Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

вместе с этим - и всякая личностная возможность

сокрыться, и сокровенность, и душа-потемки, - что

так просторно все это иметь в лесах и во градех: тени

дерев, двойники-тени существ в Петербурге Достоев-

ского и т.п. Так что недопущение <я> и свободы воли

в Космосе ислама еще и отсутствию тени в пустыне

под тропиками параллельно.
Лазурь воды отрадна - в отличие от безотрадной

здесь лазури небосвода, огнекаменной.

Язык потушил, пылавший огнем,

И освеженный и упоенный

Лег в тень, дыша листвой благовонной,

Чтоб отдых ногам дать и языку.
Эстетика дыхания-воз-духания тут же с водою яви-

лась, и ароматы, благовония: очень чутки ноздри ара-

бо-персидской культуры к ним, и множество нюансов

тут подметили поэты.

То ворон был статный и красивый,

Надменный, черный, гордый, спесивый.

В лазурный бассейн он взор погружал

И там самого себя созерцал.
Вот Нарцисс новоявленный, гордыни преисполнен-

ный, черный Агасфер, бессмертный Кащей, долгожи-

тель, падаль и падла... Кстати, к вопросу о бессмертии!

На юге, в космосе тропиков, изыскуют не бессмертия,

но возрождения, нового рождения, воскресения, - а

не бесконечного дления этой, и так уже утомительной,

замороженному северу: однова живем, братцы!

ночное дерево, источник (родник, ручей, колодец) и

малый водоем под деревом - ровно настолько, чтоб

состояться могло отражение человека иль птицы в нем, -

вот набор джентльменский исламской модели мира. Ба!

Да ведь это же пейзаж <Трех пальм> Лермонтова, с

детства знакомый. Но сейчас прозреваю тут и русифи-

кацию. Во-первых, число: три - не ихнее, но русское:

Троица - основной здесь религиозный образ и праз-

дник народный. Арабское число: единица или двоица,

так что одно или два дерева должно было для притчи

в восточном стиле стоять. И в другом стихотворении:

вернее сказано - в отношении числа дерев:

Пену сладких вин

На узорные шальвары

Сонный льет грузин.

ный набор космических реалий Востока Лермонтов да-

ет далее:
И, склонись в дыму кальяна

На цветной диван,

У жемчужного фонтана

Дремлет Тегеран.

...Бедуин забыл наезды

Для цветных шатров

И поет, считая звезды,

Про дела отцов.

дельческих космосов и их реалиями: тень дерева, фон-

тан, вино, жемчуг, пестрый ковер, табак-кальян, поэ-

зия, астрономия-счисление. Еще упомянута <Мертвая

страна> Ерусалима, что <Богом сожжена>, и <вечно

чуждый тени... желтый Нил>. Да, тут Космос богоопа-

ления, лишь ночь и тень жизненны: звезды человечнее

солнца. И дерево тут есть без тени...

есть вполне русская реалия (<Плакала Саша, как лес

вырубали> - Некрасов): не дровами, а кизяком-углем

тут топят. Ну и, наконец, мотив бесплодно пропадаю-

борческое роптание на жребий свой...

гое прояснить может и в русском, и в восточном кос-

мосах. Слово <восточный> можно здесь употреблять

вполне однозначно, ибо русские не знали Востока как

Индии и Китая, но лишь как арабо-персидский, тюр-

ко-кавказский, среднеазиатский (Пушкин, Лермонтов,

Толстой, Бородин, Римский-Корсаков, Рахманинов, Есе-

нин...). И вот уже в лермонтовском <Дубовом листке>

весь сюжет намечен русского прислонения к Востоку:

он, одинокий и неприкаянный, жмется к знающей и

уверенно живущей чинаре = одиночное Мировое древо

на берегу моря (вспомним пейзаж из <Тысячи и одной

ночи>) с пышной листвой, где поют райские птицы, -

и она не проявляет к нему никакого любопытства: он

ей неинтересен, ничему научить не может. Так ведь и

Хаджи Мурат толстовский, находясь в русском плену,

ничем не интересуется, но совершенно самодостаточен.

Ведь что такое <интерес>? Это есть выход из себя за

истиной, которую подозреваешь вне себя, в другом

чем-то, и выдает собственную неистинность и непре-

бывание при Боге-сути, в тех, кто ровны и покойны,

безвыходны из себя в интересе каком-либо. И то, что

писал Пушкин о русских: <Мы ленивы и нелюбопыт-

ны...>, есть восточная черта: полу-Азия ведь мы тоже...

Русские - всепонимающи (и Жуковский, и Пушкин,

и Блок об этом, и Достоевский - о способности все-

понимания и перевоплощения: да и Ломоносов: что рус-

ским языком <со всеми оными говорить прилично...>),

но не любопытны: нет той рьяности в любознании, что

отличает эллинов иль латинян и англосаксов, которая

у последних сопряжена и с практическим интересом:

как употребить свое знание и понимание...

и русский человек испытывал там особо острую лиш-

ность свою: Печорин в <Тамани>, отриниваемый <чес-

тными контрабандистами> и Ундиной местной, да и в

восточного твердого быта, уверенно знающего, зачем

человеку жить на свете, особо щемяще усиливает то-

скливую ноту русской неприкаянности, голости, откры-

тости всем вопрошениям о последних вопросах и смыс-

лах жизни... И именно на этом фоне русский человек -

воистину герой: таков и Печорин, и Жилин из <Кав-
казского пленника> Толстого, - ибо у тех мужество

хоровое, родовое, а у этих - экзистенциально-одино-

кое. По пословице верной: <Один в поле не воин> -

и <лишний человек> на фоне равнинного российского

пейзажа не героичен: Евгений Онегин, Рудин - <ирои-

комичны> они. Левин опять же (в период раздумий...).

Но перед определенностью Кавказа, где <Казбек, как

грань алмаза...> (пошли и у русских драгоценно-камен-

ные образы в восточном стиле), и русский дух призван

к самоопределенности - и находит себя и самопозна-

ется. По-Гому обязателен жанр туг именно <Дневника

Печорина>, расковыривающий суть, внешне неопреде-

лимую.
Вообще, в контакте с Востоком тюркско-кочевым,

а затем и исламским совершалось самоопределение

русского духа: Логоса и Психеи: как оселок он и грань-

кресало нужен, где б напоролась иначе аморфная рус-

ская суть и начала б извлекать искры смысла и ура-

зумения (как с другой стороны - о Западную Европу

трется и самоотличается русский гений). <Слово о пол-

ку Игореве> - первое Слово = Логос - от степня-

ков-половцев = обитателей Поля тюркско-кочевого -

высеклось из уст Бояна русского. А потом <Задонщи-

на>, народные песни о Ермаке (с Кучумом), о Степане

Разине (с персидской княжной: антитезис тут лермон-

товской чинаре, что отринула любовь дубового листка:

тут же самое чинару роскошно-персидскую - за борт

ее бросают отмстительно и свободно от неполноцен-

ности...), да и о Бродяге - на бурят-монгольском Бай-

кале... Южные поэмы Пушкина, да <Руслан> весь пре-

исполнен восточных мотивов: Черномор-маг-звездочет

(и сказки Пушкина - восточны: Салтан! Султан, Ше-

маханская царица в паре со звездочетом...), райские

сады Черномора, где Людмила - что гурия в ислам-

ском раю-гареме; Ратмир-хан и т.п. В конфликте с ко-

чевниками-цыганами определился характер одного из

главных героев (<хищный тип>) русской литературы -

Алеко - мрачный и скучный, рефлектирующий и дей-

ствующий невпопад и неуместно, а лишь из себя, не

сверяясь с обстоятельствами и окружными душами. Да-

же <Песнь о вещем Олеге> идею восточноисламской

судьбы и предопределения изъявляет: волхв-звездочет

<с волей небесною дружен>, и хоть щит Олега - <на

вратах Цареграда>, но это ничего не значит, а обернут

Олег на Восток: <отметить неразумным хазарам>; они-
то, может, и неразумны, но разум их неба-Космоса

умнее <вещего> (якобы!) Олега и отмщает ему по ло-

гике Аллаха.
В <Бахчисарайском фонтане> - уже успокоенный,

сладострастный ислам и быт неги, страсти определен-

ной, знающей; красота тут, эстетика телесно-бездухов-

ной жизни, но замирает она перед явлением Психеи

Севера - Марии, бледно-духовно-немощной красоты,

что небесная, побеждает земно-страстную, любовь чув-

ственную. Опять же достоевской героини изъявление

совершается через биение о восточное кресало...

что бьется об утес Кавказа: прими! - и откатывается

на мучительно родной и свой север (<Спеша на север

из далека...>) - и в этих ситуациях самоопределяется

в нем русское поэтическое слово про Демона, про

Мцыри...
Даже Толстой Лев - и тот, до обтесывания о Запад

(в <Войне и мире>), отгранивался об Восток: Кавказ и

Крым (<Севастопольские рассказы>, <Набег>, <Рубка

леса>, <Казаки> и т.п.), и под конец душа туда же

потянулась: <Хаджи Мурат>.

сюжеты и вернемся постигать собственно Восток, а не

русский миф о нем. Хотя само писание это мое -

тоже выйдет как очередной элемент и вклад в русский

миф о Востоке...
4.Х11.76 г. Вышел незаметно из гавани <я> и извилин

и протоков рефлексии - в открытое море умозрения

объективного. Завелся-таки двигатель... Хорошая опе-

чатка, кстати вышла, игро-словная: <гавнаи> вместо <га-

вани> <я>; <я> - оно, точно: и гавань, и гавно... Говно

же - удобрение на растение, перегной. Но об этом

нет заботы в исламском Космосе, ибо плодородие зем-

ле реки с гор лессом наносят - опять же благодар

Божий оно выходит, а не дело - забота-работа-ургия

промышления человечьего, который <на Бога надейся,

а сам не плошай> и <сам своего счастья кузнец> (ка-

ковы руководящие пословицы для западного человека).

И самопознание и рефлексия оказываются творчески-

трудовыми операциями человека = сотворца Творцу

своему. И как земледелец говно и свое, и скотины в

дело удобрения почвы пускает, так и из рефлексии и

отходов жизни и производства - блестящие изделия
и науки-научения, и ширпотреба индустрия-промышле-

ние Запада изделывать умеют.

тами передвигающейся скотины-стада кочевого. На За-

паде же скотина оземлена: <домашняя>, <ручная-при-

рученная>, - чего нельзя сказать про животных стада

кочевого: не при руках, но при ногах тут скорее: <стре-

ноженная>, а не <ручная> тут скотина: более она пред-

ставляет неотрывный от человека-хозяина член тела-ту-

ловища его: обитатель тут-кентавр, человеко-конь иль

человеко-верблюд. Овцы же являют собой выпасные

кишки, самоходные желудки, и почки, и печень, и лег-

кие, и сердца людей и т.п. - ибо туда с гор сойдут:

образовывать органы тела нашего. Потому, когда едят

часть тела какую, про свою аналогичную медитируют, -

и мне, близорукому, на джайляу^ в Киргизии протянули

за пиршеством - глаз бараний: чтоб лучше видел че-

ловек. Тождество тут большее меж человеком и жи-

вотным чувствуют, и не предаются столь популярным

на Западе рассуждениям о том, чем человек отличен

от животного (Аристотель, Декарт, Маркс). И при этом

француз Декарт как раз малое видел меж ними отли-

чие, что опять говорит о близости французского кос-

моса исламскому. И сравнения в поэзии с животными

здесь, и животно-дидактический эпос (Панчатантра, Ка-

лила и Димна, и Рассказы попугая и т.п.). Да и Эзоп -

фригиец, малоазиец. На Западе же басни - несколько

искусственный жанр: ну где тут Мартышка или Лев?..

И опять же француз Лафонтен на этот счет мастер

оказался.

почвы навозом скотины (а об этом - на Западе: жи-

вотное - на службе у земли, а не земля на службе

у животного, как это при кочевье; на Западе движение

жизни-живота остановлено, оседлано-осело-одомашне-

но: и животное-то тут по образу и подобию растения

функционирует: вверх-вниз: съедает траву = вверх ее

подымает, мочой-калом ее вниз как удобрение = добро -

благо земле засевает), но об орошении водой (чего в

средней полосе Европы иль России не занимать). Вода

же сама извлечет кормящую мощь из драгоценно-ка-

менной земельности здесь: стоит ее только разрыхлить-

ную.
Тут-то и к ал-химии выход открывается: плодородие

почв средне- и переднеазийских - не органически-жи-

вотное, но минеральное, как и философия тут = мине-

ралогия (Бируни), и поэзия, ее метафорика - мине-

ральна. Камень драгоценный всепропитывающ и все-

проницающ тут: и дух он питает (уравнение: Бог =

камень), и плоть: плодородие почве, как жиже и рас-

слаблению камня, приносит снисходительно - точнее:

свосходительно, ибо драгоценный камень под землей,

под слоем почвы, <в пещерах каменных> обитает, -

и лишь чрез роющую работу выветривания и развод-

нения, в растворах, добывается и восходит пребывать

в почве.
Значит, почва-земля в Европе более животна, орга-

ническа, и к земле у крестьянина тут вожделение жи-

вотное, Эрос страстный - <власть земли!>, из нее жи-

вотно-женские-материнские соки источаются, она -

мать-земля. Отсюда и такая страсть в земельной соб-

ственности: земля моя чувствуется как органическое

(именно!) продолжение моего существа, <я> моего, -

тогда как на Востоке нет такой лютой проблематики

земельной собственности.

оттого что животное тут вращено в землю, а в ислам-

ском Космосе камень выволочен из пещер на поверх-

ность и уравнен с человеком, животным и с Богом

самим. Земля ж уплотнена и сверху, и снизу и осуше-

на: огнем солнца и прессом камня. И живые существа

много от каменности в своей субстанции носят: жес-

токосерды (жестоковыйны иудеи, да и арабы - само-

гордые семиты тоже, всех презирающие, как верблюд

или арабский скакун), не разрыхлены в своей ткани

рефлексией, наподобие более пористой структуры ма-

терии западного человека. И недаром по-гречески ма-

терия - <хюлэ> - лес, древесина - вот что есть

прообраз понятия-идеи материи тут: мало того, что

она - мать, женщина, но еще и растительный из себя

принцип излучает. Эх, знать бы, от какого корня (кста-

ти, само слово в европейской традиции мыслится рас-

тительно: его суть смысловая есть <корень> - как у

древа) в арабском и персидском эти термины!
Материя же и состав англо-американского антропо-

са еще невещественнее, небогеанны, энергийны: неда-

значит: наиболее остраненно могут там на вещество

смотреть, не самоуподобляясь с ним, - и потому сво-

бодно его преобразовывать и формировать. Вон Психея

американца: в романе Томаса Вулфа так передано ми-

роощущение младенца: <...окружающий мир прокаты-

вался через его сознание, как волны прилива, то на

мгновение запечатляясь там резкой подробной карти-

ной, то откатываясь в сонную смутную даль> (начина-

ется развернутое, <гомеровское> сравнение, типичное

для Запада, в отличие от свернутого восточного). <...В

глубинах моря звонил колокол... И когда корова Свейна

снова запела, он почувствовал, как в нем распахнулись

створки переполненного шлюза> ^. А вот мальчик читает

книги про историю: <Упоенный воем ветра, терпящего

поражение у стен дома, и громом могучих сосен, он

предавался темной буре, выпуская на волю таящегося

во всех людях ненасытного сумасшедшего дьявола, ко-

торый жаждет мрака, ветра и неизмеримой скорости>

(с. 87).
Тут все - в лад, соответствует друг другу каждая

деталь из набора космообразующих образов. Главная

субстанция - энергийная: ветер, буря, море, оттуда

приливы, бешеная скорость (= автогонки, время = день-

ги) - время, текучее и ускользающее, есть субстанция

богатства, да и жизни всей: <Мы - сумма всех мгно-

вений нашей жизни> (с. 26): интегральный подход -

в крови у англосакса, органична тут математика мата-

нализа, а на Востоке - другая... Так вот: субстанция

богатства на Востоке = драгоценный камень, золото, а

не труд-время-деньги, и потому не ускользает, а вечно

хранимо сокровище-богатство.
Далее. В музыке леса, сосен (растения, деревья тут

как тут - как наполнение бытия из бури, из влаго-

во^ауха) Неботеан^ Логос свой сказует. И в человеке -

дьявол воли свободной, демон. Нельзя сказать, что в

противовес этому в человеке Востока - Бог: скорее

там никакой нутри в человеке не предполагается и са-

мочинности и самодвижности: человек - просто изде-

лие Аллаха, или вдвоем: благого и злого начала (зоро-

Художественная литература, 1971. - С. 64-65.

камень, не пористый, где бы воз-душа дышала и мнила

свое, не полостной он, но полосатый - извне письмена

на нем значащие наносятся, а не из кишок (кишечно-

полостные...).
Вот он, динамический демон англосаксонской пси-

хеи: <ребенок любил пожары>. Кстати, тоже лесно-дре-

весное стихийное бедствие: пожаров не знает Космос

ислама, где дома - из камня иль глинобитны, тогда

как европеец и американец исходно живет в дереве:

в <деревне>, в <избе> - сбитой-сколоченной... Но там -

землетрясения и наводнения от ливней с неба иль от

выхода рек из берегов: камень-минерал Земли живет,

содрогается страстно-эросно-яростно в чувственных су-

дорогах в гареме Бытия, иль женская стихия воды ми-

ровой в неудержимости похотствует. В сравнении с

ними оргия огня, Локи, более воз-духовна: демоны

ведь, по Порфирию, порицаемому Августином, в про-

странстве меж небом и землей обитают, - значит, к

небу-Богу приближены и тем людей смущают, как воз-

духи. Локи = Логос, как огнен Geist германский.

ющие волны ветра (вот: и воздух океанно мыслит-чув-

ствует - воистину Небогеан = материя-вещество, из

которой состав англо-американца. - Г.Г.), демон Юд-

жина врывался в его сердце, рвал все узы, связующие

его с землей, и обещал ему одиночество и власть над

морем и сушей, обиталищем мрака (мрак - как по-

лость, сокрытость, как и <я> в теле, Innere, Haus, home,

= внутреннее-родное, дом, уют, - роднее и интимнее

света. - Г.Г.]', он глядел вниз, на кружащийся диск

темных полей и леса, слетал над поющими соснами к

съежившемуся городку (вот сколь ничтожен камень

града средь разгула надземной стихийности волн, вет-

ров и лесов; не то - города роскошные Востока, где

тысячи мечетей, бань, караван-сараев, дворцов! - ка-

мень тут раскрывает свою сокровищницу бытия. -

Г.Г.), зажигал кровли над упрятанным, зарешеченным

огнем их же собственных очагов (сердце дома в Кос-

мосе ислама - не очаг-огонь, но источник-фонтан-род-

ник = вода живая. - Г.Г.), а сам носился на обузданной

буре (не на коне, не на ковре-самолете. - Г.Г.) над

обреченными пылающими стенами, смеясь пронзитель-

ным смехом высоко над поникшими в ужасе головами
и дьявольским голосом призывая сокрушительный ве-

тер> (с. 117).

необходимость, смерть, смех и грех - вот какой набор

идей тянется вслед за пористостью вещества, за сти-

хиями воды и воз-духа вкупе, за принципами растения

и <Я>. Нет этого набора в исламе. Его фатализм, пред-

определенность судеб и жребиев не мыслится траги-

чески, ибо нет <Я>, принципа личности и свободы воли,

и способности в человеке не предполагается самому

быть кузнецом-творцом бытия вообще и своего в част-

ности. Печаль, конечно, есть умирать, но нет песси-

мизма: сладка жизнь и здесь (даже у атеистов и су-

фиев - вино, Омар Хайям...), да и потом в неге воз-

можна райской. Но главное: спору нет о непреложно-

сти, - который как раз и поднимается личностью сред-

неевропейской, что отдать готова свой билетик и на

вход в рай, коли мир не по ее нраву уложен Богом:

сама обо всем судит, а не Судьбу и Судию чтит в

качестве первопричины бытия. И Бога тоже надаряют

Личностью, и Отцовством, и Материнством - смягчая

тем жестокость уделов и граней работы Бога в ипо-

стаси Творцовой существам как тварям.
Смеха не заметил я в исламском духе и культуре.

Есть веселость, шутки, юмор ситуаций плутовских в

анекдотах о Ходже Насреддине, бекташи, верных и

неверных женах, одураченных мужьях и богачах и

т.п. - но это все не смех как дионисийско-оргиасти-

ческая, духовно-огненная субстанция, гомерически-кар-

навальный хохот, стихия свободы и орудие высвобож-

дения от всех твердокаменностей в устроении мира,

общества и человека. Так что как нет трагедий, так и

для комедии нет почвы в культуре ислама.

тонации, которая есть духовное самоедство среднеев-

ропейца в самочинии рефлексии. Вот эта интонация:

<Или же, властвуя над бурей и тьмой и над всеми

черными силами колдовства, заглянуть вампиром (вкус

к человеку-призраку-привидению - все от стихии све-

та-зрения. - Г.Г.) в исхлестанное бурей окно, на мгно-

вение посеяв невыразимый ужас в укромном семейном

уюте; или же всего лишь человеком, но храня в своем

не просто смертном сердце демонический экстаз, при-

пасть к стене одинокого стонущего под бурей дома,

глядеть сбоку сквозь залитое дождем стекло на жен-
щину или на твоего врага и в разгар ликующего вос-

торга твоего победоносного, темного всевидящего оди-

ночества почувствовать на плече прикосновение и уви-

деть (настигнутый преследователь, затравленный гони-

тель)> - это скобки Томаса Вулфа, и в них самоиронил

какая: демон-сверхчеловек зрит свою жалкость - <зе-

леный разлагающийся адский лик злобной смерти>

(с. 117).

сульманским представлениям, обитатели рая облачены

в зеленые одеяния; зеленый цвет считается у мусуль-

ман цветом радости и даже священным - зеленым

было знамя пророка Мухаммада>^.
И чтобы уж закончить экскурс в антиподную исла-

му Северную Америку, еще цитатка: мальчик <всегда