАРЕЛЬ. Вы все верно поняли.
ЗАТЕМНЕНИЕ

Тринадцатая картина

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. Адель! (С радостью) А!

КРАСОТКА/АДЕЛЬ. Антони! Это вы!

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. Ко мне, ко мне, забудем о других и будем помнить лишь о нас самих. (Обнимает ее ). Я уведу тебя…

КРАСОТКА/АДЕЛЬ. А моя дочь! Девочка моя!

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. Она – дитя. И завтра уже будет смеяться.

КРАСОТКА/АДЕЛЬ (ускользая из рук Антони). Ах! Мой муж! Это он…О Боже! Боже! Увы, слишком поздно!

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ (выпуская ее из рук). Всё кончено!

КРАСОТКА/АДЕЛЬ. Идут по лестнице… Звонят…Это он…Беги, беги же!

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ (закрывая дверь). Я не собираюсь бежать…Послушай…Только что ты говорила, что смерти не боишься.

КРАСОТКА/АДЕЛЬ. Нет, нет…О, сжалься и убей меня!

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. Ты ищешь смерти, которая спасет репутацию тебе и дочери?

КРАСОТКА/АДЕЛЬ. Я на коленях молю тебя о ней.

ГОЛОС (снаружи). Открывайте!…Открывайте!… Ломайте дверь…

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. И ты не станешь проклинать убийцу, испуская дух?

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. Подумай хорошенько! Ведь речь идет о смерти!

КРАСОТКА/АДЕЛЬ. Я ее хочу, на нее уповаю, взываю к ней! (Бросается к нему на грудь). Иду за ней.

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. (Целует ее). Так умри же!

ЛЯ КРЕСОНЬЕР/ПОЛКОВНИК. О, позор!…Но что я вижу?…Адель!…Мертва!…

ФРЕДЕРИК/АНТОНИ. Да, мертва! Она мне сопротивлялась, и я ее убил!…

Бросает кинжал к ногам полковника.

Занавес падает.

Четырнадцатая картина

ФРЕДЕРИК. Актерам приписывают все грехи на свете. Нас считают плутами, лицемерами, лжецами, скупцами, льстецами, обвиняют в корысти и жестокосердии, навешивают на нас пороки, как игрушки на елку. Я хочу восстановиться истину: да, так оно и есть! Мы не люди, а паяцы, мы лишь подобие людей. Если мы что-то делаем, то только по указке режиссера. Если говорим, то чужие слова. Когда нас ранят, наши раны не кровоточат, когда убивают, - не умираем. Произнося фразу «я тебя люблю», уже готовим следующую реплику, а на следующей реплике навостряем ухо на возможные аплодисменты. Что же такое душа комедианта, дамы и господа? Сквозняк, холодное дыхание в позаимствованных одеждах, которые можно легко сменить, приспособившись к новым. Почему? Да потому что актер не уверен, что существует на свете, это двуногое от рождения поражено своего рода увечьем – непостоянством. Некоторые из вас в течение дня иногда пощипывают себя, чтобы увериться в полном пробуждении ото сна. Так вот, у нас синяки – от славы. Существую ли я на самом деле? Если да, то мне должны аплодировать. Хлопают, стало быть, я живу. Слава, как нужна нам эта боль, этот бег от себя, исступленное желание преобразить вселенную в огромный зеркальный лабиринт, который засвидетельствует наше существование, в собрание афиш, на которых имя наше, выведенное крупными буквами, помещено выше названия пьесы.

Дамы и господа! У меня есть для вас важная новость. О, нет, мы недостойны уважения. И если на протяжении веков Церковь отказывала нам в своих таинствах, она знала, что делала. Если могильщики зарывали нас за оградой, то исключительно из осторожности. Нормальный человек пытается быть самим собой; мы же влезаем в шкуру других людей. И что тогда означает любить актера? Всех и никого. Судьба гарнизонной шлюхи!
Беренику удар настигает, ибо она начинает понимать, что речь адресована ей. Зал озадачен горячностью Фредерика.
ФРЕДЕРИК. Сказать «Я тебя люблю» актеру так же глупо, как сделать комплимент хамелеону за то, что у него приятное выражение лица. Мы люди из дурного общества, дамы и господа, нам лучше общаться между собой, вступать в браки между собой, производить детей друг от друга. Разумеется, мы умеем ломать любовную комедию, но если любовь коснется нас самих…Нам не дано подолгу оставаться в одной роли, потому что, в конце концов, мы начинаем играть ее скверно, а потом и вовсе бросаем, заскучав. Реальная жизнь требует весомости и устойчивости, а сцена – легкости. (В сторону Береники). Оставьте сцену для нас, мы же оставляем вам жизнь. (С упоением). Ибо мы призваны прожить не одну, а множество жизней, разнообразных и не похожих одна на другую. У актера, вольнодумца, профессионального лжеца и непостоянного обожателя, только одна любовница – публика, эта свидетельница, скрытая во тьме, эта огромная и непредсказуемая в своем поведении кошачья лапа, которая то погладит, а то и вцепится. Вот единственное свидание, которое нас интересует, на которое мы бежим каждый вечер, проведя день в сомнамбулическом ожидании. Публика с ее громкоголосыми «Браво», которыми мы вознаграждены и в изнеможении возвращены самим себе, публика, с которой мы жаждем жизнь прожить и смерть принять, как это случилось с Мольером, дабы и последний наш жест превратился в зрелище. Публика, то есть вы, - вот кому мы сохраняем нерушимую верность и неизбывную любовь.