Издательство Саратовской епархии, 2008

Рассказывала мне некогда игумения Ольгинского монастыря Ангелина: «После револю­ции настали трудные времена, мы переживали и голод, и холод. Иногда в обители не было даже хлеба, но в этих испытаниях Господь не оставлял нас, а в самые тяжелые годы нередко оказывал нам помощь через людей, от которых мы никак не мог­ли ожидать ее. В обители мы чувствовали себя под покровом Божией Матери. Есть икона Ее, имену­емая "Нечаянная Радость", и когда казалось, уже нет выхода и нет помощников в нашей беде, Божия Матерь нежданно являла нам Свою помощь. И так нам было понятно и близко сердцу имя Ца­рицы Небесной - Нечаянная Радость!

Мы также молились святителю Николаю Чу­дотворцу и каждый день либо в храме, либо в своей келий кто-нибудь из монахинь читал ему ака­фист. У нас были благодетели в Тбилиси. Иногда они собирали для нас продукты или деньги и ос­тавляли их в Александре-Невском храме, в при­творе, где продаются свечи. Однажды в обители не осталось ни куска хлеба. Мы только выпили кипяток с какими-то крошками от сухарей и ре­шили поехать в Тбилиси, чтобы привезти в оби-ель, что нам подадут наши благодетели. Мы пришли по обычаю в храм, но в этот день не увидели никого из знакомых нам людей. Сидели мы там вечерней службы. Когда началась вечерня, я и другая монахиня, по имени Валентина, стали го­рячо молиться святителю Николаю, чтобы он сам накормил нас. В Александре-Невском храме недалеко от входа, на колонне слева, есть образ святителя Николая, который многие почитают как Чудотворный. Мы всю службу молились и плакали перед ним, как сироты, оставшиеся без родительского крова на улице. Кончилась служба, но мы не хотели уходить из храма. Мы чувствовали, что святитель Николай поможет нам. Но никого нe было. Пришло время закрывать церковь на ночь, и мы со слезами вышли из храма.

"Должно быть, святитель Николай не услышал нас за наши грехи",- подумали мы. Ничего не оставалось нам делать, как пойти на вокзал и ждать поезд, направляющийся в Мцхета. В то время монахине нельзя было показываться на улице в монашеской одежде, и потому мы были одеты в простые мирские платья и даже нарочно повязали головы разноцветными косынками, чтобы никто не догадался, что мы монахини. Поезд запаздывал, когда мы приехали в Мцхета, то уже наступила ночь. Нам нужно было идти в обитель через лес. Мы слышали, что в окрестностях Мцхета прячутся разбойники, но делать было нечего. С молитвой, в ночной темноте, прижавшись друг к другу мы шли по лесу, и вдруг перед нами появилось несколько человек, одетых в бурки и папахи.

"Стой,- закричали они,- ни с места!". Поняли мы, что оказались в руках разбойников. "Давай деньги",- приказал один. "Мы сами нищие, у нас нет ничего",- ответили мы. "Сейчас обыщем и узнаем",- сказал этот человек. Я задрожала от страха кричать было бесполезно, да и голос пропал у меня, как будто присох к горлу. "Мы монахини,- сказала я,- отпустите нас, ради Господа".- "Врешь,- возразил этот человек,- монахи ночью не ходят. Если ты монахиня, то зачем ты не сидишь в монастыре?". Тут я разрыдалась и стала говорить, что у нас в монастыре голод, и я вышла из обители, чтобы раздобыть старым монахиням хлеб. Он выс­лушал и снова повторил: "Врешь",- видно, это был атаман - и затем приказал своим товарищам: "Дер­жите их крепко, пока я не приду".

Что могло нас ожидать? - Насилие и, может быть, смерть. Проходило время, а этот человек не возвращался; мы стояли не шелохнувшись. Наши стражи тихонько переговаривались между собой, не спуская с нас глаз. Прошел один час, другой - и вдруг появляется этот человек, как мы потом узнали,- разбойник, который наводил страх на самые власти. Он подошел к нам и вдруг протя­нул какой-то мешок и сказал: "Иди, и больше не ходи ночью".- "Как тебя зовут?" - спросили мы. Не твое дело",- ответил он. В мешке оказались лаваши, только что испеченные. Откуда он их взял ночью, мы так и не могли понять. Всю жизнь я молюсь, чтобы Господь спас душу этого человека, спас разбойника, распятого с Ним».

В 60-х годах я служил настоятелем в храме ве­ликомученика и Победоносца Георгия в селе Илори. Это был незабвенный период моей жизни. Здесь я осознал или, вернее, ощутил внутренним чувством святого Георгия как своего небесного по­кровителя. И все последующие события моей жиз­ни связаны с именем Георгия Победоносца.

Этот храм пользовался особым почитанием в Западной Грузии. Мегрельский князь Леван II* после своих многочисленных военных походов де­лал пожертвования храму святого Георгия.

* Князь Леван II Дадиани (1591-1657).

По опи­санию путешественников, двери его раньше были сделаны из золотых листов и украшены коваными изображениями. В храме сохранились четыре ста­ринные иконы из серебра: образ святых Арханге­лов Михаила и Гавриила, украшенный большим драгоценным камнем, и три образа святого вели­комученика Георгия Победоносца. На двух из них была надпись, свидетельствующая о том, что они подарены князем Леваном после походов на абхаз­ского мтавара (князя). Третья икона святого Геор­гия была повреждена. Она была свидетелем чуда, о котором до сих пор вспоминают жители Илори.




Храм святого великомученика Георгия Победоносца в Илори
Однажды мы сидели в сторожке Илорского хра­ма у горящего бухара (камина), прислушиваясь к тихому треску дров. Молчание прервал сторож по имени Джуга. Он начал рассказывать: «Я по­мню чудо, которое совершил святой Георгий. Все село было свидетелем этого удивительного события. После революции Илорский храм несколько раз пытались ограбить. Мы решили поочередно охранять церковь; каждую ночь несколько вооруженных людей оставались ночевать в церковном дворе. С наступлением темноты железные двери храма запирали на засовы с огромными замками. Их сделали специально для Илорского храма, так что ключи подобрать было почти невозможно. За исключением времени Великого поста, сюда по­стоянно приходили паломники из разных мест Грузии, особенно из Мегрелии. И вот однажды пришли незнакомые нам люди, привели с собой двух молодых коз и сказали, что завтра хотят при­нести их в жертву и останутся ночевать при храме.

Мы приняли их как гостей, ничего не подозревая, разожгли бухар, чтобы им не было холодно ночью, и указали, где спать. Но это были разбойники. Они дождались, когда стали закрывать церковь, внезап­но вынули оружие, приказали сторожам лечь на землю и унесли из храма две иконы святого Геор­гия. Затем они заперли сторожей в храме и бежа­ли. В это время один из жителей села, не замечен­ный разбойниками, спрятался на колокольне и, как только те исчезли, начал звонить в колокол. Прибежали люди и, узнав о происшедшем, стали решать, что делать, как напасть на след бандитов. Поднялся спор и шум - наш народ горячий, каж­дый настаивал на своем. Наконец старшие, посо­вещавшись, сказали: "Они не пойдут ни по дороге, ни по тропинке, зная, что мы будем преследовать их; скорее всего, они спрятались в лесу и будут сидеть там до глубокой ночи, чтобы затем в тем­ноте незаметно скрыться от преследования или засады. Разделимся на несколько отрядов и, дви­гаясь с разных сторон, будем искать их". Казалось невозможным найти людей ночью в лесу, как игол­ку в стоге сена, но мы верили, что святой Георгий поможет нам. Мы решили обойти лес с трех сто­рон и затем идти навстречу друг другу; бандиты вряд ли решились бы начать перестрелку, тем са­мым они могли выдать себя, ведь их было всего несколько человек. Но когда мы вошли в лес и еще не прошли полверсты, то увидели несколько фи­гур, Которые быстро двигались по направлению к нам. Это были наши вчерашние гости. Когда они приблизились, мы закричали, чтобы они остано­вились и не двигались с места, но они побежали от нас в чащу. Вскоре мы увидели на земле икону святого Георгия, брошенную ими, но другой ико­ны не было. Мы начали стрелять. Нам этот лес был знаком лучше, и теперь разбойники не могли уйти от нас. Они спрятались за деревьями и начали от­стреливаться. Мы кричали, чтобы они бросили оружие и сдались, но они отвечали только выст­релами. В общем, начался настоящий бой. Не­сколько бандитов были убиты, одного мы схвати­ли. Невдалеке лежала вторая икона святого Геор­гия, выкованная из серебра; мы увидели, что часть серебряной пластинки оторвана и на самой иконе - вмятины, как будто следы от ударов. Раненый рассказал, что бандиты потеряли в темноте на­правление и, вместо того чтобы идти к горам, сде­лали круг и стали возвращаться назад, в сторону Илори, где и встретились с нашим отрядом. Мы спросили: "Почему вы так поступили с иконой?". Тот ответил: "Потому что святой Георгий сбил нас с пути; когда мы бежали, то говорили: «Святой Георгий, помоги нам», а он повел нас навстречу вам. Когда мы увидели, что окружены, то реши­ли отомстить ему и начали ломать икону; но не смогли совсем разбить ее, так как началась пере­стрелка и первым выстрелом убило того, кто пер­вым ударил икону. Мы бросили ее в траву, чтобы святой Георгий не убил остальных".

Я был молод,- сказал сторож, заканчивая свой рассказ,- но хорошо помню, как иконы принесли в Илори. По дороге в храм народ стоял на коленях и благодарил святого Георгия Победоносца (сторож сказал: "Георгия Илорского") за то, что он возвратил свои иконы в Илорскую церковь».
ПУТЬ ПЕРВОСВЯТИТЕЛЯ

В сторожке Илорского храма во все времена года горел бухар. В долгие зимние ночи мож­но было часами сидеть у камина и смотреть на тре­пещущее, будто сшитое из тысяч пылающих ни­ток, пламя. Оно колыхалось и переливалось огнен­ными красками, прозрачными и сверкающими. У основания оно было бледно-голубого цвета, ко­торый слепил глаза; затем - желтого, похожего на расплавленное золото; выше - кроваво-рубинового оттенка, а на концах языки пламени переходили в багрянец с черными полосами, который на­поминал мне лепестки мака или цвет облаков при закате. Пламя казалось каким-то живым суще­ством: оно то вздымалось вверх, как зверь в прыжке, то опускалось вниз, как раненая птица; оно по­стоянно изменяло формы, очертания и оттенки. Пламя, как облака, никогда не бывает одинако­вым; оно то разгоралось, кидая отблески мерца­ющего света на стены, и эти отблески казались тенями огня, то замирало, как будто погружалось в дремоту, и в комнате наступал полумрак, то ста­новилось похожим на пасть с огненными зубами, и опять свет и тени, сменяя друг друга, чертили рисунки на стене.

Есть у огня какая-то манящая сила, которая при­ковывает к нему взоры. Во времена праотцев посред­ством огня приносились жертвы Богу. Жертвенники складывались из нетесаных камней, и внутри них разжигали огонь наподобие костра, на котором сжигалась жертва. Во дворе Иерусалимского хра­ма стоял жертвенник, называемый «пламенным львом». Ночью свет огня указывал странникам, где можно найти пищу и приют.

У камина был слышен треск дров: иногда рав­номерный и тихий, как будто убаюкивающий душу, а иногда похожий на скрип, будто горящее дерево содрогалось от боли. Над пламенем взлетали, как светлячки, искры, которые, сверкнув на мгновенье, гасли на лету. Я любил смотреть и на затухающие угли, казавшиеся огненными цвета­ми, над которыми едва светилось пламя, прозрачное, как хрусталь.

Иногда сторожа вместо дров и хвороста при­носили ствол дерева во всю длину комнаты, очищали его от веток, клали одним концом в бухар и зажигали. Этот ствол был похож на огромную све­чу, упавшую на пол; он горел в течение всей ночи медленным, ровным огнем, оставалось только по временам задвигать его в бухар.

Огонь - будто далекий, древний символ жиз­ни. Трудно сравнить его с чем-нибудь; трудно подобрать слова, чтобы описать его цвета и краски: кажется, что от сравнений потускнеет само пла­мя, так как всякое сравнение только оземлит и обесцветит его.

Почему сердце чувствует что-то манящее в ог­не? Я думаю, это не только воспоминание о минувших веках, которое сохранено в глубинах че­ловеческой души, но еще другое: огонь - эсхатологичен. У апостола Петра написано о том, что небеса и земля сгорят в огне, но не уничтожатся, а будет другое небо и другая земля*. Значит, в ог­не скрыто предвестие о будущем преображении мира.

* См.: 2 Пет.3,7,10-13.

Монах Амвросий** любил вечерами сидеть у огня в церковной сторожке и беседовать с гocтями.

** Монах Амвросий (Гвазава) последние годы своей жизни провел при Илорском храме. Он не имел священно­го сана, а нес послушание пономаря и певчего. Жил в ке­лий внутри церковной ограды, рядом с комнатой, где при­нимали гостей,- Авт.

Это место служило чем-то вроде гостиной для служащих храма и посетителей. Часто при­ходил посидеть у камина и старый священник отец Димитрий Какубава. В 30-е годы, после за­крытия храма, в котором служил отец Димитрий, он работал учителем в маленькой сельской школе, а когда снова стали открывать храмы, то Патриарх Мелхиседек послал его служить в Илори. Он рассказывал, что в 20-х годах служил в церкви неда­леко от селения Сарджи. В Сухуми прислали епископа Ефрема (Сидамонидзе), будущего Пат­риарха Грузии. Время было тревожное; большинство монастырей и храмов было закрыто. Священ­ники и епископы подвергались арестам; каждый раз, идя на службу в храм, священник не знал, вернется ли он домой или будет арестован. Арес­тованных и ссыльных священников и монахов на­рочно помещали вместе с самыми жестокими пре­ступниками, и те, для забавы, издевались над ними. Начальство знало и поощряло это, так что жизнь священника в заключении часто превра­щалась в сущий ад: приходилось терпеть не толь­ко пытки на допросах, но и избиения в камерах от воров и бандитов. Но случалось, преступники оказывались более сердечными, чем следователи и тюремная охрана.

«Я был еще раньше знаком с епископом Еф­ремом,- рассказывал отец Димитрий,- и поэто­му он, приехав в Сухумскую епархию, вызвал меня и сказал, что прежде всего хочет сам объе­хать все монастыри и приходы. Сделать это было нелегко и опасно. У старых революционеров того времени была какая-то дикая, демоническая не­нависть к Церкви. Для них священник был вра­гом, которого надо уничтожить. Епископа могли застрелить по дороге, сославшись на то, что это сделали бандиты (в то время действительно было много разбойников) или отряды противников власти, которые прятались в лесах и горах. Епис­коп Ефрем сказал, чтобы я достал ему лошадь и сопровождал его в поездке. Я хорошо знал доро­ги, так как родился и вырос в этом районе. Я на­нял лошадь в соседней деревне. Владыка пред­ложил неожиданный для меня план: ездить по епархии ночью. Прежде всего мы отправились в селение, где служил я. Путь был трудным, доро­га проходила по холмистой местности, иногда тропа вообще исчезала, но епископ, видно, в дет­стве хорошо научился верховой езде: он уверен­но сидел в седле, перекидывался со мной слова­ми, а иногда шутил. Мы приехали в село на рас­чете. Я предложил владыке отдохнуть у меня, а он сказал, чтобы я открыл храм, и прежде всего вошёл в церковь. Подойдя к престолу, развернул антиминс и стал внимательно рассматривать его и спросил: "Вы хотите узнать, какой епископ благословил антиминс?". Он ответил: "Я хочу узнать, верующий ты или нет" - и добавил: "Это написано на антиминсе". Я ничего не понимал; вла­дыка любил пошутить, но сейчас он говорил впол­не серьезно и каким-то строгим тоном, Он акку­ратно сложил антиминс и сказал: "Если антиминс в порядке и на нем нет частиц от прежней служ­бы, то, значит, священник боится Бога; а если на антиминсе остались частицы Тела Христова, то вера такого священника для меня сомнительна"*.

* Когда я служил в Ольгинском монастыре, Католикос-Пат­риарх Ефрем говорил мне: «Помни, что на престоле невидимо присутствует Пресвятая Троица. Будь осторожен в обращении со Святыми Тайнами. Когда ты входишь в алтарь, то, прежде всего, поклонись престолу. Архиерей, посещая храмы своей епархии, прежде всего, должен осмотреть антиминс, не порван ли он, нет ли каких-либо пятен, не осталось ли после послед­ней службы частиц Святого Тела Христа». - Авт.

Он пробыл у меня весь день и беседовал с собрав­шимся народом, а в сумерки мы поехали в дру­гой приход. Несколько суток я сопровождал епископа, затем он сказал, что должен отдохнуть, а после продолжит осмотр своей епархии. Боль­ше он не вызывал меня к себе».

Также отец Димитрий Какубава рассказывал: «Я слышал, что к епископу Ефрему пришли монахи из Драндского монастыря и сказали: "Мы не понимаем, что творится вокруг, что канонично, что нет; люди верующие держатся разных ориентации; мы же хотим только одного - сидеть в монастыре и молиться". Епископ ответил: "Я тоже хочу это­го. Идите, отцы, в монастырь, молитесь и меня по­минайте в своих молитвах. Потерпите, и в буду­щем все прояснится". Монахи, услышав такой от­вет, земно поклонились и сказали: "Благослови, владыко".-"Пусть Бог благословит вас, и вы благословите меня, отцы",- ответил епископ и покло­нился им. Они вернулись в монастырь с миром в душе. После этого владыка Ефрем сказал: "Сей­час нам нужна не полемика, а духовное доверие и любовь".

Впоследствии я спросил об этом случае Пат­риарха (тогда митрополита) Ефрема. Он ответил: "У драндских монахов были окладистые широ­кие бороды до пояса. Таких бород я раньше не видел нигде". На этом разговор окончился».

Владыка Ефрем начал свой монашеский путь после окончания университета, в Шио-Мгвимском монастыре*.

* Шио-Мгвимский монастырь расположен в 6 км от г. Мцхета. Он основан преподобным Шио, одним из тринадцати си­рийских монахов, которые прибыли в Грузию для проповеди христианства. Память преподобного Шио Мгвимского совер­шается 9/22 мая и в четверг Сырной седмицы.

Вскоре, однако, монастырь был закрыт. Большинство монахов оказалось в тюрь­мах и ссылках. Тяжелым и во многом трагичным был и жизненный путь Патриарха. Он подвергал­ся гонениям, его лишали возможности служения. Действующих храмов становилось все меньше, и одно время, будучи уже епископом, он занимал место священника в тбилисском храме святой великомученицы Варвары. В ту пору в храме не было даже пономаря, и сам епископ разжигал кадило, а после службы убирал алтарь.

В 30-е годы его арестовали, и он пережил все ужасы застенков и лагерей. В это тяжелое время игумения Ольгинского монастыря Ангелина с по­мощью некоторых людей посылала ему передачи, но затем и это было запрещено. Его выпустили из заключения в последний год войны в тяжелом состоянии, почти умирающим от голода. По до­роге в одежде арестанта он пришел к Новосибирскому епископу Варфоломею (Городцову) в кафедральный собор и попросил у него благосло­вения. Владыка вместо благословения взял его за руку, пристально посмотрел на него и сказал: «Я не благословляю архиереев». Епископ Ефрем спросил: «Откуда вы знаете, кто я?». Тот отве­тил: «Я вижу в вас архиерея. Куда вы едете из заключения?».- «К себе на родину, в Грузию». Тогда владыка Варфоломей сказал: «Может быть, вы не знаете меня, но слышали обо мне. Я служил в Грузии много лет. Мое имя тогда было протоиерей Сергей Городцов».- «Конечно, я вас знаю. На вас террористы сделали покушение, и вы были тяжело ранены»,- отвечал епископ Еф­рем. Тот сказал: «Я до сих пор вспоминаю Гру­зию и люблю ее»*.

* Епископ Варфоломей (Городцов; +1956), впоследствии митрополит Новосибирский и Барнаульский, с 1892 года более 20 лет был настоятелем Казанского храма в г.Тиф­лис (Тбилиси); доктор богословия, духовный писатель.

Патриарх Ефрем рассказывал, как епископ Варфоломей повез его в свой дом. Тогда автомобилей у епископов еще не было, и они сели в от­крытую коляску, запряженную лошадью. Люди удивлялись, видя в коляске рядом с архиереем человека в оборванной одежде...

В течение нескольких недель владыка Варфо­ломей ухаживал за епископом Ефремом. Он пригласил врачей, и те сказали, что владыке Ефрему еще долго нельзя будет есть твердую пищу, пото­му что от голода стенки его желудка стали на­столько тонкими, что может быть прободение со смертельным исходом. Его прежде всего искупа­ли, сожгли его одежду, дали новую и затем понемногу начали кормить какой-то жидкой кашей. Патриарх Ефрем рассказывал, что на другой день он увидел на кухне у епископа свежий хлеб, и ему так захотелось съесть его, что он, несмотря на за­прещение, отломил кусок и быстро, чтобы не ви­дели, проглотил - и тут же почувствовал силь­ные боли. Опять позвали врачей, и каким-то об­разом кусок был извлечен. Епископ Варфоломей сказал владыке Ефрему, что не отпустит его из своего дома в дорогу, пока не получит разреше­ния от врачей. При этом он предложил ему слу­жить вместе с ним по праздникам в кафедраль­ном соборе.

Когда епископ Ефрем приехал в Тбилиси, то прежде всего, не заходя никуда, он пришел в храм святой великомученицы Варвары. Его охватило настолько сильное волнение, что он сел прямо на ступени и, опустив голову, заплакал навзрыд. Из храма к нему вышел священник; узнав, что перед Ним епископ Ефрем, вернувшийся из ссылки, он заплакал вместе с ним. Собрались верующие. При виде больного и изможденного архиерея в граж­данской одежде одни также не могли удержаться от слез, другие поздравляли его, третьи обнима­ли и целовали ему руки. Затем они вошли в храм. Ефрем стал громко благодарить святую Варвару за свое спасение. Он еще в заключении дал два обета: если вернется живым, то, во-первых, боси­ком пройдет от Сионского собора до храма свя­той Варвары, а во-вторых, от Мцхета пешком дой­дет до Шио-Мгвимского монастыря. На праздник великомученицы Варвары, память которой со­вершается в декабре, епископ Ефрем в сопровож­дении нескольких людей исполнил свой обет, пройдя босиком около пяти километров.

...В начале 60-х годов, во время хрущевских гонений, новоизбранного Патриарха Ефрема вызвали на секретное совещание, где присутствовали высшие правительственные лица. Ему сказали, что необходимо закрыть в Грузии хотя бы несколько храмов, так как этого требует идеологический аппа­рат Хрущева. Уполномоченный предложил закрыть в первую очередь тбилисский храм преподобного Давида, около которого был создан «пантеон». Тогда Патриарх решился на крайнюю меру. Он впоследствии признавался, что сам удивился сво­им словам, как будто их сказал за него кто-то дру­гой. Он ответил: «Во время своей интронизации я дал слово грузинскому народу, что готов поло­жить свою голову на плаху за Церковь, поэтому, если вы начнете закрывать храмы, я должен буду умереть, и сделаю это так, что узнает весь мир». Посовещавшись, грузинские власти решили пе­редать ответ Патриарха в Москву и ждать реше­ния оттуда. И случилось чудо: гонения 60-х го­дов, которые прошли, как смерч, по всему Совет­скому Союзу, почти миновали Грузию. Может быть, Кремлевский Диктатор отступил перед ре­шимостью Патриарха. Впрочем, в это время и многие выдающиеся грузинские ученые высту­пили в защиту Церкви.

Однажды в день Благовещения Патриарх Еф­рем, обращаясь к народу, сказал: «Сегодня я хочу сделать вам подарок - поделиться своим опытом. Когда мне тяжело на сердце, то я подхожу к иконе Благовещения и говорю: "Святой Архангел Гавриил, ты принес радостную весть Деве Марии, принеси и мне радость, исполни мои молитвы, но только по воле Божией"».

Надо сказать, что Патриарх Ефрем скончался в день Благовещения - на свой любимый праздник.

Поистине дивны судьбы Твоя, Господи!

В селе Илори, недалеко от церкви святого ве­ликомученика Георгия Победоносца, жил ста­рый монах по имени Георгий (Булискерия), кото­рый в этой церкви прислуживал и пел. Происхо­дил он из бывшего Мурзакаиского округа, села Окуми, и был любимым сыном своей матери. Уже в детских годах в нем проявился талант художни­ка. В то время фотография в Мурзаканской обла­сти была новшеством и воспринималась людьми как техническое чудо. Каждый снимок стоил больших трудов и ценился дорого. Человек должен был сидеть перед аппаратом в течение нескольких ми­нут, застыв, как статуя. Любое движение в это время размазывало линии и делало фотографию негод­ной. Фотографу предъявлялись такие требова­ния, что он должен был обладать большим художест­венным даром, чтобы сделать каждую фотографию картиной. Это дело было тогда не ремеслом, а ис­кусством. Поэтому мать монаха Георгия, в миру Андрея, видя способности своего сына, решила сделать его фотографом, и он уже в юности впол­не овладел этой профессией и стал пользоваться известностью не только среди своих односельчан, но и среди жителей окрестных деревень. Надо ска­зать, что он до глубокой старости сохранил красо­ту лица и какое-то изящество манер, чуждое вся кой искусственности, но невольно заставлявшее людей относиться к нему с почтительным уваже­нием. В его походке, умении держать себя с разны­ми по профессии и образованию людьми, посещавшими Илорский храм, несмотря на непосредствен­ность и простоту, было что-то величественное, как у царя, который переоделся в одежду странника. Можно было предположить, что в молодости этот человек отличался исключительной красотой. Мать желала женить его, но, не находя достойной невесты, медлила.

* Память преподобного Алексия (Шушания; +1923) со­вершается 18/31 января.

** См.: Мф.25,31-46.

Чтобы научиться терпению, он взялся ухажи­вать за больным, кормил его из своих рук, мыл ему ноги, а затем пил эту воду. Этот добровольный под­виг продолжался три года. Затем он стал посещать тюрьму, просил милостыню и покупал по праздни­кам пищу и подарки для заключенных. Затем он совершил паломничество пешком в Иерусалим и вернулся обратно с решимостью принять монашество. Он не хотел, чтобы монастырь, в котором он будет жить, был построен или, по крайней мере, начал строиться на пожертвования богатых людей, и потому решил сам как-нибудь заработать нужную сумму, чтобы положить основание первым келиям. Сенаки был железнодорожным узлом. Водо­проводная система работала очень плохо, и во вре­мя долгих стоянок поездов у единственного крана образовывалась огромная очередь. И вот подвиж­ник решил набирать из ближайшего источника воду и разносить ее по вагонам за мелкие монеты. С утра до ночи он разносил с чайником и круж­кой в руках воду по вагонам, и совершенно неожиданно эта самая обыкновенная вода начала ка­заться людям такой же вкусной, как минеральная, и ее стали требовать нарасхват.

Приобретя некоторую сумму денег и еще бо­лее усовершенствовавшись в смирении от такого добровольно взятого на себя труда, он приступил к постройке монастыря. Ни у кого не просил помощи, но вот удивительная вещь - люди сами при­ходили к нему и предлагали деньги и свои труды для постройки монастыря. Монастырь был освя­щен во имя святых Архангелов.

Уже в молодые годы отец Алексий стал духов­ным старцем - наставником для монахов и мирян. Многие жители Сенаки рассказывали о чу­десах, происходивших по его молитвам.

От этих рассказов у Андрея Булискерия заго­релось сердце, и он решил во что бы то ни стало посетить монастырь и увидеть его игумена. Утром он пошел на службу и сразу же в душе своей ре­шил стать монахом. Отец Алексий, увидев незна­комого юношу, сказал, чтобы он остался на трапе­зе вместе с братией: игумен всегда приглашал на трапезу странников и приезжих.

Еще в храме Андрей увидел странника из Рос­сии, увешанного тяжелыми крестами. Он стоял, подняв руки, неподвижно всю службу. Когда при­шли на трапезу, игумен Алексий ласково сказал ему; «Христос распялся на одном Кресте, почему ты носишь столько крестов? Избери себе вместо них один крест смирения». Тогда этот человек молча поклонился игумену и, сняв с себя все кресты, положил их перед ним, так же не сказав ни слова. Игумен взял один из крестов и сам надел его на странника, который, как потом оказалось, принял на себя подвиг юродства.

Андрей попросил игумена принять его для беседы и стал спрашивать, как ему жить и как спастись. Отец Алексий рассказал ему об Иисусовой молитве и заповедал всегда стараться иметь ее в сердце, в памяти и на устах, сказав, что сама мо­литва будет его путеводительницей.

Вернувшись домой, Андрей стал надолго уеди­няться в своей комнате, чтобы творить Иисусову молитву. Он стал избегать прежнего общества, уклонялся от встреч с друзьями. Видя это, мать встревожилась; думая, что сын заболел, она стала ходить к гадалкам и прорицателям. Сына как буд­то подменили. Он занимался прежним делом, но на все ее расспросы упорно молчал. На обычные разговоры о женитьбе ответил, что сам найдет себе невесту, подразумевая монашескую жизнь. Нако­нец он признался своей матери, что хочет уйти из мира и принять монашество.

Услышав такие слова, эта женщина стала кри­чать, рвать на себе волосы и причитать над ним, как над мертвым. Затем она стала уговаривать его ос­таться в миру. Она кричала, что не хочет умереть прежде, чем возьмет на свои руки внуков - его де­тей, а сын таким решением убивает ее. Затем она впала в ярость, похожую на беснование, и кричала, что сама своими руками задушит его. Сын не отве­чал ни слова. Тогда она стала проклинать его и день его рождения самыми страшными словами. Андрей в ответ лишь низко поклонился ей и в ту же ночь ушел из дома и пришел к отцу Алексию. А тот как будто ожидал его и знал, что произошло.

Сразу же отец Алексий написал письмо к на­стоятелю небольшого монастыря, который находился в лесу. Названия его я не помню. Там Анд­рей провел многие годы и там получил монашес­кий постриг с именем Георгий. Он часто посещал игумена Алексия (Шушания) как своего духовно­го отца и руководствовался его советами. Вспоминая о нем, монах Георгий всегда добавлял, что это был святой человек.

Незадолго до революции монах Георгий по бла­гословению своего духовника построил в горах келию и стал жить там отшельником. Он развел сад, сажал картошку, за хлебом ходил в монастырь и близлежащие села. Началась революция, но ка­залось, что вся эта жизнь проходит мимо него: он забыл о мире, а мир забыл о нем.

Прошли годы. Однажды, спустившись с горы в свой монастырь, он увидел там только остатки обгоревших стен на месте келий и опустошенную церковь без дверей и с разбитыми окнами. Жители селения рассказали ему, что ночью в монастырь при­шли какие-то люди,- наверное, для того чтобы арес­товать монахов. Те, поняв, в чем дело, хотели скрыть­ся в лесу, но их догнали и убили. Игумена зарубили топором, спаслось только два или три человека.

Услышав об этом, отец Георгий еще больше уединился в своей келий. Лишь иногда ночью он спускался в село за провизией; порой же люди и сами тайно приносили ему пищу.

После Второй мировой войны положение не­сколько изменилось, стали открываться церкви, в том числе Илорский храм святого Георгия. Жи­тели Илори сумели сохранить чудотворные ико­ны великомученика, выкованные на серебре, и се­ребряную икону Архангелов.

Возродил храм святого Георгия в Илори архи­мандрит Иоаким (Шенгелая). Псаломщик Калират Пипия рассказывал об отце Иоакиме, что он всегда держал в руках молитвенник и каждую сво­дную минуту, будь то во дворе келий или в церкви читал его.
Архимандрит Иоаким (Шенгелая)

Надо сказать, что архимандрит Иоаким умер смертью мученика. Один из прихожан Илорской церкви, умирая, умолял своих родных привести священника для Причастия. Те приехали в Илори, когда архимандрит Иоаким был болен воспа­лением легких. Второй священник отсутствовал.

Узнав, в чем дело, архимандрит Иоаким встал с постели, взял в алтаре Святые Дары и сказал, что по своему долгу пойдет причащать больного. Ок­ружавшие отца Иоакима люди просили его ос­таться дома и ждать прихода своего собрата-свя­щеннослужителя. Но архимандрит Иоаким сказал, что не смерть ждет человека, а человек ждет смерти, и если больной умрет без исповеди и При­частия, то его кровь будет лежать на нем, и отпра­вился в путь.

Случилось непредвиденное несчастье: от про­ливных дождей река поднялась и смыла мост, через который надо было перейти, чтобы попасть на другую сторону Тогда архимандрит Иоаким ре­шил перейти реку вброд и вошел в ледяную воду. В насквозь промокшей одежде он продолжал путь. Причастив больного, отец Иоаким вернулся в Илорский храм, положил дароносицу на престол и боль­ше уже с постели не вставал. Через несколько дней он перешел в другой мир, исполнив заповедь Божию: Нет больше той любви, как если кто поло­жит душу свою за друзей своих*.

* Ин.15,13.

Отец Георгий начал посещать Илорский храм, а так как ему по старческой немощи уже нелегко было ходить пешком, то архимандрит Иоаким предложил ему остаться жить при храме. Но Илорский храм посещало множество богомольцев из западной Грузии, и отцу Георгию после многих лет безмолвия было трудно переносить многолюдие и шум. Тогда одна вдова, по имени Опиа, предложила ему поселиться недалеко от церкви в своем доме, предоставив одну из комнат в его распоряжение.

Но и переменив место жительства, отец Георгий постарался сохранить свой прежний «устав» и знал только свою новую келию и храм.

Он особенно любил Иисусову молитву и, в про­тивоположность архимандриту Иоакиму, который вычитывал все каноны, старался заменять их ею. Казалось, что он жил и дышал этой молитвой. Как и все делатели молитвы, он любил уединение. Даже свою келию он разделил занавесью на две части, так что у него, как у фиваидских монахов, получились внутренняя и внешняя келий. Он мог часами сидеть в полутемном углу келий, повторяя слова молитвы. Но от людей свой аскетизм он старался скрывать. Со всеми он был приветлив, не избегал тех, кто ис­кал с ним встречи, не прерывал беседы, но мог очень тактично, не обидев человека, кратко ответить ему и распрощаться, как с родным. На примере отца Геор­гия я заметил, что если монах занимается сердечной Иисусовой молитвой, то это как бы передается ок­ружающим и не располагает их к многословию, что настоящая деликатность - это нравственное благо­родство, основанное на любви, и она не может быть заменена никаким выученным этикетом.

После смерти отца Иоакима отец Георгий счи­тал своим духовником архимандрита Константина (Кварая) из Сенаки, к которому ездил на испо­ведь. Однажды он приехал от него в каком-то осо­бенно радостном настроении. Казалось, он весь светился этой глубокой и тихой радостью. Старец поделился со мной, что получил схимнический постриг с именем Гавриил, чтобы я поминал его под новым именем на проскомидии. Сам он схим­нического одеяния не надевал никогда, скрывая свою схиму от всех. Мне запомнилось прикосно­вение его руки, когда он подходил ко мне под благословение. Иногда я сам при этом целовал его руку. Его худые старческие пальцы казались мне нетленными мощами, они оставляли ощущение какой-то особой чистоты.

Отец Георгий дожил до глубокой старости. Когда его спрашивали о возрасте, он затруднялся ответить, сколько ему лет. Наверное, земное вре­мя стирается из памяти тех, кто большую часть жизни провел в пустыне. Скорее всего, ему было под девяносто лет, но почти до самой смерти он сохранял удивительную легкость движений, наверное, благодаря постоянному посту, но в то же время он не допускал спешки и торопливости. Он был очень прост и непринужден, однако не похо­дил на ребенка, как мцхетски и схимонах Авраам*, напротив, в нем виден был умудренный годами и духовным опытом старец, который смотрит назем­ную жизнь (в том числе и на свою жизнь) уже из другого мира, светлым и спокойным взором.

* Об отце Аврааме см. ниже, с.162.

Мне никогда не случалось видеть его рассерженным или просто недовольным, беспокойным. Наверное, если бы даже небо столкнулось с землей, он толь­ко и сказал бы: «Слава Богу за всё».

Незадолго перед тем, как я уехал из Илори, он благословил меня частицей Мамврийского дуба, и в ту минуту мне казалось, что передо мной сто­ит праотец Авраам, который принял у Мамврийского дуба Святую Троицу. Через некоторое время я услышал, что отец Георгий после непродолжи­тельной болезни скончался и был погребен в ог­раде Илорской церкви, недалеко от входа в храм.

Я увидел его могилу, когда последний раз был в Илори. На ней лежала дорогая плита из черного мрамора, на которой был графически изображен портрет отца Георгия в монашеском одеянии. Мне сказали, что родные, узнав о его смерти, решили воздвигнуть своему сроднику памятник на одино­кой монашеской могиле. И хотя такое надгробие не очень подходит для монаха, я все-таки благо­дарен им за то, что еще раз смог взглянуть на доро­гие для меня черты лица незабвенного старца. За­тем я увидел его единственный раз во сне вместе с незнакомыми мне монахами. Он обходил храм, как во время крестного хода.

Схимонашество твое да помянет Господь Бог во Царствии Своем!

Мне хотелось бы упомянуть здесь же еще об одном человеке - простой русской девушке Марии Добрыниной, которая самоотверженно служила отцу Иоакиму, а затем, по его благословению, - отцу Георгию, в схиме Гавриилу. Это была одна из немногих женщин, заслуживших особое уважение жителей Илори. Сначала она работа­ла на чайных плантациях в Очигварском районе, затем уборщицей в пекарне. Ее семья переехала в Грузию из Липецка еще до Отечественной вой­ны. Мать Марии была женщиной верующей, очень кроткой и тихой; она умерла, приняв постриг с име­нем Варвары. Отец же, напротив, был человеком характера крутого и противоречивого.

По рассказам Марии, он в 30-х годах прини­мал и даже прятал в своем доме священников, что грозило ссылкой для всей семьи, а затем неожи­данно стал богохульничать. Когда открылся Илорский храм, то одна из подруг Марии сказала ей: «Пойдем в церковь, посмотрим, что там». Та помни­ла огромный липецкий храм, куда ходила в дет­стве, и с радостью согласилась. Она хорошо умела шить, и архимандрит Иоаким поручал ей шить накидки на аналой, а также чинить старые обла­чения и другую простенькую работу.

Можно сказать, что сам святой Георгий при­звал эту девушку в свой храм. Вскоре она уже не могла прожить без храма ни одного дня и каждый день после работы пешком шла с плантации в цер­ковь. Спала Мария зимой в сторожке, а летом - прямо на паперти. Она была воспитана родителя­ми в строгом целомудрии, но одевалась, как все женщины ее возраста, и, наверное, когда собира­лась в церковь, надевала лучший наряд. Однажды архимандрит Иоаким спросил: «Мария, зачем тебе нужно шелковое платье?». Услышав это, она, при­дя домой, в тот же день отдала свое платье подру­ге. В конце концов у нее осталась только самая простая одежда, и она стала ходить в одном и том же в жару и в холод, подобно юродивой. Все день­ги, которые зарабатывала Мария, она отдавала на храм и нищим.

Мария ухаживала за монахом Георгием, как дочь за своим отцом, и старец даже ласково называл ее кормилицей. Ведь, несмотря на то, что Илорскую церковь постоянно посещали паломники, пищу для монахов достать было нелегко: в храм по обету приносили в дар животных, в день резали по нескольку овец и козлят, так что служащие храма питались мясом,- кроме того, оставшихся животных распределяли по очереди между жите­лями села. Даже была поговорка: «Если ты сва­рил мамалыгу, то иди в Илори за мясом». Так что слова отца Георгия о том, что Мария - его корми­лица, были недалеки от истины.

От отца Иоакима и отца Георгия Мария научи­лась Иисусовой молитве, и когда я спрашивал, идет ли молитва сама собой в ее сердце, то она го­ворила, что когда идет, то всю ночь спать не может, лежит с открытыми глазами. Как я сказал, она любила спать на паперти у входа в церковь, поло­жив под себя рваное одеяло, которое хранила в углу сторожки. Ночью она часто вставала на мо­литву перед иконой святого Георгия, которая ви­села над дверью храма. Казалось, что, кроме хра­ма святого Георгия, у нее нет другой жизни: весь мир заключился для нее в этом месте. Она была довольно шумлива, говорила громко, так что из­дали можно было подумать, что она кричит или ругается с кем-то. Но под этой неотесанностью скрывались преданность и доброта, которую чув­ствовали служащие церкви и жители Илори и го­ворили: «У нее одно сердце и один язык»*.

* У грузин есть выражение «двухсердечный», то есть лу­кавый, лицемерный человек. По аналогии с этим слова жи­телей Илори о Марии надо понимать как свидетельство о ее простоте и чистосердечии.

Незадолго до смерти она приняла монашеский постриг с именем Мария (в честь равноапостоль­ной Марии Магдалины), немного поболела и, при­частившись, умерла. Мне доставляет скорбь толь­ко одно: что она похоронена на кладбище Очиг­вара, а не в Илори, хотя бы у стенки ограды,- там, где было ее сердце. Но я надеюсь, что в загроб­ной жизни она будет рядом с ее духовными отца­ми: архимандритом Иоакимом и схимонахом Гав­риилом.

Однажды я видел сон: в огромном храме идет богослужение, стоят рядами священнослужители, среди них - архимандрит Иоаким (Шенгелая). И вот из народа быстро выходит, почти выбегает, Мария и бросается в ноги отцу Иоакиму. Тот ра­достно улыбается, затем поднимает ее. Может быть, это сновидение означает, что она - в Небес­ной Церкви, по молитвам великомученика Геор­гия и ее духовных отцов?

Больше всего меня удивляло и поражало в этой простой девушке то, что она любила всех людей, не разбирая ни знакомых, ни родных, ни добрых, ни злых, не разделяя их - так, как будто все люди - один человек. Я как-то спросил Марию: «Тебе часто приходится идти на работу или воз­вращаться одной ночью через лес. Ты не боишься встретиться с разбойником, который может иска­лечить или убить тебя?». Она ответила: «Если я встречу в лесу такого человека, то обрадуюсь ему, как своему родному брату, и даже не подумаю, что он может убить меня». Не знаю, это ли неведение зла было ее защитой или же сам Победоносец Ге­оргий невидимо хранил ее...

Однажды я с несколькими богомольцами ре­шил посетить старинный храм великомученика Пантелеймона в Драндском районе и упросил мо­наха Георгия идти с нами. С ним пошла и Мария. Мы знали путь только приблизительно, и когда проходили мимо одного маленького села, решили спросить у жителей дорогу, но село как будто вы­мерло - ни одной души! Наконец мы услышали голоса во дворе одного дома. Мария побежала к забору и стала звать хозяев. Вдруг из ворот выскочила с громким лаем огромная овчарка и бро­силась на нее. Мария спокойно пошла навстречу разъяренной собаке и протянула руку, словно хо­тела погладить ее. И тут случилось что-то непред­виденное, что показалось мне чудом: овчарка ста­ла прыгать возле нее, вилять хвостом и ласкаться, как к своей хозяйке. Собака вставала на задние лапы и как будто танцевала от радости, а Мария, как ни в чем не бывало, гладила ее по голове. Мы все застыли - сначала от ужаса, что овчарка рас­терзает девушку, а потом от удивления. Мне каза­лось, что я воочию увидел то, о чем читал в кни­гах: как преподобные, очистив свое сердце, полу­чали власть над дикими зверями.

Прошло несколько десятилетий с тех пор, как я уехал из Илори. Мне часто вспоминается Илорский храм - дом святого Георгия - с его чудо­творными иконами, церковный двор, обнесенный каменной стеной. Это место кажется мне остро­вом среди бушующего моря, о берега которого не­престанно бьется прибой времени - столетия за столетиями. Будто наяву вижу я Марию, которая стоит неподвижно над могилой отца Иоакима, погруженная в молитву, и мне невольно вспоми­нается Мария Магдалина, стоявшая у Гроба Гос­подня,- ее Ангел-хранитель.