Ga 148 Восемнадцать лекций, прочитанных в 1913-1914 г г. В разных городах

Мною уже было упомянуто, что в это время (то есть в измененном состоянии сознания у языческого алтаря, о котором я упоминал в прошлый раз) он услышал как бы из духовного мира возвещение слов, раскрывших то, как выражалось в наидревнейших священных учениях языческих народов то, что следует рассматривать как таинство сращивания человека с телесностью, с чувственно-материальным миром. Так что до него донесся из духовных миров тот голос, что был доступен древним пророкам.

И то, что тогда услышал Иисус из Назарета, следует означить как своего рода космический «Отче наш». В нем выразилось то, какой вид должна принять судьба человеческой души в свете того, что с рождения и до смерти человек оказывается соединен с земной материей. Я впервые смог огласить этот космический «Отче наш», позднейшее перевертывание которого сделалось земным «Отче наш», по случаю нашей закладки первого камня в Дорнахе. Теперь я снова его прочитаю вслух, ибо в этих словах содержится фактически изначальное учение языческого человечества. Так что, насколько это возможно, я попытаюсь теперь воспроизвести их по-немецки:
Аминь!

Засилие бедствий,

Свидетельство высвобождающегося «Я»,

Чужое прегрешение — самости вина,

Переживается в насущном хлебе,

В котором нет воли Неба.

Поскольку человек отделился от Вашего Царства

И забыл Ваши имена,

О Отцы что на Небесах*.

(* Существует несколько вариантов перевода. См. перевод О.Погибина на стр. 69, а также немецкий текст на стр. 70. Ред.).

Примерно таким было содержание того, что услышал тогда как таинство земного человека — в плане древнейшего священного учения — странствовавший по языческим областям Иисус из Назарета. Слова эти, действительно, выражают глубинные тайны эволюции человечества. Итак, эта важная весть внедрилась в душу Иисуса, когда он приближался к своему 24-летию, и с тех пор он знал, что некогда, в древние времена развития человечества, доносилось из духовного мира, и это представилось ему таким великим и значительным, что он (прежде всего после того, как при пришедшем в запустение языческом капище ему довелось изведать то переживание, о котором шла речь в прошлый раз) сказал сам себе: «Теперь уж нет больше на Земле людей, которые могли бы все это понять».

Так произошло его знакомство с язычеством. Мы видели, как в три следовавшие друг за другом периода своей юности Иисус из Назарета познал глубочайшую суть иудаизма, глубочайшую суть язычества и глубочайшую суть ессейства. Мы уже видели, что эти знания последовательно сделались для него источником величайших страданий. Ибо в связи со всеми тремя Иисусу пришлось сказать самому себе: «Они могли бы присутствовать здесь, располагай человечество условиями для того, чтобы их воспринять; однако в том-то и дело, что условий этих теперь нет».

Таковы были результаты этого периода жизни Иисуса. Пятое Евангелие указывает, что Иисус, прежде чем воспринять в себя существо Христа, был в состоянии себе сказать: «Человечество эволюционировало, однако так, что человек обрел свойства, затмившие собой иные свойства, характерные для древности, и ныне люди не в состоянии воспринимать провозвестия духовного мира, как это в древности происходило с иудеями и язычниками». Но сверх этого ему после знакомства с ессеями пришлось признать еще и то, что так, как к воссоединению с духовным миром приходят ессеи, может придти лишь группа, а не все человечество. Так что и этот путь показал ему свою бесперспективность.

«Бедное, бедное человечество, — думалось Иисусу из Назарета, — прозвучи теперь голоса древних языческих пророков, ты бы их не поняло. Обратись к тебе голоса древних иудейских пророков, ты бы уже не поняло и их. Однако ты, как человечество в целом, не можешь устремиться к тому, к чему стремятся ессеи; стремиться к этому может лишь небольшая горстка, которая ищет собственного совершенства за счет прочего человечества.»

То, что я вам теперь скупо и сухо поведал, было для него жизнью, было мучительной душевной действительностью. В Иисусе из Назарета это было восприятием бесконечного сострадания человечеству в целом, того сострадания, которое он должен был ощущать, чтобы быть в состоянии воспринять в себя существо Христа.

Однако прежде, чем это произошло, у Иисуса из Назарета состоялся еще один важный разговор с человеком, известным нам как его приемная мать. Ведь нам известно, что мать того натанова мальчика, который на 12-м году жизни воспринял в себя личность Заратустры, то естьнастоящая, родная мать этого натанова Иисуса, умерла вскоре после того, как этот мальчик Иисус воспринял в себя Заратустру, воплотившегося в другом мальчике Иисусе, так что душа ее уже давно пребывала в духовном мире. Еще мы знаем по предыдущим лекциям прошлых лет, что отец второго, соломонова мальчика умер, и из обеих семей двух мальчиков Иисусов образовалась в Назарете единая семья, в которой Иисус объединился со своими братьями и сестрами и с матерью Заратустры. Нам известно, что отец Иисуса из Назарета умер, когда тот приблизительно в 24-летнем возрасте вернулся из одного из наиболее продолжительных странствий, и что теперь Иисус из Назарета обитал вдвоем со своею матерью, т.е. приемной, или неродной, матерью. Следует сказать, что приемная мать лишь постепенно обрела сердечное понимание всех тех глубинных переживаний, которые довелось изведать Иисусу из Назарета, но понимание это все нарастало. С годами эти две души, душа Иисуса из Назарета и душа матери, так сказать, приросли друг к другу.

Первое время по достижении 12 лет также и в родительском доме Иисус из Назарета оставался со своими переживаниями один на один. Собственно говоря, прочие братья и сестры усматривали в его душе, которой приходилось бороться с глубинными, мучительными переживаниями, склонность к своего рода помешательству. Напротив того, матери удавалось достигать все большего понимания этой души. Так и получилось, что приблизительно на 29-м или 30-м году жизни у Иисуса из Назарета состоялась серьезная беседа с матерью, беседа, как мы убедимся уже вскоре, фактически приведшая к важнейшим следствиям.

По сути говоря, в этой беседе оказалось собрано в своего рода ретроспективе все, что довелось испытать Иисусу из Назарета начиная с 12-летнего возраста. Хроника Акаши показывает нам, как протекал этот разговор. Вначале Иисус из Назарета говорил о тех переживаниях, что имели место с 12-го по 16-й или 18-й годы его жизни, как в это время он постепенно прочувствовал в себе то, что было некогда древнейшим иудейским учением, древнейшим учением иудейских пророков. Никто в его окружении не был уже способен доставить ему такие переживания, как и те слова, что вызвали изумление книжников, когда он оказался посреди них в известном эпизоде, переживание этих слов также не могло быть вызвано кем-либо из его окружения. Но в его душе вновь и вновь возникали инспирации, в происхождении которых из духовного мира он был в любом случае убежден. Иудейское учение настолько оживало в его душе, что он точно знал, что

обладает этим древним иудейским учением, для которого, однако, в его времена слушателей было не сыскать. То, что он остался с этим учением один на один, и было величайшей его мукой.

Впрочем, матери было что возразить, когда Иисус из Назарета сказал: «Раздайся сегодня голоса древнейших иудейских пророков, не отыскалось бы ведь людей, которые смогли бы понять эти голоса». На это она отвечала, что был же, например, Гиллель, великий законоучитель, а Иисус из Назарета высоко ставил Гиллеля и его значение для иудаизма. Мне нет нужды рассказывать, какова была роль Гиллеля. Достаточно свидетельств тому можно отыскать в иудейской литературе. Гиллелю удалось обновить величайшие достоинства древнего иудаизма и его учение, а сверх того это был человек, в силу своих личностных свойств приведший древний иудаизм к своего рода возрождению. Но случилось это не потому, что Гиллель был ученым, а потому, что в его деятельности, и в первую очередь в его чувствах, волениях и желаниях, а также в его обращении с людьми проявилось то преобразующее действие, какое оказывает на человеческую душу подлинная мудрость. Гиллелю на полном основании приписывали то, что принято особенно превозносить в иудаизме, однако тогда этого уже не могли как следует понять: терпение при общении с людьми. Сверх того он довольно своеобразно добился возможности действовать в еврейской среде. Гиллель происходил из Вавилона, однако из рода, переселенного иудеями в Вавилон во времена вавилонского пленения, и возводившего свое происхождение к семейству Давида. Тем самым он соединил в себе то, что ему удалось воспринять из вавилонского духа, с пульсировавшим в его крови еврейством. И о том, какой вид это приняло в его душе, можно судить по одной повествующей о нем легенде.

Как-то раз, рассказывается здесь, сразу по прибытии Гиллеля в Иерусалим, прочие наиболее видные иудейские ученые собрались для всевозможных обсуждений, в ходе которых можно было слышать, как выдвигаются те или иные доводы насчет тайных сторон учения иудаизма. Чтобы присутствовать на таких диспутах, надо было заплатить какую-то мелочь. У Гиллеля денег не было, потому что он был чрезвычайно беден. Несмотря на то, что было очень холодно, он попытался вскарабкаться на небольшое возвышение перед тем домом, в котором шел диспут, чтобы послушать через окна, что там говорят.

Ведь заплатить за вход он не мог. Ночь была такая холодная, что он совсем окоченел, и когда его нашли застывшим наутро, пришлось отогревать, чтобы он оттаял.

Но вследствие такого испытания он принял участие во всем обсуждении в своем эфирном теле. И в то время как остальные не слышали ничего кроме абстрактных слов, которыми обменивались участники, Гиллелю открылся мир чудесных видений, преобразивших его душу.

Можно было бы рассказать еще много таких случаев. Особенно славилось его терпение, о котором говорили, что оно неисчерпаемо. Рассказывают даже, что как-то раз некто побился об заклад насчет того, чтобы исчерпать терпение Гиллеля до самого дна, так, чтобы он рассердился. Пари было заключено, и перед тем, кто должен был разгневать Гиллеля, то есть вознамерился исчерпать его терпение, была поставлена соответствующая задача. И вот что он сделал. Он отправился к Гиллелю как раз когда тот был занят приготовлениями к субботней проповеди и был неодет, постучал в дверь и крикнул: «Гиллель, а, Гиллель! Выйди-ка ко мне!» Гиллель спросил: «В чем дело?» «Ах, Гиллель, выйди же, у меня к тебе важный вопрос». Гиллель накинул халат, вышел и сказал: «Сын мой, о чем ты хочешь меня спросить?» И здесь поспоривший молвил: «Гиллель, у меня к тебе важный вопрос. Почему у многих вавилонян такие острые макушки?» И Гиллель ответил: «Мой возлюбленный сын, знаешь ли ты, что у вавилонян такие скверные повитухи, что они появляются на свет в неблагоприятных условиях. Вот оттого-то у многих из тамошних людей такие острые макушки. А теперь ступай, ты получил ответ на свой вопрос». И Гиллель снова вошел в дом и опять принялся за подготовку к субботе.

Но прошло совсем немного времени, и тот же человек пришел вновь и закричал, как и перед этим: «Гиллель, а, Гиллель, выйди!» «Что там такое?» — ответил Гиллель. «Ах, Гиллель, у меня к тебе важный вопрос, на который нужен немедленный ответ». И Гиллель снова вышел и спросил вопрошавшего: «Что за вопрос?» И тот ответил: «Ах, Гиллель, скажи ты мне, почему в Аравии так много людей с такими прищуренными глазами?» И Гиллель ответил: «Аравийская пустыня так обширна, что ее можно выносить лишь применившись к пустыне глазами. Поэтому-то у многих в Аравии такие прищуренные глаза. Так что ступай теперь, сын мой, ответ на твой важный

вопросдан.» И Гиллель снова зашел в дом.

Но прошло немного времени, и тот же человек явился в третий раз и опять закричал: «Гиллель, а, Гиллель, выйди!» «Что там такое?» «Гиллель, выйди, у меня к тебе важный вопрос, на который нужен немедленный ответ». Гиллель вышел, и тут человек этот сказал: «Ах, Гиллель, ответь-ка ты мне, почему у столь многих людей в соседних с Египтом местах такие плоские ступни?» И Гиллель ответил: «Мой возлюбленный сын, такие плоские ступни у них потому, что живут они на топких землях. Здесь они нуждаются в таких плоских ступнях, как и многие птицы, обитающие на топях, и потому ступни здесь должны быть приспособлены к условиям. Вот потому-то у них такие плоские ступни. Теперь ступай, сын мой, ответ на твой вопрос дан».

И все же через несколько минут человек этот пришел вновь, и снова постучался к Гиллелю, но с каждым вопросом он становился все печальней, и теперь он закричал еще грустнее, чем в последний раз: «Гиллель, выйди ко мне!» И когда Гиллель вышел, он сказал: «Эх, Гиллель, я побился об заклад, что смогу тебя разгневать. И трижды я пытался это сделать моими вопросами. Так скажи же мне, Гиллель, что мне нужно сделать, чтобы не проиграть пари!» Но Гиллель отвечал: «Сын мой, лучше будет тебе проиграть пари, чем Гиллелю выйти из себя! А теперь ступай и уплати свой заклад!»

Это пример, который должен показать, насколько велико было тогда терпение Гиллеля на взгляд или по мнению его иудейских сограждан. Так что Иисус из Назарета также испытал на себе воздействие этого человека. Однако он знал не только то, что свершил Гиллель, но ему, в собственной его душе, была ведома и сама великая Бат-Коль, то есть «небесный голос», ожививший в глубинах его души исходящие из божественно-духовного мира тайны, как они некогда звучали для пророков. И он знал, что даже в самом Гиллеле присутствует лишь чрезвычайно слабый отзвук того, к чему некогда были готовы предки евреев. Однако теперь их потомки не дозрели даже для того слабого отзвука, слышавшегося в гласе Гиллеля, уж не говоря о великой Бат-Коль. Все это тяжким грузом ложилось на душу Иисуса из Назарета, и он поведал о том матери. Он поведал ей, что ему довелось испытать, и как из недели в неделю перед ним все с большей ясностью представало то, от кого исходили древнейшие священные учения древнего иудаизма, и как потомки древних евреев более не обладали слухом, чтобы услышать то, что было некогда словами великих пророков. И теперь мать его поняла, так что его слова встретили глубокое сердечное понимание и сочувствие.

А затем он рассказал о том событии, что довелось ему пережить, когда ему сравнялось 18 лет и он отправился в путь по иудейским и языческим местностям. Лишь теперь он поведал матери, как в своих странствиях он прибыл к одному языческому капищу, из которого, однако, убежали ли жрецы. Ибо местное население поразил страшный недуг, которым мог заразиться каждый. И когда Иисус из Назарета явился сюда, его увидели, и со скоростью молнии распространилась весть о том, что сюда подходит совершенно необычный человек. Потому что характерной особенностью Иисуса из Назарета было как раз то, что повсюду, куда он ни приходил, уже одна его фигура производила необычайное впечатление. Вот и местные обитатели, величайшая скорбь которых состояла в том, что языческие священники их покинули, и священнодействия у алтаря больше не совершались, уверовали в то, что в лице Иисуса из Назарета сюда явился жрец жертвоприношений, который будет их вновь совершать. Множество народу собралось у пришедшего в запустение алтаря. Иисус из Назарета не имел желания отправлять их культ жертвоприношений. Но он увидал более глубинную причину того, почему страдают эти люди. Он увидел то, что можно было бы выразить следующим образом.

Некогда на таких жертвенных алтарях приносились надлежащие жертвы, являвшиеся внешним культовым выражением древних мистериальных откровений тех языческих местностей. В самом деле, в культовых действиях находили выражение мистериальные откровения. И когда такие культовые действия совершались в древние святые времена (он знал это теперь благодаря непосредственному созерцанию), совершались при надлежащем умонастроении священников, тогда в них принимали участие и божественно-духовные существа, с которыми были связаны язычники. Однако жертвоприношения эти постепенно оскудели, они пришли в упадок и развратились. Жрецы более не обладали надлежащим умонастроением, и дело дошло до того, что в одном из таких культовых центров взамен благих древних божественных существ теперь безраздельно господствовали демоны. А демоны эти как раз и были причиной того, что населению приходилось страдать. И теперь Иисус из Назарета увидел, как эти демоны собрались. Они тут же парировали его ясновидческий взгляд, и он упал бездыханный. И когда он упал, люди догадались, что явился он не для того, чтобы вновь совершать жертвоприношения на их алтаре. Они обратились в бегство, и в тот самый миг ему разом открылся весь переход древнего языческого мира богов — в мир демонов, он постиг, что это и было причиной страданий того народа.

Но теперь Иисус из Назарета перенесся еще и в те времена язычества, когда к людям ниспускались настоящие откровения древних священных учений. В связи с этим он услышал то, что было мной приведено в качестве космического «Отче наш». Теперь он знал, как далеко отстоит современное, в том числе и современное для него, человечество (как пребывающее в язычестве, так и в иудаизме) от древних учений и откровений. Вот только то, что ему следовало узнать об иудаизме, он обрел благодаря голосу великой Бат-Коль. Напротив того, язычество предстало перед ним в чудовищном видении. Это оказало на него совсем иное действие, чем абстрактная констатация: оно вызвало в нем душевный переворот. Так что ныне он знал, что теперь уж более не сыскать людских ушей, способных услышать и понять то, что некогда звучало для иудаизма через пророческие голоса, как, впрочем, не было и тех людей, что могли бы услышать и понять то, что слышалось с небес язычеству.

Все это Иисус из Назарета теперь взволнованно рассказал матери. Далее он поведал и о своем сближении с ессеями, особенно о том, что трудно было бы понять, не прояви мать в отношении него такой сердечной чуткости: как выходя однажды с ессейского собрания, он увидел убегающих прочь от ворот Люцифера и Аримана. Он знал, что для многих и многих людей методы ессеев были недоступны. Хотя методы эти и позволяли воссоединиться с божественно-духовным миром, однако лишь благодаря тому, что они отталкивали Люцифера и Аримана от себя. Но при этом Люцифер и Ариман располагали тем большими возможностями приступить к другим людям и еще глубже вовлечь их в хитросплетения земного существования, так что эти люди были не в состоянии участвовать в воссоединении с духовным миром. Таким образом, это переживание дало Иисусу из Назарета понять, что также и ессейский путь не мог стать общечеловеческим, потому что возможен он лишь для крошечной горстки людей. То был третий, в дополнение к двум другим, мучительный опыт.

Необычным был его рассказ. Ибо то был не просто словесный поток, устремленный к матери: слова, как живые существа, доходили до самого ее сердца. И когда глубинный смысл этих слов (смысл, напитанный страданием, но также и пламенной любовью к людям) перетекал в душу матери, она чувствовала, как душа ее внутренне укрепляется, как она оживает переходящей от него мощью и силой, как она претерпевает внутреннее превращение. Вот что ощущала мать. И действительно все выглядело так, как если бы в ходе этого разговора все, что было живо в душе Иисуса из Назарета, переходило в душу матери. То же самое происходило и с ним. Ибо взгляд, брошенный в хронику Акаши, таинственным образом открывает нам нечто примечательное.

Иисус из Назарета рассказывал так, что его слова, постольку поскольку они исторгались из его груди и перелетали в сердце матери, неизменно уносили с собой кусочек его собственного «Я». Можно было бы сказать, что на крыльях его слов его собственное «Я» как бы переходило к матери, но не так, чтобы его «Я» перешло в мать как таковое: она просто оживала благодаря этим словам. Ибо в это мгновение случилась та примечательная вещь, что под воздействием этого разговора душа той матери, что была родной матерью натанова Иисуса, спустилась из духовного мира и связалась с душой приемной матери, так что с этого разговора в душе приемной матери жила также и душа настоящей матери натанова Иисуса. Душа приемной матери восприняла душу той, другой матери. То, что здесь имело место, было как возврат к девичеству. Если за этим наблюдать, такое претворение, такое пронизывание души матери другой душой из духовного мира производит чрезвычайно глубокое, потрясающее впечатление: ты видишь, как начиная с этого момента приемная мать продолжает жить фактически лишь как оболочка той матери, что пребывала в духовном мире с 12-го по 30-й год жизни Иисуса.

С самим же Иисусом все выглядело так, как если бы его «Я» перешло к матери, как если бы в нем жили, управляемые космическими законами, лишь физическое, эфирное и астральное тела. И в этой трехчастной телесности Иисуса из Назарета возник внутренний позыв отправиться к тому, с кем он познакомился в общине ессеев, хотя настоящим ессеем тот был ничуть не больше его самого, однако был принят в ессейской общине, отправиться к Иоанну Крестителю. И тогда в связи с тем, что известно нам по четырем прочим Евангелиям, в связи с Крещением, имело место погружение существа Христа в телесность Иисуса из Назарета, которая вложила в разговор с матерью свое «Я», связанное со всеми ее страданиями и со всем ее существом — «Я», перешедшее в душу матери. И эта трехчастная телесность восприняла существо Христа, с которым вы уже неоднократно знакомились, теперь же оно обитало в этих трех телах взамен того, другого «Я».

И вот теперь также и это, Пятое Евангелие, которое может быть извлечено из хроник Акаши, говорит об искушении, последовавшем за зачатием* существа Христа. Однако при знакомстве с хроникой Акаши искушение предстает в несколько ином свете, и я опять-таки постараюсь, насколько смогу, поведать, что же все-таки здесь имело место, как именно разыгрывалась сцена искушения.

(*Употребленное здесь слово Empfängnis означает «зачатие», однако в первообразном смысле, по основе, его можно понимать и в более широком смысле — как «восприятие, «принятие». Впрочем, согласно Штейнеру, зачатием это и было: последующие три года земной жизни Христа — это беременность, а крестная смерть — роды (см. выше, Третья лекция, прочитанная в Христиании 3 октября 1913 г., начало, а также ниже, лекция в Гамбурге, 16 ноября 1913 г.).

Первым делом против Христа Иисуса (теперь мы уже можем говорить так) выступил Люцифер. И в самом деле, посредством того процесса, который вполне может уразуметь духовный исследователь, а также в форме, которую он может понять, Люцифер задал вопрос, который, естественно, если об этом приходится рассказывать, следует перевести в артикулированные слова, вопрос, содержащийся в прочих Евангелиях, вопрос искусителя, адресованный в первую очередь высокомерию: все царства, что видишь ты вокруг себя (а Люцифер имел в виду царства астрального мира в их неохватности), будут твоими, если ты признаешь меня своим господином!

Этот вопрос — по крайней мере будучи обращен к человеческому существу — выражает, причем в самый удобный момент, глубочайший импульс искушения, ибо он высвобождает в человеческой душе все силы и позывы высокомерия и завышенной самооценки. Разумеется, об этом невозможно составить адекватное представление, если мыслить об астральном мире исключительно в абстрактных категориях. Но когда ты реально в нем оказываешься, то действие сил этого астрального мира, из которого и вещал тогда Люцифер, на всю человеческую конституцию столь велико, что все демоны высокомерия высвобождаются здесь с той же точно необходимостью, с которой ты проголодаешься, попостившись четыре-пять дней. И здесь не отделаться прекраснодушными рассуждениями в духе материального уровня: «Не позволяй высокомерию тебя ослеплять!» Для плана материального все это может быть прекрасно, но тут же теряет свою значимость, когда на человеческую конституцию обрушивается весь астральный мир. Однако Христос Иисус устоял перед искушением Люцифера. Он его отверг.

Здесь я хотел бы сделать отступление. Вообще-то читая хронику Акаши вполне возможно запутаться в последовательности. Я полагаю, что в случае так называемого искушения последовательность такова, какой она представляется мне, но может статься, что она — обратная. Мне так не кажется, но я не могу утверждать, что при последующей проверке не окажется, что все же она была обратной. Поэтому мне хотелось бы обратить внимание на то, что в этих сообщениях из хроник Акаши я указываю лишь то, как все выглядит на деле. По этой причине в местах, где имеются сомнения, я указывал, что здесь впоследствии возможна поправка.

Итак, после того, как первый люциферический натиск был таким вот образом отражен, Люцифер и Ариман вступили в дело совместно. Объединившись, они задали Христу Иисусу вопрос относительно того, чтобы броситься с громадной высоты. То был вопрос, поставленный гордыне. Каким-то окольным путем вопрос этот должен был адресоваться гордыне, ощущению своего превосходства в отношении страха. И Христос Иисус отверг этот вопрос. Его невозможно было искусить, обращаясь к гордости, ведь в данном случае это означает самоощущение своей—в смысле страха — исключительности. Теперь Люциферу пришлось уступить, оставить его в покое.

Ариман же остался и задал третий вопрос, который опять-таки в Пятом Евангелии совпадает с вопросами в других Евангелиях, вопрос, связанный с тем, чтобы камни превратились в хлеб. Когда бы Христос действительно обладал могуществом, ему следовало повелеть камням сделаться хлебом. И вот здесь-то, в связи с этим вопросом, некоторый неразрешенный момент остался без ответа. Христу Иисусу не удалось до конца ответить на этот вопрос Аримана, и Ариман ушел не полностью посрамленным. Во всяком случае, если мы рассматриваем данный вопрос с точки зрения хроники Акаши, у нас возникает такая картина. И Христос Иисус знал, что в том, что относится к Ариману, остается неразрешенный остаток, который не может быть преодолен посредством внутреннего духовного процесса, но для которого нужно еще и что-то другое.

Мне хотелось бы попытаться как-то это объяснить, как ни банально это может показаться. Собственно говоря, Ариман — властелин мира материальных законов. Если когда-нибудь будут напечатаны мюнхенские лекции этого года, весь мир Аримана предстанет в еще более явном виде. Ариман — это господин материальных законов, тех законов, которые на самом деле можно будет одухотворить лишь после того, как завершится все развитие Земли, тех законов, что сохраняют свое действие, свою силу. Ариман — это полноправный господин материальных законов. Не злоупотребляй он этой своей властью, не распространяй он ее на что-то другое, он оказался бы, в некотором роде, единственным необходимым персонажем в рамках земного развития. Но ведь справедливо то, что значится в космическом «Отче наш»: «Другими заслуженная самости вина переживается в насущном хлебе, в котором нет воли Неба». Справедливо то, что в своей земной жизни человек привязан к материальным законам, и он не в состоянии достичь непосредственного одухотворения того, что проистекает из материальных законов посредством чисто внутреннего, душевного процесса: для этого необходимо еще и внешнее. С вопросом этим связано также и все, что имеет отношение к богатству и бедности. Все, что вовлекает нас в социальный порядок, так что мы пребываем во власти законов, одухотворить которые нам удастся лишь в общем ходе развития Земли, принадлежит сюда же. А с этим связано (как я уже говорил, мне приходится сказать что-то банальное, однако банальностью здесь и не пахнет) то, что в общественном устройстве постепенно утверждается засилие всего того, что можно обозначить как «деньги», господство денег, делающее невозможным жить непосредственно по овеянным духом законам. Несомненно, всякому понятно, что здесь имеется в виду. Однако вследствие того, что налицо невозможность превратить «камни в хлеб», невозможность владеть духовным непосредственно в материи, независимо от материального, вследствие того, что эта невозможность налицо, как налицо и ее зеркальная копия, засилие денег, от этого-то власть и принадлежит Ариману. Ведь в деньгах —в социальном смысле — обитает также и Ариман.

Как реакция на оставшийся без ответа вопрос Аримана у Христа Иисуса должно было зародиться идеальное стремление — излиться теперь в развитие Земли и постепенно, неспешно оказывать свое влияние на все дальнейшее развитие Земли. Это невозможно было исполнить на чисто душевном уровне. Все дальнейшее развитие Земли следовало пронизать Христом! Христос должен был перейти в развитие Земли. Ариман располагал властью обязать Христа связаться с Землей. Для этого он впоследствии всецело пронизал Иуду, а через Иуду у него появилось средство реально обречь Христа на смерть. И через смерть существо Христа излилось в существо Земли. То, что совершил Иуда, был не получивший окончательного ответа вопрос Аримана. Искушение Люцифера можно было внутренне преодолеть на душевном уровне. Всякая душа должна разделаться с искушением Люцифера внутри себя самой. Но таков уж Ариман, что он будет преодолен во всем последующем историческом развитии человечества, поскольку люди будут все более пронизываться существом Христа и с ним самоотождествляться.

Когда мы с позиций хроники Акаши рассматриваем третий, Ариманов, вопрос, не получивший полного ответа, мы взираем на глубинную тайну исторического развития, последовавшего за Мистерией Голгофы. Здесь содержится уже все. И теперь Христос знал, что он должен всецело связаться с земным телом, что он действительно должен стать всецело человеком.

И вот это-то становление человеком оказалось источником еще одного, трехлетнего страдания. Ибо не сразу (это вытекает из наблюдения за Пятым Евангелием в хронике Акаши), далеко не сразу существо Христа сделалось единым с тремя телами Иисуса из Назарета. Поначалу можно видеть, наблюдая за странствиями Христа Иисуса по Земле, что хотя три тела и пронизаны существом Христа, однако само оно не вполне находится внутри, как пребывает в человеке всякое другое «Я», но существо Христа, подобно могучей ауре, лишь слегка касается этих тел. Ибо имело место бесконечное число раз, когда телесное начало Христа Иисуса пребывало в каком-то месте, обреталось в одиночестве или в обществе других людей, Христос же находился далеко, странствуя по стране как духовное существо. И не всегда, когда Христос появляется там или здесь, является взору того или другого апостола, совсем даже не всегда это духовное существо присутствовало здесь в материальном теле Христа Иисуса. Уже тогда он являлся в настолько мощном духовном теле, что оно неизменно воспринималось как материальное присутствие. То, что рассказывается относительно пребывания учеников с Христом, согласно Пятому Евангелию, не всегда относится к их совместной жизни в материальном теле, но зачастую лишь к визионерскому общению, доходящему вплоть до степени телесного присутствия.

Вот своеобразие, которое и в самом деле на первых порах привело лишь к непрочному сосуществованию Христа и телесного начала Иисуса из Назарета. Однако связь между ними становилась все теснее и теснее. Существу Христа приходилось все больше погружаться в тела Иисуса из Назарета и с ними связываться. И все же лишь к концу трех лет существо Христа образовало, так сказать, полное единство с телами Иисуса из Назарета, а полностью это произошло лишь непосредственно перед смертью на Кресте. Однако это соединение с человеческим телом представляло собой последовательное, непрестанно возрастающее страдание. Всеохватная, универсальная духовная сущность Христа могла соединиться с телом Иисуса из Назарета лишь при условии невыразимых страданий. Страдания эти продолжались еще три года.

Видя это, сентиментальным, по правде говоря, не становишься, так как во впечатлении, которое составлять о духовном мире, нет ни капли сентиментальности. Нет, пожалуй, ни одного такого впечатления, которое можно было бы сравнить по степени страданий с объединением в единое целое существа Христа с телесностью Иисуса из Назарета. И мы начинаем понимать, какие муки должен был терпеть Бог, чтобы состарившееся человечество могло претерпеть новое омоложение, дабы человек оказался в состоянии полностью овладеть своим «Я».

Развитие это было таково, что когда вокруг Христа собрались отдельные ученики, Христос Иисус подчас пребывал с ними в физическом теле, однако как духовное существо он, разумеется, оставался невидим для всех, кто был способен видеть лишь телесными глазами, так что лишь ученики знали о нем, о том, что он среди них — благодаря характеру своей связи с ним. Однако здесь хроника Акаши Пятого Евангелия обнаруживает нечто весьма необычное. Особенно на первых порах на протяжении этих трех лет Христос Иисус говорил очень мало. Он действовал. И действовал одним своим присутствием. Я еще буду об этом говорить. Посредством той необычной связи, что имелась между существом Христа и телесностью Иисуса из Назарета, на других людей распространялись такие его действия, которые бы иначе не имели места в земной эволюции, а их отблеск принято называть совершенно неподходящим или теперь уже плохо понимаемым словом «чудо». Такие воздействия исходили от него благодаря его сущности. Об этом мы поговорим в следующий раз. Но теперь я хотел бы сказать о чем-то исключительном.

Мы видим группу странствующих учеников, и у многих создается вполне определенное впечатление: ну, теперь уж точно среди них пребывает Иисус из Назарета. Прежде всего такое впечатление возникает когда Христос Иисус странствует со своими учениками наедине. Но нередко зарождается еще и та мысль, что телесная личность Иисуса из Назарета далеко, ученики же полагают, что странствуют, имея существо Христа среди себя. Но существо это в состоянии (и в этом-то как раз примечательное и состоит) вещать через любого из учеников —через одного, через другого, попеременно. И когда тот или другой ученик говорит, внимающий народ видит перемену во всем облике говорящего, он как бы освящается —все делается иным, происходит преображение, и ближе к концу это бывает всякий раз другой ученик. По самым разным поводам распространялось убеждение: здесь баламутящий народ смутьян, который сеет нечто такое, чего никак не желали иудейские вожди. Но не было известно, кто это. Иной раз слова исходили от одного, другой — от другого. Поэтому-то, как повествует нам хроника Акаши, и была необходимость в предательстве Иуды.

Признаюсь сам: вопрос о том, почему была необходимость в предательстве Иуды, почему на самом деле была нужда в том, чтобы кто-то, кто мог об этом знать из круга учеников, посредством Иудина поцелуя указал бы, словно пальцем ткнул: «Это он!», рассказ об этом всегда представлялся мне несуразным, пока я не узнал, что и в самом деле невозможно было догадаться, о ком из них идет речь, поскольку Христос мог вещать через каждого; так что даже когда он физически среди них присутствовал, опознать его было невозможно. Ибо в связи с тем, что он вещал то через одного, то через другого, за него можно было принять любого. А вещал-то ведь каждый! Лишь когда знавший об этом, причем в момент, когда Христос Иисус

телесно присутствовал среди них, сказал иудеям: «Это он!» —лишь тогда его смогли схватить. В самом деле, то было совершенно своеобразное явление, происходившее тогда в самой нижней точке, в средоточии развития Земли. Я в разных аспектах, по большей части теоретически рассуждал о том, как человечество переживает нисхождение и подъем, о том, как некогда этот самый импульс Христа укоренился среди человечества, как бы в самом его средоточии.

Здесь мы можем в некоторой степени получить представление о сущностном значении импульса Христа для развития Земли. Представление это возникает в связи с тем, что мы характеризуем дело со стороны того, чем именно является этот импульс в развитии Земли как таковом. Попробуй мы теперь, так сказать, шаг за шагом, чисто повествовательно изобразить то, как выглядят при созерцании все эти вещи, я не думаю, что события, будь они пересказаны чисто повествовательно, произвели бы на насболее слабое впечатление. Мне не кажется, что что-либо из тех указаний, которые уже сделаны относительно решающего значения импульса Христа, умалятся, если мы увидим, что пережил Иисус из Назарета, когда в его теле пребывал Заратустра, как он подрастал со своими страданиями и всей своей благожелательностью, которая из этих страданий вытекала, так что самость Заратустры была связана со словами, сказанными матери и с ними вместе покинула себя самое.

И когда мы далее узнаем, как в это существо Иисуса, освободившееся таким образом благодаря разговору с матерью от себя самого, погрузилось существо Христа, как это существо боролось с Ариманом и Люцифером, и как из этого страдания возникло все последующее, когда мы установим все эти подробности, то, думается мне, они в полном смысле подтвердят то, что возникает, на основе духовных исследований. И как ни тяжело при нынешних условиях говорить об этих предметах вполне откровенно, все же это следует рассматривать как подлинную обязанность — дать отдельным душам то, что делается все более и более необходимым для развития душ в направлении будущего. Поэтому прошу еще раз благочестиво воспринимать и лелеять эти предметы.