Исторический факультет

Идея восточного деспотизма получает развитие в произведении французского путешественника Ф. Бернье, посетившего Индию и сделавшего ряд точных наблюдений в системе восточного государства². Книга Бернье во многом открыла Восток для западной общественности того времени. Впоследствии не без этого открытия была подробно разработана целая концепция восточного деспотизма, автором которой явился французский просветитель Ш.Л. Монтескье. Восток был показан автором как царство поголовного рабства, а восточный деспотизм как ничем не ограниченный произвол царя-деспота, опирающегося только на репрессивные меры ³. Положения, изложенные в этой концепции, впоследствии в измененном виде перекочевали в марксизм, а затем надолго вошли уже в отечественную историческую науку.

«Эта модель всесильного и сверхцентрализованного государства на Востоке, осуществляющего тотальный контроль над обществом, была подвергнута основательной критике в ходе дискуссий об азиатском способе производства»⁴. В частности были высказаны идеи о том, что абсолютность власти была во многом условной и зависела от реального соотношения различных политических сил в стране; в идеологической сфере существовал ряд серьёзных ограничителей произвола царской власти. Однако отмеченные изыскания не стали доминирующими и традиционное содержание термина «восточный деспотизм» продолжает сохраняться в учебной и научной литературе вплоть до настоящего времени.

В современном университетском учебнике «История Древнего Востока» под редакцией

В связи с многочисленностью трактовок деспотизма, попытаемся на основе различных подходов к пониманию государственной власти на Древнем Востоке определить её характер. Для этого необходимо обратиться к вопросу о восприятии этой власти самим древним человеком и вопросу взаимоотношения между собой различных политических институтов. Ограничу рамки исследования ближневосточным регионом.

Непосредственную социальную опору древневосточной государственной власти составляют различные политические элиты. Особое место среди них принадлежит местной аристократии. Деспотическая система власти, видимо, подразумевала не только подчинение всех элементов центру, но и то, что один из её элементов, имеющий внутри себя аналогичные отношения жёсткого соподчинения, мог сам в скором времени претендовать на роль центра, что, собственно, и происходило. В Древнем Египте существовали номовые аристократические династии, восходившие ещё к родовой знати и имевшие большое влияние и непререкаемый авторитет в своих номах⁶. Очень часто фараоны вынуждены были оставлять их во главе своих областей. Тем самым подготавливалась почва для будущего номового сепаратизма. Децентрализация системы управления постепенно усиливалась и доводила до того, что на территории единого государства возникали самостоятельные политические центры.

Степень подчинения номовой власти центральному аппарату на протяжении египетской истории была не одинаковой. В частности в период Среднего царства фараонам так и не удалось установить полный политический контроль над номами, во главе которых стояла всё та же местная знать.

Проблема взаимоотношения центральной и местной власти была также знакома и ахеменидскому Ирану, и здесь она имела свои особенности. Ахеменидская держава не представляла собой этнокультурного единства, что отражалось на её делении⁷. Нередко некоторые сатрапии, а также более мелкие области имели традиционные этнографические границы. Такая ситуация приводила к тому, что вся империя оказывалась в зоне потенциальной нестабильности.

Во главе персидских провинций стояли сатрапы, которые сосредоточивали в своих руках всю местную политическую власть и являлись по сути деспотами в миниатюре. Однако, будучи всё-таки только чиновниками, они стремились закрепить свой статус. Для ограничения их произвола была введена должность военачальников, с помощью которых Дарий строго разделил военные и гражданские властные функции на местах. Однако уже после смерти Дария I этот порядок строго не соблюдался. В V в. до н.э. и далее военачальники уже присваивали себе гражданские полномочия. В IV в. до н.э. обычным явлением стало, когда сатрапы наряду с гражданской осуществляли и военную власть, кроме того, со времён Ксеркса часто один сатрап мог управлять двумя провинциями, а то и более⁸. Чрезмерно широкие полномочия наместников приводили к тому, что они часто выступали виновниками сепаратизма, воюя друг с другом и даже с самим единоличным монархом⁹.

Если в Древнем Египте региональную власть возглавляла местная аристократия из древних номовых династий, то во главе персидских сатрапий и вообще госаппарата стояли преимущественно выходцы из родовой дворцовой аристократии. Это была социально-политическая опора царя, от её отношения по различным вопросам во многом зависела судьба страны. Естественно, мнение аристократии никогда не было однородно, и поэтому баланс тех или иных сил внутри нее определял внутреннее политическое состояние. Формой принятия решающего мнения, определяющего основной политический курс, служила борьба придворных группировок, логическим продолжением которой были бунты и усобицы.

На древнем Ближнем Востоке существовали также отдельные области Малой Азии, Сирии, Северной Месопотамии, которые достаточно проблематично вписывались в традиционные рамки деспотизма, но тем не менее официальной исторической наукой к нему относятся. Яркий пример этого – хетты. На протяжении истории, процесс централизации в государстве хеттов так и не завершился окончательно¹⁰. Государственный строй хеттов отличался известной рыхлостью, некоторыми чертами конфедеративности¹¹. Все земли входили в состав хеттского государства на основе механизма договоров. Политическая история хеттов – это во многом постоянная борьба царя с родовой аристократией за установление абсолютной монархической власти. Противостояние царя и знати было настолько сильным, что выход был найден только в компромиссе этих двух сил. Он выразился в известном указе Телепину, вводившем строгий порядок престолонаследия и ставившим правителя под контроль аристократии¹².

Помимо местной, большую роль в государственном управлении древневосточного государства играли жреческая и служилая аристократии. Например, в Ассирии за власть постоянно боролись две придворные группировки, условно называемые партиями войны и мира. Царская власть, также как и во многих других древневосточных деспотиях, теоретически, кроме воли богов, не была ничем ограничена. «Волю богов» выражали жрецы, т.е. определённая группировка знати. Царь был связан множеством ритуальных требований, а во всех сколько-нибудь серьёзных случаях полагалось обращаться к оракулам, т.е. к тем же жрецам»¹³. То же самое происходило и в Египте¹⁴. Содержание божественной воли определялось соотношением сил городской и жреческой знати и служилой военной и административной знати. Лавирование между различными аристократическими элитами и постоянное учитывание их интересов определяло границы деспотизма на древнем Ближнем Востоке.

Важной составляющей, которая определяла сущность и характер древневосточного правителя, являлись ряд определённых задач, призванных обеспечить долгое, благополучное правление. Основной задачей считалась забота о «справедливости», понимаемая в узком и широком смыслах.

Понятие «справедливости», или «истины», знакомо по всему древнему Ближнему Востоку. У египтян это была «маат», в Месопотамии аналогичные понятия «киттум» (правда) и «мишшарум» (справедливость), в древнем Иране существовала авестийская категория «аша». Смысл и происхождение этих понятий уходят в глубокую древность. В ходе разложения родоплеменных отношений происходит нарушение тысячелетнего порядка землепользования, сосредоточение земли в руках одной части общинников и обезземеливание другой. Такая ситуация неизбежно должна была рассматриваться «как нарушение древнего порядка – едва ли не всего миропорядка»¹⁵, считает В.А. Якобсон. Ответственность за это возлагалась на правителя, который выражал интересы богатой знати и был ещё, «с точки зрения всех общинников – преемник древних вождей общины, обязанный заботиться обо всех её членах в равной степени и не злоупотреблять властью»¹⁶. Тем самым в узком смысле справедливость понималась как социальная справедливость. Такое положение подтверждается документально частыми упоминаниями о следовании правителей божественным установлениям¹⁷.

Анализируя источниковый материал, можно говорить о том, что в восприятии древнего человека существовала целая концепция истины. В широком смысле это понятие представляло собой идеальную модель мироустройства, установленную самими богами, необходимым элементом которой было идеальное государство с соблюдением норм справедливости.

М.А. Коростовцев, ссылаясь на французского исследователя Моренца, характеризует египетскую маат как «надлежащий порядок в природе и обществе, который установил творец, а посему всё, что правильно и точно; вместе с тем это закон, порядок, справедливость и правда»¹⁸. Согласно мифологии, у египтян она возникает в период земного правления богов, и, как и в Месопотамии, земное мироустройство представляет собой зеркальную копию небесного, божественного, а посему единственно правильного устройства. Здесь происходит взаимодействие категорий истины и царственности, – формы восприятия государственной власти древневосточным человеком как некой сакральной божественной субстанции, дающей власть своему носителю. Понятия царственности и истины оказывались тождественными¹⁹.

Частые акцентирования в царских текстах на отдельные деяния правителей позволяет говорить о том, что ряд других задач также относились к истине. Среди них можно выделить такие как обеспечение плодородия, строительно-хозяйственная деятельность, обеспечение мира. Будет необъективным считать, что они сплошь пренебрегались, т.к. в подобных культурно-экономических условиях любая царская функция была неразрывно связана с поддержанием жизни. Строительная деятельность обусловливала существование ирригационной системы, поддержание урожайности обеспечивало огромную производительность сельского хозяйства, контроль над обезземеливанием крестьян сохранял стабильность в обществе и поддерживал его благополучие, военные действия способствовали мирному существованию страны и расширяли её пределы.

Согласно концепции истины, обладание царственностью было связано с выполнением ряда жёстких условий ритуального, церемониального и практического характера, а невыполнение этих условий вело к её утрате. Это был набор правил и традиций, которые и составляли истину. Существует вавилонское политическое сочинение «Зерцало правителя», где подробно перечисляются эти практические требования²⁰.

Категория истины была неоспоримой, так как имела божественное происхождение, была установлена богами и обожествлялась. Конечно, история знает множество фактов нарушения этих «божественных установлений», однако всегда сдерживающим фактором выступало общественное мнение. В случае несоблюдения истины со стороны власть предержащих, народ имел право на восстание, что подтверждается многочисленными периодами упадка, характерными для всего древнего Ближнего Востока. «Своеволие в делах управления... объявлялось пороком, что влекло за собой осуждение и могло привести к потере трона и гибели монарха во избежание гибели самого государства»²¹. Имя такого правителя порой подвергали забвению на долгое время. Примером тому могут служить фигуры Навуходоносора, Набонида или Эхнатона.

Таким образом, на древнем Ближнем Востоке существовала жёсткая система нравственно-этических норм, столь же жёсткая, как и само государство, которая регулировала взаимоотношения царя и подданных. В эту систему необходимыми элементами входили обязательно соблюдаемые культ царя и его почитание, и функции и задачи царя, которые воспринимались как его обязанности и по сути таковыми являлись.

Тем не менее доля европейского населения вообще и русского в частности продолжает неуклонно снижаться. Как констатирует известный казахстанский демограф Б. М. Татимов, «основная причина "убытка" – миграционный отток, который, хотя и сокращается, но до сих пор еще не остановлен»². Продолжение же миграционного оттока «усугубляется процессом депопуляции, когда смертность вдвое - втрое превышает рождаемость»³.

Почему эмиграция стала основной причиной депопуляции европейских диаспор в Казахстане? Думается, это происходит из-за проблемы статуса нетитульных наций и положения русского языка. В 1994 г. за пределы республики выехало 266 637 русских, подавляющее большинство которых переселилось в Российскую Федерацию⁴. Или другой пример. В 1989 г. в Павлодарской области проживало 427 658 русских и 268 512 казахов, что в процентном соотношении к населению всей области составляло 45,4 и 28,5%, а через десять лет ситуация была такова: 337 924 русских и 311 862 казахов (41,9 и 38,6% соответственно)⁵. Таким образом, абсолютное количество жителей русской национальности за десять лет снизилось на 89 734 человека. Тенденция снижения численности русского населения за прошедшие шесть лет продолжает иметь место. Между тем доля титульной нации увеличилась на 43 350 человек, то есть более чем на 10%. Можно предположить, что аналогичная ситуация во всех северных регионах республики. «В будущем основание демографической пирамиды в Казахстане будет формироваться за счет казахского населения. Другие диаспоры, особенно славянские или европейские, могут оказаться на грани исчезновения с демографической карты страны» – пишет Б.М. Татимов⁶. Наверное, это и есть самый точный прогноз развития демографической ситуации в стране.

В результате развала Союза ССР люди русской национальности, проживающие в других республиках, оказались в проигрышном положении. Это подтверждается многими авторами. Вот что пишет А. Омирсеитова в статье «Великое переселение народов»: «Из всех национальностей, населяющих территорию Казахстана в советское время, русские, в силу известных обстоятельств, выступали некой экстерриториальной нацией, в сознании которой на протяжении многих лет господствовало представление о своей особой роли в социальной структуре всех бывших советских республик. В период же появления независимых государственных образований на территории всего Советского Союза совершенно естественно произошла смена ролевых позиций коренных этносов и представителей других национальностей. В результате, из представителей всех национальностей наибольший дискомфорт в первое время испытали именно русские»⁷. Так «совершенно естественно» почти половина населения страны (как правило, наиболее квалифицированные люди) была отодвинута на вторые роли. В результате кадровой политики государства в административных, силовых, культурных и научных учреждениях Казахстана доля европейских диаспор в высшем и среднем звене руководства очень сильно сократилась (официальных данных нет).

Таким образом, по мнению В.А. Тишкова, положение зарубежных соотечественников характеризуется следующим: несмотря на то, что почти во всех новых государствах основные гражданские и политические права закреплены в национальных законодательствах и распространяются на всех их жителей, наблюдается снижение гражданского и социального статуса этой части населения по сравнению с представителями титульных этнических групп; хотя большинство соотечественников принимают свой статус граждан новых государств и включены в экономическую и общественно-политическую жизнь стран проживания, имеет место сужение их политического представительства и участия в государственном управлении вследствие прямой или косвенной дискриминации, которая осуществляется посредством провозглашения официального одноязычия, ценза оседлости, непредоставления гражданства и ограничения общественно-политической и даже культурной деятельности⁸. Почти со всем, о чем говорит В.А. Тишков можно согласиться.

И тут, казалось бы, парадоксально выглядят рекомендации алматинской научно-практической конференции в сфере государственно-правового строительства: «В состав местных исполнительных органов в местах компактного проживания этнических меньшинств включать их представителей»⁹. Или: «В целях расширения условий для этнических меньшинств в управлении государством рекомендовать руководству политических партий включать в партийные списки по выборам в органы законодательной власти известных общественных и политических деятелей, принадлежащих к этническим меньшинствам»¹⁰. А на деле мы видим, что в результате выборов 1995 г. в нижнюю палату парламента (Мажилис) избрано 43 казаха, 20 русских (около 30%) и 4 представителя других национальностей. В итоге выборов 1995 г. в верхнюю палату парламента (Сенат) избрано 28 казахов и 12 русских; еще четверо казахов и трое русских были дополнительно назначены президентским указом. По результатам частичных выборов в 1997 г. места в Сенате получили 9 казахов, 5 русских и 1 уйгур. Последние выборы в Мажилис 1999 г. закончились избранием 58 казахских и только 19 русских (17%) депутатов; среди сенаторов, избранных в том же году, не было ни одного русского (из 16 сенаторов 14 казахов и двое представителей других национальностей)¹¹. Как видно, в политическом развитии страны наблюдается отчетливая тенденция к снижению представительства русских в политической жизни республики.

Один из вызовов межэтническому согласию в Казахстане Н.А. Назарбаев связывает с тем, «удастся ли в будущем сохранить разумное сочетание интересов казахской нации и десятков этнических диаспор, многие поколения которых живут в Казахстане. Добились того, что среди казахстанцев, к какой бы этнической группе они не принадлежали, крепнет осознание важности сохранения и укрепления казахского языка, его государственных функций»¹². Тем не менее «одна мысль о том, что страна может быть разъединена в результате растущего сепаратистского возмущения среди казахстанских русских, постоянно наводит ужас на национальное руководство»¹³. Потому, что «ни один аспект общественной жизни Казахстана не страшит национальное руководство больше, чем возможность утратить контроль над проблемой русского меньшинства, особенно если это произойдет с участием Москвы»¹⁴. Так что же делается казахстанским руководством для изменения законодательства, чтобы описанные выше перспективы не стали реальностью?

Рассмотрим только два основных законодательных правовых акта, которые регулируют национальную политику в республике – это Конституция Республики Казахстан и закон Республики Казахстан «О языках в Республике Казахстан» от 11.07.1997 г. Нужно отметить, что основной массив правовых актов (указ Президента Республики Казахстан «О мерах по реализации стратегии развития Казахстана до 2030 года» от 28.01.1998 г. № 3834; указ Президента Республики Казахстан «О дальнейших мерах по реализации стратегии развития Казахстана до 2030 г.» от 17.02.2000 г. № 344; Положение об Ассамблее народов Казахстана (утверждено Указом Президента Республики Казахстан от 26.04.2002 г. № 856); Стратегия Ассамблеи народов Казахстана на среднесрочный период (до 2007 г.) «Об основных направлениях деятельности Ассамблеи по реализации государственной национальной политики в свете требований «Стратегии Ассамблеи народов Казахстана» (утверждена Указом Президента Республики Казахстан от 26.04.2002 г. № 856), регламентирующих национальную политику в республике, был принят после 1999 г., то есть после переизбрания на очередной срок действующего ныне президента Н.А. Назарбаева. К тому же после его избрания, по отзывам многих людей, государственные органы начали проводить в жизнь те меры национальной политики, которые действуют и поныне. Можно сделать вывод, что президенту нужны были голоса русскоязычных избирателей на выборах, поэтому дискриминационные меры не были (за исключением кадровой политики) очень жесткими.

В 1995 г. на всенародном референдуме была принята Конституция Республики Казахстан, ст. 7 которой гласит:

«1. В Республике Казахстан государственным является казахский язык.

2. В государственных организациях и органах местного самоуправления наравне с казахским официально употребляется русский язык.

3. Государство заботится о создании условий для изучения и развития языков народа Казахстана». Право на существование русского языка признается практически в формулировке Конституции советских времен – «язык межнационального общения», равно как и права остальных народностей на свой язык. Тем не менее можно констатировать, что на сегодняшний день так никто и не может понять, чем отличается государственный статус языка от официального. Например, в законе

• 
  всемерно развивать государственный язык в Республике Казахстан, укреплять его международный авторитет;
  
• 
  создавать все необходимые организационные, материально-технические условия для свободного и бесплатного овладения государственным языком всеми гражданами Республики Казахстан;
  
• 
  оказывать помощь казахской диаспоре в сохранении и развитии родного языка» (ст. 4).
  

По мнению Г.Н. Иренова, профессора Павлодарского государственного университета, сложность межнациональных отношений в республике «объясняется во многом деформацией, просчетом и искривлением в национальной политике, господством одной нации над другой, то есть титульных наций над нетитульными, как это имело место в тоталитарно-классовом государстве при административно-командно-бюрократической системе», когда «социалистический интернационализм доперестроечной эпохи стремился к достижению еще больших выгод и привилегий для национальной исключительности русского народа в мировой истории»¹⁶. Здесь четко прослеживается тенденция обвинения советской национальной политики во всех грехах политики современной.

И теперь нужно, как считает Н. Романенко, доцент кафедры педагогики Евразийского национального университета им. Л. Н. Гумилева, «направить все усилия на развитие новой идеологии, межнациональной политики, краеугольным камнем которой станет объединяющий всех государственный язык»¹⁷. Тем более, продолжает она свою мысль, казахский язык нужно активно внедрять в научную жизнь страны: «Сложно, но возможно и должно перевести на казахский язык темы высшей математики, кибернетики, квантовой физики. Уверена, что большую часть объема всех областей знаний казахский язык уже обслуживает»¹⁸. Думается, что прав Ю. Ковхаев, говоря об истинных целях национальной и языковой политики в республике¹⁹.

Заканчивая статью, хотелось бы привести оптимистические слова все того же Ю. Ковхаева, что «эйфория тех, кто готов аплодировать оттеснению русского языка из традиционных "ареалов" его распространения, по меньшей мере, преждевременна»²⁰.