Габриэль Гарсиа Маркес. История одной смерти, о которой знали заранее

взмахом руки, точно так же, как совсем недавно попрощался с матерью, и пошел

к площади, уводя с собой под руку Кристо Бедойю. Она видела его в последний

раз.

Многие из собравшихся в порту знали, что Сантьяго Насара хотят убить.

службы с хорошей пенсией и уже одиннадцать лет занимавший должность

алькальда, приветствовал его, вскинув ладонь. "У меня были веские причины

считать, что опасность позади",- сказал он мне. Отец Кармен Амадор тоже не

обеспокоился. "Когда я увидел его живым и невредимым, то подумал, что все

это пустая болтовня",- сказал он мне. Никто даже не задался вопросом: а

предупредили ли Сантьяго Насара,- всем казалось просто невероятным, чтобы

его не предупредили.

Моя сестра Маргот была одной из немногих, кто еще не слышал, что его

собираются убить. "Знай я такое дело, я бы увела его домой хоть на аркане",-

заявила она следователю. Удивительно, что она ничего не знала, но еще

удивительнее, что того не знала моя мать, обычно она обо всем узнавала

раньше других в доме, хотя уже много лет никуда не выходила, даже в церковь.

Я оценил эту ее способность, когда начал ходить в школу и стал подниматься

рано утром. Я заставал ее мертвенно-бледную и таинственную в пепельном

рассветном воздухе: она мела двор метлой; а потом, отхлебывая кофе,

принималась рассказывать мне, что произошло в мире, пока мы спали. Ее словно

бы связывали потаенные нити со всем городком, и особенно - с людьми ее

возраста; порой она удивляла нас, сообщая о том, что должно совершиться и о

чем она не могла узнать иначе, как благодаря искусству провидения. В то

утро, однако, она не предчувствовала трагедии, которая назревала уже с трех

часов ночи. Она спокойно домела двор; сестра Маргот, уходя встречать

епископа, видела, как мать молола юкку для кариманьолас. "Кричали петухи",-

говорит обычно мать, вспоминая тот день. Однако она не связывала

доносившийся гомон с прибытием епископа, а считала его отголоском свадебного

гулянья. Наш дом стоял далеко от большой площади, у самой реки, в зарослях

манговых деревьев. Сестра Маргот шла к порту берегом реки, а люди были

слишком взбудоражены предстоящим прибытием епископа, чтобы обращать внимание

на какие-то другие события. Лежачих больных вытаскивали на улицу, к дверям

домов, чтобы они восприняли Господне исцеление, женщины выбегали со дворов,

таща индюшек, поросят и разного рода съестное, от противоположного берега

плыли украшенные цветами лодки. Но когда епископ проплыл мимо, не оставив на

нашей земле и следа, другая новость, до поры находившаяся под спудом, со

скандальным размахом вырвалась на простор. Вот тут-то моя сестра Маргот

узнала обо всем разом и без прикрас: Анхела Викарио, красивая девушка,

вышедшая замуж вчера, была возвращена в дом своих родителей, поскольку муж

обнаружил, что она не девственна. "Я почувствовала себя так, будто это я

должна умереть.- сказала мне сестра.- Но как ни перетряхивали, как ни

мусолили сплетню, никто не мог объяснить, как несчастный Сантьяго Насар влип

в эту историю". Наверняка знали только одно: братья Анхелы Викарио караулили

его, собираясь убить.

Сестра вернулась домой, кусая губы, чтобы не заплакать. Она застала

мать в столовой: на ней было воскресное платье в голубой цветочек, на тот

случай, если бы епископу вздумалось зайти к нам поздороваться, она накрывала

на стол и пела фадо о потаенной любви. Сестра заметила, что на столе было

одним прибором больше, чем обычно.

- Это для Сантьяго Насара,- ответила мать.- Мне передали, что ты

пригласила его к завтраку.

- Убери прибор,- сказала сестра.

И выложила все. "Но она будто все знала наперед,- сказала мне сестра.-

Вечно так: ей начинают рассказывать что-нибудь, не успеют дойти до половины,

а она уже знает, чем кончится". Дурная эта весть для моей матери оказалась

еще и каверзной. Насара назвали Сантьяго в честь нее, она была его крестной,

но она же состояла в кровном родстве и с Пурой Викарио, матерью возвращенной

назад невесты. Однако, не успев дослушать новости, мать надела туфли на

каблуке и парадную мантилью, которую доставала, лишь отправляясь выражать

соболезнование. Мой отец слышал все, лежа в постели, и, выйдя в столовую в

пижаме, встревоженно спросил, куда она собралась.

- Предупредить куму Пласиду Линеро,- ответила мать.- Несправедливо: все

вокруг знают, что хотят убить ее сына, одна она не знает- не ведает.

- Мы с ней в родстве, как и с семьей Викарио,- сказал отец.

- Всегда надо брать сторону мертвого,- ответила мать.

Из комнат один за другим появились мои младшие братья. Самые маленькие,

почуяв дыхание трагедии, заплакали. Мать единственный раз в жизни не

обратила на них внимания и пропустила мимо ушей слова мужа.

- Подожди меня, я одеваюсь,- сказал он.

Но мать уже была на улице. Один только Хайме, мой брат, которому тогда

не сравнялось еще и семи, был одет - он собирался в школу.

- Пойди с ней,- велел ему отец.

Хайме побежал за матерью, не понимая, что происходит и куда она спешит,

догнал и ухватился за ее руку. "Она шла и разговаривала сама с собой",-

рассказал мне Хайме. "Закона нет на этих мужчин,- приговаривала она,- скоты

поганые, на одно только способны - беды творить". Она даже не замечала, что

тащит за руку ребенка. "Подумали, верно, что я умом тронулась,- сказала она

мне.- Одно помню, слышно было, как далеко где-то шумел народ, будто опять

началось свадебное гулянье, и все бежали на площадь". Она прибавила шагу,

собрав всю решимость, на какую была способна, коль скоро речь шла о

человеческой жизни, но тут кто-то, бежавший навстречу, сжалился над ней,

несшейся, как в бреду.

- Не спешите так, Луиса Сантьяго,- прокричал он ей на бегу.- Его уже

убили.

Байардо Сан Роман, человек, вернувший жену в родительский дом, впервые

прибыл на ходившем раз в неделю пароходе, при нем были дорожные сумки,

украшенные серебряными пряжками, и точно такие же пряжки сверкали на его

ремне и башмаках. Ему было за тридцать, но возраст скрадывался стройным, как

у молодого тореро, станом, золотистыми глазами, кожей, словно подрумяненной

на медленном селитряном огне... Он приехал в коротком пиджаке и очень узких

брюках - то и другое из кожи молодого бычка, а на руках - перчатки овечьей

кожи такого же цвета, что и костюм. Магдалена Оливер, приплывшая на одном с

ним пароходе, не могла оторвать от него глаз всю дорогу. "Не поймешь, парень

или девушка,- сказала она мне.- А жаль,- до того хорош, прямо съела бы с

маслом". Не одна она так подумала, и не последней ей пришло в голову, что

Байардо Сан Роман из тех, кого с первого взгляда не раскусишь.

Моя мать в конце августа прислала мне в колледж письмо, где вскользь

заметила: "Сюда приехал один необычный человек". В следующем письме она

написала мне: "Этого необычного человека зовут Байардо Сан Роман, и все от

него в восторге, но я его еще не видела". Никто не знал, зачем он приехал.

Кому-то, не устоявшему перед искушением задать этот вопрос, незадолго до

свадьбы он ответил: "Ездил с места на место, искал, на ком бы жениться".

Может, это была и правда, но точно так же он мог бы ответить что угодно -

такая у него была манера разговаривать: слова, скорее, скрывали суть, чем

проясняли ее.

В первый же вечер, в кино, Байардо Сан Роман дал понять, что он -

инженер-путеец, и заговорил о том, что надо проложить железную дорогу в

глубь страны, чтобы мы тут не зависели от непостоянства реки. На следующий

день ему надо было послать телеграмму, и он сам передал ее на аппарате да

еще научил телеграфиста собственному способу работать на садящихся

батарейках. Так же естественно и со знанием дела говорил он с военным

врачом, который находился в те месяцы у нас на вербовке рекрутов, о болезнях

в приграничных областях. Ему нравились долгие и шумные праздники, но сам он

пил с умом, толково разрешал споры и не любил, когда пускали в ход кулаки.

Однажды в воскресенье, после мессы, он вызвал на соревнование самых лучших

пловцов, а таких было немало, и переплыл реку туда и обратно, каждый раз

опережая самых сильных на два десятка взмахов. Моя мать написала мне об этом

в письме, а в конце заметила в очень характерной для нее манере: "Похоже, он

привык купаться не только в реке, но и в золоте". Это соответствовало уже

облетевшему город слуху, что Байардо Сан Роман не только умеет все на свете

и умеет по-настоящему, но и что средства его беспредельны.

Окончательно мать благословила его в октябрьском письме. "Людям он

очень нравится,- писала она мне,- потому что он честный и добрый, в прошлое

воскресенье он причащался коленопреклоненным и помогал служить мессу на

латыни". В те времена не разрешалось причащаться стоя, и церковная служба

отправлялась только на латыни, но моей матери свойственно иногда делать

некоторые натяжки, чтобы добраться до сути вещей. Однако после этого

освящающего приговора она написала мне целых два письма, в которых ни слова

не говорилось о Байардо Сан Романе, хотя к тому времени уже стало известно,

что он собирается жениться на Анхеле Викарио. И лишь когда прошло довольно

много времени после незадавшейся свадьбы, она призналась, что познакомилась

с ним, когда уже поздно было исправлять октябрьское письмо, к тому же взгляд

его золотистых глаз заставил ее содрогнуться от ужаса.

- Мне почудилось, это - дьявол,- сказала она,- но ты сам говорил мне,

что такие вещи писать на бумаге не следует.

Я познакомился с ним чуть позже матери, когда приехал на рождественские

каникулы, и мне он не показался таким необыкновенным, как о нем говорили. Он

произвел на меня впечатление симпатичного человека, но вовсе не столь

идиллическое, какое произвел на Магдалену Оливер. Я нашел, что он гораздо

серьезнее, чем можно было подумать, судя по его склонности к развлечениям, и

заметил в нем внутреннее напряжение, плохо спрятанное за излишним

острословием. Но главное - он показался мне очень грустным. А помолвка их с

Анхелой Викарио уже состоялась.

Никто толком не знал, как они познакомились. Хозяйка пансиона для

холостых мужчин, где жил Байардо Сан Роман, рассказывала: он отдыхал во

время сиесты в зале, в качалке,- дело было в конце сентября,- а в это время

Анхела Викарио с матерью шли через площадь с корзинами, полными

искусственных цветов. Байардо Сан Роман проснулся вполглаза, увидел двух

женщин, с ног до головы в черном, казавшихся единственными живыми существами

в вымершем на полуденную сиесту городке, и спросил, кто та, молодая. Хозяйка

ответила, что это младшая дочь той женщины, с которой она идет, и что ее

зовут Анхела Викарио. Байардо Сан Роман проводил их взглядом до конца

площади.

- Имя ей подходит,- сказал он.

Потом откинул голову на спинку качалки и снова прикрыл глаза.

- Когда проснусь,- сказал он,- напомните мне, что я хочу на ней

жениться.

Анхела Викарио призналась, что хозяйка пансиона рассказывала ей об этом

случае еще до того, как Байардо Сан Роман обнаружил свою к ней страстную

любовь. "Я ужасно испугалась",- сказала она мне. Три человека, жившие в то

время в пансионе, подтвердили, что такой случай был, но четверо других не

очень в это верят. Однако же все в один голос заявляют, что Анхела Викарио и

Байардо Сан Роман в первый раз встретились во время октябрьских национальных

празднеств, на благотворительном вечере, где ей было поручено разыгрывать

лотерею. Байардо Сан Роман, как только вошел, направился прямиком к

лотерейщице и спросил, сколько стоит граммофон с перламутровой инкрустацией,

который должен был стать главной приманкой вечера. Она ответила, что

граммофон не продается, а разыгрывается.

- Еще лучше,- сказал он,- так его легче получить и дешевле обойдется.

Анхела призналась мне, что ему удалось произвести на нее впечатление,

однако далекое от того, какое рождает любовь. "Терпеть не могу надменных

мужчин, а такого тщеславного, как он, в жизни не видела,- сказала она мне,

вызывая в памяти тот день.- И потом я подумала, что он иностранец". Ее

неприязнь возросла еще больше, когда она объявила номер граммофона, предмета

всеобщего вожделения, и выиграл его Байардо Сан Роман. Откуда ей было знать,

что он, желая произвести на нее впечатление, скупил все номера лотереи.

В ту же ночь, придя домой, Анхела Викарио нашла там граммофон,

завернутый в подарочную бумагу и перевязанный лентой из органди. "До сих пор

не пойму, как он узнал, что у меня день рождения",- сказала она мне. С

большим трудом она убедила родителей, что не давала никакого повода Байардо

Сан Роману посылать ей такой подарок, тем более - делать это в открытую, так

что все сразу заметили. Словом, старшие братья Анхелы, Педро и Пабло,

отнесли граммофон обратно в пансион, его хозяину, и проделали все с таким

шумом, что не осталось человека, который бы не видел, как они его принесли и

как унесли обратно. Ибо семейство не учло одного - обаяния Байардо Сан

Романа, против которого невозможно было устоять. Братья заявились домой лишь

на рассвете следующего дня, ошалевшие от выпитого, с тем же самым

граммофоном и с Байардо Сан Романом в придачу, в намерении дома догулять

недогулянное.

Анхела Викарио была младшей дочерью в семье с очень стесненными

средствами. Ее отец, Понсио Викарио, скромный мастер-ювелир для небогатого

люда, потерял зрение, превращая золото в красоту, ради поддержания чести

дома. Пурисима дель Кармен, Пречистая Кармен, ее мать, прежде была школьной

учительницей, но вышла замуж, и на том ее учительствование кончилось. Ее

кроткий и несколько печальный вид надежно прикрывал твердый характер.

"Смахивала на монашку",- вспоминает Мерседес. Она с жаром отдалась заботам о

муже и воспитанию детей, и порой забывалось, что сама она продолжает жить.

Две старшие сестры вышли замуж поздно. Кроме братьев-близнецов была у них

еще одна дочь, старше Анхелы, но умерла от сумеречной лихорадки, и целых два

года после ее смерти они носили траур: облегченный - в доме и строгий - за

его стенами. Братьев растили так, чтобы со временем они стали настоящими

мужчинами. А девочки воспитывались в расчете на замужество. Они умели

вышивать на пяльцах, шить на машинке, плести на коклюшках кружева, стирать и

гладить, делать искусственные цветы, варить фигурную карамель и сочинять

приглашение на помолвку. В отличие от своих сверстниц, выросших в небрежении

к обрядам, связанным со смертью, все четыре сестры были мастерицами в

древней науке бдения у постели больного, знали, как укрепить дух умирающего,

как обрядить усопшего. Единственное, в чем могла упрекнуть их моя мать - в

привычке расчесывать волосы перед сном. "Девочки,- говорила она им,- не

причесывайтесь на ночь, это задерживает в море корабли". Она считала, если

бы не это, других таких воспитанных девушек не сыскать. "Лучше не бывает,-

часто говорила она.- Любой будет счастлив с такою женой, их воспитали для

страдания". Тем двоим, что женились на старших дочерях, нелегко было к ним

прорваться: сестры повсюду ходили вместе, устраивали вечера, где женщины

танцевали друг с дружкой, и склонны были подозревать задние мысли в

намерениях мужчин.

Анхела Викарио была самой красивой из четырех, и моя мать говорила, что

она, подобно великим королевам, известным из истории, явилась на свет с

затянутой на шее пуповиной. Однако казалась она беззащитной, ей словно не

хватало жизненного напора, так что будущность перед ней маячила сама зыбкая.

Я видел ее из году в год во время рождественских каникул, и с каждым разом

она выглядела все более не от мира сего в окне своего дома, где под вечер,

вместе с соседками, делала матерчатые цветы и напевала вальсы, какие

напевают незамужние женщины. "Саму бы ее насадить на проволочку, вместо

цветочка,- говорил мне Сантьяго Насар,- эту дурочку, твою двоюродную

сестрицу". Как-то, незадолго до траура, который семья стала носить после

смерти сестры, я встретил Анхелу Викарио на улице - впервые она нарядилась

как взрослая и волосы завила: я глазам не поверил - неужели это она. Но это

впечатление скоро исчезло: жизненный напор в ней слабел год от году. А

потому, когда стало известно, что Байардо Сан Роман собирается жениться на

ней, многие сочли это причудой чужака.

Семейство приняло известие не просто всерьез, но возликовало. Кроме

Пуры Викарио, которая поставила условие: Байардо Сан Роман должен

представить документы, удостоверяющие его личность. До сих пор было

неизвестно, кто же он на самом деле. Его прошлое уходило не далее того

вечера, когда он высадился у нас в нарядном, как у артиста, костюме; он так

не любил говорить о своем прошлом, что за этим могло скрываться все что

угодно. Стали даже поговаривать, будто он командовал войсками, сравнивая с

землей селения и сея ужас в Касанаре, будто он беглый каторжник из Кайенны,

будто его видели в Парнамбуко, где он пытал счастье с парой дрессированных

медведей, будто он подобрал то, что осталось от груженного золотом

испанского галиона, затонувшего в проливе Ветров. Байардо Сан Роман разом

покончил с досужими домыслами: привез всю свою семью.

Прибыли четверо: отец, мать и две лишившие всех покоя сестрицы. Они

приехали в одиннадцать утра на "Форде-Т" с официальным номерным знаком и

клаксоном, который крякал, как утка, и переполошил весь городок. Мать,

Альберта Симондс, крупная мулатка с Кюрасао, чей испанский все еще был

пересыпан тамошними словечками, в юности была признана самой красивой из

двухсот наиболее красивых девушек Антильских островов. Сестры Байардо Сан

Романа, едва расцветшие, походили на молодых, не знающих покоя кобылок. Но

главным козырем был отец: генерал Петронио Сан Роман, герой гражданских войн

прошлого века, боевая слава консервативного режима, ибо именно он разгромил

и обратил в бегство полковника Аурелиано Буэндиа в битве при Тукуринке. Моя

мать единственная, кто не пошел засвидетельствовать ему почтение, когда

узнала, кто он такой. "Прекрасно, что они женятся,- сказала она мне.- Но это

- одно, а совсем другое - пожать руку человеку, который приказал выстрелить

в спину Геринельдо Маркесу". Как только он выглянул в окошко автомобиля,

приветственно махая белой шляпой, его сразу узнали: он был знаком всем по

портретам. На нем был полотняный костюм цвета спелого колоса, сафьяновые

туфли со шнурками крест-накрест, а на переносице сидело золотое пенсне,

подхваченное цепочкой, вдетой в петлицу жилета. На лацкане пиджака

красовалась медаль за мужество, в руке - трость с вырезанным на рукояти

национальным гербом. Он первым вышел из автомобиля, весь с ног до головы в

жаркой пыли наших скверных дорог, но вполне бы мог и не вылезать из кабины:

все и так уже поняли, что Байардо Сан Роман может жениться на ком пожелает.

Однако Анхела Викарио не желала идти за него. "Он показался чересчур

мужчиной для меня",- сказала она мне. И кроме того, Байардо Сан Роман даже

не пытался влюбить ее в себя, а только заворожил своим обаянием ее

семейство. Анхела Викарио никак не могла забыть того ужасного вечера, когда

родители и старшие сестры с мужьями собрались в гостиной и принялись ей

внушать, что она обязана выйти замуж за мужчину, которого и видела-то

мельком. Близнецы держались в стороне. "Мы считали, что это дела женские",-

сказал мне Пабло Викарио. Решающий довод родителей состоял в том, что семья,

снискавшая признание своей скромностью, не имеет права пренебречь таким

подарком судьбы. Анхела Викарио едва отважилась намекнуть, что, мол, хорошо

ли это без любви, но мать сокрушила ее одной фразой:

- Любви тоже учатся.

В отличие от тогдашних обычаев, когда жениха и невесту долго

выдерживали и за ними строго следили, жениховство Байардо Сан Романа было

коротким и длилось всего четыре месяца - так он спешил. И не стало еще

короче лишь потому, что Пура Викарио потребовала дождаться окончания

семейного траура. Время прошло, никто забот не знал,- так безотказно умел

все улаживать Байардо Сан Роман. "Как-то вечером он спросил меня, какой дом

мне больше всех нравится,- рассказала мне Анхела Викарио.- И я, не зная, к

чему он клонит, ответила, что самая красивая в городе вилла - вилла вдовца

Ксиуса". Я бы на ее месте сказал то же самое. Дом стоял на пригорке,

выметенном ветрами, с террасы был виден бескрайний рай заросшей фиолетовыми

анемонами низины, а в погожие летние дни вдали расстилалась ясная синь

Карибского моря и в ней - океанские пароходы, везущие туристов из Картахены

де Индиас. В тот же вечер Байардо Сан Роман пошел в Общественный клуб и сел

за столик к вдовцу Ксиусу - на партию домино.

- Вдовец Ксиус,- сказал он ему,- я покупаю у вас дом.

- Он не продается,- ответил вдовец.

- Я покупаю его со всем, что в нем есть.

Вдовец Ксиус в старомодной вежливой манере объяснил ему: все вещи в

доме куплены его женой, и чтобы купить их, ей приходилось во многом себе

отказывать, так что для него они остаются как бы частью ее самой. "Открыл

ему душу,- сказал мне доктор Дионисио Игуаран, который играл с ними в тот

вечер.- Убежден, он скорее готов был умереть, чем продать дом, где был

счастлив более тридцати лет". И Байардо Сан Роман внял его словам.

- Хорошо,- сказал он.- Тогда продайте мне пустой дом.

Но вдовец сопротивлялся до конца партии. Через три дня, подготовившись

получше, Байардо Сан Роман снова сел за домино с вдовцом.

- Вдовец Ксиус,- начал он опять.- Сколько стоит ваш дом?

- У него нет цены.

- Назовите какую угодно.

- Мне очень жаль, Байардо,- сказал вдовец,- но вы, молодые, не

понимаете доводов сердца.

Байардо Сан Роман даже не сделал паузы - обдумать.

- Ну, предположим, пять тысяч песо,- сказал он.

- Давайте играть честно,- возразил вдовец с неизменным достоинством.-

Столько этот дом не стоит.

- Десять тысяч,- сказал Байардо Сан Роман.- Тотчас же и наличными.

Вдовец посмотрел на него полными слез глазами. "Он плакал от ярости,-

сказал мне доктор Дионисио Игуаран, который был не только врачом, но еще и

литератором.- Представь себе: такие деньжища - стоит только руку протянуть,-

а ты должен говорить нет, и все потому, что пошел на принцип". У вдовца

Ксиуса пропал голос, но он без колебаний помотал головой.

- В таком случае сделайте мне последнее одолжение,- сказал Байардо Сан

Роман.- Подождите меня тут пять минут.

И на самом деле, через пять минут он вернулся в Общественный клуб со

своими украшенными серебром сумками и выложил на стол десять пачек, а в