Жеральд Мессадье Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать (Том 1) Маска из ниоткуда

7. ПРИГЛАШЕНИЕ

Саутгемптон до ужаса потряс Джона Таллиса (поскольку это все еще был он). Все эти корабли, эта суета, тяжело груженные повозки, доставлявшие товары к причалам, эти крики… Он почувствовал себя потерянным.

С двумя тяжелыми мешками в руках он покинул порт и заглянул в первую же увиденную таверну. Август близился к концу, стояла страшная жара, а путешественник забыл попить в последние часы плавания. И не было больше ни лимонов, ни рома. В таверне Джон выпил целую пинту эля и захотел есть. К тому же служанка, хорошенькая рыжеволосая девица неполных восемнадцати лет, с приветливой и кокетливой улыбкой предложила подать подогретую ветчину с мадерой и картофелем. Он согласился.

Едва Джон успел опустошить свою тарелку, как девушка снова выросла перед ним.

— A ruddy good appetite you'ave, m'lord.¹⁹

Весь ее зазывный вид располагал к галантному ответу. Джон посмотрел на красотку и подумал, что у него уже нет тела. Меньше всего его сейчас привлекали шашни с этой девицей, к тому же трактирной служанкой.

— Мне надо в Лондон, — ответил он.

— Тогда у вас целый час, — сказала девица, и он не совсем понял: может, она намекает, что у него достаточно времени для любовного десерта?

Но его холодность была вполне красноречива.

— Почтовая станция в двух шагах, — продолжила девица настойчиво.

Джон кивнул, расплатился и вышел со своими мешками.

— Fare well, pretty lord,²⁰ — бросила она ему чуть насмешливо, когда он был на пороге.

Посыпались шуточки захмелевших едоков. Джон их не понял, но смутился. Разве он не такой, как все люди? Девица предложила себя ему. Из корыстных побуждений, конечно, но также повинуясь естественной потребности, столь же естественной, как голод и жажда.

Неужели брат Игнасио лишил его мужского естества, сделал бесполым?

Джон пошел на почтовую станцию и для пущей уверенности, что точно доберется до Лондона, забронировал себе место. Хотя глупо, подумал он. Ведь когда он приедет в столицу, будет уже ночь. И что тогда делать? Куда податься? Пусть даже он уже не такой невежда в английском, как по прибытии в Стейтенвилл, но едва ли знает его достаточно, чтобы найти себе ночлег.

Однако Джон смутно предчувствовал, что именно в Лондоне сыграет первую крупную партию в своей жизни.

В карете, запряженной четверкой лошадей, он пристроил мешок с ларцом у себя в ногах (другой поместили на крышу с остальным багажом) и вооружился терпением против дорожной тряски.

Через час он заметил, что сосед напротив время от времени испытующе смотрит на него. Это был элегантно одетый мужчина лет сорока, сидевший рядом с напудренной и одышливой матроной, которая беспрестанно возводила к небу страдальческие глаза и сокрушенно вздыхала. Тогда сосед обращал к ней ободряющие слова.

Во время перемены лошадей Джон Таллис вышел вместе с остальными размять ноги и удовлетворить естественную нужду в окрестных полях. Затем они пообедали в таверне. Большой стакан эля и яблочный пирог вернули беглецу некоторое присутствие духа.

Карета прибыла в Саутгейт, пригород Лондона, около шести часов вечера. Было еще светло. Джон Таллис растерянно огляделся.

— У вас есть экипаж, сэр?

Джон обернулся — это был незнакомец из кареты. Юноша не знал, что ответить.

— Если соблаговолите указать адрес, где вы намереваетесь остановиться, — продолжил незнакомец, — я вас охотно подвезу.

— Благодарю, — пробормотал Джон в замешательстве.

— Меня зовут Соломон Бриджмен, — представился незнакомец. — Торгую пряностями и ценным деревом. Мой дом на Бромптон-роуд.

«Для меня это все равно что на Луне», — подумал Джон.

Но, сообразив, что молчит в ответ на слова незнакомца, вдруг испугался, что покажется неучтивым, и сказал:

— Меня зовут Джон Таллис.

Но никакого адреса, разумеется, он не смог бы назвать и при желании. Бриджмен бросил на него короткий испытующий взгляд, потом показал рукой на закрытую коляску, запряженную парой лошадей. Он велел кучеру опустить верх, чтобы по дороге можно было любоваться пейзажем. Джон занял место рядом с Бриджменом и опять положил мешок с ларцом у своих ног. Вскоре коляска завернула в маленькую гавань и, к тревоге Джона, въехала на паром.

— Тут нет моста? — удивился он.

— Только один, но его сейчас перестраивают. Вот уже несколько недель сносят стоявшие на нем дома.

«Как можно ездить по мосту, если на нем дома?» — недоумевал Джон, видевший только мосты Перу и Мексики.

Когда они оказались на другом берегу и стал виден собор Святого Петра, по поводу которого Джон не осмелился задавать вопросы, хотя ему и не терпелось узнать, что это за гигантское здание вздымается в небо,²¹ Бриджмен спросил у своего попутчика:

— Забыл, какой адрес вы мне назвали?

— У меня его нет, — ответил Джон, решившись на откровенность. — Я никого не знаю в Лондоне. Не подскажете мне приличную гостиницу?

Бриджмен, казалось, задумался.

— Я так и думал, — пробормотал он.

Потом опять посмотрел на Джона Таллиса и заявил:

— Мой дом достаточно велик, чтобы я мог предложить вам гостеприимство без всякого неудобства для нас обоих.

Джон обдумал предложение, одновременно подозрительное и обнадеживающее. Подозрительное, потому что никак не объясняло интерес незнакомца к его особе, а обнадеживающее, потому что наконец-то он повстречал благожелательного человека, у которого можно добыть ценную информацию.

— Благодарю вас, вы очень любезны, — выговорил Джон неловко.

Соломон Бриджмен и вправду располагал средствами для гостеприимства: его дом оказался большой трехэтажной постройкой в незнакомом Джону Таллису стиле; главное здание с двумя прилегающими крыльями располагалось посреди парка. Сама мысль, что он мог бы тут кого-то стеснить, явно отдавала иронией. Когда коляска остановилась перед крыльцом, прибежали двое слуг, помогли пассажирам выйти и взяли багаж, кроме, разумеется, мешка с ларцом. Бриджмен распорядился, чтобы гостю приготовили в правом крыле «синие покои», как он это назвал, и предложил разделить с ним ужин в центральном здании. После чего один из лакеев проводил Джона Таллиса в его новое жилище.

Чуть не заблудившись на обратном пути, юноша все же добрался до главного здания, где слуга проводил его к хозяину. Тот ждал гостя, стоя в величественном, но лишенном помпезности зале, все стены которого были уставлены книгами. Недлинный стол был накрыт на двоих, приборы помещались по обе стороны большого серебряного канделябра. Бриджмен предложил гостю рюмку портвейна, от которого тот не отказался.

— Вы не потомок музыканта Таллиса? — спросил Бриджмен.

Удивление, отразившееся на лице Джона, сказало гораздо больше, чем ему бы хотелось, он и сам это заметил.

— Не знали, что был музыкант с таким именем? — продолжил Бриджмен непринужденно. — Хотя странно: Томас Таллис и Уильям Бёрд были среди немногих музыкантов, приглашенных ко двору.

Он поставил свою рюмку.

— Это завидная должность, и оба стали знамениты. В Лондоне осталось всего двое Таллисов. Оба очень известны, и боюсь, вы сочтете затруднительным носить такое имя.

Он многозначительно посмотрел на своего гостя. Джон выглядел смущенным.

— Я предлагаю вам свое гостеприимство, — продолжил Бриджмен почти ласково. — Не окажете ли вы мне в ответ доверие и не сообщите ли ваше настоящее имя?

— Почему вы предлагаете мне гостеприимство? — вскричал Джон почти грубо, уже проклиная идею выбрать случайно услышанное имя; впредь ему надо быть осмотрительнее.

— По причинам вполне достойным, хоть и грустным. Два года назад я потерял единственного сына и, быть может, все еще разыскиваю его в этом мире.

— Хотите верьте, хотите нет, но я не знаю своего настоящего имени, — пробормотал Джон, поднимая на Бриджмена темные глаза. — Вы все время смотрели на меня в саутгемптонской карете. Почему? Я похож на вашего сына?

— Нет. Сядьте, — сказал Бриджмен, подавая пример. — Я слышал, как вы говорили с кучером, когда расплачивались. Вы явно плохо владеете английским. И одеты не так, как подобает вашему возрасту, хотя элегантно и по-английски. Это не ваша обычная одежда, она сшита по случаю, чтобы придать вам вид англичанина. Вы кажетесь печальным, одиноким и напуганным. Я вывел из этих наблюдений, что вы не из Саутгемптона, а из какой-то далекой страны. Поскольку в порт только что прибыла «Принцесса Виргинии», доставившая мне груз акации, я заключил, что вы тоже были на ее борту. Тем не менее, хоть вы сели в Норфолке, вы не из наших американских колоний, а из других мест, вероятно из Новой Испании…

Джон наклонился к своему гостеприимцу, округлив глаза. Услышанные им слова были сказаны мягко, но от этого их смысл не становился менее ужасающим: он был раздет догола. Как ни старался он натянуть на себя новую кожу, она свалилась с него. Он подумал с испугом, что проницательный хозяин дома, быть может, проник и в тайну его бегства из Мехико, догадавшись об убийстве.

Так что он был целиком отдан на милость Бриджмена. Но что еще знал этот англичанин? И чего ему от него надо, в конце концов?

У Джона мелькнула мысль о бегстве. Домчаться до комнаты, схватить ларец и скрыться в ночи… Но куда бежать? Где скрыться? Он напрягся, приготовившись дослушать остальное.

Бриджмен продолжил тем же тоном:

— Никто не ждал вас на набережной, ваша очевидная растерянность позволила мне предположить, что у вас тут никого нет. А возможно, и в целом свете…

Все это было ужасной правдой.

— Чего вы хотите? — оборвал его Джон хрипло, едва сдерживая слезы.

Он не опроверг ни одно из утверждений Бриджмена, собственным молчанием подтверждая правильность его умозаключений. Тот вскинул брови и ответил с улыбкой:

— Ничего такого, что было бы вам неприятно, Джон, если позволите мне вас так называть, пока не узнаю ваше подлинное имя. И меньше всего я хочу отбить у вас аппетит, что крайне огорчило бы моего повара, приготовившего нам превосходную говядину с корочкой.

— Откуда такая участливость? Вы же не Христос!

— Нет, конечно, вы сами в этом убедитесь, — ответил Бриджмен, опять улыбнувшись. — Видите ли, Джон, мне пятьдесят лет. В этом возрасте мужчина или женщина, если не имеют потомства, начинают сокрушаться о том, что им некому передать свое истинное богатство — жизненный опыт. Случай поставил вас на моем пути, как и меня на вашем.

Он пристально посмотрел на Джона. Взглядом прямым и печальным. Юноша нахмурился. Ему очень хотелось поверить этому объяснению. И он в него почти верил. Он так устал без конца остерегаться всего и всех.

Он вздрогнул, когда Бриджмен позвонил в стоявший у него под рукой колокольчик.

— Бенедикт, — громко объявил англичанин подошедшему слуге, — думаю, мы проголодались.

Поворот был столь неожиданным, что Джон рассмеялся, восхищенный самоуверенностью хозяина дома.

— Вот видите, — сказал тот, — понятливость — лучшее в мире средство для поднятия аппетита.

Впервые за свои семнадцать лет Джон Таллис, бывший Винсент Дрейк, бывший Висентино де ла Феи, почувствовал, что к нему относятся с уважением.

Салат из репы с ветчиной послужил неплохой разминкой перед запеченной говядиной, тающей во рту.

Впервые за долгое время Джон Таллис спал в эту ночь сном праведника. Тем не менее заснул он не сразу. Закрыв дверь на задвижку и задув свечу, он еще не один час перебирал в уме каждый миг, каждое сказанное этим вечером слово, пытаясь обнаружить хоть малейший признак лицемерия. Но тщетно. Потом услышал сквозь стены, как настенные часы отбивают полночь, и в конце концов забылся сном.