Евгений Морозов Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети

Луч света в киберпространстве

Даже если общественная дискуссия о свободе интернета неизбежно заканчивается призывами дать отпор авторитарным правительствам, западные политики не должны позволять подобной риторике взять верх над здравым смыслом. В противном случае станет слишком легко игнорировать проблемы и споры о законодательном регулировании интернета у себя в стране. На самом деле большинство политиков (если судить по их речам и делам) уже признало, что вольный интернет, не стесненный вообще никакими рамками, способствует демократизации в той же мере, что и правительство, над которым не довлеет принцип верховенства права.

По мере роста влияния Сети на общество западные правительства уже начинают чувствовать давление тех, кто стремится к регулированию интернета. В основе своей такое давление может оказаться незаконным, вредным и антидемократическим, но отнюдь не всегда. Выход – в признании того факта, что стремление общества регулировать Сеть усиливается и что не следует сопротивляться всем законодательным инициативам лишь потому, что интернет – это священная корова либертарианцев. Главное – не цепляться за некие абстрактные истины (такие как: “Интернет – революционная сила, которую следует избавить от каких бы то ни было законодательных оков”), а пытаться достичь общественного консенсуса о приемлемых прозрачных и справедливых демократических процедурах, которые определили бы нужные юридические рамки.

Хотя разговор об идеальных процессуальных принципах заслуживает отдельной книги, замечу: тому, кто их разрабатывает, следует принимать во внимание разнонаправленность векторов западной внешней и внутренней политики: противодействие законодательным ограничениям, накладываемым на Сеть, во внешней политике и их поощрение – во внутренней. В то время как американские дипломаты за границей превозносят достоинства свободного интернета (без полиции, суда и цензоров), их коллеги из МВД, спецслужб и военного ведомства отстаивают (и отчасти уже проводят) политику, основанную на диаметрально противоположной оценке этих достоинств.

Рыцарский поход под знаменами свободы интернета во всем мире может оказаться обречен на провал, так как его амбициозные цели противоречат столь же амбициозным целям внутренней политики. Не замечать этого противоречия – значит внушать напрасные надежды активистам и диссидентам в авторитарных государствах, которые могут наивно полагать, что Запад выполнит свои обещания.

Среди западных политиков быстро распространяется мнение, что государству придется заняться киберпространством, поскольку иначе беззаконие из киберпространства может выплеснуться в реальный мир. “Ситуация в киберпространстве все отчетливей напоминает гоббсовскую ‘войну всех против всех’, а вера первопроходцев в то, что самоорганизующееся интернет-сообщество может естественным путем, без вмешательства государства, выработать ‘общественный договор’, явно ошибочна либо ведет к изменениям настолько медленно, что это порождает угрозу безопасности”, – пишет Джеймс Льюис, старший научный сотрудник вашингтонского Центра стратегических и международных исследований, один из авторов доклада “Защита киберпространства и 44-й президентский срок” (нечто вроде рекомендаций Бараку Обаме по кибербезопасности). “Свободолюбивые устремления к либертарному киберпространству, которое могло бы в невероятных масштабах способствовать установлению приоритета общественной свободы над государственным регулированием, могут окончиться установлением социально-технического режима, в значительной степени подрывающего основы свободы, которой он способствовал, и превращающего эту свободу в ее противоположность”, – вторит Льюису Жаннетт Хоффман из Лондонской школы экономики.

Поэтому неудивительно, что некоторые западные правительства, в первую очередь австралийское, постоянно заигрывают с цензурными механизмами, пугающе похожими на применяемые в Китае. Уже несколько лет европейские правительства пытаются принять жесткое законодательство, направленное на обуздание нелегального файлообмена, что может повлечь за собой усиление контроля над пользователями со стороны интернет-провайдеров. Американское правительство, испытывающее колоссальное давление со стороны корпораций и различных неправительственных групп, может скоро начать наступление на свободу интернета сразу на нескольких фронтах. Больше всего стремятся к ужесточению государственного контроля над интернетом лоббисты из военного ведомства и правоохранительных органов. Администрация Обамы добивается разрешения для ФБР получать без судебного ордера доступ к большему объему данных в интернете (например, адресам электронной почты и истории посещений браузеров). Логика Белого дома в этом случае основывается на избирательной и довольно агрессивной интерпретации имеющихся правил, касающихся записи телефонных переговоров; активные противники вмешательства в личную жизнь решительно возражают против приравнивания телефонных номеров к адресам электронной почты. Какими бы ни были юридические достоинства подхода администрации, очевидно, что если подобные меры будут приняты в Соединенных Штатах, то будет невозможно удержать правительства других стран от копирования американских стандартов.

Правоохранительные органы западных стран, как и их коллеги в Китае и Иране, начинают “троллить” социальные сети в поисках нужной информации или новой угрозы. Критика демократическими правительствами авторитарных за то, что последние прибегают к аналогичным приемам, является чистым лицемерием. Пока внимание всего мира было приковано к молодым людям, арестованным в Иране, большинство западных обозревателей не обратило внимания на то, что департамент полиции Нью-Йорка арестовал Элиота Мэдисона, 41-летнего активиста из Квинса, который во время саммита “Большой двадцатки” в Питтсбурге с помощью “Твиттера” помогал протестующим избежать встречи с полицейскими. Не было слышно громких протестов и тогда, когда в начале 2010 года двое депутатов городского совета Филадельфии объявили о возможном судебном преследовании “Фейсбука”, “Твиттера” и MySpace после того, как с помощью этих сайтов в городе были организованы массовые бои снежками. Если демократически избранные западные политики приветствуют способность социальных медиа мобилизовывать людей и в то же время полицейские арестовывают тех, кто этим пользуется, то чего же ждать от Китая или Ирана? Если американские законодатели преследуют популярные сайты за то, что они помогают организовать игру в снежки, трудно ожидать от иранского правительства, что оно не станет наказывать их за помощь в организации акций протеста.

Стремление американских руководителей в сфере обороны и разведки перестроить интернет так, чтобы лучше защититься в случае кибервойны путем отслеживания кибератак, едва ли радует тех, кто печется о неприкосновенности частной жизни. Когда директор ФБР во всеуслышание заявляет, что не пользуется услугами онлайнового банкинга из соображений безопасности, можно быть уверенным, что грядет ужесточение интернет-политики. Уровень киберпреступности в Сети растет, и перед ней открывается блестящее будущее. Наряду с быстрым ростом объема торговли виртуальными товарами в социальных сетях и на других сайтах увеличилось и число преступлений, связанных с такой торговлей (в 2009 году уровень мошенничеств в сфере торговли виртуальными товарами составил 1,9 %, в интернет-торговле материальными товарами – 1,1 %).

Главной причиной быстрого роста киберпреступности считается анонимность значительного числа компьютерных транзакций. Неудивительно, что правительства многих стран стремятся привязать наши действия в Сети к нашим настоящим именам. Стюарт Бейкер, бывший советник Агентства по национальной безопасности, выступая в апреле 2010 года на конференции, посвященной кибербезопасности, озвучил популярное среди разведчиков мнение: “Анонимность – это фундаментальная проблема, с которой мы сталкиваемся в киберпространстве”. Ричард Кларк, ответственный за национальную безопасность во многих американских правительствах, в своей нашумевшей книге 2010 года о кибервойне предложил вовлечь больше поставщиков интернет-услуг (ISP ) в процесс “глубокого анализа пакетов” (deep packet inspection, DPI ), который позволит им глубже изучать информацию, какой обмениваются их клиенты, и таким образом распознавать киберугрозы и устранять их на ранних стадиях. Предложение Кларка разумно и заслуживает внимания общества, однако следует помнить, что именно с помощью технологии глубокого анализа пакетов и оборудования, поставляемого европейскими компаниями, Иран крепко держит интернет в узде. И сделать с этим почти ничего нельзя: “Нокиа – Сименс”, одна из компаний, предоставляющих Ирану такую аппаратуру, справедливо указывает, что это такое же оборудование, которым пользуются западные правительства (пусть и не так интенсивно, как иранское). По мере распространения на Западе технологии глубокого анализа пакетов становится почти невозможно возлагать ответственность за ее плоды на “Нокиа – Сименс”, не говоря уже о правительстве Ирана. Общественность может решить, что ей нужен более глубокий анализ пакетов, чтобы справиться с киберпреступностью или терроризмом. Ей только следует помнить, что этот шаг вызовет замедление распространения демократии за рубежом.

Более молодые и технически грамотные военные тоже пытаются понять, как приручить интернет. В статье “Суверенитет и киберпространство”, опубликованной в 2010 году в “Эйр форс ло ревю”, подполковник Патрик Францезе (Стратегическое командование Вооруженных сил США) выдвинул предложение, чтобы “[американские] пользователи, желающие посетить зарубежные сектора интернета, перед выходом в Сеть проходили проверку на биометрическом сканере”. Оправдание ужесточения контроля над интернетом вообще свойственно военным: “Киберпространство дает государствам и негосударственным акторам возможность нейтрализовать традиционное военное превосходство Соединенных Штатов, нарушить их границы и атаковать особо важные объекты инфраструктуры непосредственно на территории Соединенных Штатов”. Кажется, будто управлять киберпространством значительно проще, чем контролировать остальные сферы. “Аварийный выключатель” для Сети – это, вероятно, выдумка, но мало что в инфраструктуре современного интернета мешает распространению своеобразного биометрического сканера, стоящего между пользователями и Сетью. (Многие модели лэптопов уже оснащаются дактилоскопическими сканерами.)

Не только военные мечтают о контроле над интернетом. Родительские ассоциации озабочены выслеживанием педофилов. Голливудские студии, звукозаписывающие компании и издательские дома стремятся к усовершенствованию технологий обнаружения и устранения несанкционированного обмена контентом, защищенного авторским правом. Банки хотят ужесточить проверку личных данных, чтобы уменьшить число случаев мошенничества в интернете. Все больше граждан развивающихся стран выходят в Сеть, и это ведет скорее не к международному диалогу, а к глобальному аду, кишащему нигерийскими кидалами по переписке. Еще в 1997 году Эли Ноам, профессор массовых коммуникаций Колумбийского университета, справедливо заметил, что совершенно свободный интернет, в котором государства не смогут защитить своих граждан от незаконных услуг и практики, – это не то, чего хочет американское общество, и американцам стоит это признать. “Неужели в свете риторики об интернете как о ‘свободной торговой зоне’ Соединенные Штаты будут готовы принять интернет вместе с таиландской детской порнографией, албанскими теледокторами, офшорами Каймановых островов и Исландии, азартными играми Монако, нигерийскими манипуляциями с ценными бумагами, кубинскими каталогами товаров с доставкой по почте?” – вопрошал Ноам на страницах “Нью-Йорк таймс”. Ответа на этот вопрос в 1997 году не нашлось. Нет его и сейчас.

Ситуация становится еще причудливей, если мы отойдем от Соединенных Штатов и обратим внимание на другие демократии. Если южнокорейские законодатели хотят, чтобы правительство ужесточило запрет на посещение любых северокорейских сайтов для любых граждан Южной Кореи, трудно вообразить, что когда-либо будет выработана консолидированная позиция Запада в отношении свободы интернета. Нынешняя какофония отлично слышна авторитарным правительствам, пользующимся любой возможностью самим контролировать интернет, ссылаясь при этом на западный опыт. В феврале 2006 года Лю Чжэнжун, высокопоставленный чиновник, ответственный за интернет, ответил на критику в адрес Китая за чересчур жесткий контроль. Лю напомнил оппонентам об американском опыте, о законе “Об объединении и укреплении Америки путем предоставления необходимых инструментов для пресечения и препятствования терроризму”, и поинтересовался, почему нельзя разрешить Китаю делать то же самое: “Очевидно, что законное правительство любой страны внимательно следит за распространением незаконной информации. Нам известно, что США хорошо с этим справляются… Так почему Китай не вправе вести себя так же?” Западные демократические государства не нашли удовлетворительного ответа.

Западные политики полностью сосредоточены на таких проблемах, как киберпреступность и цензура, что может помешать возникновению серьезной дискуссии на темы, возможно, более важные, вроде защиты личной информации. Законодатели большинства стран (за исключением разве что Германии, Швейцарии и Канады) слишком растеряны для того, чтобы регулировать деятельность социальных сетей и фактически предоставляют карт-бланш компаниям вроде “Фейсбука”. Более того, убежденные сторонники “веб 2.0” считают, что призывы уважать частную жизнь неуместны и обществу следует стремиться к абсолютной прозрачности. “Со временем мы просто станем легче относиться к разглашению личной информации. Дело в том, что мы больше не заботимся о ней. А ‘Фейсбук’ просто дает нам то, чего мы хотим”, – написал Майкл Аррингтон в популярном блоге TechCrunch . “Я бы предпочел, чтобы предприниматели допускали серьезные ошибки, касающиеся личной информации, и исправляли бы их, нежели пытались тихо обойти эту область… или же сторонились потенциально конфликтных областей разработок, опасаясь негативной реакции”, – заявил Тим О’Райли, культовый издатель технической литературы.

Такая позиция вызывает много вопросов, поскольку предполагает катастрофические последствия для пользователей из авторитарных государств. Многие из жителей развитых стран, вероятно, могут сохранить частную жизнь в неприкосновенности, поскольку остальные правовые институты там действуют эффективно (сильное допущение!), однако это может легко привести к катастрофе во всех остальных уголках мира. Развивающиеся страны, у большинства граждан которых нет банковских карт, мало заинтересованы в сетевой рекламе и едва ли представляют интерес для Кремниевой долины. Никто не собирается создавать для них защищенную версию социальной сети, даже если политическая ситуация в их странах требует очень осторожного обращения с личными данными. Излишне либеральный подход к регулированию, который допускает крупные ошибки во имя инноваций, может подарить безупречный онлайн-путеводитель, который подскажет, где неподалеку от вас делают лучший фраппучино, – и подвергнуть опасности иранских блогеров, которым вряд ли предложат фраппучино в тегеранской тюрьме Эвин.

Пока западные правительства регулируют интернет, как они заявляют, руководствуясь соображениями борьбы с преступностью и терроризмом, они попутно легитимируют подобные устремления авторитарных правительств (действующих так в первую очередь по политическим причинам). Более того, что касается сфер наподобие борьбы с киберпреступностью, то военные и разведывательное сообщество по обе стороны Атлантики будут скорее рады узнать, что российское и китайское правительства усиливают контроль над своими секторами интернета. Желание Запада, чтобы эти правительства сделали что-нибудь с регулярными неконтролируемыми (хотя и не особенно разрушительными) кибератаками хакеров из этих стран, перевешивает желание рекламировать абстракции вроде свободы интернета просто потому, что сохранность американской коммерческой тайны всегда была приоритетнее неприкосновенности профилей иностранцев в социальных сетях.

Вдобавок ко всему американским чиновникам, отвечающим за внутреннюю политику в отношении интернета (в первую очередь сотрудникам Федеральной комиссии по связи), тоже очень нравится термин “свобода интернета”, однако они понимают под ней в первую очередь нейтралитет Сети: чтобы интернет-провайдеры к любому контенту относились одинаково хорошо. Вехой на пути к закреплению нейтралитета, поставленной Федеральной комиссией по связи, явился законопроект “О свободе интернета” (2010). Это может помочь и дипломатам, и знатокам технической политики привлечь большее, нежели прежде, внимание СМИ к своему делу, однако скорее всего закон расставит правительству США риторические ловушки, поскольку оба понятия очень расплывчаты. В конце 2009 года Эндрю Маклафлин, замглавы правительства США по технике, рассуждая на тему сетевого нейтралитета, заявил, что “если вас беспокоит то, что китайское правительство осуществляет цензуру в интернете, вы тем более должны беспокоиться, когда этим занимается ваша кабельная компания”. Тем самым он невольно подсказал авторитарным правительствам еще один сильный аргумент для критики США за то, что они не следуют принципам, декларируемым ими за рубежом. Если Конгресс не поддержит усилия Федеральной комиссии по связи по обеспечению сетевого нейтралитета¹⁹, правительства Ирана и Китая смогут записать себе несколько пропагандистских баллов, просто напомнив, что американские законодатели сами ущемляют свободу интернета. Такова цена постройки государственной политики на двусмысленных формулировках и применения их в абсолютно разных контекстах.

Кибервойна – это мир

Защите свободы интернета в долгосрочной перспективе могут мешать также проблемы и противоречия западной внешней политики. По мере того как упрощается организация целенаправленных, выверенных атак (тех, у которых нет нежелательных побочных эффектов) на сайты, например, исламских экстремистов, все чаще будут звучать призывы просто отключить их, хотя бы для того, чтобы предотвратить в будущем террористические нападения. Конечно, такие веб-сайты представляют несомненную разведывательную ценность (это обстоятельство, возможно, объясняет, почему столь многие из них до сих пор функционируют). Но сам факт выбора между атакой и слежкой в отношении опасных сайтов едва ли улучшает образ Запада как защитника свободы интернета.

Прежде чем Запад возьмет на себя безоговорочное обязательство отстаивать свободу интернета любой ценой, везде и всегда, ему следует учесть, что такая политика скорее всего противоречит его собственному устремлению контролировать и перекрывать потоки информации под давлением обстоятельств. Еще в 90-х годах было довольно модно рассуждать об “информационной интервенции”. Джейми Метцль (в то время чиновник Госдепа, проявивший себя как главный поборник политики “информационной интервенции”) убедительно настаивал на том, что “пришло время разработать, модернизировать и институционализировать средства информационного противодействия массовым коммуникациям, разжигающим вражду” (он имел в виду в первую очередь возможность глушить сигнал радиостанций, подстрекающих к геноциду).

Применение этого принципа в эру интернета рождает много вопросов. Вправе ли западные державы позволять иностранным радиостанциям распространять в интернете этнические предрассудки и сеять вражду, если существует опасность геноцида? Именно такую роль, к несчастью, сыграло радиовещание в руандийских и югославских событиях 90-х годов (тогда СМИ еще не переместились в Сеть). Западные сторонники либеральных интервенций, возможно, хотели бы сохранить такую возможность. Метцль верно указал в 1997 году на то, что “положения закона о международных телекоммуникациях, обеспечивающих их бесконтрольность, едва ли оправдывают пересмотр конвенции о недопустимости геноцида, объявляющей подстрекательство к нему наказуемым в соответствии с международным правом”. Отсутствие “рубильника”, который позволил бы отключить в отдельно взятом регионе большинство интернет-коммуникаций, станет очевидным в момент крупномасштабной вспышки геноцида. Как бы то ни было, Запад желает отстаивать свободу интернета с большими оговорками, а они иногда теряются при переводе.

Беспокойство может показаться излишним (интернет-провайдеры могут просто прекратить приостановить работу на время геноцида), но мы вынуждены помнить о том, что правительства западных стран, озабоченные проблемой терроризма, всегда предпочтут сохранить за собой возможность отключать сектора Сети (пусть на время и в отношении нескольких иностранных веб-сайтов). Не многие здравомыслящие политики поддержали бы внешнюю политику, не предусматривающую такую возможность. На самом деле, такое временное отключение интернета происходит сплошь и рядом, даже в отсутствие геноцида. Так, в 2008 году американские военные организовали серию кибератак на интернет-форум исламистов в Саудовской Аравии (по иронии, он был создан ЦРУ с целью узнать больше о планах джихадистов), чтобы помешать радикалам совместно атаковать американские объекты в Ираке.

Кибератаки – сложная история, которая заслуживает гораздо более жесткого отношения, чем позволяют редукционистские по сути концепции наподобие свободы интернета. Когда Хиллари Клинтон объявила: “Страны или отдельные лица, занимающиеся кибератаками, должны нести ответственность [за свои действия] и подвергаться международному осуждению”, она не упомянула о том, что американские хакеры регулярно устраивают кибератаки на сайты несимпатичных им правительств. Так, во время волнений в Иране множество американцев и европейцев охотно присоединилось к широчайше разрекламированной (главным образом с помощью “Твиттера”) кампании за кибератаки на иранские официальные сайты с целью помешать им распространять ложь и пропаганду. “Способность общества давать отпор – это нечто такое, о чем любому правительству следует время от времени напоминать”, – так объяснил свое участие в кампании Мэттью Бертон, бывший аналитик Разведывательного управления Минобороны США. Польза кибератак, кстати, оказалась сомнительной: они “подвесили” иранский сектор интернета, затруднив оппозиционерам публикацию фото– и видеозаписей уличных протестов.

Наиболее любопытный аспект этой киберкампании состоит в том, что американские власти оставили ее без внимания. Причем, когда подобные атаки были организованы против правительств Эстонии и Грузии (предположительно русскими националистами), официальные лица по обе стороны Атлантики немедленно заявили, что Россия должна прекратить попустительствовать хакерам и наказать их. Это прозвучало как убедительное предупреждение, однако бездействие американцев в отношении Ирана означает, что Соединенные Штаты по меньшей мере поступаются принципами. Трудно избежать обвинений в применении двойных стандартов, если ваши собственные сограждане (в том числе бывшие шпионы вроде Бертона) открыто возглавляют атаки на веб-сайты несимпатичного им суверенного государства. Несмотря на утверждения Хиллари Клинтон об обратном, западные политики пока не выработали ни последовательного отношения к кибератакам, ни даже не поняли, каким оно должно быть. Вместо полного запрета кибератак им следует попытаться разработать более изощренный подход с учетом того, что иногда кибератаки неминуемы и потенциально даже желательны.

Во многих случаях кибератаки, особенно DDoS -атаки, могут рассматриваться как акты гражданского неповиновения, эквивалентные уличным демонстрациям. Неочевидно, что их запрет поможет делу демократизации. Если общество не осуждает организацию сидячих забастовок в университетских аудиториях – а ведь они временно создают помехи работе университетов, – то нет ничего странного (по крайней мере теоретически) и в том, чтобы разрешить студентам устраивать DDoS -атаки на университетские сайты. В действительности это уже происходит, более или менее успешно. Так, в марте 2010 года Рикардо Домингес, профессор Калифорнийского университета в Сан-Диего, призвал студентов организовать DDoS -атаки на сайт президента университета и выразить таким образом несогласие с урезанием бюджета более чем на 900 миллионов долларов (в ответ университетские сетевые администраторы отключили сервер самого Домингеса). Некоторые европейские суды уже выразили свое отношение к DDoS -атакам, признав их формой выражения инакомыслия. В 2001 году немецкий активист организовал несколько DDoS- атак на сайты авиакомпании “Люфтганза” в знак протеста против использования полицией самолетов этой авиакомпании для депортации политических беженцев. Он сравнил свою кампанию с виртуальной сидячей забастовкой, и немецкий апелляционный суд с ним согласился.

Этичность и законность таких случаев следует оценивать индивидуально. Конечно, неприемлемо объявлять любые кибератаки противоправными или аморальными. Представьте, что демократически настроенные граждане одного из авторитарных государств, правительство которого считается дружественным США (скажем, Египта или Азербайджана), организуют кибератаки на правительственные сайты или освещают их ход в “Твиттере” и “Фейсбуке” – и в конце концов их арестовывают. Как поступит американское правительство, поставленное в абсурдное положение? Выступить в защиту этих активистов значило бы признать кибератаки легитимным способом проявления инакомыслия, что могло бы вызвать шквал подобных случаев. Молчание же будет означать отступление от принципов свободы интернета, дальнейшее укрепление авторитаризма и невольное поощрение новых кибератак. Эту щекотливую ситуацию нельзя рассматривать отвлеченно. Тем не менее ясно, что преждевременно связывать себя серьезными обязательствами, которые заставят западных политиков выбирать ту или иную позицию вне зависимости от условий, в которых происходят кибератаки.

В интернете нельзя быть “немного свободным”

Вполне возможно, что западные правительства не стремятся разжигать костры твиттер-революций. Возможно, они хотят лишь покритиковать авторитарные режимы за неумеренную цензуру интернета и необъяснимые кибератаки. Может быть, их цель – защищать свободу интернета , а не нести свободу с помощью интернета . Тем не менее, не намерения западных правительств вызывают отклик их авторитарных коллег, а восприятие этих намерений. Люди во многих уголках мира настолько подозрительно относятся к мотивам американцев, что Джон Миршмайер, видный специалист по внешней политике из Чикагского университета, справедливо заключает: “любому разумному человеку должно быть понятно, что США заявляют одно, а делают совсем другое”. Это противоречие никогда не проявлялось так явно, как в ситуации с Сетью: Госдеп рассказывает о свободе интернета, а Пентагон в это время пытается поставить его под контроль.

Даже западные политики не способны сойтись в том, до какой степени интернет может быть поставлен на службу демократизации. “Проблема в том, что в Вашингтоне выражение ‘глобальная свобода интернета’ сродни чему-то вроде теста Роршаха. Разные люди видят разное в одной и той же кляксе”, – пишет Ребекка Маккиннон, которая, будучи ведущим специалистом по китайскому сегменту интернета, получила право несколько раз выступить в Конгрессе в качестве свидетеля и в полной мере ощутила носящийся над Капитолийским холмом дух свободы интернета. Маккиннон поспешила прибавить, что отсутствие ясности – главная причина, по которой “какой бы то ни было консенсус о том, как соотнести противоречащие друг другу интересы и политические цели, еще не достигнут”.

Тем не менее ход дискуссии уже позволяет сформулировать позиции. Следует различать свободу интернета в ее “слабой” и “сильной” формах. Первый подход отстаивают администрация Барака Обамы и либеральные специалисты по внешней политике, второй – сторонники более решительной, неоконсервативной внешней политики. Последние сосредоточены в аналитических центрах наподобие Института им. Джорджа У. Буша, Хадсоновского института или “Фридом хаус”; многие из них посетили упомянутую конференцию в Техасе.

“Слабая” форма почти целиком уделяет внимание защите свободы выражения в Сети, то есть собственно защите свободы интернета, а “сильная” стремится к распространению свободы через интернет и видит в нем движущую силу революции снизу образца 1989 года, но с твитами вместо факсов. Можно сравнить их с знаменитым разделением Исайи Берлина. Тогда “слабая” форма свободы интернета вполне совпадет с отстаиванием “негативной свободы”, то есть “свободы от” – от правительственной сетевой слежки, от цензуры, от DDoS- атак, – а “сильная” форма скорее соответствует “позитивной свободе”, “свободе для”: для мобилизации, для организации, для протеста.

“Сильная” программа содержит старые тезисы о “смене режима”, изложенные либертарианским языком, на котором говорят в Пало-Альто. “Слабая программа”, по-видимому, не идет дальше консервации интернета в его текущем состоянии. Она апеллирует прежде всего к защите свободного выражения мнений, гарантированной ст. 19 Всеобщей декларации прав человека (“Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на их свободное выражение; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ”). Подход, предполагающий борьбу за мир с минимумом препятствий для свободы слова, не обязательно преследует распространение демократии как одну из целей. Он дальновиднее. Киберконсерваторы, разумеется, не против того, чтобы сохранить и свободу интернета, но видят в нем скорее средство подготовки демократических восстаний в Беларуси, Бирме, Иране.

Приверженцы “слабой” программы (большинство их – самопровозглашенные поклонники либерализма и международных организаций) попадают в ловушку, которую сами и устроили: большинство неэкспертов (по крайней мере, если судить по иррациональному восторженному приему этими людьми иранской твиттер-революции) толкуют термин “свобода интернета” в его “сильном” значении, то есть предполагают гораздо более агрессивное применение интернета для низвержения авторитарных правительств. Когда слышишь о свободе интернета, первое, что приходит на память, – умирающая Неда Ага-Солтан, окруженная молодыми иранцами с мобильными телефонами, а не женевский конференц-зал Международного союза электросвязи, где спорят о будущем управления интернетом. Проблема в том, что агрессивное толкование свободы интернета, привязанное (все на это указывает) к способности либералов защищать свободное обращение информации в интернете, а также содействовать расширению свободы и без интернета (более традиционными, “офлайновыми” методами), может быть серьезно дискредитировано.

То обстоятельство, что свобода интернета бывает двух видов, ускользнуло от внимания многих американских обозревателей, занимающихся СМИ. Они считают, что у политиков на этот счет – редкий случай! – нет разногласий. Репортера “Ньюсуик” Баррета Шеридана конференция “кибердиссидентов” в Далласе удивила тем, что “не многие идеи сближают бывшего президента Джорджа У. Буша и его преемника Барака Обаму, но одной из общих тем для разговора, бесспорно, может стать свобода интернета и способность техники провоцировать демократические революции”. Неясно, для чего Обама вообще ввязался в эту беседу: во внешней политике он сделал все для развенчания мифа, будто намеревается продолжать “инициировать демократические революции”. Двусмысленность понятия “свобода интернета”, однако, может дискредитировать все шаги, предпринятые им для того, чтобы представить свой внешнеполитический курс как противоположный курсу Буша.

В тот день, когда Хиллари Клинтон произнесла судьбоносную для интернета речь, Джеймс Глассман и Майкл Доран (воинственно настроенный бывший коллега Глассмана из администрации Буша) опубликовали в “Уолл-стрит джорнал” колонку о том, как они приспособили бы интернет к нуждам американской политики в отношении Ирана. Глассман и Доран призвали правительство США использовать технику для моральной и образовательной поддержки, расширять коммуникации в Иране и между Ираном и остальным миром, а также опровергать иранскую пропаганду. Это яркий пример “сильного” подхода, и, скорее всего, некоторые круги американского внешнеполитического истеблишмента будут настойчиво его применять.

Марк Линч, известный специалист по ближневосточной политике, скоро указал на то, с какой легкостью можно извратить смысл речи Клинтон, в которой речь шла в основном о защите свободы слова в Сети. Линч написал в блоге журнала “Форин полиси”, что для “ястребов” вроде Глассмана и Дорана “свобода интернета, которую Клинтон представила абстрактным всеобщим благом, несомненно является орудием, которое должно быть обращено против иранского режима… Многие в мире, вероятно, решили, что у Клинтон на уме то же, что у Глассмана и Дорана, хотя она этого не говорит”.

Заметим, что Клинтон не особенно ясно выразилась о том, почему следует защищать свободу интернета. С одной стороны, она признала, что Америка придерживается “слабой” программы, заявив, что “мы ратуем за единый интернет, где все без исключения имеют равный доступ к знаниям и идеям”. Но госсекретарь также дала понять, что причины столь широкого понимания свободы интернета вполне прагматические: “Интернет может помочь человечеству оттеснить тех, кто распространяет насилие, преступность, экстремизм. В Иране, Молдове и других странах онлайновая организация стала критически важным средством содействия распространению демократии и предоставления гражданам возможности протестовать против сомнительных результатов выборов”. Сказанное означает примерно вот что: мы были бы рады содействовать распространению свободы интернета, чтобы всякий мог писать, говорить и читать в Сети все, что угодно, но мы также рассчитываем, что эта свобода приведет к значительному числу демократических революций.

Этот сценарий нереалистичен (и никак не поможет распространению демократии) уже потому, что в нынешней американской политике мало места для маневра: перед США по-прежнему стоят проблемы терроризма, энергообеспечения, политики военных баз. Эксперты по технике, нередко подверженные интернетоцентризму, могут говорить что им вздумается (это позволяет им чувствовать себя важными) о “программе защиты свободы интернета”, но это не изменит политику (точно так же США, например, на Ближнем Востоке или в Центральной Азии не выйдут за рамки общей озабоченности соблюдением прав человека и свободы слова). Вряд ли стремление заполучить азербайджанскую нефть вскоре уступит место желанию получать твиты от азербайджанских оппозиционеров, хотя бы потому, что Вашингтон давно принял стратегическое решение не расшатывать дружественный азербайджанский режим.

Нельзя сказать, что Хиллари Клинтон вовсе не говорит о преследованиях азербайджанским правительством местных блогеров – например, она упомянула об этом во время своего визита в Азербайджан в июне 2010 года. Однако критика такого рода не может серьезно повредить отношениям между двумя странами. Она помогает американским чиновникам продемонстрировать, что они ставят идеалы демократии выше нужд энергетики. Такая позиция, конечно, помогает им смириться с цинизмом собственной работы, но эффект от этого в Азербайджане нулевой. Самая серьезная опасность кроется вот в чем: предполагаемый новый столп внешней политики США (именно так свобода интернета нередко преподносится высокопоставленными американскими дипломатами) отвлекает общественность, и она забывает задать жесткие вопросы касательно прежних, более прочных столпов (а некоторые из них явно начинают крошиться). Если так, то становится гораздо труднее оценивать преемственность американской политики и критиковать ее в целом. Поскольку положение блогеров гораздо выгоднее положения правозащитников, некоторые наблюдатели могут решить, будто США беспощадно критикуют своих союзников.

Рами Хури, обозреватель ливанской газеты “Дейли стар”, ехидно отозвался о резком несоответствии идеалистической риторики США на тему свободы интернета и остальной, достаточно циничной, внешней политики страны: “Невозможно принимать всерьез американское или любое другое западное правительство, которое спонсирует [сетевую] политическую активность арабской молодежи, если оно одновременно поставляет деньги и оружие для укрепления тех самых арабских режимов, которые активисты стремятся свергнуть”. Вероятно, Хури недооценивает способность американских дипломатов к самообману. Они относятся к себе очень серьезно, и, вполне возможно, сами верят, что борьба за освобождение интернета, которую по некоторым причинам США ведут лишь за границей, отчасти компенсирует отсутствие заметных сдвигов в остальных сферах американской внешней политики. К сожалению, почти ничто пока не указывает на то, что американской внешней политике достанет добропорядочности и идеализма возвести этот новый сияющий столп: программа по защите свободы интернета в нынешнем виде выглядит скорее как маркетинговый ход.

Недавние события показывают, что озвученные Вашингтоном намерения защищать свободу интернета будут реализоваться в зависимости от политических условий, не имеющих отношения к интернету. Иордания – вернейший ближневосточный союзник Америки – всего за неделю до эпохальной речи Хиллари Клинтон ужесточила законодательство о цензуре в Сети, однако госсекретарь об этом умолчала. Зато она упомянула много других стран, в том числе Узбекистан, Вьетнам и Тунис.

Главная трагедия предложенной администрацией Обамы программы по защите свободы интернета, даже в ее “слабой” форме, в том, что освобождение этого концептуального монстра может сильно помешать достижению американской администрацией других целей. Правительства Китая и Ирана, например, намерены и впредь контролировать национальные сектора интернета – не только из-за опасений, что граждане узнают о действительном положении дел, но и потому, что они считают Сеть инструментом, с помощью которого Америка сеет смуту. И чем прочнее будет это убеждение, тем сложнее будет удержаться от государственного регулирования интернета и надеяться на то, что в его недрах постепенно созреет решимость бороться за демократию. Марк Линч очень точно отметил: “Когда США заявляют иранскому или иному враждебному режиму, что тот должен уважать ‘свободу выражения в интернете’ или ‘свободу соединений в Сети’, режим решает, что Америка маскирует этой риторикой враждебные действия”. В сфере политики сам по себе принцип свободы интернета (как прежде – “войны с терроризмом”) ведет к путанице в головах его сторонников и рождает паранойю у их противников. А это вовсе не то, что нужно американской внешней политике в эпоху Обамы.

Конец американского интернета

Взгляд на концепцию свободы интернета как на удобное прикрытие для смены правящего режима мог бы показаться нелепым, если бы он не был столь широко распространен среди американских лидеров общественного мнения. Подобный кибершовинизм, однако, вызвал неприятности у американских компаний, много лет экспортировавших свободу интернета, пусть и в ее слабейшей форме.

До того как всерьез заговорили о свободе интернета, ни один политический лидер не мог считать пользователей “Твиттера” серьезными политическими противниками. Они казались скоплением скучающих хипстеров, мучимых непреодолимым желанием поделиться планами на день с целым светом. И вдруг эти строчащая в “Твиттер” богема превратилась в Че Гевар интернета. Какой же диктатор захочет иметь дело с батальоном революционеров с айпадами, рыщущих по суши-барам в поисках соратников?

“Веб 2.0” переместился с периферии политической жизни в авторитарных государствах в ее центр не только потому, что роль его усилилась или он приобрел новые возможности для свержения правительств, но и потому, что западные лидеры и СМИ сильно преувеличили его значение и это насторожило диктаторов. Однако значение интернета (во всяком случае, если речь идет о приготовлении нового публичного пространства к принятию демократических норм) можно будет оценить лишь спустя долгое время – и при условии, что правительства воздержатся от трансформации цифрового пространства в соответствии с собственной повесткой дня. Радоваться здесь нечему: за предположительно безвредной цифровой средой, на которую государство, возможно, иначе не обращало бы внимания, сейчас следят пристальнее, чем за антиправительственными выступлениями в реальности. Карлос Паскуаль, американский посол в Мексике и кадровый дипломат с многолетним опытом, рассказал в интервью “Нью-Йорк таймс мэгэзин”: “Если (и когда) в определенной стране… распространяется представление о ‘Твиттере’ или ‘Фейсбуке’ как об орудиях американского правительства… это ставит под удар и саму компанию, и людей, которые пользуются ее продуктами. Неважно, как обстоит дело в реальности… Есть определенная черта, и мы [правительство США] не должны ее переступать”.

Когда люди узнают о таинственной, ничем не подтвержденной роли, которую сыграл “Твиттер” в иранских беспорядках, и секретном сотрудничестве “Гугла” и Агентства по национальной безопасности, а также о зарубежных экскурсиях, которые Госдеп США организует для боссов из Кремниевой долины (они уже посетили Индию, Ирак, Мексику, Сирию и Россию), авторитарным правителям становится не по себе, даже если их сограждане продолжают заниматься в интернете той же ерундой, что и всегда. Единственное отличие в том, что теперь Всемирная паутина воспринимается как своего рода бомба с клеймом “Сделано в США”, которая может подорвать авторитарный режим. Когда дело доходит до интернет-сервисов, требующих бережного обращения, таких как электронная почта, реакция этих правительств не кажется уж очень странной. Как отреагировали бы американские власти, узнав, что многие граждане страны держат электронные ящики на серверах китайского провайдера, поддерживающего тесные отношения с НОАК? Государству не нужно быть авторитарным, чтобы занервничать оттого, что его граждане хранят свои тайны за границей.

Многие правительства только сейчас начинают понимать, насколько тесно их коммуникации связаны с американской инфраструктурой. “Доминирование американских компаний в сфере производства программного и аппаратного оборудования, как и в интернете, дает госорганам США колоссальное преимущество в наблюдении за тем, что происходит в киберпространстве”, – отметил журналист Миша Гленни. Логично, если другие правительства попытаются бросить вызов этому господству. Даже если принцип “информационного суверенитета” (предполагающего, что государства должны на законодательном уровне озаботиться вопросом национальной принадлежности и лояльности тех, кто осуществляет посредничество на их информационных рынках) отчасти дискредитирован тем, что столь много китайских и кубинских чиновников, ответственных за пропаганду, любят о нем упоминать, его значимость должна вырасти относительно роли интернета в международных отношениях. Американское правительство, судя по его нервной реакции на деятельность транснациональных информационных центров влияния вроде “Вики-ликс”, также все сильнее заботится о своем информационном суверенитете.

Учитывая, сколько тратят американские военные и разведчики на исследования и технологии, трудно найти в этой сфере компанию, которая не была бы связана с ЦРУ или какой-либо другой организацией с трехбуквенным названием-аббревиатурой. Хотя руководство “Гугла” не слишком об этом распространялось, сервис Keyhole (предшественник Google Earth ), который компания приобрела в 2005 году, разрабатывал венчурный фонд “Ин-кью-тел” – коммерческое инвестиционное подразделение ЦРУ. В редких публичных комментариях представители иностранных спецслужб неизменно называют сервис Google Earth спонсируемым ЦРУ орудием для уничтожения мира. Генерал-лейтенант ФСБ Леонид Сажин выразил разочарование не только России, когда заявил в 2005 году: “Террористам не надо заниматься рекогносцировкой целей. Теперь за них это делает американская компания”. Не вызвало прилива доверия и то, что недавно “Ин-кью-тел” вложил средства в компанию, занимающуюся наблюдением за шумом в “Твиттере”, предположительно для того, чтобы, по словам представителя фонда, разведывательное сообщество получило возможность “раннего предупреждения в отношении того, как развиваются события в международном масштабе”. В июле 2010 года “Ин-кью-тел” и “Гугл” вложили деньги в компанию, занимающуюся мониторингом социальных медиа. Этот шаг вызвал волну слухов и конспирологических предположений. Какими бы ни были мотивы этого шага, он создал впечатление, будто между зловещим ЦРУ и шумом в социальных медиа есть тесная связь. Многие авторитарные лидеры помнят о том, что “Радио Свободная Европа” сначала финансировалось ЦРУ, а также о том, что “Радио Свобода” (Radio Liberty ) первоначально называлось “Радио Освобождение” (Radio Liberation ). Поэтому опасения, что ЦРУ может иметь отношение к появлению революционных медиа, не лишены основания.

И чем сильнее будет впечатление, что американские компании – едва ли не агенты правительства США, тем активнее иностранные государства будут мешать им вести бизнес на своей территории. Это неминуемо подтолкнет правительства к вложению денег в местные эквиваленты популярных американских интернет-сервисов или к поиску способов поставить иностранные фирмы в неблагоприятные условия по сравнению с национальными компаниями. В конце 2009 года Турция объявила о планах предоставить всем гражданам ящики на государственном почтовом сервере и построить интернет-поисковик, который будет больше отвечать “турецким вкусам”. Иран тут же последовал за Турцией, объявив в феврале 2010 года, после запрета Gmail , о начале работы над подобным почтовым проектом. Летом 2010 года иранские власти сообщили, что собираются создать национальный поисковик. Месяц спустя российское правительство заявило, что и оно подумывает предоставить каждому гражданину аккаунт в государственной системе электронной почты, например затем, чтобы облегчить идентификацию людей, пользующихся цифровыми государственными услугами (электронное правительство быстро развивается). Я уже отмечал, что российские политики всерьез увлечены идеей создания интернет-поисковика, контролируемого государством и способного конкурировать с “Гуглом”. По сообщениям российских СМИ, в проект вложено 100 миллионов долларов.

Джон П. Барлоу, киберутопист и автор текстов группы Grateful Dead , сочинивший в 1996 году “Декларацию независимости киберпространства”, либертарианский манифест цифровой эпохи, любит говорить, что “Первая поправка [к Конституции США] стала внутренним документом в киберпространстве”. Это положение, однако, может оказаться временным и измениться, как только правительства иностранных государств поймут, что предпочли бы не отдавать Америке ключевые пункты инфраструктуры информационного общества. Как только западные политики (в данном случае преимущественно американские) начинают говорить об использовании геополитического потенциала интернета, у всех остальных появляются сомнения в том, насколько разумно позволять американцам держать интернет в своих руках (и с точки зрения роли Вашингтона в управлении Всемирной паутиной, и с точки зрения доминирующего положения на ИТ-рынке компаний из Кремниевой долины).

Важно также то, что китайские и российские интернет-компании могут предложить своим пользователям гораздо более удобные и полезные сетевые сервисы просто потому, что им известны запросы соответствующей интернет-аудитории. Поэтому-то они преуспели в привлечении аудитории и, что важнее, в выполнении пожеланий правительств. Политизация сервисов “веб 2.0”, по-видимому, повышает роль местных клонов веб-сайтов с глобальным охватом. “Высокомерие [американцев] заставляет их думать, будто для Китая важны ‘Твиттер’, ‘Фейсбук’ и ‘Ю-Тьюб’. Но на самом деле важны не они… ‘Вэйбо’ (Weibo ), ‘Кайсинь’ (Kaixin ) или ‘Жэньжэнь’ (RenRen ), а еще ‘Юку’ (Youku ) и ‘Тудоу’ (Tudou ) – вот что действительно важно”, – напоминает китайско-американский блогер Кайзер Ко о грандиозной популярности у китайцев национальных сетевых сервисов.

С точки зрения поборников свободы слова, неминуемый конец американского доминирования в интернете – не слишком хорошая новость. Какими бы дурными и пассивными медиаторами ни были “Фейсбук” и “Ю-Тьюб”, они, вероятно, все же надежнее защищают свободу и возможность самовыражения пользователей, чем большинство российских и китайских компаний (уже потому, что на последние государству проще надавить). Впечатляющий рост заграничной аудитории американских интернет-платформ в последнее пятилетие, сопровождающийся всеобщим восторгом по адресу “веб 2.0”, легко остановить, особенно если западные политики не признают, что деятельность американских интернет-компаний за рубежом все сильнее воспринимается как политическая. Все труднее становится убеждать мир в том, что “Гугл” и “Твиттер” – это не “Халлибертон” и “Эксон мобайл” цифровой эры.

О сомнительной пользе экспорта испорченных продуктов

Когда администрация президента Обамы решила прибегнуть к интеллектуальной помощи интернета для усовершенствования американской демократии, она не ожидала, что возникнет столько проблем. Когда работающие на Обаму супергики попытались сделать процесс определения повестки публичным и попросили пользователей интернета задавать вопросы, они столкнулись с жестокой реальностью сетевой демократии. Наиболее популярной темой стала декриминализация наркотиков. “Был один вопрос, который оказался самым популярным, и вопрос этот был – поможет ли легализация оборота марихуаны оздоровлению экономики и созданию рабочих мест. Не могу сказать, как это характеризует онлайн-аудиторию”, – заметил Обама. На вопрос о марихуане президент ответил отрицательно. Это происшествие отчасти остудило желание Обамы консультироваться с публикой, хотя бы потому, что публика в киберпространстве – это те, у кого больше френдов в “Фейсбуке” и кто может собрать клаку.

Если отвлечься от виртуальной агоры, идут оживленные споры о влиянии интернета на состояние реальных демократических институтов. В большинстве случаев прозрачность полезна, однако она может и дорого обойтись. Даже закаленные борцы за прозрачность сетевого образца, вроде Лоренса Лессига, начали высказываться осторожнее. Если разрешить избирателям оценивать государственные услуги, это может невольно воспитать цинизм и превратиться в политическую необходимость. Аркон Фанг, профессор Гарвардского института государственного управления им. Кеннеди, отмечает, что печальным последствием излишней прозрачности государственного управления может стать просто “дальнейшая делигитимизация правительства, поскольку прозрачность… помогает людям ловить правительство на ошибках… Это похоже на рейтинговую систему, как у ‘Амазона’, но только для оценки действий правительства, причем поставить можно только одну или две звездочки”.

С другой стороны, политики, возможно, будут реже принимать независимые решения, если им не придется думать о том, что их документы могут оказаться доступными для всеобщего обозрения в Сети. Но даже если они будут иметь в виду такую возможность, избиратели все равно могут сделать неверные выводы. Лессиг напомнил в своей язвительной статье, опубликованной в 2009 году в журнале “Нью репаблик”: то, что некий сенатор встретился за ланчем с неким гендиректором, не означает, что сенатор, от чьих действий этот гендиректор косвенно выиграет, не руководствуется соображениями общественной пользы. Конечно, лоббисты и крупные корпорации по-прежнему узурпируют сетевое пространство. Корпорации с успехом пользуются интернетом для распространения своих взглядов, адаптируя их для сегментированных аудиторий.

Политический обозреватель Роберт Райт посетовал на то, что “техника извращает изначальную идею Америки”, а “новая информационная технология не только породила влиятельные круги ‘3.0’, но и вооружила их высокоточным оружием”.

Перечень вопросов об отношениях интернета и демократии, остающихся без ответа, бесконечен. Будет ли интернет способствовать политической поляризации и “анклавному экстремизму” (термин Касса Санстайна)²⁰? Углубит ли Сеть пропасть между теми, кто без политических новостей жить не может, и теми, кто всеми силами избегает новостей? Снизится ли уровень политической грамотности, если молодежь узнает новости из социальных сетей? Удержит ли Сеть политиков будущего от рискованных заявлений до начала политической карьеры – ведь теперь эти заявления сохраняются для потомков и могут помешать им избираться? Позволит ли она расслышать новые голоса? Или критики “цифровой демократии” вроде Мэттью Хиндмена из Университета им. Джорджа Вашингтона (который считает, что “запускать веб-сайт – все равно что вести ток-шоу на общественном телевидении в 3.30 ночи”) правы, считая, что цифровое публичное пространство находится в руках элиты, “де-факто аристократии, и управляется теми, кто преуспел в высоком разговорном жанре”?

Даже лучшие умы в правительстве и академической среде не могут ответить на большинство этих вопросов. Однако если они настолько не уверены в характере влияния интернета на нашу собственную демократию, насколько они могут быть уверены в том, что Сеть послужит становлению демократии в странах, где она и без того в дефиците? Можно ли верить в то, что пользователи интернета из авторитарных стран, многие из которых почти не сталкивались с демократией в жизни, возьмут себе аватарку Томаса Джефферсона в Сети? Не преждевременно ли навязывать им средство коммуникации, если сам Запад еще не вполне понимает, как совместить его со своими собственными политическими институтами? Нельзя же призывать к ужесточению регулирования работы сайтов вроде “Викиликс” (так летом 2010 года поступили многие американские политики), одновременно критикуя за такие же поползновения Китай и Иран!

Если выясняется, что интернет помогает подавлять инакомыслие (а также усиливает неравенство в области доступа к медиа, разрушает представительную демократию, укореняет психологию толпы, сводит на нет неприкосновенность частной жизни и лишает нас информации), то не очень понятно, как распространение “свободы интернета” может помочь распространению демократии. Может быть, конечно, что интернет ничего дурного не делает. Важно лишь понимать, что спор о влиянии интернета на демократию не окончен, и не делать вид, что вердикт уже вынесен.

Скрытые прелести цифрового ориентализма

Какие бы выводы ни сделал Запад из наблюдений за интернетом в демократической среде, они едва ли применимы к авторитарным государствам. Всякий раз, когда китайские власти ужесточают меры в отношении интернет-кафе, работающих без лицензии, мы усматриваем в этом попрание демократических свобод, а не проявление общественного беспокойства. Как будто китайских или российских родителей не тревожит мысль, чем заняты в свободное время их дети!

Сходным образом, когда мы обсуждаем влияние интернета на наши мышление и образование (считаясь с вероятностью того, что он скорее мешает, чем идет на пользу), мы редко учитываем авторитарный контекст. Трудно представить себе, чтобы один из ведущих американских журналов сделал гвоздем номера статью “Оглупляет ли ‘Гугл’ Китай?” (именно так поступила в 2008 году редакция “Атлантик”, правда, не упомянув Китай). Почему? А потому, что “Гугл” якобы может оглуплять только американцев и европейцев. В отношении всех остальных он является исключительно орудием просвещения. Многие на Западе признают, что интернет не сгладил, а, возможно, только обострил многие негативные аспекты политической культуры (вспомним, например, разговоры о “комиссиях смерти”), утверждая при этом, что в авторитарных государствах интернет дает больше возможностей распознавать пропагандистские ухищрения. Но почему тогда столько людей, живущих в свободной стране, где свобода мнений ничем не ограничена, продолжают верить в предельные упрощения и в ложь, если факты так легко отыскать – при помощи “Гугла”? Этот вопрос западные наблюдатели должны задавать себе чаще.

Нигде тенденция к восхвалению влияния интернета на зарубежные страны так не сильна, как в американской политике. В 2009 году, во время визита в Шанхай, президент Обама расхваливал интернет, заявляя, что “чем свободнее протекает обмен информацией, тем сильнее становится общество, поскольку тогда граждане стран всего мира могут заставить правительства отвечать за свои поступки. Люди начинают самостоятельно думать. И это рождает новые идеи. Это помогает творчеству”. Напротив, выступая в Хэмптонском университете (штат Виргиния) менее чем полгода спустя, Барак Обама послал почти противоположный мессидж, пожаловавшись на “круглосуточное воздействие медиа, которые бомбардируют нас всевозможной информацией и предлагают нам всевозможные суждения, ценность которых не всегда велика… С появлением айподов, айпадов, иксбоксов и плейстейшн… информация становится отвлекающим фактором, формой развлечения, а не инструментом, расширяющим возможности, не средством освобождения”.

Хиллари Клинтон, ныне главный защитник свободы интернета, в прошлом, когда она была младшим сенатором от штата Нью-Йорк и была подотчетна избирателям, высказывалась гораздо осторожнее. Одним из немногих резонансных законопроектов, соавтором которого она выступила, был законопроект 2005 года (по иронии, соавтором Хиллари Клинтон выступил Сэм Браунбек, еще один защитник свободы интернета), предполагающий увеличение государственных ассигнований на изучение “влияния электронных медиа, в том числе телевидения, компьютеров, видеоигр и интернета, на когнитивное, социальное, физическое и психологическое развитие детей”. В 2005 году в получившей широкую огласку речи Хиллари Клинтон назвала интернет “наиболее серьезным технологическим вызовом, с которым сталкиваются дети и родители… Когда дети без присмотра выходят в интернет, он может стать очень опасным. В Сети для детей очень велик риск наткнуться на порнографию, стать жертвой кражи персональных данных, эксплуатации, если не насилия и похищения со стороны незнакомцев”.

Однако подобное может случиться, разумеется, лишь в американском секторе интернета. Китайским и российским родителям тревожиться совершенно не о чем: они могут попросить правительство что-то предпринять. Это отдает неким цифровым ориентализмом. Так наши предрассудки в отношении Востока превращаются в безусловное восхищение им. Хотя это может быть единственным средством излечения от вины за империализм, идеализация политики авторитарных государств не пойдет на пользу ни гражданам этих стран, ни тем из нас, кто предпочитает, чтобы эти государства когда-либо стали демократическими. В 2006 году двоим популярным китайским блогерам Massage Milk и Milk Pig надоела некритичная оценка китайского сегмента интернета иностранными комментаторами. Они написали: “По объективным причинам, которые каждому понятны, блог временно закрыт,” – и стали ждать звонков западных журналистов. Дождались. Би-би-си сообщила, что блог “закрыт властями” и что запрет был приурочен к ежегодной сессии китайского парламента. “

Репортеры без границ” опубликовали заявление, в котором осудили практику цензуры. Вот только цензоры были ни при чем.

Люди, знакомые с историей внешней политики США, могут сравнить попытки сделать отцов-основателей Кремниевой долины и интернет послами американской культуры с попытками Госдепа в середине 50-х годов навязать ту же роль чернокожим джазменам. Точно так же, как неамериканцам предлагалось поверить в то, что джаз аполитичен (несмотря на то, что ведущие американские джазмены в собственной стране подвергались дискриминации), людей за пределами США сейчас пытаются убедить в том, что интернет также аполитичен (и пусть гендиректоры ИТ-компаний, призванные нести миру благую весть о свободе интернета, вынуждены мириться с растущими аппетитами Агентства по национальной безопасности). В прошлом это едва ли помогало достижению целей американской внешней политики. Дело не в том, что правительство США не должно пользоваться тем, что “страной приписки” многих популярных интернет-компаний являются Соединенные Штаты, а в том, что дипломаты не должны забывать, что эти компании – американские , и принимать в расчет сопутствующие этому ярлыку предрассудки и ожидания.

Нередко совершается и другая ошибка: глядя на авторитарные государства, западные обозреватели часто замечают сходство – ошибочное! – с тем, что происходит у них дома. Мамун Фанди, специалист по ближневосточной политике, родившийся в Саудовской Аравии и живущий в США, отмечает: “Главная проблема возникает тогда, когда мы ошибочно принимаем средства и процессы за зеркальное отображение западных структур с определенными ожидаемыми функциями. Иными словами, когда мы замечаем только привычное и отбираем данные исходя из этого”. То есть когда политики считают, что блогеры в демократической западной стране могут сделать политиков ответственнее, они склонны верить, что то же самое неизбежно и в любых других обстоятельствах. Но это не обязательно так, и многие наблюдаемые нами процессы не отражают фундаментальных структурных изменений, которые мы считаем само собой разумеющимися. Фанди проницательно заметил, что “наличие дебатов, как в американском шоу ‘Перекрестный огонь’ (Crossfire )²¹, свидетельствует о том, что в арабском мире неукоснительно соблюдается свобода слова, не более, чем показ голосования и урн для бюллетеней демонстрирует победу демократии”.

К сожалению, оказывается, что тот, кто предложил Хиллари Клинтон воспользоваться выражением “свобода интернета”, либо просто не нашел ничего лучшего, либо наивен в вопросах внешней политики. Нельзя сказать, что открытости интернета или безопасности его пользователей ничто не угрожает. Но, возможно, были более удачные, менее политически ангажированные и более концептуально обоснованные способы привлечь внимание мировой общественности к этим проблемам.

жүктеу/скачать 1.82 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: