Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

мени вверх и женского припадания вниз, в <а>, <0-е>,

окончания среднего рода, и по положению в простран-

стве суть звуки средней высоты, стяжения рта у центра

своего.
При <аканли> рот раскрыт: это вопрос - ожидание,

вопросительно-доверчивое, впускающее (русская все-

восприимчивость и всепонимание) отношение к миру

(недаром переспрос - на этом звуке: <а?>, <ась?>). В не-

мецком языке не то, что <о> распускается в <а>, но само

<а> тяготеет к сворачиванию, замыканию во всяческих

дифтонгах (au, ai) или к закрыванию дверцей-ширмочкой

согласного: auf, aus, an, ein - основные здесь предлоги-

приставки, тогда как в русском основные - с открытым

ным: <при>, <вы>. В немецком из множества продуктив-

ных приставок лишь одно zu представляет собой откры-

тый слог. Все это - замкнутость в себе, свой д о м,

Haus (в отличие от Raum, пространства), свое <я>, за-

хлопнутость двери, самодостаточность там, в Innere. От-

ношение к миру - не открыто-доверчивое, впускающее

его самого, сколько оно влезет в меня входить, но отме-

ренное моим открыванием двери: сколько уж я впущу.

Это отношение к миру упруго, наступающее, деятель-

ное, при стяженности меня в кулак (der Faust) - Фауст,
В понятии ж мира - априорная подозрительность к бы-

тию, в мышлении - критика (чистого разума и метафи-

зики - Кант; природы духом - Гегель): пусть бытие оп-

равдается, докажет себя перед судом рассудка нашего

(Ver - stand = букв. <обстой>, штанга). И если в русском

языке по(н)ятие, восприятие - акты впускающие, при-

ветливые, то в немецком они хватающие - Begriff,

Auffassung, и меньше от приятия - nehmen: Watir-

nehmen, Ver-nunft.
Если же гласный звук начинает слово, то и здесь

немецкий язык не дает пространству втечь и выступить

самому по себе, но предваряет его Knacklaut'OM -

сильным <гортанным звуком, который напоминает ко-

роткое глухое покашливанье>^ - т.е. заранее отпор

изнутри вовне дается: кашель - выброс нутра, струи

воздуха - как выпад шпаги в пространство. Это ак-

тивное заявление <Я> о том, что и в гласном оно тоже

полагает <Не Я>, а не дает ему самому по себе зая-

виться, предваряет его своим сигналом - кратким, т.е.

из времени: Временем вводит Пространство.
Долгота и краткость гласных в западноевропей-

ских языках имеет смыслообразующее значение, в от-

личие от русской аморфной длины звука: длительность

не смыслова, время в этом космосе не имеет значения.

И в музыке: русская песня распевом славится - про-

тягиваньем гласного звука в зависимости от настрое-

ния, от души, а не так, как в германском Космо-Логосе,

где протяженность или краткость от души отделены, а

суть формы объективного существования смысла, духа,

рассудка, как готовые априорные стандартные длитель-

ности - кирпичи одинарные и двойные, как трубы и

регистры органа. Но зато и строить в этом метрованном

звуковом пространстве способнее - готические собо-

ры-дома симфоний воздвигать: звук тверд, обожжен,

огнеземен, а не расползается, как российская мать-сы-

ра земля, так что опереться нельзя (текучи русские

мелодии, и музыка не как постройка из кратких мо-

тивов - ср. темы Бетховена, а как непрерывное рас-

певание, мелодический поток: Чайковский, Рахманинов,

Шостакович). Русская незначимость длительности звука

и склонность растягивать речь - это Время в услуже-
^ Гадд Н.Г. и Браве Л.Я. Грамматика немецкого

языка. - М., 1946. - С. 9.

не обладает собственным строем и организацией, рас-

текаемо. В германстве же Пространство прибрано

и стяжено в энергетический волевой жизненный

квант - во Время, в то, что при нас, при <я>, в дом -

Haus: здесь оно опрятно, измерено, культивировано, а

духовное Пространство окантовано Кантом. В России

же поля, леса немеряны.

ки вещества, материи, земли. Если гласный есть предста-

витель пространства, то согласный - помещения, наше-

го дома, человечества. Образуются согласные мукой ду-

ха, прорывающегося сквозь теснины земли, от страда-

ний души в плоти плену ^ Звонкие = увлажненные, мате-

ринские. Глухие = сухие, огненные, мужские.
Глухие взрывные - искры о камень, звуки-кресало,

огниво о твердую землю ( <п>, <т>, <к>). Сначала смы-

кание, предел, тюрьма, заключение, замок. Потом вы-

рывание духа на свободу, прорыв, брешь в стене губ,

в кремле челюстей зубчатых. Это звуки борьбы, энер-

гии, свободы - против приплющиванья, падения, тяго-

тения. Это звуки огне-земли, труда.
Глухие фрикативные - более гибкие, смирные, по-

кладистые. Да и преграды им такой нет: нет запора, а

засов полуоткрыт и струя воздуха, хотя и с некоторы-

ми уронами, все ж просачивается: <Ф>, <С>, . Это

звуки дыхания, стихии воздуха, ветра.
Труднее аффрикатам (<Ц> = <ТС>): приняли на се-

бя крест смычки, посредники между огнем (взрывные,

смычные) и воздухом (фрикативные, трущиеся). <Ж>,

, <Щ>, <Ч> - трение шумное, воздух-земля; мало

воздуха, больше земли. <Щ> совсем ползает, сырое,

стелется. <Ч> еще подпрыгивает к смычности, ковыля-
^ Согласные - из consonantes, букв. со-звучные, совместно

звучащие, призвуки. Они примыкают к данному (в гласном)

складу Космоса и тем предопределены; однако в них есть све-

товое <с> - личностное, самостоятельное, опора свободы воли.

Так что если я согласен - значит, с гласным, но не от него

только пригнут, а и от себя к нему склонен. Согласие - соп-

cordia = со-сердие: единство у нас с Космосом через равноцен-

трие наше с ним, на одну мы ось нанизаны. Расхождение

же - из раз-личия, т.е. от лиц разных (<с> - на лице, в глазу

помещается - свет), ипостасей; т.е. - от конечностей разность

и разноволие, а в сердце-центре-ядре мы одно.
ет, бесенок, черт. <Чаща> - сырой воздух, оседающий

к сыроземле и ее тьме (<ночь>). <Борщ> - недаром

слово для симпозиума плодов земли, их вече.
Сонорные звуки <Р> и <Л> - с сугубым участием

языка = <я>, наиболее личностные, недаром даже слого-

образующими бывают, т.е. на правах гласных складыва-

ют космос: Р, Л-в сербском языке, например, а рань-

ше - в старославянском: ВЪЛКЪ, СМРЬТЬ. Сонор-

ные - почти гласные. Причем <Р> - мужская ипостась

личностного начала: твердость, огненность, быстрыми

вспышками и мелким суетливым биением дрожит; а

ребенок, входя в мир, входит в космос языка и осваива-

ется в нем. Освоение со звуком - сигнал и симптом то-

го, что определенное отношение с какой-то стороной

бытия завязалось. И путь этот: от <А> до <Р>. <А> - са-

мый расслабленный звук, почти не отработанный обще-

ством, . естественный (недаром он детям - сигнал для

опоражнивания - т.е. опустошения, открывания, выхода

в открытое пространство - снизу, да и сверху, когда

доктор ложечкой сверху наш сосуд и полость в про-

странство размыкает). Последними осваиваются <Л> и

<Р>. Это звуки пола. Подходя к ним, ребенок сначала

пользуется некими их заместителями: вместо <л> - <в>,

скорее как английское билабиальное w (<вошадь>) -

звук губной, что произносится безо всякого ведома

воздух в некую природную пещеру, входит и выходит,

завывая. Вместо <р> - <и>; (<йебенок>). <И>, как и

<в>, - дуновение, но <в> - с животом-голосом, с на-

пряжением диафрагмы, жизни животной, воды; а <и> -

легкое, не из живота, а из легких, просто некое трение

во рту производя и тем об идее возможного согласного

(= свободовольного) вообще заявляя.
J и w- semiconsonantes, полугласные. Так, мой

ребенок этим звуком замещал не только <р>, но и <н>:

говорил <йебо> вместо <небо>. Когда подошла пора ос-

воиться в своем поле и одновременно в личности своей

и пошло дитя на штурм <р> - то сначала вместо него

употребляется <л>, чем подтверждается, что в начале

существование цело, бесполо, и взаимозаменимы по-

тенциально мужское и женское. Затем начинается раз-

личие, но вместо <р> звучит некое задненёбное буль-

кающее хрипение; <гх>, картавость, как у Денисова в

ходить по свету с недовыявленным полом. Разный ха-

рактер <р> у народов: грассированье, раскатистость,

картавость, карканье, его яркость, глухость, помещает-

ся ли оно в переду рта или ближе к заду и низу -

говорит о различных отношениях между передом и за-

дом, между отцовским и материнским, между свето-

воздухом-пространством, и землей, и водой. Глубокое,

задненёбное <р> свидетельствует о большей связанно-

сти матьмой и веществом; легкое переднее, верхнее,

русское <р> - воздушно-световое, растворенное в про-

странстве. Грассированье язычком в средней полости

рта - о самочувствии особности, атомарности говорит.
Носовые <М>, <Н> - небо, туман, мгла. Himmel,

Nebel. То не звуки уж земли, а песни неба и даже

занебесного пространства и влаги потунебесных кос-

мических вод. Это наименее личные из звуков: недаром

усыпляющие они, убаюкивающие, на сон клонят, а во

сне - истаивает наша личность. Насколько <р> - звук

бодрствованья, настолько <м> - звук сна. И недаром

женское начало с него начинается: Мать^. При произ-

несении <М> звучит просто закрытая полость рта как

черный ящик, а что внутри - неважно. Влажный воз-

дух, тяжелый протекает над закрытым куполом неба,

как Океан обтекает не только шар Земли, но и весь

мир, вместе с небом (см. у Тютчева: <Как Океан объ-

емлет шар земной, Земная жизнь кругом объята сна-

ми>). Океан - и сон, и космические воды^.
<Н> - более легкий звук, есть просвет и надежда;

полуоткрытость рта, продых и большая сухость (чем в

осевшие облака и роса, атмосфера облегающая. При

согласных? Оглушение: <сад> - <сат>. <Д> - влажная

огне-земля (<дым>) усыхает в струе воздуха и глохнет
^ <Мать> при обращении слогов дает "тьма">: (ть)мать, (ма)

+ тьма, ма(ть)ма. <Материя> (философская категория) означает

источно начало материнское и темное.
Q
Ребеночек в испуге бормочет: <Ой, я спать хочу, я спать

хочу 1>, - что равно призыванию: <Мама!> Уснуть - вновь

забраться в мать (смерть?) - ср. Гамлетово: <Умереть, уснуть...>

И детское: <Ой, я спать хочу!> равномысленно мольбе одессита:

духа (слух, ухо) и земли: об нее отдается, трется. Ог-

лушение = выветривание слов и звуков, как пород.
А смягчение? Ведь j, <ь> - самые тонкие звуки,

должны бы за материю огня представительствовать. Но,

по слуху и по душе, смягчение воспринимается как

овлажнение, орошение - женское воздействие. При

смягчении рот расширяется слегка и приподнимается:

всё облегчается, значит, состав вещества утончается,

но не резко и не грубо (как если б сразу взметывалась

материя земли вверх, образовывались бы пустоты и в

эти поры воздух заходил), а постепенно, через бли-

жайшее к земле посредство воды (а не более отдален-

ное - воздуха), и возникает легкая пламенность. Мо-

жет, смягчение - огне-вода? Ну да: смягчение - неж-

ность, ласка звуку, в воды Эроса его погружение^.
Оригинальной (в сравнении с западноевропейскими

языками) звучностью обладают русские действитель-

ные причастия: грозящий, ушедший - сии шипения,

поползновения, шелестения воздухом о землю, причем

смоченную, мать-сыру (о сухую землю трение дает

<ф>, <с> и т.д.). Большая трудность деятелю в России:

только он огнем воспламенится и воспарит - как вет-

ром его загнет, а тяга земли пригнет и окунет, загасить

стремясь, и мука здесь огню средь сыро-земли, Петру

на Неве, средь топей и блат^ (ср. <Проблеск> тютчев-

ский). Действительное причастие в западноевропейских

языках: frightening, gone (англ.), kommend (нем.),

chantant (фр.) - все на <Н>, <НГ>, <НД> - возвышен-

но-нёбны, небом благословенны действия с землей и

орошены милостью: нет шипения. В русском языке ана-

логичной светло-небесной возвышенной музыкально-

стью обладают страдательные причастия на -енн, -они,

гидротермальная купель звуковым породам для их метаморфиз-

ма - палатализации.

f)
Засилье шипящих в польском языке, где даже <р> превра-

щается в <ж> (г - iz), есть тотальное отсыревание, промозглость

Космоса, тушение огня, шипенье искр, ветром в воду загоняе-

мых. Необычайно сильна тяга и власть женского здесь начала

сыро-земли, и не случайно именно здесь возмущенный дух мог

так в негодовании оттолкнуться и взвиться, чтоб объявить это

тяготение Земли неистиной и точку опоры поместить в Солнце

(гелиоцентрическая система Коперника).
вознесение на второе (носовое) небо вверх. Напротив,

страдательные причастия в западноевропейских языках

имеют более жесткую, резкую, глухую, низменную

звучность: omatus, gesagt: страдание здесь некрасиво,

терпение не эстетично; прекрасно действование, и они

на него благословлены естественным складом космоса -

природой. Но природа и ее склад - лишь один и ча-

стичный регулятор бытия человечества, историй стран

и народов. Так что еще бабушка надвое сказала: где,

когда и что более бытийственно почтенно и всецелым

благословенно...
Вдумываюсь глубже в тот факт, что звуки языка -

на выдохе лишь произноситься могут. На вдохе

получиться могут лишь <А> (вбирание, вхождение от-

крытого пространства в нас) и <И> - втекание дали

в нашу щель. Но <О>, <У> суть звуки глубины, которую

мы собой производим, вносим в бытие, даруем: <Е> -

перед, лицо, личность: <Ы> - выдох, выход на мир,

испускание духа, отверзание, распад <я>, его растека-

ние в мировой Океан.
Если бы звуки языка произносить на вдохе, тогда

они были бы произведениями бытия в нас, нами, и

носили бы его прямой свет, истину и идеи, мысли в

себе. Но звуки и слова образуются, имея источником

пещеру нашего тела, его очаг - огонь, сердце: оче-

видный и непосредственный импульс они имеют в на-

шем <я>, суть наш выпад в бытие наугад, в свет -

исходя из теней (все использую образ Платоновой Пе-

щеры в седьмой книге <Государства>. Человек - эта

пещера и есть). Язык - не вклад Космоса в нас, а

наш вклад в Космос: ему мы предварительно создаем

модель в черном ящике рта и через мотор языка, сей

двигатель там внутреннего сгорания (<бьется в тесной

печурке огонь>), - испускаем волны, тревожа мир^

придается в Ведах и Упанишадах звучанию песнопения: <вач>,

сотворение новой стихии, отличной от присутствующих уже в

природе четырех, - и она должна входить в мир и укладываться

в нем соразмерно с остальными. И <Брахман> есть и высшая

духовная сущность, и молитва, и жрец, ее творящий. Словесная

молитва есть метеор, ядро, что взвивается в космос, чтоб, на-

пример, по утрам выводить Солнце на небо; и культ создает

плазму, в которой могут жить и питаться боги.

тие словом входит, а из нас слово на бытие выходит,

и ему теперь нас понимать, а мы-то думаем, что, го-

воря, - познаем! Вот почему молчание == золото (эпи-

тет Солнца): когда мы молчим, в нас бытие само вли-

вается беспрепятственно золотыми лучами - и тогда

мы истинно познаем, ибо внимаем. Когда ж говорим,

мы выталкиваем снаряды слов и расталкиваем грубо

их локтями бытие, отталкивая его от себя.
Так вот где источник независимости мыслей от зву-

ков, духа от природы! В самом деле: сколь истинно

то, что космос нашего рта, языка, настроен в резонанс

с национальным Космо-Логосом, и вся физика там гнез-

дится и имеет в разных точках свое представительство

(что я и толковал до сих пор), - столь же верно, что

мысль безразлична к словесности и звучности и может

для своего выражения, в своих целях пользоваться лю-

быми словами, совершенно абстрагируясь и не взирая

на космические соответствия и привязи составляющих

их звуков. В этом наша, человечества, свобода, неза-

висимость от природы.

ПРОСТРАНСТВА И ДВИЖЕНИЯ

балладе-легенде Христо Ботева <Хаджи Димитр> -

очерчен силуэт пространства, как его моделирует бол-

гарское миро-воззрение. То есть нас интересует не

просто вещественное внешнее пространство, но одно-

временно и духовное пространство - видимое и уста-

навливаемое внутренним зрением.
В сердце Балканских гор лежит, истекая кровью,

юнак-герой, павший в борьбе за свободу: <Лежит юнак,

а на небе // Солнце остановленное сердито печет, //

Жнея поет где-то в поле...> 1

мя жатвы - высшее и центральное в жизни труженика

гор - болгарского земледельца), и глядят друг на дру-

га, замыкая мировое пространство, тело человека и шар

солнца.
В русской поэзии аналогичную ситуацию мы встре-

чаем в стихотворении Лермонтова <Сон>: <В полднев-

ный жар в долине Дагестана // С свинцом в груди

лежал недвижим я; // Глубокая еще дымилась рана:

// По капле кровь точилася моя>.
То же - да не то^. Уже <полдневный жар> нечто

совсем иное, чем <слънце пече>. <Солнце печет> -

это небесное тело действует: водружает вертикаль и

своей определенностью отгранивает пространство. У Лер-

монтова же дан определенный низ: долина, плоскость,

а вертикаль размыта: <жар> - это марево, скорее об-

ращенность в атмосферу, по сторонам а не вверх.
Даю дословный перевод, так как стихотворный перевод
А. Суркова слишком русифицирует текст и образы,

г)
Учитывая, что при сравнении двух подобных произведений

отличия могут объясняться и индивидуальным своеобразием ав-

торов, и разностью исторической, а не обязательно националь-

ным образом мира, - хотелось бы корректировать свои сооб-

ражения аналогиями и из других авторов, но место этого не

позволяет.
Телесные ощущения передаются скупо русским по-

этом и подробно болгарским: <потонул в крови, лежит

и вздыхает... глаза темнеют, голова качается> - даже

слишком много телесных ракурсов дано, чтобы они

могли в представлении совместиться в одну позу, на-

пример, <потонул в крови>, значит лежит плашмя - и

пополам сломанную>, значит, лежит раскинувшись, рас-

пятый лучом солнца, а его телом крестообразно отгра-

ничены стороны света 1.

мужской силы. Мы ничего не знаем о возрасте и

как выглядит со стороны герой лермонтовского сти-

хотворения и его тело. У Ботева о герое в третьем

лице говорится, у Лермонтова - в первом, но телес-

ные ощущения, которые живее, естественно, я в се-

бе знаю, чем он во мне, - почему-то Ботев через

<он> передает чувствительнее, чем Лермонтов через

<я>. Возможно, для последнего они находятся за по-

рогом восприятия и художественной проблемы. На-

против, лермонтовский герой как-то отрешенно смот-

рит на свое тело, словно на что-то чужое (вспомним

Тютчева: <Как души смотрят с высоты на ими бро-

шенное тело>): <оно> - то, что <не я>. Если тело

юнака потонуло в своей крови: он в ней как земля

в мировом Океане, = то <я> лермонтовского героя

словно издалека взирает, как из него по капле то-

чится кровь - что-то странное, чужое...

всерьез. Потому, чтобы вести о нем разговор, надо

сразу заявить: <Жив е той, жив е!> (<Жив он,

жив!>) Поэт создает космический образ вечно исте-

кающего в горах кровью - вот откуда болгарских

<потоков рожденье>! - но вечно живого телесного

героя (близость к соседнему по Балканам, эллинско-

му представлению Прометея на хребтах телесно му-

чимому орлом, - очевидна). И кончается стихотворе-

ние вневременной вертикалью: солнце - герой: <Но

рассвело уже! И на Балканах // Юнак лежит, его

только как мера вещей, но и мироздания, то есть космически,

как у индийского первосущества Пуруши, из расчленения ко-

торого создан мир и все разнообразие в нем.

солнце опять печет и печет>.

и все же, обойдя круг, время в стихотворении как

началось, так и завершилось горячим полднем. Время

остановлено на вечной телесной жизни героя. У Лер-

монтова оно сразу остановлено на смерти: <И жгло

меня, но спал я мертвым сном>. Тут еще <мертвый

сон> можно понять фигурально - но нечувствен-

ность к телу очевидна. А в конце возлюбленной

снится <долина Дагестана, знакомый труп лежал в

долине той...>.

ше различий в отношении этого <я> к миру. У героя

Ботева <уста проклинают всю вселенную>. Он к ней

относится как к своей стихии, лично кровно заинтере-

сованно - и потому не равнодушен к окружению, а

проклинает (значит - любит) его. Он сращен с все-

ленной. Она продолжение его космического тела. И

потому, когда болгарский поэт поет о бессмертии бор-

цов за свободу, он в одно представление сливает бес-

смертие духовное: в песне, памяти людей - и лелеянье

юнака лоном природы. <Тот, кто падет в бою за сво-

боду, не умирает, его жалеют Земля и небо, зверь и

природа, и певцы песни о нем поют... Днем ему тень

охраняет орлица и волк ему кротко лижет рану. Над

ним сокол - юнацкая птица, -и он о брате, юнаке,

заботится>.

дая арена, где умирает гладиатор и чей дом далече