ГЛИНСКОЕ БРАТСТВО НА ИВЕРСКОИ ЗЕМЛЕ

Возрожденная во время Второй мировой вой­ны Глинская Рождество-Богородицкая пус­тынь стала преемницей и продолжательницей тра­диций знаменитого Оптинского монастыря. Здесь дивными цветами процвело то духовное предание монашества, которое золотой нитью тянулось от Фиваиды к Афону, от Афона через преподобного Паисия Величковского к Валахии, оттуда - в Рос­сию, в скиты брянских лесов и в Оптину Это пре­дание называется старчеством. В обителях, хра­нивших духовную традицию старчества, главным делом считались не внешние подвиги, а отречение своей воли и совершенное послушание старцу. Дерзаем сказать, что старец являлся для монахов тенью Бога на земле; монах должен был принести в жертву то, чем согрешил Адам: волю, которая У нашего праотца склонилась к греху, рассудок, ко­торый некогда был обманут змеем, душевные чув­ства, которые в фантастических образах предста­вили первому человеку, что он может быть неза­висимым от Бога, даже больше - равным Ему. Монах отдает старцу свою волю, и этим исцеляет­ся язва своеволия, которая непрестанно источает гной, отравляющий духовные силы человека; он отказывается верить своему уму, он говорит сво­им помыслам: «Вы лжете», и так ум его становится свободным от внутренних противоречий, от мыслен­ной борьбы, от фантасмагории образов и может без труда сочетаться со словами молитвы. Ум отдавше­го себя в послушание становится световидным.

Наша праматерь залюбовалась чудным дере­вом, она была пленена желанием узнать вкус его плода, очарована своей собственной фантазией и словами демона. Теперь монах приносит в жертву свои чувства и влечения, он не верит им, он гово­рит себе: «Вы хотите обольстить меня ложным призраком правды. Если я вижу белый цвет, то я не поверю своим глазам, пока старец не скажет, что это белый; если я увижу черный цвет, то не пове­рю, пока старец не подтвердит это. Есть только два полюса моей жизни: один - это истинное добро, всецелое послушание старцу; второй - это ложь и грех, вера самому себе. Слова старца - свет, в ко­тором отразился вечный небесный свет. Мои по­мыслы - тьма, в которой отразилась тьма ада». Эгоизм и самость - это ложная жизнь, которая рождает фантазии. В послушании фантазии исчеза­ют, как тени в лучах солнца. Ум приближается к сво­ей первоначальной простоте. В послушании монах получает особую прозрачность ума, которая позво­ляет ему видеть то, что скрыто от мудрецов сего мира, наполнивших ум свой образами земных предметов. В послушании воля получает новую силу: рука стар­ца, как ангельское крыло, поддерживает монаха. В послушании отступают страсти, как звери перед хлыстом укротителя, и душа чувствует новое состо­яние - тепло Божественной любви.

Послушание требует постоянного самоотверже­ния. Непокорностью наставнику, не только внеш­ней, но и внутренней, как движением сердца, отталкивающим слова наставника, разрушается связь между ним и учеником. Внутреннее сопротивление делает монаха немощным, демон обманывает его. Оно связывает руки старца, который не может уже помочь монаху и перед непослушанием чувствует свое человеческое бессилие. Поэтому послуша­ние - это не пассивное состояние души, а непре­станно продолжающаяся жертва.

Старчество - это духовное отцовство. Отно­шения между старцем и его послушником - са­мые близкие из тех, какие могут быть на земле. Дух старца как бы живет в душе послушника и управляет ею. Только в Православии старчество сохра­нилось таким, каким было у древних монахов. В других конфессиях оно исчезло, но и не во всех православных монастырях оно сохранилось.

Каковы условия послушания для монаха? Пер­вое - неверие себе; второе - готовность исполнить то, что говорит старец, без оценок и рассуж­дения, без критики его слов; и третье - постоян­ное открытие старцу своих помыслов.

Что нужно со стороны старца? Духовный опыт, постоянная молитва и благословение на старчес­кое служение от его отцов. При малейшем укло­нении от Православия старчество разрушается и упраздняется. Без благодати старчество невозмож­но, оно превращается во внешнюю дисциплину, а иногда и в самодурство. Старец - звено в живом монашеском предании; он принял его дух, хранит его и передает ученикам. Есть картинка: ласточка прилетает в гнездо с пищей: ее птенчики широко раскрывают клювы, ожидая, что мать накормит их, а она знает, сколько кому дать. Так послушник Должен воспринимать слова старца: как голодный птенчик, ожидающий пищу. Если он сам захочет добыть пропитание, то выпадет из гнезда и разо­бьется о землю, а если поест больше, чем надо, то может умереть.

Что испытывает послушник? Прежде всего, отраду и легкость; его сердце поет от радости, ему легко исполнять послушание, как будто он не идет по земле, а летит на крыльях. Если даже послуш­ник упадет в наказание за свое непослушание, но покается, то старец поднимет его и вновь поста­вит на ноги. Если даже он будет истекать кровью, то старец даст ему сбою кровь, и он останется жив. Тот, кто живет рядом со старцем, отсекая свою волю, получает от Бога сугубый дар.

Глинские старцы были хранителями этого жи­вого предания, которое так ярко просияло в лице преподобных Льва, Макария, Амвросия и других старцев Оптиной пустыни.

Старцы вспоминали, как во время хрущевских гонений митрополит Крутицкий Николай* говорил им: «Пока я жив, Глинскую пустынь не закроют».

* Митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич; +1961), будучи председателем ОВЦС, с самого нача­ла хрущевских гонений предпринимал энергичные усилия по предотвращению массового закрытия храмов и монасты­рей. Но безуспешно. В 1960 году по указанию Совета по де­лам Русской Православной Церкви он был уволен на покой и лишен возможности совершать богослужение. 13 декабря 1961 года митрополит Николай скончался в московской Бот­кинской больнице при невыясненных обстоятельствах.

Но он неожиданно умер: не то его убили, не то его сердце разорвалось от горя,- и после его смерти монахов выселили из обители: огонь гонений, полы­хавший по всей стране, достиг Глинского монасты­ря и оставил от него одни стены. Монахи, как сиро ты, лишившиеся отеческого дома, разошлись по раз­ным городам и весям. Старцы предсказали, что оби­тель будет открыта снова, и, живя в разных концах огромной страны, прилагали все силы к тому, чтобы служба по глинскому уставу, завещанная его богомудрым основателем игуменом Филаретом*, не прекращалась. Они надеялись, что настанет время, когда вновь откроется их монастырь и в родную оби­тель вернется ее чудотворная икона - образ Рожде­ства Пресвятой Богородицы.

* Игумен Филарет (Данилевский; f!841) - почитаемый глинскими монахами всех поколений строитель и возобновитель Глинской пустыни после десятилетий ее упадка. Был настоятелем монастыря в течение почти четверти века - с 1817 по 1841 год. Игумен Филарет составил и ввел в оби­тели строгий общежительный устав по образцу Афонского. Благодаря отцу Филарету Глинская пустынь стала одним из немногих российских монастырей, где уставом было утверж­дено старческое окормление.

Глинским монахам они завещали и в миру дер­жаться друг друга, а когда откроется монастырь, снова собраться вместе под его сводами, и даже если кто-нибудь будет тяжело болен, то привезти его и ухаживать за ним, как положено членам одного се­мейства. Старцы рассказывали о своих наставни­ках-подвижниках, похороненных на монастырском кладбище, и в их словах звучала скрытая грусть, что они сами не умерли еще до закрытия обители и не легли рядом со своими отцами, а оказались стран­никами в этом чуждом для них мире.

Многие изгнанники из великой обители обре­ли пристанище на священной Иверской земле. Среди них - последние глинские старцы и их по­слушники, встречи с которыми даровал мне Господь на моем жизненном пути.
Митрополит Зиновий

Еще в 20-е годы, после первого разгрома Глин­ской пустыни, по Промыслу Божию, в Грузию при­ехал один из глинских монахов - Зиновий (Мажуга). Он получил рукоположение в иеромонахи в Драндском монастыре, который тогда не был за­крыт, затем жил в пустыне за Сухуми, около грече­ского села Георгиевка, и стяжал большую любовь и уважение местных жителей. Я несколько отступ­лю в сторону, чтобы рассказать об одном эпизоде. В 70-х годах этот глинский монах, в то время уже митрополит, Зиновий приехал из Тбилиси на несколько дней в Сухуми. О его приезде стало из­вестно жителям Георгиевки. Некоторые из стари­ков знали его лично, а другие слышали о нем по рассказам. Они пришли к владыке Зиновию и про­сили его посетить Георгиевку. Владыка Зиновий согласился. По случаю его приезда в селе устрои­ли праздник. На улицу вынесли столы и скамьи для трапезы. Греки приводили к нему своих детей, чтобы он благословлял их. Владыка Зиновий по­бывал на том месте, где раньше была его пустынька. Он вспоминал, что некоторое время жил в лесу ; в шалаше, а один раз ему даже пришлось ночевать в дупле огромного дерева. Был такой случай. Од­нажды председатель сельсовета Георгиевки выз­вал монаха Зиновия и сказал: «На мое имя из цен­тра поступило распоряжение арестовать тебя». Тот ответил: «Я не прописан в селе, поэтому вы не от­вечаете за мое местонахождение». Председатель сказал: «Я знаю об этом. И вызвал тебя, чтобы пре­дупредить. Наверно, за тобой придут сегодня но­чью. А теперь поступай как знаешь. Но помни, что я тебе ничего не говорил». Надо было скрываться. Зиновий рассказал, что его ищут, одной греческой семье, особенно близкой к нему. Отец этого семей­ства решился проводить его в уединенное место в глухом лесу, где он должен будет скрываться не­сколько недель, до тех пор пока не минует опас­ность. Обычно аресты производились кампания­ми: набирали по плану определенное число людей, а затем наступала пауза до следующей кампании, вернее, охоты за людьми, как за зверями. Монах Зиновий быстро собрался. Этот человек помог ему нести несколько верст теплую одежду, войлок и Другие нужные вещи. Он оставил Зиновия одно­го и вернулся в деревню, пообещав навестить его на следующий день. Ночевать в лесу в горах даже в летнее время холодно. Зиновий долго искал место, где можно было бы устроить ночлег.

Вообще, владыка Зиновий был человек во всех отношениях замечательный. Семнадцатилетним юношей он поступил в Глинскую пустынь, где ис­полнял различные послушания, в том числе - в пор­тняжной мастерской. Это ремесло ему впоследствии пригодилось. Он даром шил одежду для бедных жителей Георгиевки, и они запомнили это. У одного грека хранился плащ, который сшил для его отца монах Зиновий. Но люди любили его прежде всего за безукоризненную монашескую жизнь. Он был делателем непрестанной Иисусовой молитвы, и какой-то особенный внутренний свет озарял его лицо.

Владыка неоднократно подвергался арестам и ссылкам, но даже там, как бы в преддверии ада, он своим смирением и терпением завоевывал уважение как у преступников, так и у надзирателей тюрем, следователей и судей, которые большей частью были в то время попросту садистами, наслаждавшимися болью своих жертв и своей звериной властью. Вла­дыка Зиновий говорил, что в ссылке получил разре­шение уединяться в лес для молитвы, что было не­слыханным доверием к заключенному, поскольку уход в лес считался бегством и человека, который решился бы на такое самовольно, охрана могла убить на месте. В воскресные и праздничные дни он пользовался этим разрешением: уходил на берег не­большого пустынного озера и молился. Владыка го­ворил, что однажды в праздник Божией Матери по­лучил там некое знамение о своем освобождении, но не рассказывал, что это было за знамение.

Владыка имел особенное молитвенное усердие к Божией Матери. На вопрос одного иеромонаха о том, что надо делать, чтобы остаться верным Христу и перенести все испытания, если вновь начнутся кровавые гонения на Церковь, митропо­лит ответил: «Молись Божией Матери и как мож­но чаще читай "Богородице Дево, радуйся". Кто читает эту молитву, того хранит Пресвятая Бого­родица. Я был в ссылке с одним епископом. От него Реоовали, чтобы он подписал бумагу о том, что он участвовал в заговоре против властей; там было Указано еще несколько лиц. Его пытали во время допросов, но он выдержал пытки и не предал своих братьев. Этот епископ рассказывал мне, что он непрестанно читал молитву "Богородице Дево, радуйся", а по ночам - канон Одигитрии, кото­рый знал наизусть. Он говорил, что чувствовал боль, но как бы приглушенно, а затем терял созна­ние. Наконец, не добившись ничего, его оставили в покое».

Владыка Зиновий был аскетом в миру. Молит­венное правило он большей частью совершал ночью, а день его с утра до вечера принадлежал хра­му и людям. Главным молитвенным деланием вла­дыки была, как уже говорилось выше, внутренняя Иисусова молитва, не прерывавшаяся у него даже во время бесед. Редко можно встретить человека, Жизнь которого была бы так неразрывно связана с храмом, как жизнь митрополита Зиновия. Он собрал вокруг церкви монашествующих, которые исполняли различные должности, в основном клиросное послушание. После вторичного закрытия Глинской пустыни многие ее монахи нашли себе приют у владыки Зиновия. Он как бы заменил собой игумена для глинской братии. Одни дер­жались около владыки в Тбилиси, при Александро-Невской церкви, другие ушли в горные ски­ты, третьи подвизались на приходах,- и всем он помогал духовно и материально, заботился о них, как отец о детях. Где бы ни находились монахи Глинского монастыря, они знали, что у епископа Зиновия всегда найдут помощь и поддержку. Не­которые из них так и остались в Грузии на всю жизнь. Свой домик владыка предоставил схиархимандриту Андронику (Лукашу) ⁹, а сам жил в двух уже упоминавшихся маленьких комнатках около храма, похожих на монашескую келию.

Нередко владыка оказывал людям милость тайно, о чем узнавали уже потом и случайно. Некоторые монахи рассказывали мне, что когда они стояли в храме, то владыка Зиновий, проходя мимо них и благословляя, незаметно давал им деньги. Он ежедневно присутствовал на всех службах, совершавшихся в храме, и на Литургии вынимал множество частиц за живых и усопших, за тех, кого он знал и о ком его просили молить­ся. В алтаре вместо епископского кресла у него стояла стасидия (специальное деревянное седа­лище для монахов, которое ставилось у стены). В своей личной жизни владыка отличался про­стотой и невзыскательностью, но церковные службы проводил с особым торжеством и благо­лепием.

Многие опытные священники и духовники специально приезжали в Тбилиси, чтобы уви­деться с митрополитом Зиновием. Несколько раз посещал владыку и отец Савва, когда ездил в Сигнахи к мощам святой Нины и к другим свя­тыням. Он указывал на него как на пример архи­ерея-аскета, который, пребывая с утра до вечера в храме и с людьми, среди многочисленных обя­занностей, не оставляет Иисусовой молитвы. Он говорил, что митрополит Зиновий - пример того, что можно в миру хранить Иисусову молитву, что оправдания тому, кто не занимается Иисусовой молитвой, ссылаясь на занятость,- нет. Однаж­ды я задал ему казуальный вопрос: «А если вла­дыка Зиновий скажет о чем-либо иначе, чем Вы, что мне делать?». Тот быстро ответил: «Послу­шай владыку Зиновия».

После кончины митрополита Зиновия Като­ликос-Патриарх всея Грузии Илия II (Шиолашвили) благословил похоронить его в храме. «Хо­рошо, что владыка не только духом, но и телом будет пребывать с нами»,- сказал при этом Пат­риарх.

На гробнице владыки Зиновия всегда лежат цветы как знак благодарной памяти паствы о своем наставнике и отце.

Из святых покойный митрополит особенно любил святителя Николая и советовал во всех скорбят и нуждах обращаться к нему, а если есть возможность, то как можно чаще читать акафист этому великому чудотворцу. Также любил он мо­литься мученику Иоанну Воину и преподобному Серафиму Саровскому. В последние годы своей жизни он принял тайный схимнический постриг именем Серафим. О нем, как и о преподобном Серафиме, можно сказать словами тропаря: «От юности Христа возлюбил еси».

После смерти митрополита Зиновия я дважды видел его во сне. Первый сон. После погребения он лежит во гробе, как живой. Ночь. Храм закрыт. Кто-то стучится со стороны двора в двери храма и просит у митрополита благословить его. Тот вста­ет, протягивает руку для благословения, и вдруг рука его удлиняется и достигает двери храма; он благословляет и снова ложится в гроб. Я думаю, смысл сна был таков: владыка быстро откликает­ся на молитвы людей; даже те, кто по своим гре­хам находится за дверями храма (как в древности - несущие епитимью), не лишаются его помощи и благословения, и о них возносится к Престолу Божию его молитва.

Второй сон. Также ночь. Храм освещен, и вла­дыка ходит по храму, внимательно осматривая каждый уголок. Значит, он не ушел от нас, он здесь, он как живой с нами, он незримо посещает храм, в котором был настоятелем тридцать пять лет.

Когда еще при жизни владыки Зиновия я спра­шивал его об Иисусовой молитве, то он говорил, что не следует стремиться к каким-либо высоким степеням и к особой концентрации мысли, а нуж­но в простоте сердца говорить молитву живому Богу, Который близок нам, как наша душа. Он советовал пользоваться минутами одиночества и отгонять помыслы Иисусовой молитвой. Такое делание владыка считал выше чтения книг. Он по­вторял, что Иисусова молитва прививается к сми­ренному сердцу. Своим близким владыка Зиновий рассказывал, что Иисусову молитву он приобрел в молодости, когда жил в пустыни, а в миру стара­ется сохранить се. До архиерейской хиротонии владыка иногда вспоминал свои монашеские по­слушания: то сошьет рясу, то сделает из камней четки. По молитвам Божией Матери перед ним не раз открывались ворота тюрем и лагерей, из кото­рых обычно выносили трупы. А теперь мы верим, что также по молитвам Божией Матери и препо­добного Серафима он получит на Небесах истин­ную свободу и вечную радость.

После закрытия Глинской обители один из пос­ледних Глинских старцев схиархимандрит Андро­ник (Лукаш) жил в Тбилиси, в домике митропо­лита Зиновия при храме во имя святого благовер­ного князя Александра Невского. К сожалению, я редко навещал этого подвижника и поэтому о его Жизни знаю не много.

Схиархиманд рит Андроник находился в по­лузатворе, из дома он выходил только в храм, и я не решался беспокоить его без особой причины. Приходя к нему, я каждый раз заставал его в одном и том же положении: он нагнувшись стоял перед аналоем, на котором лежала раскрытая Псалтирь. Мне говорили, что отец Андроник келейно совер­шает все службы по уставу Глинского монастыря и в перерывах читает Псалтирь. Это правило зани­мало у него большую часть дня и ночи.

В келий у отца Андроника под стеклом в рам­ках висели два листа бумаги. На одном были написаны слова Иисусовой молитвы, а на другом стих псалма: Да не возглаголют уста моя дел чело­веческих*.

* Ср.: Пс.16,4.

Эти слова на стене келий словно вы­свечивали два главных подвига духовной жизни старца: молитву и внутреннее безмолвие. С име­нем Иисуса Христа он пришел в Глинскую оби­тель, с Иисусовой молитвой он беспрекословно исполнял все монастырские послушания. Даже в 50-х годах, будучи уже братским духовником, он, подобно новоначальным монахам, копал грядки на огороде, полол сорняки, мыл полы в комнатах для гостей, чистил картошку на кухне и так далее; во всех послушаниях старался быть первым. С име­нем Иисуса Христа он пережил голод, болезни, ужасы застенков и лагерей, где только чудо Божие спасло его от неминуемой смерти.

Схиархимандрит Андроник вспоминал, как однажды начальник тюрьмы, напившись допьяна, в каком-то сатанинском озлоблении хотел убить его. Когда отец Андроник понял, что ему угрожа­ет смерть, то первой мыслью было - как посту пить с запасными Святыми Дарами, которые он тайно носил на груди для ежедневного причаще­ния (Среди заключенных в лагере было много епископов и священников, иногда удавалось тай­но отслужить Литургию и освятить Дары, кото­рые потом священнослужители хранили под ви­дом сухариков.) Отец Андроник быстро развязал узелок и проглотил Дары. Начальник тюрьмы уди­вился тому, что арестант решил что-то съесть пе­ред смертью; он вынул револьвер, направил дуло на отца Андроника, выругался и нажал на курок. Револьвер дал осечку. «Тебе повезло»,- сказал он и от злости бросил револьвер на пол.

...Шло время, умирали духовные друзья, един­ственным другом отца Андроника оставалась Иису­сова молитва. Иисусовой молитве учил он и сво­их духовных чад. Она была для него защитой, уте­шением, отрадой, источником надежды и сил. Что бросалось в глаза при встрече с отцом Андрони­ком? - Это радость, которая светилась во всем его облике. Старец всегда был бодр. Мирские люди сказали бы, что он жизнерадостен, но это была Другая радость - утешение благодатью; молитва, как звезда, сияла в его сердце, и ее лучи озаряли его лицо. Он написал слова Иисусовой молитвы на стене келий как завещание своим духовным Детям, как урок своим посетителям; точно богач, он открыл свою сокровищницу, чтобы показать Драгоценности друзьям и гостям. А еще раньше он написал имя Иисуса Христа в своем сердце.

Если жизнь человека - это странствие, то Иисусова молитва - песня путника, песня о когда-то потерянном небе и вновь возвращенном рае. Иисусовой молитвы требуется подвиг жизни.

Апостол Павел писал о том, что Иисус Христос не­видимо пребывает в душе человека*.

* См.: Гал.2,19-20.

Иисусова мо­литва проясняет образ Христа, она становится внутренней иконой для монаха. Золотой фон ико­ны означает вечность. Для внутренней иконы - Иисусовой молитвы - тоже нужен фон - внут­реннее безмолвие. Оно достигается двумя спосо­бами; борьбой с помыслами и изгнанием их из души, а также контролем над пятью чувствами - волевой преградой для внешних впечатлений, ко­торые, оседая в памяти, заглушают, как сорняки цветы, слова Иисусовой молитвы. Поэтому вто­рым заветом старца, который читали посетители в его келий, был стих псалма: Да не возглаголют уста моя дел человеческих.

Старец не интересовался тем, что происходи­ло в мире, как будто ограда домика, где он жил, была крепостной стеной или берегом острова, за которым простиралось огромное бушующее море.

Образно говоря, наш взгляд направлен по го­ризонтали, он скользит по поверхности земли; мы живем ее прахом, мы жадно, как губка воду, впи­тываем в себя рассказы о событиях, которые происходят в мире. Мы сами бросаем свою душу в веч­но бушующее горько-соленое море. Земля стала нашей стихией, и поэтому имя Господа Иисуса Христа не сочетается с нашим сердцем - в нем дру­гой дух, дух страстного мира. Мы его пленники и настолько свыклись с этим пленом, что нам кажет­ся, что иначе жить нельзя.

Взгляд старца был другим. Он был устремлен ввысь, как бы направлен по вертикали. Старец буд­то только касался земли, но сердцем и умом жил в другом мире. Когда человек смотрит ввысь, то все окружающее словно исчезает для него. Духовный взор старца был обращен в вечное. Он как бы жерт­вовал собой, беседуя с людьми, так как эти беседы отвлекали его от самого главного - от молитвы.

У старцев, как и у всех людей, различные ха­рактеры. Некоторые бывают строги, в обращении с людьми они похожи на обнаженный меч. Дру­гие имеют от природы мягкий характер; они боят­ся своим замечанием причинить обиду и боль че­ловеку, и такие старцы больше всех страдают от духовного невежества своих чад и посетителей. Внутреннее делание старцев - изгонять помыс­лы и удерживать ум в словах молитвы. А посети­тели часто не понимают, к кому и зачем они при­шли, им кажется, что надо все подробно расска­зать не только о себе, но и о всей родне и соседях. Старца буквально подвергают словесной атаке, так что он перестает понимать, в чем дело, чего от него хотят. Он отключается от своего собеседника и уже воспринимает его слова как гул, который мешает молитве. После таких «визитов» старец чувству­ет себя больным и опустошенным; его состояние подобно ощущениям мирского человека, которо­го обокрали воры; и самое главное, старец знает, что такие разговоры бесполезны. Тот, кто пришел за спасением, спросит старца о самом главном и, услышав ответ, тотчас уйдет, чтобы исполнять его благословение в своей жизни. Бывает и так: чело­век сказал о своей проблеме и ждет ответа; старец молится в сердце Богу, чтобы Тот научил, что ска­зать; наступает пауза, и мирскому человеку кажет­ся, что молчать неудобно. Он начинает о чем-то говорить, перебивая мысли старца, и старец отве­чает не то, что нужно, невпопад, так как многосло­вием посетителя он отключается от внутренней молитвы. Поэтому свое посещение к старцу нельзя превращать в нашествие врагов, которые оккупиру­ют чужое время и отнимают самое главное, для чего и чем старец живет,- молитву. Старцы особой лю­бовью любят тех духовных чад, которые сами стре­мятся ко внутренней молитве и потому немного­словны. Можно о многом сказать кратко и, наобо­рот, в многословии можно утопить саму суть дела.

У одного горного народа был обычай: вождь, сочетавший в себе духовную и светскую власть, в определенные дни принимал у себя во дворце посетителей; за их спинами стояли двое слуг с бичами в руках. Посетитель должен был изложить свою просьбу в течение трех минут. Если он задерживался, то слуги начинали бить его кожаны­ми бичами, пока он не добегал до двери; затем впускали другого посетителя. Наверно, в этом были своя мудрость и опыт; по крайней мере, человек заранее готовился к тому, что он должен ска­зать все, что для него важно, в течение отведенно­го ему времени.

Великое дело в духовной жизни - умение мол­чать. Оно сберегает душевные силы для молитвы. А болтун растрачивает время подобно пьянице, который пропивает свое имущество и остается нищим. У старца после пустого разговора остает­ся чувство утомления и отвращения к своему посетителю, которое он старается изгнать из сердца, и, что хуже всего, горечь от временного отступле­ния благодати. Об этом должны были напоминать посетителю слова на стене келий отца Андрони­ка: Да не возглаголют уста моя дел человеческих.

Старец Андроник не только не говорил о мир­ском, но и хотел направить внимание пришедшего к нему человека на внутреннюю жизнь, оторвать его ум от вращающегося колеса времени, показать, что главное не то, что вне нас, а то, что внутри нас. Он запрещал судить кого-либо. Он знал, как часто человек, осуждающий другого, подвергается напа­дению той страсти, которую он увидел в других, и повторяет тот чужой грех, о котором рассказывал с таким негодованием. Поэтому старец завещал сво­им чадам: «Будь слеп, глух и нем», то есть выйди умом из этого мира, не подражай ему и не суди его, или: «Знай себя, и будет с тебя»; познавать себя - это значит видеть свои грехи, каяться в них и бо­роться с тем, что мешает молитве.

Иногда старец резко прерывал собеседника: «Какое тебе дело до чужих грехов, ты себя исправить не можешь» - или говорил: «Я тебе не верю». Когда посещение затягивалось, отец Андроник вставал с места и подходил к аналою, где лежала Псалтирь. Если с ним начинали спорить под ви­дом дальнейшего объяснения, он иногда закрывал глаза и опускал голову на руки в знак того, что он бессилен помочь в чем-либо спорщику, и уже не отвечал ни слова.

Он жил в своей келий, как в затворе, только иногда посещал Александре-Невскую церковь, чтобы сослужить владыке Зиновию. Старец гово­рил, что для него большая радость молиться вместе с таким архиереем, он чувствовал великое уте­шение от духовного общения с ним. Когда отцу Андронику задавали вопросы о духовной жизни, он отвечал сам, а когда дело касалось Церкви, то отсылал к владыке Зиновию.

После службы народ долго не расходился, ждал у церковных дверей схиархимандрита Андроника, чтобы взять у него благословение, услышать хоть одно слово или прикоснуться к его одежде. Отец Андроник излучал неизъяснимую радость, пото­му что в сердце его всегда была молитва, и хотел, чтобы все люди стали участниками этой радости, чтобы они пили живую воду молитвы из источ­ника бессмертия, который открывается в сердце человека особенно после Причастия, а не мертвые воды этого мира, которые приносят душе смяте­ние и печаль.

Когда я вернулся из Сухумской епархии в Тби­лиси, схиархимандрит Андроник был уже тяжело болен. Один из близких ему людей сказал мне, что старец был очень милостив на исповеди, редко давал епитимий, а теперь сам несет епитимию бо­лезни за наши грехи.

Когда схиархимандрит Андроник умер, Патри­арх Давид¹⁰ сказал на его могиле: «Отец Андроник, ты любил всех людей, и у тебя не было вра­гов. Молись о нас у Престола Божия».