Иудейская Война Иосиф Флавий (гг. 37-100)

Римляне же, будучи сами ожесточены против Иосифа и зная, кроме того, что взятия его в плен сильно желал также и полководец, придававший этому чуть ли не решающее значение для войны, разыскивали его повсюду, как между мертвыми, так и во всяких потаенных угол­ках города. Но Иосиф, вслед за взятием города, точно сопутствуемый провидением, пробрал­ся сквозь ряды неприятеля и вскочил в глубокую цистерну, сообщавшуюся в одну сторону с незаметной снаружи просторной пещерой, где он нашел сорок знатных людей, снабженных припасами на более или менее продолжительное время. Днем он скрывался здесь, так как все кругом было занято неприятелем; по ночам же он выходил наружу, чтобы отыскать путь к бегству, и выслеживал стражу; но так как именно из-за него все кругом охранялось солдата­ми и тайное бегство было немыслимо, то он спускался назад в пещеру. Два дня он оставался таким образом ненайденным; на третий же день, когда была взята в плен находившаяся с ни­ми женщина, он был выдан ею римлянам. Веспасиан немедленно поспешил послать двух трибунов, Павлина и Галликана, чтобы те, обещая ему безопасность, склонили его к выходу из пещеры.

Они пришли, упрашивали его, ручались ему за жизнь, но не могли его убедить. Не крот­кая манера этих послов, а опасения перед тем, что, по всей вероятности, должно было его ожидать за причиненное им римлянам зло, сделали его подозрительным: он боялся, что его вызывают только для казни. Наконец, Веспасиан отправил к нему третьего посла в лице близкого знакомого Иосифа и давнего его друга, трибуна Никанора. Последний явился и рас­сказал, как кротко римляне обращаются с побежденными и как он, Иосиф, вследствие выка­занной им храбрости, вызывает у военачальников больше удивления, чем ненависти; полко­водец зовет его к себе не для казни — ведь завладеть им он мог бы, если он даже не выйдет, — но он предпочитает даровать ему жизнь как храброму воину. Никогда, прибавил он, Вес­пасиан для коварных целей не послал бы к нему друга, чтобы прикрыть постыдное доброде­телью, вероломство дружбой; да сам он, Никанор, никогда не согласился бы прийти для того, чтобы обмануть друга.

Так как и после просьб Никанора Иосиф все еще оставался нерешительным, то солдаты, придя в ярость, приготовились уже бросить огонь в пещеру; но начальник их удержал, по тому что считал для себя делом чести захватить Иосифа в свои руки живым, В то время, ко­гда Никанор так настойчиво упрашивал, а солдаты так заметно угрожали, в памяти Иосифа выступали ночные сны, в которых Бог открыл ему предстоящие бедствия иудеев и будущую судьбу римских императоров. Иосиф понимал толкование снов и умел отгадывать значение того, что открывается божеством в загадочной форме; вместе же с тем он, как священник и происходивший от священнического рода, был хорошо посвящен в предсказания священных книг. Охваченный как раз в тот час божественным вдохновением и объятый воспоминанием о недавних страшных сновидениях, он обратился с тихой молитвой к всевышнему и так ска­зал в своей молитве: "Так как Ты решил смирить род иудеев, который Ты создал, так как все счастье перешло теперь к римлянам, а мою душу Ты избрал для откровения будущего, то я добровольно предлагаю свою руку римлянам и остаюсь жить. Тебя же я призываю в свидете­ли, что иду к ним не как изменник, а как Твой посланник."

После этого он выразил Никанору свое согласие. Но когда скрывавшиеся вместе с ним иудеи заметили, что он уступил просьбам римлян, все они тесно обступили его и воскликну­ли: "Тяжело будут вопиять против тебя отеческие законы, дарованные нам самим Богом, ко­торый создал иудеям души, смерть презирающие! Ты желаешь жить, Иосиф, и решаешься смотреть на свет божий, сделавшись рабом? Как скоро забыл ты себя самого! Сколько по твоему призыву умерло за свободу! Слава храбрости, которая тебя окружала, была, таким

130

131

Многое в этом духе говорил Иосиф с целью отклонить своих товарищей от самоубийст­ва. Но отчаяние сделало их глухими ко всяким вразумлениям; они уже давно посвятили себя смерти, а потому только ожесточались против него. С обнаженными мечами они кинулись на него со всех сторон, называли его трусом, и каждый из них был готов заколоть его на месте. Он же, окликнув одного по имени, окинув взором другого полководца, третьего схватив за руку, четвертого урезонив просьбами, сумел в своем горестном положении, обуреваемый разными чувствами, каждый раз отражать от себя смертельный удар, поворачиваясь, подобно зверю в клетке, то к тому, то к другому, намеревавшемуся напасть на него. Так как они и в своей крайней беде все еще чтили в нем полководца, то руки у них опустились, кинжалы упали, и многие, которые только что бросались на него с мечами, сами вложили их обратно в ножны.

И в этом положении Иосифа не покинуло его благоразумие: в надежде на милость бо­жью он решил рискнуть своей жизнью и сказал: "Раз решено умереть, так давайте предоста­вим жребию решить, кто кого должен убивать. Тот, на кого падет жребий, умрет от рук бли­жайшего за ним, и таким образом мы все по очереди примем смерть один от другого и избег­нем необходимости сами убивать себя; будет, конечно, несправедливо, если после того, как другие уже умрут, один раздумает и останется в живых." Этим предложением он вновь воз­вратил себе их доверие; уговорив других, он сам также участвовал с ними в жребии. Каждый, на кого пал жребий, по очереди добровольно дал себя заколоть другому, последовавшему за ним товарищу, так как вскоре за тем должен был умереть также и полководец, а смерть вме­сте с Иосифом казалась им лучше жизни. По счастливой случайности, а может быть, по бо­жественному предопределению, остался последним именно Иосиф еще с одним. А так как он не хотел ни самому быть убитым по жребию, ни запятнать свои руки кровью соотечествен­ника, то он убедил и последнего сдаться римлянам и сохранить себе жизнь.

Спасенный таким образом из борьбы с римлянами и своими собственными людьми, он был приведен Никанором к Веспасиану. Все римляне устремились туда, чтобы видеть его; вокруг полководца все засуетилось и зашумело; одни ликовали по поводу его пленения, дру­гие выкрикивали угрозы, третьи пробивались через толпу, чтобы ближе рассмотреть его, бо­лее отдаленные кричали: "Казнить врага!" Стоявшие поближе вспоминали о его подвигах и изумлялись происшедшей с ним перемене; среди начальников не было ни одного, который бы, если и был ожесточен против него прежде, не смягчился бы тогда его видом. Тит в осо­бенности, по благородству своему, проникся сочувствием к его долготерпению в несчастье и сожалением к его возрасту. Воспоминание о недавних геройских подвигах Иосифа и вид его в руках неприятеля навели его на размышления о силе судьбы, о быстрой переменчивости счастья на войне и непостоянстве всего, что наполняет жизнь человеческую. Это настроение и сострадание к Иосифу сообщилось от него большинству присутствовавших. Тит также

132

больше всех хлопотал перед своим отцом о спасении Иосифа. Веспасиан приказал содержать его под стражей, но обращаться с ним с большим вниманием и намеревался в будущем от­править его к Нерону.

Четвертого панема Веспасиан снова выступил в Птолемаиду и оттуда двинулся в При морскую Кесарию — один из величайших городов Иудеи, населенный большей частью эл­линами. Жители встретили войско и полководца громкими приветствиями и изъявлением полной радости, отчасти вследствие дружеского расположения к римлянам, отчасти же, и еще больше, из ненависти к побежденным. По той же причине толпы народа требовали казни Иосифа; Веспасиан, однако, молча отклонил эту просьбу, исходившую от безрассудной мас­сы. Здесь, в Кесарии, он оставил два легиона на зимовку, ибо нашел город приспособленным для этой цели, а чтобы, с другой стороны, не обременить его всем войском, Веспасиан пят­надцатый легион отправил в Скифополис. Климат в Кесарии, расположенной на равнине и у самого моря, приятный и теплый зимой, а летом удушливо жаркий.

Между тем изгнанные неприятелем из своих родных пепелищ во время мятежей, а также беглецы из опустошенных городов собрались в немалом количестве и вознамеривались опять укрепить разрушенную Цестием Иоппию (II, 18, 10), чтобы сделать ее убежищем для себя. Но так как проникнуть в страну, завоеванную неприятелем, было небезопасно, то они обра­тились к морю. Они построили огромное число разбойничьих судов и грабили на пути между Сирией, Финикией и Египтом и таким образом сделали эти моря опасными для плавания. Веспасиан, услышав об их похождениях, послал в Иоппию конницу и пехоту, которые ночью

133

Иоппия не имеет природной гавани, так как она окаймлена неровным, круто спускаю­щимся берегом, еле только загибающимся на обоих концах; но и эти последние состоят из высоких утесов и ниспадающих в море скал. Здесь показывают еще следы оков Андромеды, свидетельствующие о глубокой древности этого сказания. Северный ветер, дующий здесь против берега и нагоняющий на противостоящие скалы свирепые волны, делает рейд еще более опасным, чем открытое море. На этом рейде находились жители Иоппии, когда с на­ступлением утра поднялась сильная буря (так называемый мореплавателями в тех водах чер­ный северный ветер). Одни из судов она разбила друг о друга, а другие — о скалы. Многие, страшась каменистого берега, занятого к тому еще неприятелем, старались всеми силами выйти в открытое море, но были поглощены бушующими волнами. Некуда было бежать, не было спасения и на месте: ветер гнал из моря, римляне не пускали их в город. При громких воплях матросов суда каждый раз сталкивались между собой и со страшным треском разби­вались друг о друга. Моряки частью уносились набегавшими волнами, частью погибали при крушении кораблей. Иные сами закалывали себя мечами, предпочитая этот род смерти гибе­ли в морской пучине; большинство, однако, унесенное волнами, было разбито о прибрежные скалы. Море было окрашено кровью на далеком расстоянии, и берег был усеян множеством трупов, ибо выброшенные живыми на берег были уничтожены стоявшими здесь римлянами. Число трупов, выброшенных морем, достигало 4200. Завоеванный без меча город римляне сровняли с землей.

Таким образом Иоппия в короткое время была во второй раз покорена римлянами. Для того, однако, чтобы пираты вновь не сделали ее оплотом для себя, Веспасиан построил в крепости лагерь и оставил там конницу и немного пехоты, приказав последней находиться на месте и охранять лагерь, а всадникам — грабить окрестности и разорять деревни и соседние к Иоппии поселения. Верное своему назначению войско ежедневно делало нападения и опустошало весь округ.

Когда весть о судьбе Иотапаты прибыла в Иерусалим, большинство не хотело сначала этому верить, как ввиду большого несчастья, так и потому, что не было ни одного очевидца его. Ибо от всего города не уцелел даже вестник: о его же падении повествовала одна толь ко молва, которая вообще охотно подхватывает всякое бедствие. Но мало-помалу правда про­бивалась через пограничные округа и предстала, наконец, перед всеми, вытесняя вся кое со­мнение, хотя к действительным фактам прибавлялись еще и вымыслы. Между прочим, рас­сказывали, что при взятии города погиб также Иосиф. Эта весть наполнила Иерусалим вели­кой скорбью: в то время, когда в отдельных домах и семействах всякий из погибших оплаки­вался своими, плач о полководце был всеобщий. Одни оплакивали людей, оказавших им гос­теприимство, другие родственников, третьи друзей или братьев, Иосифа же оплакивали все. 30 дней кряду длился траур в городе. Многие приглашали флейтистов, которые звуками сво­ей музыки сопровождали их заунывные песни.

Но когда с течением времени стало известным действительное положение и более точ­ная обстановка падения Иотапаты, когда наряду с этим рассеялся вымысел о смерти Иосифа, а выяснилось, наоборот, что он жив, находится. В руках римлян и пользуется таким обраще­нием со стороны римских военачальников, какого не может ожидать военнопленный, то ожесточение иудеев против живого Иосифа было так же велико, как прежнее их сочувствие к мнимо умершему. Одни поносили его как труса, другие — как изменника. Весь город был полон негодования, повсюду раздавались поношения против него. Уже одно поражение ожесточило их, но злая судьба сделала их еще более непримиримыми; то несчастье, которое

134

Веспасиан, желая обозреть царство Агриппы (сам царь пригласил его к себе с войском для того, чтобы встретить их во всем великолепии своего дома, а с другой стороны, чтобы с помощью римлян укрепить свой шаткий престол), отправился из Кесарии Приморской в Ке­сарию Филиппа. Здесь он дал своему войску двадцатидневный отдых, провел и сам все это время в постоянных пиршествах и принес Богу благодарственные жертвы за свои победы. Но когда ему было сообщено о волнениях в Тивериаде и отпадении Тарихеи, принадлежавших владениям Агриппы, то он, решившись повсеместно подчинить иудеев, признал своевремен­ным предпринять поход против них обеих, С другой стороны, он желал также воздать благо­дарность Агриппе за его гостеприимство и усмирением этих городов закрепить их за ним. Поэтому он послал своего сына, Тита, в Кесарию для того, чтобы расположенное там войско перевести оттуда в Скифополис — самый большой в области десяти городов, близ Тивериа-ды, и сам, отправившись туда, соединился с сыном. Оттуда он выступил с тремя легионами и разбил лагерь в тридцати стадиях от Тивериады, на месте, называемом Сеннабром, где мя­тежники могли его легко видеть. Из этого лагеря он прежде всего отправил декуриона Вале­риана во главе пятидесяти всадников с поручением завязать с жителями мирные переговоры и склонить их на сдачу города, так как Веспасиан слышал, что, собственно, население стра­стно желает мира, но оно насилуется отдельной партией, настаивающей на войне. Валериан поскакал туда и, достигнув стены, слез вместе с провожавшими его всадниками с лошади, дабы не подать повода думать, что он намерен вступить в бой. Но прежде чем он начал гово­рить, ему навстречу бросились вооруженные храбрейшие из мятежников и во главе их пред­водитель разбойничьей шайки некий Иешуа, сын Сафата. Валериан, который против прика­зания полководца не мог вступать в битву, даже если бы был уверен в победе, считал, кроме того, опасным бороться со своими немногими людьми против многих, с невооруженными против вооруженных; к тому же еще он был смущен неожиданной смелостью иудеев. Таким образом, он бежал пешком и вместе с ним еще другие пять оставили на месте своих лошадей. Иешуа с его людьми повели их, ликуя, в город, точно они овладели ими в открытом сраже­нии, а не коварством.

Но старейшие и знатнейшие граждане, смущенные этим поступком, бежали в римский лагерь и, привлекши раньше на свою сторону царя, припали к Веспасиану с мольбой "при­нять их милостиво и не наказывать весь город за безрассудство немногих людей. Пусть по­щадит он дружественно расположенное к римлянам население и накажет только зачинщиков восстания, по вине которых они до сих пор, при всем своем желании, не могли сдаться." Полководец, хотя был озлоблен против всего города за похищение лошадей, уступил, одна­ко, этой просьбе, потому что видел, что и Агриппа сильно озабочен судьбой города. Иешуа и его приверженцы, узнав о милости, обещанной Веспасианом населению, почувствовали себя небезопасными в Тивериаде и бежали в Тарихею. На следующий день Веспасиан послал Траяна с отрядом всадников на горную вершину с целью выследить оттуда настроение насе­ления. Когда он убедился, что жители так же мирно настроены, как и ходатайствовавшие за них представители, он прибыл со своим войском в город. Жители отворили ему ворота и, выйдя навстречу, приветствовали его как спасителя и благодетеля. Но так как узкий проход в воротах сильно стеснял войско, Веспасиан велел сломать часть южной стены и таким обра­зом расширил вход. В угоду царю он воспретил солдатам при этом грабить и совершать на­силия против жителей; благодаря ему же он пощадил также стены, так как царь ручался за

135

Продолжая дальше свой поход, Веспасиан на пути между Тивериадой и Тарихеей разбил лагерь, который укрепил сильнее, предвидя, что здесь борьба будет более продолжительная, так как все недовольные собрались в Тарихею, надеясь на твердыни города и на озеро, име­нуемое жителями Генисаром. Город, лежавший, подобно Тивериаде, у подошвы горы, был сильно укреплен Иосифом со всех сторон, где он не был омываем озером, но все-таки не так сильно, как Тивериада, ибо обводную стену вокруг последней он построил в начале восста­ния, когда располагал в избытке денежными средствами и рабочими силами. Тарихея же могла воспользоваться только остатком его щедрости. Зато тарихеяне имели на озере массу-лодок, приспособленных как для бегства в случае поражения на суше, так и для морского сражения. Уже в первое время, когда римляне укрепляли еще свой лагерь, люди Иешуи, не страшась ни численности, ни прекрасной организации неприятеля, сделали вылазку и при первом набеге рассеяли рабочих, разрушили небольшую часть сооружений и лишь тогда, ко­гда они увидели сплачивающихся против них тяжеловооруженных воинов, побежали невре­димыми назад к своим. Римляне преследовали их и загнали в лодки; но они отплыли на такое расстояние в озеро, что могли еще стрелять в римлян, бросили затем они якоря и сдвинули суда вместе, чтобы сомкнутыми рядами бороться против стоявших на суше врагов. Между тем Веспасиан услышал, что большая толпа иудеев собралась на равнине перед городом, и выслал против них своего сына с 600 отборных всадников.

Когда последний увидел, что неприятель значительно превышает его в количестве, он приказал доложить отцу, что нуждается в подкреплении. Но заметив, что большинство его всадников готово напасть еще до прибытия вспомогательных отрядов, в то время как неко­торые все-таки втихомолку побаивались численного превосходства иудеев, он стал на такое место, откуда все могли его слышать, и сказал: "Римляне! В самом начале моей речи я дол­жен напомнить вам о вашем происхождении, чтобы вы знали, кто вы и кто те, с которыми нам предстоит бороться. От наших рук до сего времени еще не ушел ни один народ на всем земном шаре, иудеи же, чтобы сказать что-нибудь и в их пользу, хотя обессилены, все еще не утомлены. Было бы недостойно, если бы мы устали от наших удач, в то время, когда те стой­ко выдерживают свои неудачи. Я с удовольствием вижу хотя, что вы, насколько можно заме­тить, бодро настроены, во я все-таки боюсь, что численность врага может внушить тому или другому тайный страх. А потому пусть каждый еще раз подумает о том, кто он и против кого будет сражаться; пусть вспомнит также, что хотя иудеи чрезвычайно смелы и презирают смерть, но зато они лишены всякой военной организации, не опытны в сражениях и могут быть названы скорее беспорядочной толпой, чем войском. Что я в противоположность этому должен сказать о вашей военной опытности и тактике? По тому же мы только и упражняемся так с оружием в мирное время, чтобы на войне не нужно было нам считаться силами с не­приятелем. Иначе какая польза от этих постоянных боевых упражнений, если мы будем сра­жаться с неопытными в одинаковом с ними числе. Вспомните дальше, что вы боретесь в полном вооружении против легковооруженных воинов, на лошадях против пеших, под ко­мандой предводителя против плохо управляемой толпы и что эти преимущества значительно умножают вашу численность, тогда как названные недостатки намного уменьшают силы врага. Сражения, наконец, решаются не количеством людей, если даже они способны к бою, но храбростью, когда она воодушевляет хотя бы менее значительные отряды. Последние лег­ко могут образовать тесно сомкнутые ряды и помогать друг другу, между тем как не в меру

136

Удивительная жажда боя охватила солдат после речи Тита, и когда еще до начала битвы к ним примкнул Траян с 400 всадниками, они возроптали, как будто последние хотели отнять у них часть победы. Веспасиан, кроме того, послал еще Антония Силона с 2000 стрелков для того, чтобы занять возвышения, находящиеся против города, и прогнать борцов со стены. И они действительно, согласно приказу, отразили врагов, которые со стены хотели помогать своим. Тит на коне первый грянул на неприятеля, за ним с воинскими кликами бросились остальные, которые растянулись вдоль неприятельского фронта по равнине, и таким образом казались гораздо многочисленнее. Иудеи хотя смутились перед стремительностью и строй­ным порядком римлян, однако выдерживали некоторое время нападение. Но под ударами копий и страшным натиском лошадей они все-таки скоро отступили и были растоптаны. Под неукротимой резней они рассеялись, и каждый бежал по возможности быстрей к городу. Тит убивал одних, преследуя сзади, собиравшихся же он вновь рассеивал, других он перегонял и прокалывал спереди, а тех, которые, наталкиваясь друг на друга, сбивались с ног и падали, он тут же на месте и умерщвлял. Но всем он старался отрезать доступ к стене, чтобы овла­деть ими в открытом поле. Иудеи, однако, напирая всей своей массой вперед, все-таки про­теснились в город.

Внутри тотчас же поднялся между ними бурный разлад. Коренные жители, дорожа сво­им имуществом и городом, уже с самого начала не сочувствовали войне, а тем более теперь, после поражения, иногородние же, которых было очень много, хотели принудить их к этому. В своем страстном споре они так неистово кричали и шумели, точно были близки к тому, чтобы взяться за оружие. Когда Тит, стоявший невдалеке от стены, услышал этот гул, он воскликнул: "Товарищи, удобный час настал! Чего мы медлим, когда сам Бог отдает нам в руки иудеев? Ловите победу! Вы разве не слышите крика? Те, которые бежали от нашего ме­ча, спорят между собою! Город в наших руках, если только мы поспешим. Но, кроме по­спешности, от нас требуется напряжение силы и отвага, ибо ничто великое не дается без рис­ка. Мы должны предупредить не только примирение врагов, которое нужда легко может ус­корить, но и прибытие помощи со стороны наших для того, чтобы после победы, одержанной нами при нашей малочисленности над столь превосходными силами, мы одни взяли бы так­же город."

137

Тит отправил всадника, чтобы принести отцу радостную весть о происшедшем. Веспа-сиан, естественно, был чрезвычайно рад подвигам своего сына и успеху его похода, которым, как казалось, окончена была значительная часть войны. Он немедленно появился сам и при­казал оцепить город, наблюдать, чтобы никто из него не ушел, и убивать всякого, кто сделает попытку к бегству. На следующий день он вышел на берег и приказал построить плоты для преследования бежавших. При изобилии леса и рабочих плоты скоро были готовы.

Генисаретское озеро получило свое название от примыкающей к нему прибрежной по­лосы. Оно имеет 40 стадий ширины и 140 длины. Вода его пресная и очень пригодная для питья, ибо она жиже густой воды болотистых озер и прозрачна, так как озеро со всех сторон окаймляется песчаными берегами и удобочерпаемо. Она мягче речной или ключевой воды и при этом прохладнее, чем можно ожидать, судя по величине озера. Если оставить воду на открытом воздухе, то она делается холодной, почти как снег; в летнее время жители обыкно­венно это делают ночью. В озере водится разного рода рыба, которая по виду своему и вкусу отличается от рыб других вод. Посредине оно прорезывается Иорданом. Предполагаемый источник Иордана — это Панион, который, впрочем, и сам питается невидимыми подземны­ми притоками из так называемой Фиалы. Последняя лежит по дороге в Трахонею, в 120 ста­диях расстояния от Кесарии, невдалеке от дороги, направо. По своей круглой форме этот бассейн по справедливости прозван Фиалой, ибо он имеет вид круга. Вода в нем всегда до­ходит до края, не понижаясь и не переливаясь. Тетрарх Филипп из Трахонеи впервые указал на эту местность как на источник Иордана, остававшийся до него неизвестным. Он велел именно бросить в Фиалу мякину, которая показалась опять в Панионе, прежде считавшемся началом реки. Чудная природа Паниона возвеличена царским великолепием, которым с большими затратами украсил ее Агриппа. От пещеры у Паниона начинается видимое течение Иордана; он прорезывает сначала болота и топи Самахонитского озера, уклоняется оттуда в сторону на 120 стадий и протекает мимо города Юлиады посредине Генисаретского озера, после чего, пройдя еще длинный путь через пустыню, впадает в Асфальтовое озеро.

Вдоль Генисарета тянется страна того же имени изумительной природы и красоты. Зем­ля по тучности своей восприимчива ко всякого рода растительности, и жители действительно насадили ее весьма разнообразно; прекрасный климат также способствует произрастанию самых различных растений. Ореховые деревья, нуждающиеся больше в прохладе, процвета­ют массами в соседстве с пальмами, встречающимися только в жарких странах; рядом с ни­ми растут также фиговые и масличные деревья, требующие более умеренного климата. Здесь природа как будто задалась целью соединить на одном пункте всякие противоположности; здесь же происходит чудная борьба времен года, каждое из которых стремится господство­вать в этой местности. Ибо почва производит самые разнообразные, по-видимому, плоды не только один раз, но и в течение всего года беспрерывно. Благороднейшие плоды, виноград и

138

фиги она доставляет десять месяцев в году сряду, в то время, когда остальные плоды по оче­реди поспевают в продолжение всего года. Кроме мягкого климата. богатому плодородию способствует еще орошение, доставляемое могучим источником, называемым жителями Ка-фарнаумом. Иные даже считают его за жилу Нила, так как в нем живут такие же рыбы, какие найдены в озере возле Александрии. Полоса эта тянется по берегу одноименного с ней озера на протяжении 30 стадий длины и 30 стадий ширины. Такова природа той местности.

По окончании битвы Веспасиан сел в Тарихее на судейское кресло, чтобы отделить лю­дей, нахлынувших извне и вовлекших всех в войну, от жителей города и чтобы совместно с начальниками решить вопрос о том, следует ли их оставить в живых. Все считали помилова­ние их делом опасным: как люди без родины, они, наверно, не останутся в покое и будут в состоянии принудить к войне силой даже тех, у которых они найдут приют. Веспасиан также признавал, что они не достойны пощады и что они своим спасением воспользуются во вред своим освободителям. Он поэтому останавливался только над тем, каким способом удобнее будет их извести. Убив их на месте, он должен был опасаться нового восстания коренных жителей, которые, без сомнения, не допустили бы добровольно заклания столь многих про­сящих; кроме того, он сам не мог позволить себе напасть на людей, которые, доверившись его слову, передали себя в его руки. Но его друзья взяли верх над ним, сказав: против иудеев все позволительно и всегда нужно полезное предпочесть достойному, если нельзя и то и дру­гое соединить вместе. Таким образом, Веспасиан в двусмысленных словах обещал пришель­цам пощаду, но позволил им выступить только по дороге к Тивериаде. Со сладкой верой в свою мечту, ничего дурного не подозревая, от крыто неся с собой свои пожитки, они высту­пили по указанному им пути. Римляне же между тем заняли всю дорогу до Тивериады для того, чтобы никто не завернул в сторону, и заперли их в городе. Вскоре туда явился Веспаси-

139

ан, который приказал всем собраться в ристалище. Здесь он приказал стариков и слабых в числе 1200 убить; из молодых он выбрал 6000 сильнейших, чтобы послать их к Нерону на Истм. Остальную массу, около 30 400 человек, он продал, за исключением тех, которых по­дарил Агриппе. Царю он предоставил поступить с людьми, бежавшими из его области, как ему заблагорассудится; они, впрочем, были царем также проданы. Остальная масса из Тра-хонеи, Гавлана, Иппа и Гадары состояла преимущественно из бунтовщиков, беглецов и дру­гих людей, которые были вовлечены в войну постыдными делами, совершенными ими еще во время мира. Они были взяты в плен восьмого числа месяца гарпея.