Генрих Бёлль. Глазами клоуна

24

Зазвонил телефон, и в первую секунду я никак не мог собраться с

мыслями. Все мое внимание было приковано к тому, чтобы не пропустить

звонка Лео в парадном и тут же открыть ему дверь. Я отложил гитару в

сторону, уставился на трещавший телефонный аппарат и только потом снял

трубку.

- Ганс? - спросил Лео.

- Да, - ответил я, - как хорошо, что ты придешь.

Лео помолчал немного, слегка откашлялся. Я не сразу узнал его голос.

- У меня есть для тебя деньги, - сказал он.

Слово деньги звучало в его устах как-то странно. У Лео вообще странные

представления о деньгах. Он человек почти без всяких потребностей; не

курит, не пьет, не читает вечерних газет, а в кино идет только тогда"

когда по крайней мере пять его знакомых, которым он безусловно доверяет,

сказали, что картину стоит посмотреть - происходит это не чаще, чем раз в

два-три года. Лео предпочитает ходить пешком, а не ездить на трамваях. Он

сказал "деньги", и я сразу пал духом. Если бы он сказал немного денег, я

бы знал точно, что дело идет о двух-трех марках. Подавив свою тревогу,

хрипло спросил:

- Сколько?

- О, - ответил он, - шесть марок семьдесят пфеннигов.

Для него это была куча денег; мне кажется, ему хватило бы их для

удовлетворения того, что мы называем личными потребностями, года на два:

изредка - перронный билет, пакетик мятных леденцов; десять пфеннигов -

нищему; Лео не нуждался даже в спичках и, если он покупал коробок, чтобы

при случае дать прикурить кому-нибудь из вышестоящих, ему хватало этого

коробка на год, и потом, сколько бы он ни таскал его в кармане, коробок

казался совсем новеньким. Конечно, и ему не обойтись без парикмахерской,

но деньги на стрижку он наверняка берет со своего "текущего счета на время

учебы", который открыл для него отец. Раньше он покупал иногда билеты в

концерты, хотя мать большей частью снабжала его контрамарками. Богачи

получают куда больше подарков, чем бедняки, и, даже когда они покупают,

все обходится им дешевле; у матери есть целый список оптовых торговцев; я

бы не удивился, если бы мне сказали, что даже почтовые марки мать

приобретает со скидкой. Шесть марок семьдесят пфеннигов для Лео - солидная

сумма. Для меня в данную минуту тоже... Но Лео еще, вероятно, не знал, что

я, как говорили у нас дома, "в данный момент лишился источников

существования".

- Хорошо, Лео, большое спасибо, - сказал я, - когда пойдешь ко мне,

захвати пачку сигарет. - Я опять услышал его покашливание, он не ответил,

и я продолжал: - Ты слышишь? Да?..

Может быть, он обиделся; не надо было просить, чтобы он сразу же тратил

одолженные им деньги на сигареты.

- Да, да, - сказал он, - гм... - Он начал заикаться и запинаться. -

Гм... Мне очень жаль... Но я не могу к тебе прийти.

- Что? - воскликнул я. - Ты не можешь ко мне прийти?

- Сейчас уже без четверти девять, - сказал он, - а в девять я должен

быть на месте.

- Ну а если ты придешь позже? - спросил я. - Тебя отлучат от церкви,

так, что ли?

- Что за шутки, - сказал он обиженно.

- Разве ты не можешь получить увольнительную или что-то в этом роде?

- Уже поздно, - сказал он, - надо было сделать это днем.

- А если ты просто опоздаешь?

- Тогда возможна строгая адгортация, - сказал он тихо.

- Насколько я помню латынь, это имеет какое-то отношение к саду.

Он несколько раз хмыкнул.

- Скорее к садовым ножницам, - сказал он, - неприятная штука.

- Ну хорошо, - сказал я, - я вовсе не хочу, чтобы тебя подвергли

разносу, Лео. Но мне необходимо увидеться хоть с одной живой душой.

- Так все сложно, - сказал он, - пойми меня. Конечно, можно пренебречь

адгортацией, но, если я на этой неделе получу второе внушение, его внесут

в мое личное дело и я должен буду предстать перед скрутиниумом.

- Перед кем? - спросил я. - Повтори, пожалуйста, это слово медленней.

Он вздохнул, проворчал что-то и сказал очень медленно:

- Скрутиниум.

- Черт побери, Лео, какое скрипучее слово, и кажется, будто скручивают

насекомое. А когда ты сказал "личное дело", я вспомнил "Девятый пехотный"

нашей Анны. У них тоже все заносилось в личное дело, как будто речь идет о

преступниках.

- О господи, Ганс, - сказал он, - не стоит тратить эти несколько минут

на споры о нашей воспитательной системе.

- Если тебе неприятно, изволь, не будем спорить. Но ведь есть другие

пути, я имею в виду окольные пути... Можно перелезть через забор и так

далее, как в "Девятом пехотном". По-моему, в самой строгой системе можно

найти лазейки.

- Да, - сказал он, - их можно и у нас найти, так же как на военной

службе, но мне они отвратительны... Я не хочу сходить с прямого пути.

- Может быть, ради меня ты преодолеешь свое отвращение и хоть раз

перелезешь через забор?

Он вздохнул, и я мысленно увидел, как он качает головой.

- Неужели нельзя потерпеть до завтра? Я могу удрать с лекции и около

девяти буду у тебя. Разве это так срочно? Ты что, сразу же опять уезжаешь?

- Нет, - сказал я, - я пробуду в Бонне довольно долго. Дай мне по

крайней мере адрес Генриха Белена, я позвоню ему, может, он приедет ко мне

из Кельна или из другого города, где он сейчас обретается. Я разбил себе

колено, сижу без гроша, без ангажемента... и без Марии. Правда, до завтра

колено не заживет, и я буду так же без денег, без ангажемента и без

Марии... Дело и впрямь не такое уж срочное. Но быть может, Генрих стал за

это время патером и завел себе мотороллер или еще какое-нибудь средство

передвижения. Ты слушаешь?

- Да, - сказал он устало.

- Дай мне, пожалуйста, его адрес, - повторил я, - и телефон.

Он молчал. Но его вздохам не было конца. Можно подумать, что он лет сто

просидел в исповедальне и теперь сокрушается над всеми теми грехами и

глупостями, какие совершило человечество.

- Так вот оно что, - произнес он наконец, явно делая над собой усилие.

- Ты, стало быть, ничего не слышал?

- Чего я не слышал? - закричал я. - Боже мой, Лео, говори ясней.

- Генрих уже не духовное лицо, - ответил он тихо.

- А я-то считал, что духовные лица остаются таковыми до самой кончины.

- Так оно и есть, - ответил Лео, - я хочу сказать, что он больше не

служит. Он сбежал, несколько месяцев назад бесследно исчез. - Лео с трудом

выдавливал из себя слова.

- Да ну? - сказал я. - А впрочем, куда ему деться - опять появится. -

Но тут мне пришла в голову одна мысль, и я спросил: - Он сбежал один?

- Нет, - сказал Лео сухо, - с какой-то девицей. - Он сказал это таким

тоном, словно сообщал: "Генрих заболел чумой".

Мне стало жаль девушку. Она, конечно, католичка, и ей, наверное, очень

тяжело ютиться в какой-то дыре с расстригой-священником и все время иметь

перед глазами разные мелочи, которые сопутствуют "вожделению плоти", -

разбросанное белье, подштанники, подтяжки, блюдца с окурками, надорванные

билеты в кино да еще к тому же наблюдать, как тают деньги, а когда эта

девушка спускается по лестнице, чтобы купить хлеба, сигарет или бутылку

вина и сварливая хозяйка распахивает дверь из своей комнаты, она даже не

может крикнуть ей: "Мой муж художник, да, художник". Мне было жаль их

обоих, но девушку еще больше, чем Генриха. Когда в такую историю попадает

захудалый капеллан наподобие Генриха, и не только захудалый, но и весьма

неугодный, церковные власти проявляют особую строгость. Будь на месте

Генриха человек типа Зоммервильда, они, наверное, смотрели бы на все

сквозь пальцы, Но Зоммервильд никогда и не взял бы себе экономку с желтой

кожей на икрах; его экономка красивая и цветущая особа, он зовет ее

Мадлена, она отличная повариха, холеная, веселая женщина.

- Ну что ж, - сказал я, - в таком случае он для меня на время отпадает.

- Господи, - поразился Лео, - ты какой-то бесчувственный, я думал, ты

это иначе воспримешь.

- Я ведь не епископ его епархии, и вообще эта история меня мало

касается, - сказал я, - меня огорчают только сопутствующие мелочи. Знаешь

ли ты по крайней мере адрес Эдгара или его телефон?

- Ты имеешь в виду Винекена?

- Да, - сказал я, - надеюсь, ты еще помнишь Эдгара. Ты встречался с ним

у нас в Кельне, а детьми мы всегда играли у Винекенов и ели у них картошку

с луком.

знаю, Винекен уехал за границу. Кто-то говорил мне, что он совершает

поездку в составе научной делегации не то по Индии, не то по Таиланду - не

знаю точно.

- Ты уверен? - спросил я.

- Почти уверен, - сказал он. - Ах, да, теперь припоминаю, мне говорил

об этом Хериберт.

- Кто? - закричал я. - Кто тебе говорил?

Лео молчал, я даже не слышал больше его вздохов: наконец я понял,

почему он не хотел ко мне прийти.

- Кто? - закричал я еще раз, но он опять не ответил. Характерное

покашливание уже вошло у него в привычку, я слышал такое покашливание в

исповедальнях, когда поджидал Марию в церкви.

- Лучше, если ты не придешь ко мне завтра тоже, - сказал я вполголоса.

- Жаль пропускать лекцию. А теперь можешь сообщить мне, что ты

встречаешься и с Марией.

Казалось, за все это время Лео прошел полный курс вздохов и

покашливаний. Вот он снова вздохнул глубоко, горестно и протяжно.

- Можешь не отвечать, - сказал я, - передай поклон милому старичку, с

которым я сегодня дважды беседовал по телефону. Не забудь только.

- Штрюдеру? - спросил он тихо.

- Не знаю, как его фамилия, но он был очень мил.

- Его никто не принимает всерьез, - ответил Лео, - ведь он... он, так

сказать, живет у нас из милости. - Лео выжал из себя какое-то подобие

смеха. - Иногда старик украдкой пробирается к телефону и болтает всякий

вздор.

внизу на площади. Было уже без трех минут девять.

- Пора закругляться, - сказал я, - а то тебе могут впаять что-нибудь в

личное дело. И не вздумай пропускать завтрашнюю лекцию.

- Но пойми же меня, - взмолился он.

- К черту, - сказал я, - я тебя понимаю. И притом слишком хорошо.

- Что ты за человек?! - воскликнул он.

- Я клоун, - сказал я, - клоун, коллекционирующий мгновения. Ни пуха ни

пера!

И положил трубку.