Исторический факультет

Появившись в конце XIX в., кино в начале XX в. становится самым массовым, доступным и понятным для всех. Благодаря семиотическому языку, неограниченности в пространственно-временном отношении кино с достоверной точностью может визуально передать психологический образ эпохи, запечатлеть повседневную жизнь человеческого общества, поведенческие стереотипы, нормы поведения и морали.

Нужно еще сказать об «изюминке» советского кино. В рассматриваемый нами период система подконтрольной киноиндустрии только складывалась. И нужно сразу оговориться, что это был процесс не принуждения, закабаления, а взаимного согласия. И лишь с 1930-х гг. эта система становится «тесной» и подавляющей искусство. Можно привести слова С.М. Эйзенштейна, искренне верившего в идеи социализма, одного из ярких представителей творческой элиты Советского государства: «Мир кино насквозь идеологичен. Но эта идеологичность проявляется не в стремлении экранизировать политические лозунги, а в необходимости создать художественную систему, способную адекватно выразить то целостное мировосприятие, которое дает нам диалектический взгляд на мир»¹. Поэтому, когда мы говорим об идеологичности советского искусства, нужно всегда делать оговорку: это было одобрено самим обществом, это было время искренний веры в провозглашаемые лозунги.

В 1920-е гг. на экран выводили в качестве главного героя человеческую массу, ставшую главной движущей силой истории. Именно в XX в. появляется понятие «массовой культуры», в которой действует механизм «внушения и заражения». Человек как бы перестает быть самим собой, а становится частью массы, сливаясь с ней. Он заражается коллективным настроением»².

Символ – «средство идентификации, способствующее развитию группового сознания, солидарности и чувства принадлежности к единому социальному центру»³. Он служит особым кодом, передающим какую-либо социальную информацию аксиоматического характера⁴. В переходную эпоху роль чувственно-эмоционального восприятия мира возрастает, это восприятие носит «манихейский» характер: нет полутонов, только черный и белый цвета. Архаизация сознания дает новое восприятие мира: владение символом власти – владение самой властью. Разрушение символов власти – это разрушение самой власти⁵.

Цель данной работы – проследить смену эпох по символам. Как разрушались царская эпоха, какие качества ей приписывались? Как создавалась новая эпоха, какие символы стали характерными для нее и какую смысловую нагрузку они несут. Оговорюсь, символ в данной работе тождественен знакам, жестам, в которые вкладываются определенные смыслы с определенной эмоциональной окраской. Например, рука, сжатая в кулак, – символ борьбы, непокорства, готовности к атаке.

Фильм «Броненосец Потемкин» был снят к 20-летию русской революции 1905 г. и первый его показ состоялся 24 февраля 1925 г. на юбилейном вечере в Большом театре. Взят для исследования этот фильм по нескольким причинам. Во-первых, снимался он по государственному заказу, значит, присутствует идеологическая составляющая. Во-вторых, сюжет. В восстании матросов на корабле С.М. Эйзенштейн создал обобщенный образ революции. Именно этот образ нам и предстоит раскрыть.

Сначала необходимо сказать, что типажи режиссер подобрал соответственно: представитель царской интеллигенции – врач Смирнов: маленького роста (особенно на фоне моряков-революционеров), с мелкими чертами лица, с обязательным пенсне. Черты же лица главного героя, Вакулинчука, крупные, скулы четко очерченные, широкие, он очень высок и широкоплеч. Эта аллегория физических данных необходима для сравнения слабости старого строя (врач олицетворяет царскую эпоху) и силы, могущества, здоровья нового (Вакулинчук – обобщенный образ революционера). Такие внешние данные необходимы для подчеркивания морального превосходства героев. Есть момент в фильме, когда перед расстрелом части матросов, все склоняют головы в повиновении существующей власти (до революции каждый нижестоящий по социальной лестнице должен был показывать свое уважение и подчинение вышестоящему через жестовый код – поклон), но потом Вакулинчук поднимает голову – в знак непокорности. Поэтому гордая осанка, расправленные плечи, (прямая спина заимствуется у бывшего правящего класса⁶) взгляд, устремленный вверх и вперед, становятся главными характерными чертами пролетариата. А вот крестьяне долгое время изображались со склоненными головами, опущенными плечами.

Если продолжать разговор о фенотипических характеристиках приписываемых режиссером двум противоположным системам героев, то например командный состав отличают мелкие черты лица: узкие губы, невыразительность скул; все движения сжаты, скованы. Мы не сможем увидеть открытых, «широких» жестов, а главное энергичных. Теперь все эти характеристики принадлежат исключительно революционерам: его тело не сжато, в нем нет напряженности. Все движения эмоциональны, это можно увидеть во фрагментах бунта или речи Вакулинчука, когда он энергично жестикулирует.

Важно отметить, что все негативные моменты, жесты и действия принадлежат представителям царского режима: расстрел мирных жителей на лестнице, убийство ребенка и матери как символов Родины-матери и ее сыновей, строителей нового мира. Расправа же с командным составом на корабле показана игриво и комично, без единого выстрела со стороны моряков. Тем самым режиссер хотел показать миролюбивый характер и безобидность революционеров, демонстрация насилия исходила со стороны старой военной машины.

Символами сломлености царской эпохи в фильме являются: пенсне, повисшее на рее, и крест, воткнувшийся в палубу. «Пенсне» – атрибут, принадлежавший человеку образованному, интеллигентному, а отношение большевиков и вообще масс к интеллигентам было крайне негативным (они не занимались физическим трудом, поэтому считались иждивенцами, пособниками царской власти). Висящее пенсне уже можно рассматривать как конец эпохи белых воротничков. Символом разрушения мещанского образа жизни можно назвать сломанный рояль как символ принадлежности к образованным кругам.

«Крест». Это символ христианской веры, патриархальности крестьянской России, В конце XIX – начале XX в. отношение крестьян, рабочих и других слоев населения к представителям церкви становится крайне негативным, они воспринимаются как служители не Богу, а государству, проповедуя и охраняя тиранию. Вся ненависть к существующему строю переходит и на них. Крест, воткнувшийся в палубу, означает конец власти священнослужителей. Священник изображен как прообраз дьявола: вздыбленные волосы, горящие глаза, ухмылка, а главное он держит золотой крест как символ своей власти над моряками, опошляет его этим действом.

Символы большевистской эпохи эмоциональны и красноречивы: главным центральным образом является масса. Именно она совершает все действо, она в едином потоке проходит под аркой. Возникает аналогия с римским временем, когда под аркой проходили победители. У всех одинаковые эмоции, жесты – это отражает идейное единство, общность, это, например, поднятие руки, сжатой в кулак. Поднятая мозолистая рука – символ пролетарской мощи и классовой солидарности, сжатая в кулак – отражает силу победившего рабочего класса, диктатуру пролетариата. Также знаком солидарности и единства между городскими жителями и моряками стала сцена передачи продуктов.

Как уже говорилось выше, именно движение становится характерной чертой нового строя, оно нашло отражение в работе двигателей т.к. строительство нового общества связывалось с индустриализацией, развитием техники.

Главным символом смены власти стала смена флага, красный цвет изображал революцию, непокорность, борьбу: так впервые в кинематографе использовалась символика цвета.

Таким образом, в фильме передано представление общества о современной ему эпохе, изменения, произошедшие в достаточно непродолжительный период времени, а также представлен идеал нового человека – революционера.

Пожалуй, наиболее действенным орудием в идеологической борьбе за умы народа были символика и эмблематика. Именно они позволяли в четкой и лаконичной форме выразить все содержание той или иной идеологической доктрины любого правительства, начиная от большевиков и заканчивая местными казачьими атаманами.

Самым удобным и простым способом распространения символов и эмблем среди населения на то время было помещение их на денежные знаки, поскольку это был тот «товар», который постоянно пользовался спросом. Так как 80 % населения бывшей Российской империи были неграмотными (в основном это были крестьяне), то через дензнаки можно было легко донести любую идею до каждого. Это было особенно актуально для белых правительств Юга России, Урала и Сибири, ведь в Центральной части, находившейся под властью большевиков, уровень грамотности был несколько выше.

Постараемся более подробно рассмотреть этот аспект на некоторых примерах дензнаков различных правительств на территории бывшей Российской империи.

Следует начать с самых, пожалуй, интересных денег того периода – с советских бон¹. После Октябрьского переворота правительство большевиков еще некоторое время пользовалось так называемыми романовками и керенками – денежными знаками, которые выпускались Романовыми до февраля 1917 г. и Временным правительством (по имени последнего главы правительства
А.Ф. Керенского были названы «керенки»). Но в первой половине 1918 г. большевики начали производить собственную эмиссию. Эти боны в оформлении мало чем отличались от предыдущих и в некоторых символах во многом повторяли основные черты прежних дензнаков. Это объясняется несколькими причинами. Во-первых, большевики понимали большой консерватизм и инертность основной массы населения и не хотели быстро менять внешний вид денег, к которому так привыкли люди, чтобы соблюсти некую преемственность, в противном же случае люди просто бы отказались их принимать. Во-вторых, большевикам было не до того, чтобы придумывать новый вид денег, новую для них символику, поэтому они попросту использовали клише для выпуска денег временного правительства. И, в-третьих, в своих выступлениях идеологи большевизма часто заявляли о том, что вскоре в стране победившего социализма деньги вовсе будут отменены и поэтому нет необходимости сейчас уделять им много внимания, а эти выпуски они считали мерой временной.

От прежних денег большевики сохранили на своих деньгах двуглавого орла, но без монархических регалий (короны, скипетра, державы и др.), который просуществовал до 1919 г. Особый интерес представляют собой два символа, которые большевики также приняли от прежних денег Временного правительства, косой крест свастики на аверсе (точно такую же нацисты в Германии в

Единственное, что изменили большевики во внешнем оформлении денег, это убрали с реверса изображение Таврического дворца как символа Государственной Думы – законного органа власти в России.

На протяжении всего периода гражданской войны и после ее окончания большевиков не оставляла мысль о мировой социалистической революции, где Советской России отводилась роль проводника. Эта идея также нашла свое отображение в оформлении советских бон. Здесь следует оговорить следующую особенность. Поскольку идея отмены денег не откладывалась большевиками на отдаленную перспективу, предполагалось отменить их в начале 1920-х гг., то в связи с этим было не допустимо использовать в официальном обороте слово «деньги». Поэтому термин «денежные знаки» на купюрах, заменили более демократичным и подходящим термином «расчетные знаки», делая тем самым акцент лишь на символе стоимости, а не на самой стоимости товара. Но рублевый номинал все-таки решили не убирать.

На оборотной стороне расчетных знаков 1919 г. – в самый разгар политики Военного коммунизма – появляются надписи на шести самых распространенных в то время языках (которые имели наибольшее количество носителей) – английском, китайском, немецком, арабском, французском, испанском, содержащих одну и ту же фразу: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!». Этот ход был направлен на пропаганду идеи мировой революции и ее экспорта вместе с бумажными деньгами в европейские и другие страны (прежде всего, в соседние с РСФСР Китай, Германию, США и арабоязычные страны Центральной Азии и Среднего Востока). Эти надписи сохраняются до 1921 г., после чего от них отходят. В 1921 г. вновь на купюрах появляется надпись «денежные знаки».

Все советские знаки периода Гражданской войны были подчеркнуто демократичными и простыми в оформлении – никаких лишних украшений и декоративных изысков. Это делалось в противовес деньгам белых правительств – изрядно украшенных различными добавлениями и элементами декора. Тем самым большевики порывали с практикой царской власти «пышного» оформления денег и приближали их к простому потребителю.

Вторым блоком денежных знаков, который можно выделить для рассмотрения, являются боны национальных территориальных образований, возникших на территории Российской империи. Все они в своей символике несут элементы национальных традиций. Орнаменты (среднеазиатские национальные узоры и элементы декора), национальные символы (трезубец Рюриковичей на украинских деньгах – появляется впервые на деньгах как официальных документах, как он не использовался с X – XII вв. – со времен, когда впервые появился на первых русских печатях и монетах) и значимые для представителей данной национальности святыни и символы (гора Арарат на деньгах Армянской республики) и т.д. На боне 1922 г. ЗСФСР, по аналогии с деньгами времен Временного правительства, изображено здание, где заседал Президиум союзного совета Закавказской республики (так же как и Таврический дворец был символом суверенитета республики и законной власти).

Надписи на дензнаках делались на двух языках – национальном и русском как знак дружбы и тесных экономических, политических и культурных связей между двумя родственными системами. Исключение составили дензнаки Украины, где исключительно все надписи были сделаны на национальном языке и Прибалтийские страны (в то время как даже на деньгах мусульманских республик рядом соседствуют арабская вязь и кириллица).

В третьем блоке дензнаков бывшей Российской империи можно выделить боны белых правительств России. При всем многообразии внешнего оформления этих дензнаков их всех объединяет общая тенденция к изображению на бонах схожих мотивов, связанных со славной историей России и русского оружия. На купюрах изображаются символы военной мощи: сабли, знамена, средневековые щиты и шлемы, огнестрельное оружие, знаки военного отличия, ордена (в основном знак ордена святого Георгия Победоносца – наиболее чтимой награды в среде русского офицерства) и т.д. Одним из самых излюбленных сюжетов было изображение статной женщины – символы Матери-Родины, Матери-России, а также портреты национальных героев: так, Ростовское отделение государственного банка Донского казачьего войска выпустило в 1918 г. купюры с портретами героя Отечественной войны 1812 г.

Помещались на купюрах памятники и монументы, олицетворявшие мощь и силу государства Российского, например Медный всадник на деньгах генерала Юденича. На бонах Главного командования вооруженными силами юга России были изображены памятники герою русско-турецкой войны 1877-1878 гг. генералу Скобелеву, Минину и Пожарскому в Москве, памятник «Тысячелетие России» в Новгороде и Царь-колокол Московского кремля.

Очень сильно в бонах этого периода влияние имперского стиля в оформлении денег (стиля ампир – излюбленного в России), в этом стиле печатались все предыдущие царские деньги. Этим самым новые правительства пытались показать свою преемственность как прежней сильной России, так и законному Временному правительству. Практически на всех деньгах присутствует изображение двуглавого орла, но без царских регалий, даже на деньгах атамана Семенова, который вряд ли имел что-то общее с прежней Россией и не связывал свои планы с возрождением сильного государства, будучи обыкновенным узурпатором власти в своем крае.

Самым распространенным слоганом, который использовался на многих купюрах белых правительств, была фраза «Единая и не делимая Россия» в разных вариациях. Хотя Сибирское временное правительство в 1918 – 1919 гг., придерживаясь политики областничества в отношениях с центральной властью, все же использовало на своих деньгах наряду с двуглавым орлом еще и исторический герб Сибири – двух стоящих соболей со стрелами.

Довольно оригинально поступила в связке идеологии и символики на своих деньгах Временная земская власть Прибайкалья. Еще в 1917 г. Российское Временное правительство заказало казначейству США выпустить определенное количество бумажных денег. Причем аверс в оформлении очень сильно напоминал американские доллары, а реверс был схож с бумажными деньгами Временного правительства. По качеству исполнения и степеням защиты они превосходили все остальные деньги России. Но заказ выполнялся долго, поэтому Временное правительство не успело получить эти купюры. В 1919 г. партию этих денег получила Временная земская власть Прибайкалья и пустила в оборот на своей территории. Этот ход был сделан как в идеологических, так и в экономических целях. Сходство с долларом и высокое качество давало приоритет этим деньгам по сравнению с другими – люди охотнее принимали их к расчету, так как были знакомы ранее с долларами. А сходство с деньгами Временного правительства, как и всегда, указывало на преемственность данного органа власти с прежней, законной.

Таким образом, можно увидеть, что денежные знаки большевиков и белых правительств периода Гражданской войны являются неисчерпаемым источником для изучения не только хозяйственно-экономической жизни России, но и идеологической составляющей. Символика и эмблематика может дать материал по изучению внутренней политики и повседневной жизни страны в разных ее регионах, помочь узнать о перспективах и тенденциях развития той или иной ее части.

Цесаревич Николай Александрович родился 8 сентября 1843 г. в Царском селе. Он был вторым ребенком в семье будущего императора Александра II. Детство его прошло в Кремлевском дворце в Москве, и в Зимнем дворце в Петербурге и в Царском селе – летней резиденции Александра II и императрицы Марии Александровны. Жил цесаревич вместе с братьями, у них был общий воспитатель, генерал-адъютант Н.В. Зиновьев (1801–1882) (генерал от инфантерии, генерал-адъютант, директор Пажеского корпуса (1846–1849), с 1849 г. – воспитатель великих князей, сыновей Александра II – Николая, Александра и Владимира Александровичей). У него были помощники – генералы Г.Ф. Гогель и Н.Г. Казнаков. Дети с военной службою знакомились с детства в рядах сверстников, воспитанников Первого кадетского корпуса, на тех же основаниях, которые приняты были для военного образования их отца.

1859 г. был ознаменован двумя торжествами: открытием 25 июня памятника императору Николаю в Петербурге и провозглашением совершеннолетия наследника престола цесаревича Николая Александровича, состоявшегося 8 сентября. Принесение присяги происходило в Зимнем дворце. В манифесте по этому случаю император так отзывался о своем первенце: «Хранимый небесным провидением, воспитанный нами в неуклонном следовании церкви православной, в теплой любви к отечеству, в сознании своего долга, его императорское высочество достиг в текущем году установленного основными законами нашими совершеннолетия и по принесении, сего числа, Всевышнему благодарственного молебствия, торжественно, в присутствии нашем, произнеси присягу на служение нам и государю».

Когда цесаревичу минуло 16 лет, его отделили от братьев, и он жил отдельно в Шереметьевском дворце. Его окружили новыми людьми. К нему был назначен флигель-адъютант О.Б. Рихтер (1830-1908) – полковник, позже генерал от инфантерии, генерал-адъютант, командующий императорской Главной квартирой (1881-1898), а попечителем – граф С.Г. Строганов (1794-1882) – генерал от кавалерии, генерал-адъютант великих князей Николая, Александра, Владимира (1847-1909) Александровичей. С этого дня занятия великого князя стали серьезнее. Обстановка была совершенно новая, прежние товарищи были отстранены, и прежде всего Николай Адлерберг. Николай был вежлив и приветлив, благовоспитан, наблюдателен и осторожен в словах и действиях. Худощавый, красиво сложенный, с большими выразительными глазами и слегка курчавыми волосами, он не мог не нравиться. Беспокойство императора вызывало хрупкое телосложение Николая Александровича. По совету воспитателей и придворных медиков Александр II настойчиво рекомендовал сыну усиленно заниматься спортом, особенно верховой ездой, надеясь, что тренировки укрепят его здоровье. Врачом наследника-цесаревича в 1859 г. был назначен доктора медицины Н.А. Шестов.

Современники, в том числе и попечитель наследника, находившиеся рядом с цесаревичем, впоследствии оставили негативные воспоминания о докторе Шестове. Подробно об этом пишет князь В.П. Мещерский (издатель консервативной газеты «Гражданин»): «Доктор Шестов менее чем кто-либо, был бы в состоянии тогда подвергнуть цесаревича постепенному наблюдению, будучи легкомысленным и мало знающим… врачом.. В интересах своего самосохранения или своего положения старается не надоедать особе, при которой состоит, своими врачебными сторонами… а затем, по какому-то инстинкту политика, старается всякому болезненному явлению дать значение случайного, приходящего недуга, никогда не дозволяя себе делать догадок о каком-то хроническом недуге».

Событием, положившим начало смертельного заболевания цесаревича, считается участие в скачке на ипподроме в Царском Селе в 1860 г. Во время состязания цесаревич упал с лошади и сильно ушиб спину. Н.П. Литвинов 28 ноября 1863 г. писал: «Александр Александрович был у наследника, у которого, кажется, новый нарыв, и он почти не ходит». Сам же цесаревич жаловался только на слабость. И по временам на боли в пояснице.

В апреле 1864 г. был решен вопрос об отправлении цесаревича в новое заграничное путешествие. И в это время боли продолжали серьезно беспокоить Николая Александровича, но для улучшения был предложен только план морского лечения. 1 сентября 1864 г. цесаревич с родителями из Голландии отправился в Берлин для участия в маневрах. Там ему пришлось долго ездить верхом, следуя за императором, после чего боли в спине усилились.

В начале октября 1864 г. наследник выехал в Венецию, где заболевание обострилось. После его переезда в Ниццу, а затем во Флоренцию, боли настолько усилились, что на консультацию приглашаются итальянские и французские медики. Поскольку лечение не приносило результата, было принято решение о возвращении в Ниццу, где цесаревичу поставили диагноз «укоренившегося» ревматизма. Было решено, что «последовательные лечения паровыми душами, а потом купанье» поправят здоровье великого князя².

6 апреля 1865 г. в Ниццу прибывают Александр II и Здекауер, который тотчас же направился в покои больного и определил болезнь: «Miningitus Cerebro spinalis»; к этому диагнозу уже после вскрытия доктор Опольцер добавил туберкулез. 12 апреля 1865 г. цесаревич скончался. Здекауэр после возвращения пишет: «Бред цесаревича был характерен. Он держал речь перед какими-то депутатами, так будто брал Кексгольн приступом. Вообще смерть показала, сколько обещала его жизнь. Замечательное слово, сказанное им насчет нынешнего цесаревича: "В нас всех есть что-то лисье. Александр один правилен душой"». Никто не подозревал, что дни наследника сочтены. Натура его была мягкая, изящная, но уклончивая и скрытная.

Тело цесаревича было привезено в Петербург и выставлено в Петропавловской крепости³. Глубокою скорбью и христианским смирением проникнут высочайший манифест, известивший Россию о кончине царского первенца: «Всевышнему угодно было поразить нас страшным ударом. Любезнейший сын наш, государь наследник цесаревич и великий князь Николай Александрович скончался в городе Ницце сего апреля в двенадцатый день, после тяжких страданий. Болезнь настигла его императорское высочество еще в начале прошедшей зимы, во время совершаемого путешествия по Италии, не представлявшая, по-видимому, опасения за столь драгоценную нам жизнь, хотя медленно, но, казалось, уступала действию предпринятого лечения и влиянию южного климата, когда внезапно появились признаки явной опасности, побудили нас поспешить с отъездом из России. В глубокой скорби нашей мы имели утешение свидеться с любезнейшим сыном нашим до его кончины, поразившей нас и весь дом наш ударом, тем более чувствительным и сильным, что печальному событию суждено было свершиться на чужбине, вдали от нашего отечества. Но, покоряясь безропотно Промыслу Божьему, мы молили Всемогущего Творца, да даст нам твердость и силу к перенесению глубокой горести, Его волею нам ниспосланной. В твердом убеждении, что верные наши подданные разделяют с нами душевную скорбь нашу, мы в нем лишь находим утешение и призывать их к усердным вместе с нами моленьям об упокоении души возлюбленного сына нашего, оставившего мир сей среди надежд, ними и всею Россиею на него возложенных. Да осенит его десница Вышняя в мире лучшем!»⁴

Представленная биография несостоявшегося Николая II – это первый шаг к рассмотрению более широкой темы, касающейся роли наследника престола как особой политической фигуры в императорской семье и в системе государственного управления России. В российской истории и современности идея преемственности власти на основе семейных, личных, корпоративных и иных связей демонстрирует определенное постоянство в различных политических ситуациях. В этой связи дальнейшая работа над данной проблематикой с привлечением широкого источникового материала (дневников, воспоминаний, записок) представляется перспективной и интересной.
Примечания

¹ См.: «Никто не подозревал, что дни его сочтены»: воспоминания графа С.Д. Шереметьева о цесаревиче Николае Александровиче // Исторический архив. 1996. № 2.

² См.: Зимин И.В. Болезнь и смерть цесаревича Николая Александровича // Вопросы истории. 2002. № 9. С. 140-147; Татищев С.С. Император Александр II, его жизнь и царствование. СПб., 1911. Т. 1. С. 105-107.

³ См.: Чернуха В.Г. Утраченная альтернатива: наследник престола Великий князь Николай Александрович (1843-1865 гг.) // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX-ХХ веков. СПб., 1999. С. 236-246.

⁴ Татищев С.С. Император Александр II, его жизнь и царствование. СПб., 1911. Т. 1. С. 486-487.

М.О. Шепель

Образы прошлого и деятельность Вольной русской типографии в Лондоне
В современном науковедении понятие образа все больше воспринимается учеными как мощный инструмент познания, интеллектуального творчества, не уступающий в «научности» абстрактно-логическому методу познания¹. Естественно, что применение образа как метода познания не могло обойти стороной и гуманитарные науки, в частности историю.

Знания о прошлом, независимо от меры их истинности, составляют необходимый компонент духовной культуры общества. Поэтому одной из предпосылок самого существования культуры является историческая память общества. Равно как и другие измерения коллективной памяти, историческая память – память образная, то есть включающая в себя различные образы прошлого.

Изучение образов прошлого, понимания современниками той или иной исторической эпохи, природы исторического познания и самой истории дает исследователю новые возможности для анализа общественной мысли, общественного сознания конкретного исторического периода. Ведь в процессе формирования исторической памяти принимают участие не только историки, но и деятели культуры, искусства, писатели, философы, представители общественной мысли. Именно они силой своего таланта создают в памяти настоящие образы прошлого. Благодаря их деятельности люди и события прошлого не только прочно закрепляются в памяти социума, но и получают трактовку, оказывающую сильное эмоциональное воздействие на восприятие прошлого с точки зрения настоящего².

В этом смысле общественно-политическая мысль России второй половины XIX столетия – самая благодатная почва для исторического анализа означенной проблемы. Все выдающиеся русские историки этого периода – виднейшие политические и общественные деятели, игравшие значительную роль в жизни страны: Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, В.О. Ключевский и др. Все властители умов, талантливые публицисты, философы, политики не просто обращались к истории, они жили историей на страницах своих произведений. История воспринималась как «царица наук». Именно она связывала прошлое, настоящее и будущее. Эта была единственная наука, предлагавшая ответы на самые злободневные вопросы. «В наше время история, – писал А.И. Герцен, – поглотила внимание всего человечества, и тем сильнее развивается жадное пытанье прошлого, чем яснее видят, что былое пророчествует, что, устремляя свой взгляд назад, мы, как Янус, смотрим вперед»³.

С середины 50-х гг. XIX в. интерес к истории значительно усиливается. Появляются многочисленные исторические публикации, посвященные выступлениям против самодержавия, оппозиционной борьбе, т.е. поднимаются те проблемы, которыми было не принято заниматься в официальной историографии. Таким образом, встает проблема официальной (правительственной) и неофициальной (оппозиционной) историографии.

Хотя историческая мысль России в первой половины XIX в. и лежала в русле общего образа истории, однако имела свои характерные особенности. К одной из них следует отнести расширительное толкование государственной тайны на события прошлого, безгласность, свойственные в той или иной степени любой абсолютной монархии. Признавая свои семейные тайны делом чести, не подлежащим стороннему обсуждению, самодержавие легко включало в систему семейных, интимных секретов общие проблемы, касающиеся экономики, политики, культуры. Отсюда вытекали ограничения на достоверные сведения о дворцовых переворотах, восстаниях, конституционных движениях и других видах оппозиции властям. Постоянное вето накладывалось на многие литературные произведения, историю литературы (как часть оппозиции).

Однако придворные круги, аристократия хорошо знали многое из секретной истории просто по своему положению, семейной традиции, преданию: в архивах таких фамилий, как Воронцовы, Строгановы, Румянцевы, Панины, обнаруживаются разнообразные документы, не подлежащие опубликованию. Таким образом, многие дворяне были осведомлены о важнейших событиях внутренней жизни страны и ее прошлого из разговоров, писем, рукописей⁴. В результате в исторической мысли России этого периода времени отчетливо выражены два противостоящих направления, которые можно условно обозначить как «правительственное» и «оппозиционное». Конечно, в исторической научной мысли любой страны всегда присутствуют различия в подходе к прошлому и его оценке. И все же важно подчеркнуть то, что в России главным критерием расхождения названных направлений в освящении прошлого был фактор вненаучного порядка – политический фактор. Отсюда – наличие мощного политического (официального или оппозиционного) заряда в подходе к изучению прошлого, ярко характеризующего бинарную природу отечественного общественного сознания. Зачастую сам факт публикации того или иного документа служил средством общественной борьбы.

В такой напряженной атмосфере повышенного интереса к своему прошлому и была организована Вольная русская типография в Лондоне, которая стала вскоре, по словам ее создателей, «убежищем всех рукописей, тонущих в императорской цензуре, всех изувеченных ею»⁵. В 1859 г. выходит первый «Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне». Цель этого издания была заявлена уже в предисловии к сборнику: «Вольная русская типография в Лондоне будет время от времени издавать небольшими книжками Исторический сборник разных документов невозможных для печатания в России»⁶ (выделено мной. – М.Ш.). Несмотря на все препятствия, в Лондонскую типографию поступало достаточно много документов, причем корреспонденты типографии доставляли материалы часто с большой опасностью для себя. Среди них: литераторы, историки, редакторы различных журналов (редактор журнала «Библиографические записки» А.Н. Афанасьев, писательница Марко Вовчок, редактор «Русской старины» Семевский), декабристы (Пущин, Штейнгель, Цебриков) и др.

Таким образом, уже сама публикация документов, запрещенных к публикации в России и с таким трудом доставленных в Лондон, даже без комментариев, несла в себе некий подтекст, заряд, разрушающий тот образ прошлого и подход к истории, который сложился в официальной историографии.

Почти все документы «Исторического сборника» относятся к XVIII – первой половине XIX столетия, что также отражает возросший интерес к недавнему прошлому, способному, по мысли

Из приведенного высказывания мы видим, что А.И. Герценым актуализируется связь времен, подчеркивается важность изучения недавнего прошлого для понимания настоящего. Конечно, это убеждение лежало в русле общей парадигмы науки того периода времени. Но здесь важно подчеркнуть другое: актуализация событий «вчерашнего дня» для организаторов Вольной русской типографии – больше, чем простая констатация связи времен. Обращение к недавнему прошлому для А.И. Герцена и Н.П. Огарева было одной из форм борьбы за разрушение официального образа истории. В результате в сам процесс исторического познания «по умолчанию» включался своего рода «протестный заряд», разрушительный импульс, что придавало формирующемуся образу прошлого черты конфликтности, незавершенного процесса борьбы, противостояния.

Все исторические документы, представленные в сборнике, можно условно разделить на следующие группы:

1. 
   Документы, характеризующие тайную жизнь царской династии.
   
2. 
   Письма, мнения, записки видных общественно-политических и государственных деятелей, таких как Н.С. Мордвинов, Ростопчин, Фонвизин и др.
   
3. 
   Источники, посвященные истории декабризма: дневники, записки и письма декабристов.
   
4. 
   Материалы, разоблачающие порочные стороны николаевского административного и церковного управления: доносы митрополита Литовского и Виленского Иосифа, адресованные обер-прокурору Синода Протасову, и некоторые другие.
   
5. 
   Выписки из исторических архивов и дневников известных общественных деятелей, историков, посвященные различным периодам истории России. Среди них «Некоторые выписки из бумаг М. Данилевского», «Из записок А.Ф. Воейкова», «Отрывки из записок Л.Н. Энгельгардта».
   

Двуплановое освещение истории особенно ярко проявилось в публикуемых издателями Вольной типографии материалах первой половины XIX в. Придворные тайны, эпизоды из истории «верхов» в этот период почти слиты с фактами общественной борьбы. Даже описания важных политических событий, вышедшие из правительственного лагеря, являются в Вольной печати дополнением к документам и воспоминаниям противоположной стороны. Так, секретно приготовленная по приказу Александра I «Государственная уставная грамота» непосредственно относится к истории декабристов и польского восстания 1830-1831 гг⁹. В результате мы видим, что образы прошлого на страницах «Исторических сборников» имеют свою пространственно–временную структуру, в которой прослеживается внутренняя связь между порой внешне никак не связанными документами, фактами или событиями. Наличие такой структуры, ее характер и определяют главные смыслы создаваемого образа былого.

Здесь важно подчеркнуть еще одну особенность герценовского подхода к прошлому. Лондонскими издателями публиковались и использовались для анализа источники, не укладывающиеся в рамки классических представлений об исторических источниках. Речь идет о слухах, воспоминаниях, легендах, ходивших среди народа: легенде о ссыльном поселенце Афанасии Петровиче, «переписке по делу об убийстве аракчеевской Настасьи», воспоминаниях о страшном взрыве народной ненависти – новгородских бунтах 1831 г. и т.д. Таким образом, в контекст исторического познания включались не только источники, поддающиеся процессу формальной верификации, но и очень специфические материалы. Их использование в исторических исследованиях стало общим местом лишь в XX в. «Имеют ли некоторые из них полное историческое оправдание или нет, – писал А.И. Герцен в предисловии ко второму «Историческому сборнику», - не до такой степени важно, как-то, что такой слух был, что ему не только верили, вследствие его был поиск, обличивший сомнение самих представителей царской династии»¹⁰. Эта мысль А.И. Герцена даже сегодня не потеряла своей актуальности.

Новым для современной издателям парадигмы истории являлось смещение акцентов в их историческом повествовании с дат и событий к истории идей. Общественная мысль XVIII – первой половины XIX в. представлена в издательской деятельности Герцена и Огарева в виде различных сочинений, мнений, писем, связанных с такими деятелями, как Д.И. Фонвизин, А.Н. Радищев,

Вопрос о значении «Исторических сборников» для дальнейшего развития исторической мысли в России по-прежнему еще открыт, однако несомненным остается тот факт, что публикации исторических документов опередили примерно на 30 лет соответствующие публикации в России¹² и являлись единственным печатным источником целого ряда исторических сведений, важных для развития науки. Сам факт последующего воспроизведения материалов из «Сборников» в различных нелегальных изданиях доказывал несомненную потребность в них развивающейся исторической мысли. «Исторические сборники» имели двустороннюю связь с русским обществом, которое и вбирало их информацию и поставляло ее. Использование образа как метода познания в процессе работы с материалами «исторических сборников» дает основания утверждать, что формируемые А.И. Герценым образы прошлого не определили общий характер и настрой исторической мысли, но в целом ряде моментов предвосхитили ее развитие.

Термин «демократия» появился в античной Греции и обозначал определённый тип устройства общества (конкретных греческих полисов), этот тип политической власти противопоставлялся тирании и другим разновидностям авторитарной власти. Главными элементами античной демократии были выборность исполнительной власти и её отчётность перед гражданами, общие собрания для принятия важных решений (агора). В число граждан не входили рабы и метеки.

Со временем учёные распространили понятие на другие страны и эпохи. Оно стало обозначать иные общественные системы. Буржуазная демократия нового времени – это уже совершенно иная эпоха, иные общественные отношения, во многом иное содержание понятия. Буржуазная демократия новейшего времени ещё менее похожа на свой предшествующий (афинский) вариант. Говоря о демократии образца второй половины ХХ в., мы имеем в виду конкретный вариант демократического общественного устройства, ассоциировавшийся главным образом с западными демократиями. Следует говорить именно о конкретном политическом устройстве, формах и способах организации публичной власти, взаимоотношениях между государством и обществом, а не об абстрактных идеалах.

В нашей стране демократия во время перестройки воспринималась именно как отвлечённый образ справедливого общества. Конкретизация этого идеала зависела от политических убеждений и интересов. Концепция западной демократии, в её идеализированном и абстрактном смысле, оказала сильное влияние на общественную мысль периода перестройки. По мере того как девальвировались и распадались советские общественные идеалы, возрастал курс западных ценностей. Запад, прогресс, демократия стали отождествляться между собой во многом именно в силу крушения прежней системы политических и социальных ценностей.

Между тем современная западная демократия, во-первых, является не идеальным и универсальным общественным устройством, а результатом – на конец ХХ в. – развития конкретных обществ, которые можно объединить рамками западноевропейской цивилизации (включая его филиалы в других частях света). Во-вторых, современная западная демократия представляет собой, прежде всего, определённую систему политических институтов, а не идеалов и умозрительных идей. Её основа – представительные органы власти на всех уровнях, то есть непрямая форма демократии, которая лишь дополняется таким подобием античной агоры, как референдум, плебисцит (и то не во всех государствах). Механизм её функционирования – принцип разделения законодательной, исполнительной и судебной властей – при своего рода диктатуре закона, который утверждает приоритет индивидуальных гражданских прав над правами других субъектов. «Сильная власть – это демократический режим, где торжествует право, где торжествует независимый суд, где действует и исполнительная, и законодательная власть, где общество через демократические институты участвует в контроле над властью»².

Это всё – незыблемые, принципиальные основы западной демократии, которые и являются её родовыми признаками. Вариаций столько, сколько самих демократических режимов. Если сюда добавить ещё средства массовой информации, политические партии и общественные организации, другие каналы социальных действий, то эта система оказывается весьма гибкой и интегрированной. Она обеспечивает взаимную нейтрализацию тенденций со стороны различных политических сил монополизировать принятие политических решений и установить контроль над обществом. Западная демократия – это и широкая идеологическая терпимость и способность сосуществования самых разных политических убеждений и интересов, постоянный арбитраж между конфликтующими сторонами.

Дарование Горбачёвым гласности позволило выплеснуться на поверхность общественной жизни всем тем идеям, настроениям, предпочтениям, которые были запрещены в предшествующую эпоху. Среди запрещавшегося или не поощрявшегося было всё то, что противоречило интересам режима, его идеологии, потребностям обеспечения социального контроля. Не всё, прорвавшееся сквозь шлюзы, было прогрессивным, равно как не всё, содержавшееся в советском тоталитаризме, было реакционным. Демократические настроения были, безусловно, в числе того, чему гласность позволила материализоваться.

Демократическая тенденция выступала в собственном значении этого понятия как стремление либерализовать советский политический строй и внедрить демократические институты и правовые нормы западной демократии. С 1988 г. в это русло стала переходить и политика Горбачёва, который начал реконструкцию советской системы управления и права. В эту же тенденцию вписывались выступления ставших популярными учёных, общественных деятелей, занимавших позиции умеренного либерального демократизма.

Вместе с тем появилась и не совсем правильная тенденция упрощать и искажать суть демократии. Эта тенденция отражала, с одной стороны, отвлечённые, доктринальные мечтания об идеальном обществе – своего рода вид утопии, а с другой стороны – представления о том, что демократия, прогресс, светлое будущее тождественны или достигаются через антикоммунизм и антисоветизм.

Рождение демократического движения и его организационное оформление были связаны с переходом Горбачёва к гласности и политическим реформам. Более конкретно – с выборами на I Съезд народных депутатов СССР, которые проходили весной 1989 г. Предвыборная кампания сопровождалась критикой демократами новой избирательной системы, которая предусматривала избрание части депутатов по спискам КПСС, профсоюзов и других общественных организаций. Демократы, объединившиеся на этом этапе в избирательные инициативные группы, выдвинули кандидатов, которых они противопоставляли кандидатам – «партократам».

Первоначально демократическое движение было весьма аморфным по своему идеологическому содержанию, что впоследствии послужило причиной того, что оно стало распадаться и концентрироваться вокруг нескольких центров и лидеров. Частично это было обусловлено, по-видимому, не разнообразием программ, а перебором претендентов на роль политических лидеров.

В нашей стране во время перестройки не возникло по-настоящему демократического движения. На практике демократизм приравнивался к антикоммунизму. Только там, где демократические нормы были в новинку, могло возникнуть такое явление, как радикальный демократизм. А ведь демократия по определению не совместима с радикализмом. Г. Шахназаров писал: «Вся эта разношерстная и разномыслящая масса идентифицирует себя в качестве демократичной, по сути дела, только тогда, когда ей приходится вступать в битву с другими силами, которые в свою очередь объединены в слабосцементированный и многоликий консервативный лагерь»³.

В идеологической области первоначальные лозунги деидеологизации государства, СМИ, идеологического плюрализма и многопартийности сменились воинствующим антикоммунизмом. Коммунизм радикальные демократы явно исключали из своей плюралистической концепции. Выдвигались идеи суда над КПСС, люстраций, а вскоре после августовских событий 1991 г. возникла даже угроза прямых призывов к расправе над коммунистами. Демократы отнюдь не скрывали своего антикоммунизма, а выдвигали его в качестве доказательства своей демократичности.

Есть представление о том, что главную интригу перестройки составило противоборство ортодоксальных консерваторов-коммунистов, стремящихся остановить реформы и сохранить тоталитарный строй, и демократов, боровшихся за слом этого строя и утверждение демократии. Наиболее же последовательными сторонниками второго пути, согласно данной точке зрения, были радикальные демократы, то есть те, кто проявлял резкую нетерпимость ко всему, что ассоциировалось с прежней политической системой. М.С. Горбачёв потерпел поражение потому, что находился между этими двумя лагерями, пытаясь усидеть на двух стульях и, более того, побаивался демократов и не сделал решительного выбора в их пользу. Вот как эту ситуацию описывает учебник по истории для 11-го класса: «Колебания и противоречия Президента СССР М.С. Горбачёва, его "центризм", стремление встать над "схваткой" больше не устраивали ни левых, не правых, справедливо видевших в такой позиции слабость государственной власти, предательство национальных интересов»⁴. Сам Горбачёв впоследствии признавал, что недостаточно тесно сотрудничал с демократами⁵. Эта концепция борьбы Добра и Зла выглядит достаточно эффективно, но не выдерживает проверки дальнейшим ходом событий.

Однако именно этот подход господствовал, по крайней мере в кругах интеллигенции, в период борьбы радикальной оппозиции против КПСС, Горбачёва и союзной власти. Он сохранялся и некоторое время спустя, служа для пропаганды новой власти и обоснования борьбы Б.Н. Ельцина и возглавлявшегося им лагеря против нового противника в лице коммунистов и Верховного Совета России. Но этот подход не выдерживает сколько-нибудь серьёзной критики. У тех, кто называл себя демократами, как правило, не было детального понимания того, как демократические институты реально действуют в обществе, зачастую не было желания действовать демократично, т.е. уважать плюрализм мнений. Демократической риторикой зачастую подменялся антикоммунизм, используемый в интересах борьбы за власть.