Как воспоминания о прошлых жизнях влияют на вашего ребенка Перевод С. Грабовецкий, А. Грабовецкая «Если ваш ребенок начнет переживать воспоминания о прошлой жизни, что вы будете делать?»

«В недвижимой точке вращающегося мира...»

Вопросы о перевоплощении и смерти кружились в моем неугомонном мозге. Картины моих похорон в прошлой жизни стояли перед моим мысленным взором – реальные и яркие. И предчувствие неминуемой смерти разливалось холодом по моему телу. Сейчас, когда я так тяжело болела, понимание перевоплощений обрело особый смысл и значение для выживания.

Я подумала об иудейских традициях моей семьи, о религии, которую я исповедовала в детстве, чтобы решить, не забыла ли я с тех пор чего-нибудь такого, что могло бы помочь мне сейчас. Я никогда не могла постигнуть мысль о том, что существование заканчивается со смертью. Мне также всегда казалась бессмысленной идея, что человек рождается в страданиях, живет, умирает и больше ничего. Но иудаизм никогда не мог дать мне адекватный ответ о смерти и жизни после смерти, в нем также ничего не говорилось о перевоплощениях. То же самое относилось и к христианству, которое исповедовали мои друзья.

Когда я была маленькой девочкой, наш раввин произнес слова, которые запомнились мне навсегда: «По мановению Божьей руки вы могли бы оказаться рожденными в Индии и погибать от голода». Я не понимала этого. Почему, думала я, Бог может решать, кому следует даровать хорошую жизнь, а кому – плохую? Мне повезло, это хорошо, но почему же другим не посчастливилось? Неужели наши судьбы зависят от Божьего каприза? Мне, ребенку, это просто казалось бессмыслицей.

В довершение ко всему, мои подружки-католички пугали меня своими вариантами рая, ада и чистилища. Смерть в их представлении была чем-то ужасным, так как душа может навсегда попасть в очень плохое место. В их представлении, дорога в рай была совсем не простой – только небольшому проценту людей удавалось осилить ее. Итак, сделай я что-то дурное – и это обречет меня на вечные муки?

Одним дождливым днем мы играли в нашем гараже с соседскими ребятами, как вдруг одна девочка встала и объявила, что мы обязательно попадем в ад, так как евреи не признали Иисуса Христа Спасителем. Ее слова разъярили меня. Это было несправедливо. С этого момента я отказывалась признавать их версию загробной жизни! Если они не дают мне никакого шанса лишь потому, что я еврейка, что ж, мне безразлично, что они думают о том, что происходит после смерти. Это была последняя капля!

Затем мои мысли поплыли в другую сторону, к тому времени, когда я училась в колледже Симона в начале шестидесятых и впервые познакомилась с поэзией Элиота, с его шедевром «Четыре квартета», поразившим меня. Мой преподаватель, Конрад Сноуден, высокий представительный негр, обладающий незаурядным интеллектом, стоял перед нами и держал в руках книжечку Элиота, словно Моисей с Десятью Заповедями. Мы застыли на стульях, трепеща. Он заворожил нас своим магическим и страстным голосом, прочтя всю поэму. Исполненные тайны слова «Квартетов» звенели в моих ушах: «В моем конце – мое начало... чтобы обладать сознанием, не нужно быть во времени» [1].

Эти две фразы я никак не могла забыть, они звенели в моей голове и сопровождали меня повсюду, подобно мелодии. Правда, таящаяся в этих строках, глубоко запала мне в душу и требовала от меня понимания. «В моем конце – мое начало... чтобы обладать сознанием, не нужно быть во времени». Месяцами я носила книжку Элиота в своем рюкзачке, надеясь, что это поможет проникнуть в тайну запомнившихся мне строк.

Тем летом я с несколькими подружками отправились на Плам-Айлэнд, расположенный на север от Бостона, где еще сохранилась нетронутая природа, чистые дюны и пляжи. Весь вечер и всю ночь мы хохотали, рассказывали истории, ели китайские блюда и играли в разные игры среди темнеющих дюн. Ночное небо было особенно чистым, и звезды казались гораздо более яркими, чем в дымном небе над Бостоном. Когда первые лучи солнца озарили небо над океаном, я решила, что достаточно наобщалась, и, покинув друзей, поднялась на дюну, чтобы полюбоваться восходом и послушать шум океанского прибоя.

Когда оранжевая полоска солнечного диска проклюнулась над горизонтом, я почувствовала странный гул в ушах, и все вокруг меня начало искриться и мерцать. От горизонта исходило сияние. Затем все переменилось совершенно необычным образом. Моя усталость, гипнотизирующий шум прибоя, отблески восходящего шлица на воде переместили меня в совершенно неведомое мне раньше состояние сознания.

Я не просто видела с помощью глаз – я постигала все окружающее меня. Я видела, ощущала, становилась песком, волнами и бесконечным оранжево-розовым небом. Мое тело все еще сидело на дюне, но я не могу сказать, что «я» сидела там, так как внезапно я превратилась в чистую энергию, и все окружающее также стало энергией, струящейся по мне и вне меня. Все то, что я всегда считала плотным веществом, превратилось в цельное отражение этой золотой энергии. Казалось, мое тело полностью растаяло и я превратилась в единое целое с песком и прибоем, а затем, на одно мгновение, слилась со всем Мирозданием. Я ощутила, что невероятно увеличилась. В моем теле находились миры, которые были больше «меня», я была гораздо больше той «Кэрол», с которой привыкла себя отождествлять. Легкость и радость хлынули в мой мозг, и я поняла, действительно поняла, что являюсь частью чего-то гораздо большего, чем мое ограниченное я.

Тут же я осознала, что энергия, которую я ощутила в себе, никогда не исчезнет. Умереть может лишь тело, тогда как суть, пронизывающая все, но каким-то образом сфокусированная в моем теле, будет существовать вечно. «В недвижимой точке вращающегося мира нет ни плоти, ни плотского. Нет ни вперед, ни назад в недвижимой точке, где существует танец...» [2]. Слова Элиота наконец обрели смысл!

Этот момент откровения, это блаженство были внезапно прерваны вспышкой молнии, прорезавшей небо. Мои друзья подбежали к дюне, на которой я сидела, и закричали, что собираются отправляться обратно в город, так как к острову приближается шторм. (Шторм так и не разразился.)

По дороге в Бостон я пыталась описать этот «момент вечности» своим друзьям. Они не могли понять, шучу ли я или говорю всерьез. Как я ни старалась, у меня ничего не получалось – все звучало фантастично, даже для меня самой. Но это не было фантазией. Не было шуткой. Не было иллюзией. Все было реально – более чем реально. Все, что я пережила, не давало покоя мне несколько дней, и я никогда не забывала этого чувства. И сегодня я могу перенестись на тот пляж и ощутить неописуемое счастье тех блаженных мгновений.

На следующий день я гуляла по Гарвард-сквер, все еще оглушенная тем необыкновенным переживанием и в отчаянии, что не могу подобрать слов, чтобы описать все это. Я зашла в одно из своих излюбленных мест – книжный магазин «Сфинкс» – и без всякой мысли вытащила наугад одну из книг, стоящих на полке. Я раскрыла ее и начала читать со средины. Слова словно ударили меня током – они в точности описывали то, что я пережила на берегу. «Твое собственное сознание, сияющее, пустое и неотделимое от Великого Тела Сияния, не имеет ни рождения, ни смерти и есть Неизменный Свет» [3]. Книга называлась «Тибетская Книга Мертвых».

На следующей неделе я отложила в сторону «Четыре квартета» и ушла с головой в чтение «Тибетской Книги Мертвых». Я поняла, что в ней говорится не столь о смерти, как о той части нас самих, которая никогда не умирает, – о сознании.

Для буддистов сознание является непрерывным континуумом, который существует вечно, даже после того, как мы умираем. Возрождение является само собой разумеющимся фактом. «Тибетская Книга Мертвых» описывает стадии, через которые проходит сознание непосредственно перед моментом смерти и сразу же после смерти. В ней рассказано о том, какое путешествие совершает душа, покинув тело, и о возращении ее в матку для нового воплощения. Этот древний текст, написанный мудрецами Тибета, предназначен для того, чтобы его читали человеку, находящемуся на пороге смерти, и его душе после того, как она покинет тело. В нем содержатся детальные инструкции, касающиеся стадий сознания, сквозь которые проходит душа в своем путешествии после смерти и перед возрождением. Они называются состояниями бардо.

Согласно «Тибетской Книге Мертвых», самая важная стадия покинувшей тело души – это время, близкое к моменту смерти. В момент, непосредственно следующий за смертью, душа с наибольшей полнотой осознает свою божественную и вневременную природу и единство с Великим Телом Сияния. Слова, эхом отозвавшиеся в моей душе, когда я впервые раскрыла книгу, описывали величайшие моменты озарения. Они были столь красноречивы для меня, поскольку в тот момент на берегу я попала в бардо и поняла вневременность существования.

Знакомство с «Тибетской Книгой Мертвых» привело меня, в свою очередь, к изучению таких древних текстов, как «Упанишады» и «Бхагавадгита». Я, пользуясь любым доступным источником, пыталась понять, что такое непрерывность сознания и механизм перевоплощений. В «Упанишадах» говорилось о возрождении в поэтических выражениях. Там есть такие строки: «Подобно злаку человек созревает и падает на землю; подобно злаку он восходит вновь, когда приходит его время» [4].

Но эти буддистские и индуистские тексты, несмотря на всю свою великую мудрость, не могли вполне удовлетворить меня, современную женщину. Смысл, который я в них искала, был затуманен религиозной доктриной, остававшейся мне непонятной. В древневосточных текстах подчеркивалась необходимость дисциплинированной жизни – как единственный путь, ведущий к просветлению и освобождению от цикла перевоплощений. Но эта дисциплинированная жизнь описывалась в терминах, совершенно чуждых мне, студентке бостонского колледжа семидесятых. Я никогда не могла представить себя ведущей дисциплинированную монашескую жизнь.

Затем, как-то утром в колледже, я с удивлением натолкнулась на английских поэтов-романтиков девятнадцатого века. Эти поэты – Вордсворт, Колридж и Блейк – описали свои видения, схожие с представлениями тибетских мудрецов. Я почувствовала облегчение, обнаружив восточный мистицизм в западной литературе, созданной людьми, говорящими на том же языке, что и я. Эти поэты писали о бессмертии души, о том, что суть, заключенная в нас, является вневременной, вечной и божественной. «Я не видел Бога и не слышал никакого Бога в ограниченном органическом восприятии; но мои чувства обнаружили бесконечность во всем», – писал Уильям Блейк [5].

Прочтя это, я посвятила следующие три месяца тому, что выписывала строки из поэзии Блейка и «Тибетской Книги Мертвых» для сравнения. Эти записки стали для меня священной попыткой прояснить и объяснить тот луч просветления, который преобразил весь мир, когда я сидела на дюне.

Все эти поиски и исследования смысла смерти и перевоплощения помогли мне ответить на некоторые вопросы и укрепить свои убеждения новым каркасом. Но все же я была растеряна: я не знала, как использовать это в своей жизни. Если часть меня всегда существовала в иные времена, в иных жизнях, как это могло повлиять на мою нынешнюю жизнь в практическом смысле? И если рисунок мыслей и переживаний переходит из жизни в жизнь, то как мы можем его изменить? На эти вопросы у меня не было ответов. Но так как я лежала в постели с картиной умирающего мужчины перед своим мысленным взором, вопрос о перевоплощении стал для меня личной реальностью. Мне нужно было знать больше. Моя жизнь зависела от этого.

Ширма его незаурядного таланта

Я поняла, что мне стало гораздо лучше, когда мои мысли приняли иной оборот. Меня стали беспокоить такие бытовые вещи, как уборка дома, стирка грязного белья, которое скопилось за время болезни, и способность восстановить физическую форму, чтобы управляться с Чейзом. Через несколько недель Стив отправился в аэропорт и вернулся оттуда с Чейзом и Сарой. Я долго и крепко обнимала их, мысленно возвращаясь в те мрачные дни, когда казалось, что мне суждено навсегда с ними расстаться. Я была счастлива и благодарна судьбе.

К тому времени, как в саду расцвели нарциссы, я полностью поправилась. Я не помню другой такой прекрасной весны. Эшвилл сиял розовыми, пурпурными и красными азалиями, а цвет кизила висел белыми созвездиями среди деревьев парка. Я наслаждалась теплом и солнцем, как никогда раньше, и благодарила Бога за каждый безболезненный вздох, который я делала. Весна и мои силы расцветали, а страхи, пришедшие с болезнью, отлетали, как дурной сон. Но когда наступила осень и в цветах созрели семена, я снова задумалась о своем здоровье и стала беспокоиться о том, удастся ли мне пережить эту зиму. Я вспомнила о своем видении и пожелала, чтобы все дурные предчувствия рассеялись, как дым, хотя в глубине души знала, что этого не произойдет. Казалось, что что-то еще осталось неразрешившимся, но я не знала, что именно. Я молилась, чтобы ко мне пришло понимание и здоровье.

В октябре наш близкий друг, Розарио, которому я поведала о видении, явившемся мне во время болезни, позвонил, чтобы сообщить интересную новость. Он только что познакомился с гипнотизером из Флориды, который сейчас находился в Эшвилле и проводил сеансы регрессий в прошлые жизни. Возможно, этот человек смог бы помочь мне понять мое видение и разорвать круг болезней. Без колебаний, даже не зная, что такое регрессия в прошлую жизнь, я позвонила гипнотерапевту Норману Инджу.

Утром следующего ясного осеннего дня, когда во всей красе горела красная листва на кленах, Норман Индж появился у моей входной двери. Я была тут же заинтригована его лукавой улыбкой, искрящимися глазами и серебристыми прямыми волосами. Мы разговорились, и Норман описал мне свою необычную родословную. Он был выходцем с Гавайских островов и происходил от древнего рода кахуна – духовных целителей с Гавайев. По традиции кахуна Норман научился древней мудрости от своего отца и деда. Эти традиционные знания в комбинации с гипнотерапией и психолингвистическим программированием расширили его возможности как целителя. Меня так заинтриговал рассказ Нормана, что я забыла обо всем на свете.

Норман начал проводить сеанс с простого упражнения по релаксации. Пока я полулежала на кушетке и прослушивала кассету с успокаивающей музыкой, Норман инструктировал меня, как следует фокусироваться на дыхании и сознательно расслаблять каждую часть тела. Вскоре я полностью расслабилась. Тогда Норман повел меня за собой на воображаемую прогулку. Пройдя мимо мирного пейзажа, я должна буду спуститься вниз по воображаемой лестнице. Норман предупредил меня, что, достигнув последней ступени, я окажусь в иной жизни.

Бледные образы тут же возникли в моей голове – образ того же хрупкого мужчины, которого я видела во время болезни несколько месяцев назад. Голос Нормана казался утешающим, когда достиг моего сознания: «Опишите то, что видите, – сфокусируйтесь на образах». Когда я последовала совету Нормана, картина изменилась – перестала быть расплывчатым видением, образы стали четкими и полными жизни. Иногда сцены поочередно сменяли одна другую, как в кино. Иногда картинка застывала, и я могла проследить за чувствами, которые у меня возникали.

Норман сопровождал меня все время. Образы менялись. Я уже была не умирающим человеком, который лежал на кровати, а им же, но в детстве. «Я вижу себя ребенком. Я одет во все белое и сижу на высоком стульчике. Моя мама кормит меня кашей. Я вижу отца и сестер, сидящих тут же за столом». Я описала Норману, как я чувствую себя, будучи ребенком, окруженным морем любви и заботы.

В моей голове прозвучал скептический голос: «Ты все это сочиняешь». Но притягательная сила образов и эмоций победила мой сомневающийся рассудок. Скептический голос становился все тише, пока не исчез, а я погружалась все глубже в видения, завороженная словами Нормана: «Что вы испытываете? Что вы чувствуете?»

После нескольких минут фокусировки я перестала просто смотреть кинофильм, разворачивающийся перед моим мысленным взором. Я стала настоящим героем истории, испытывающим полноценные чувственные переживания. Я могла «видеть» глазами этого человека, я могла слышать его ушами, я испытывала любовь, кипящую в его сердце, и я знала, о чем он думает. Но самым удивительным было то, что я могла быть попеременно то посторонним наблюдателем, то вновь оказываться внутри тела или даже находиться одновременно по обе стороны. Я могла выпрыгивать из своего тела и наблюдать за собой из любой точки. В этом измененном состоянии я обладала сюрреалистическим всеведением. Я имела доступ ко всему, что человек знал, понимал и переживал, и в то же время могла наслаждаться более широкой перспективой, понимая ход его жизни даже лучше, чем он сам.

В то же время, будучи поглощенной видениями, я прекрасно осознавала, что нахожусь в своей комнате вместе с Норманом. Я слышала, как где-то звонит телефон, но он звонил очень далеко, и это не имело никакого значения. Все происходило так, словно я бодрствовала во сне и могла направлять внимание сознательно туда, куда хотела. Это был сенсорный парадокс – стоять обеими ногами в разных реальностях.

Сцены в моем мозге продолжали развиваться, и я увидела себя десятилетним мальчиком. Я находился в комнате со сводчатыми потолками и высокими окнами. Глиссандо солнечного света падало из окна на рояль, стоящий посреди комнаты. Рядом со мной, положив мне на плечо руку, стоял пожилой мужчина. Я знал, что этот добрый человек был моим любимым учителем музыки. Тепло наполнило все мое тело, когда я подумал о моей семье и музыке. Моя жизнь состояла из смеси любви и музыки. Я испытал счастье.

«И что произошло потом?» – спросил Норман, разбивая чары.

«На семейном совете было принято решение, что я должен уехать в город, чтобы продолжать изучение музыки. Я горд тем, что мне придется уехать». Я ощутила, как сжалась моя грудь и на глаза накатились слезы. Я должен была прощаться с семьей и со своим учителем музыки.

«Двигайтесь дальше, переходите в другой период», – ободрял меня Норман.

Я увидела себя как молодого человека лет тридцати, стоящего возле пианино в большой квадратной комнате с тяжелыми портьерами на французских окнах. Комната была заполнена хорошо одетыми людьми. Меня окружали восторженные почитательницы, и я говорил с ними. Женщины подступали все ближе, и я мог уловить запах их духов. Я также чувствовал, как пахнет моя собственная тальковая пудра.

Я улыбнулась, увидев следующую сцену. Сейчас молодой человек спускался по лестнице в сопровождении двух элегантно одетых женщин. Я различал богатые цвета длинных платьев, в которые были одеты мои спутницы, а также искры, отбрасываемые хрустальными люстрами, висящими над поворотом лестницы. Сцена имела бархатную текстуру элегантности и цивилизованности. Я развернул плечи, испытывая гордость знаменитого исполнителя, медленно проходящего сквозь оживленную толпу.

Но эту гордость омрачали грусть и невыносимая тоска. «Я чувствую себя разорванным пополам. Я наслаждаюсь тем восторгом, который вызываю у публики, но они не могут увидеть за моим талантом меня самого. Они не знают, кто я такой на самом деле». Я чувствовал, как у меня сосет под ложечкой, когда вспоминал о той любви и заботе, которые навсегда остались в прошлом, когда я был со своей семьей. «У меня много друзей, – продолжал думать я, – им нравится та музыка, которую я играю. Но у меня нет никого, кто действительно глубоко любит меня». Я почувствовал приступ слабости и лег на диван, приняв позу плода.

Затем я снова возвратилась к той сцене, где мужчина лежал на смертном одре. Он все время кашлял, почти не мог дышать. Это была та же сцена, которую я видела несколько месяцев назад во время болезни. Женщина, которая, судя по чувствам, была моей сестрой, сидела у изголовья, готовая исполнить любое мое желание. Я могла ощутить в своем теле его усталость и боль, пронизывающую его грудь, вспоминая свою собственную болезнь прошлой зимой. В этот момент Норман, воспользовавшись возможностью, спросил: «Каковы эмоциональные причины вашей болезни? В чем вы нуждаетесь?» Не задумываясь, я ответила: «Это единственная возможность получить ту заботу, в которой я нуждаюсь. Моя жизнь не сбалансирована». И хотя я сказала это с позиций того мужчины, у меня возникло ощущение, что эти слова в какой-то мере относятся и к моей нынешней жизни. Но я не знала почему.

Норман же понял это. Пока я находилась в трансе, он помог мне понять, что моя нынешняя жизнь была негативом жизни этого мужчины. Как музыкант, он мог полностью реализовать свой творческий потенциал, но при этом он нуждался в любовных отношениях, которые сделали бы его жизнь завершенной и сбалансированной. За ширмой незаурядного таланта люди не могли увидеть его человеческих черт или даже приблизиться к нему. Его болезнь стала экстремальным проявлением нужды в любви и заботе.

Напротив, моя жизнь была полна любви. Ее давали мне моя семья и друзья. Как мать двух маленьких детей, я отдавала всю силу и энергию заботе о них. Я задыхалась. У меня не было средств для реализации своего творческого потенциала и не было более высокой цели, кроме благополучия моей семьи. У меня не было времени развить в себе художника, исследователя или учителя с тех пор, как я вышла замуж и родила детей. В этот момент, когда передо мной развернулось мое парадоксальное прошлое, я поняла, что для того, чтобы стать гармоничной личностью, я должна развить способность к созиданию. Только это может принести мне здоровье.

Затем Норман провел меня сквозь смерть этого человека. Я могла видеть сестру, сидящую у его кровати, когда он наконец умер. Я видела всю комнату как наблюдатель – со стороны. На его худом лице появилось выражение облегчения после того, как он умер, покинул свое сухое изможденное тело. В тот же момент я ощутила, как мое собственное тело расслабилось.

Затем перспектива изменилась, и я увидела похоронную процессию сверху. Это была та же сцена, которую я наблюдала месяц назад. Я чувствовала себя как дух, покинувший тело того мужчины, парящий над толпой, наблюдающий за своими собственными похоронами. Меня глубоко тронуло то, что столько друзей пришли попрощаться со мной. Внезапно в фокусе этой картины оказалась сестра, стоящая среди толпы и утирающая слезы платком. Я ощутила к ней жалость. Мне хотелось сказать ей, что я уже не страдаю, и поблагодарить ее за любовь и заботу. По совету Нормана, я попрощалась с ней и сказала «спасибо» за ее любовь.

Разбитые мечты и ушедшие годы

«Я играю перед этими людьми, чтобы они смогли решить, стоит ли мне продолжать учебу в консерватории. Я знаю, что играю хорошо. Мне это легко дается. Принято решение, что я могу продолжать свое обучение. Поступить в консерваторию – большая честь. Но я чувствую грусть оттого, что должна расстаться со своими родителями. Я буду далеко от них, я буду скучать, но мне так хочется продолжать учиться музыке.

Я вижу отца, мать и младшего брата на вокзале. Все вокруг покрыто коричневой или серой копотью. Отец склоняется надо мной и целует. Мать плачет, младший брат выглядит потерянным. Я везу с собой один коричневый квадратный чемодан».

«Куда вы направляетесь? Где вы находитесь?»

«Я покидаю Польшу и отправляюсь учиться в Вену», – эти слова, внезапно сорвавшиеся с моих губ, поразили меня.

Затем я вижу себя молоденькой девушкой, идущей по коридору. Потолки очень высокие, с них свисают светильники, над дверями находятся застекленные оконца. «Здесь я обучаюсь музыке, у меня появились друзья, и я счастлива. Это мой новый дом».

В моем мозге возникает следующая сцена, но в этот раз у меня иное настроение. От счастья не осталось и следа. Я испытываю страх. «Я вижу себя в тесной квартире. Мне около двадцати пяти– тридцати лет. Рояль занимает весь угол комнаты. Дверь открывается, и в комнату входит молодой человек в берете. Я знаю, что он мой муж. Он говорит что-то быстро и взволнованно. Его тревога связана с тем, что мы – евреи. Мой муж, университетский преподаватель, высказался против немецкой полиции. Я вижу ужас в его глазах. Я знаю, что нам грозит беда. Я не хочу видеть, что произошло потом».

Норман сказал: «Продолжайте».

Я свернулась на кушетке и обхватила колени руками. У меня засосало в животе. Мне приходилось выдавливать из себя слова, чтобы рассказать, что произошло потом. «Я вижу двух своих детей – маленькую девочку около двух лет и мальчика лет шести. Мы стоим вместе с другими людьми на мостовой. На мне светло-коричневое пальто. Позади нас находится высокая каменная стена. Моего мужа нет с нами. Я не знаю, куда он исчез. Они увели его. Немцы окружают нас со всех сторон. Мне страшно за себя и за своих детей».

Я начинаю плакать, рассказывая Норману о том, что вижу. Печаль волнами захлестывает меня. Мне холодно. Положение ухудшается.

«Мы стоим возле поезда. Вокруг солдаты и собаки – немецкие овчарки. Я держу маленькую дочь на руках, а сын стоит рядом и держится за мою свободную руку. Мысли путаются. Отовсюду раздаются крики. Никто не понимает, что происходит».

Я ощущаю, что происходит что-то ужасное за пределами той картины, которая стоит у меня перед глазами. Я снова начинаю плакать. Норман говорит: «Продолжайте». Но я начинаю рыдать еще надрывнее, не в состоянии ничего сказать. Однако я находилась в достаточно полном сознании, чтобы попросить Нормана дать мне бумажные салфетки, чтобы вытереть нос и глаза.

Мое тело свело от страха, и я не хотела допускать появления следующей сцены перед моим взором. Выждав, когда я выплачусь, Норман снова настоял, чтобы я продолжала.

«Я в лагере. Вокруг все серое. Я хожу отупевшая. Я не понимаю, что происходит. Я не знаю, что случилось с моими детьми и мужем. Моей семьи нет. Моей музыки нет. Мой дух сломлен. Я больше не живу. Теперь я взлетела. Я смотрю сверху вниз на обледенелую комнату с бетонными стенами. Я вижу себя лежащей на куче мертвых, неестественно изогнутых тел. Меня отравили в газовой камере».

Последние картины я описывала сухим, неэмоциональным тоном. Затем образы исчезают. «Какая потеря, – единственное, что я могу сказать напоследок. – Какая потеря».

Норман, видя, что с меня достаточно, завершил сеанс предложением возвратиться в настоящее, запомнив все, что я пережила. Убедившись в том, что я полностью возвратилась в свое тело, он поговорил еще недолго и попрощался.

Я лежала на кушетке еще несколько минут, не в силах ни о чем думать. Я была совершенно опустошена от пережитых эмоций и плача. Меня необычайно растрогали эти воспоминания, особенно те, которые относились к женщине, погибшей вместе со своей семьей во время немецкой оккупации. Я осознала, что носила тень горя этой женщины всю свою жизнь. Какое облегчение я испытала, освободившись от этого образа! Мне стало легче и светлее на душе.

Я вышла во двор и присела на крыльце. С того момента, как Норман постучал в мою дверь, прошло около трех часов, и день был в полном расцвете. Солнце стояло высоко в небе, и его лучи казались теплыми, но октябрьский воздух был прохладным и освежающим. Я думала о своей регрессии, о жизнях, оставшихся за спиной, и о новых жизнях, которые еще должны прийти. Я ощутила в полной мере, сколь счастлива я, что живу в этом теле в этот момент на Земле.

Усваивая уроки регрессий, я осознала, что воспоминания из прошлых жизней придают новое измерение моей настоящей жизни. Туманные образы из прошлых жизней, преследовавшие меня до сегодняшнего дня, сгустились и стали вполне зримыми и осязаемыми осознанными воспоминаниями. Мое представление о том, что во мне живет нечто большее, чем опыт этой жизни, подтвердилось. Теперь я знала наверняка, что какая-то часть меня пережила смерть и сделает это же в будущем. Моя вера в перевоплощения и бессмертие души превратилась из умозрительной идеи в обыденную реальность. Это подтверждение позволило мне чувствовать себя духовно здоровой и счастливой.

Через две недели после регрессии с Норманом мой отец скончался в больнице в результате банальной операции. Это стало испытанием для моего нового понимания жизни и смерти. Его внезапная смерть была ударом для всех нас. Я тут же вылетела в Нью-Йорк, а Стив с детьми отправились на следующий день туда на машине.

Я стояла возле могилы и слушала, как раввин читал из Екклезиаста: «Всему свое время и все имеет свою цель под небесами». Я думала о своих собственных похоронах и смертях, которые я видела во время регрессий, о том, как я парила над своим телом. Я спрашивала себя: «Может ли отец видеть нас сейчас? Где он? Что он сейчас чувствует?» Внезапно волоски на моих руках словно наэлектризовались, я ощутила волну энергии, прокатившуюся по всему телу. Я ощутила, что он присутствует на кладбище, и в голову пришли слова из «Тибетской Книги Мертвых», которую следовало читать человеку, лежащему на смертном одре: «О, благороднорожденный... сейчас ты переживешь Сияние и Ясный свет Чистой Реальности. Узнай его». Я представила, что мой отец слышит эти слова, и поняла, что они означают.

Затем произошло что-то странное. В тот момент, когда опускали в могилу гроб отца, с головы моего брата слетела ермолка и упала в промежуток, образовавшийся между гробом и земляной стенкой могилы. Не было никакого ветра, чтобы объяснить происшествие. Мы с удивлением переглянулись. Во взгляде каждого читался один и тот же вопрос: «Что это было?» Мы со Стивом безмолвно взглянули друг другу в глаза. Был ли это знак от отца? Кое-кто верил, что это был знак.

«Я нечто большее, чем мое тело»

В последующие месяцы, когда я мыла посуду, складывала белье, чтобы отправить его в прачечную, или возила детей по городу, образы из прошлых жизней проплывали перед моим мысленным взором. Новое понимание приходило в виде озарений и подтверждало мое представление о том, как увиденные мною прошлые жизни соотносились с моей нынешней жизнью.

В свете этого нового понимания сцены и образы моего раннего детства стали приобретать больший смысл. Моя любовь к музыке и фортепьяно, история истребления евреев нацистами, которая одновременно страшила меня и завораживала, болезнь легких, которая столь долго не отпускала меня, – все это получило объяснение. Детские игры также получили иную окраску: мои подруги и я часто прятались под лестницей в подвале, притворяясь, что мы скрываемся от нацистов. И не странным ли было то, что мы, дети, любили брать с собой консервы, притворяясь, что боимся умереть с голоду? Когда я задумываюсь об этом сейчас, связь кажется очевидной.

Наконец-то я поняла иную загадку из моего детства. Меня долгое время преследовало повторяющееся сновидение, где женщина с каштановыми волосами средней длины, одетая в светло-коричневое пальто и черную шляпку, шла по бульвару, за которым возвышалась каменная стена. Образ был столь ярким и живым, что я не могла забыть его. Я когда-то думала, что должна стать этой молодой женщиной, когда вырасту.

Этот сон повторялся многие годы и всегда был одинаков. Но когда я видела его в последний раз, за несколько недель до встречи с Норманом, что-то изменилось в нем. В тот раз я знала, что была этой женщиной. Снова во сне я видела, как иду по бульвару, точно тем же путем, но сон не прервался на обычном месте, и я подошла к нарядному дому с большим квадратным двором. Видение было графически-точным и завершенным. Я могла бы нарисовать диаграмму этого дома на следующий день. Я вошла в темную комнату в правом крыле дома. Потолок комнаты был высоким, у стен стояла массивная антикварная мебель, а окна были закрыты тяжелыми портьерами, не пропускающими солнечный свет. Я отчетливо помню патину богатых деревянных панелей.

Я подошла к трем мужчинам, одетым в военную форму. Один из них сидел за столом, тогда как двое других стояли по обе стороны от него. Я обратилась к сидящему, вежливо спросив его о местонахождении моего мужа. За вопросом последовало молчание – они вели себя так, словно меня не было в комнате. В отчаянии я ударила кулаком по столу и закричала на них по-немецки – язык, которого я не знаю в этой жизни. Они презрительно засмеялись и выставили меня за порог, употребив грубую силу. Я ушла, униженная и испуганная. Я думала: «Как я смогу сама растить детей?» Мои плечи были опущены и голова склонилась вниз.

Немецкие слова проносились у меня в голове, когда я проснулась и стала трясти Стива, чтобы рассказать ему об этом сновидении. Я пыталась повторить немецкие слова, пока те, казалось, вертелись на кончике моего языка. Но через несколько секунд они выскользнули из моей памяти. Тревога же сохранилась надолго.

Женщина, которую я видела в своем повторяющемся сновидении, была той же женщиной, которая явилась мне во время регрессии с Норманом. Очевидно, эти отрывочные воспоминания проскальзывали в сны из моего подсознания еще тогда, когда я была ребенком. До регрессии я не имела ни малейшего представления о том, что означали эти картины, являющиеся в сновидениях. После регрессии эти сны никогда не снились мне.

Прояснился еще один случай из детства. Когда мне было три или четыре года, я сидела на полу в гостиной и играла. До сегодняшнего дня я могу припомнить ощущение тепла солнечных лучей, падающих тогда из окна, и жесткий ворс шерстяного коврика под моими ногами. Мама зашла в комнату и поставила на проигрыватель пластинку с классической музыкой. Я тут же забыла про свои игрушки, красота музыки заполнила весь мой мир. Я знала эту музыку! Я могла напевать мелодию, предчувствуя каждую ноту. Я сидела и слушала. Такая радость переполняла мою душу, что я начала плакать. Я чувствовала, как я сама и окружающая меня комната становятся больше. Весь мир расширялся, и я сливалась со всем. В этот момент я поняла, что являюсь чем-то большим, чем мое тело. И хотя эта эйфория длилась всего лишь пару минут, магия этого вневременного мгновения навсегда осталась со мной.

Я нечто большее, чем мое тело. Оглядываясь назад с высоты сегодняшнего момента, после опыта, обретенного в регрессии, я понимаю, что произошло тогда. Фортепьянная музыка, которая звучала из проигрывателя, была той композицией, которую я неоднократно играла в своих предыдущих жизнях. Знакомые звуки дали толчок памяти моей души и перенесли меня в пространство того сознания, которое было гораздо старше четырехлетней девочки, играющейся на ковре. «В моем конце – мое начало... чтобы обладать сознанием, не нужно быть во времени». В детстве у меня было это переживание. И это же переживание повторилось позже, когда я сидела на берегу возле Бостона через много лет.

«Только через время можно покорить время» [6]

Зима пришла и ушла, и к своей огромной радости я ни разу не болела в течение самых холодных месяцев. Такое случилось со мной впервые за долгие годы. В марте пронеслась чудовищная снежная буря – столько снега за раз не выпадало на протяжении всей зимы. Пушистый снег в фут глубиной превратил горы в сказочный край, а поле для гольфа возле нашего дома стало лучшим во всем городе местом для езды на санках. Мы потеплее одевали наших детишек, и они весь день напролет катались с горки на надутых камерах от шин грузовика.

В эту ночь мы со Стивом дождались, пока дети заснут, а затем тихонько проскользнули во двор, чтобы покататься с горки. Это была прекрасная звездная ночь. Подростки разожгли огромный костер, и отблески огня играли на снегу, озаряя склон, с которого мы со Стивом спускались на импровизированных санях. Мы вдвоем ложились на одну надутую камеру и мчались по обледенелому косогору вниз, подпрыгивая на кочках и выбоинах. Нас вертело во все стороны, и мы то кричали, то хохотали от восторга. Свалившись в сугроб, я тут же вскакивала и неслась наверх, чтобы снова прокатиться на камере. Я вдыхала всей грудью морозный воздух. Внезапно я вспомнила прошлую зиму, когда я лежала больная и каждый вдох мне давался с трудом. В этот момент я поняла, что действительно исцелилась. Я прошептала молитву благодарности, направленную мигающим звездам над головой, вскочила на камеру и понеслась вниз, высоко подпрыгивая на рытвинах.

Почему я исцелилась? В этом была явная связь с моими регрессиями, с тем, что мне удалось изучить рисунок прошлой жизни и осознать, как он переходит из жизни в жизнь. Одна схема была для меня ясной. Каждый раз я умирала с пораженными легкими – мужчина, которым я была, умер от туберкулеза, женщина, которой я тоже была, погибла, когда ядовитый газ наполнил ее легкие. Каким-то образом травмы этих двух смертей отразились на моих легких, и, пока я их не сознавала, они влияли на меня. Но осознав эти две смерти при регрессии, плача от горя и боли, я смогла освободиться от травмы. Я снова дышала свободно.

Но и это еще не все. Физические травмы указывают на незавершенные дела, на уроки, которые еще следует усвоить. Регрессия в жизнь талантливого пианиста продемонстрировала мне необходимость сбалансировать свою жизнь: не забывать ни о любви и интимных отношениях, ни о реализации творческого потенциала, заложенного во мне. Понимание этого помогло мне направить свою жизнь по новому курсу.

Смерть в нацистском лагере продемонстрировала мне неоконченные дела иного плана. К тому времени, как я погибла в газовой камере, моя душа уже давно перестала чувствовать что-либо. Слезы горя по моей семье и потерянной жизни замерзли в моем теле. В следующей жизни огромное горе хлынуло под давлением к поверхности моего сознания, прорвавшись даже в детские сны. Сейчас, осознавая истину, я наконец-то смогла выплакать горе своей некогда потерянной жизни. Моя душа познала покой.

Я также знала, что на мой вопрос «Что означают перевоплощения в моей жизни?» наконец-то получен ответ. Ответ был прямым и практическим: «Повторное переживание прошлых жизней помогает освободиться от хватки прошлого и дает новый старт в настоящем».

Мне было так хорошо! Эта единственная регрессия дала мне исцеление и новую цель в жизни. Это было событие, которым я не могла не поделиться с другими. Я рассказывала о своей регрессии родным, друзьям, знакомым и незнакомым – каждому, кто хотел меня выслушать. Многие мои друзья загорелись желанием пережить то же самое и решили предпринять регрессию в прошлые жизни с Норманом Инджем.

Вот каким образом Норман Индж оказался в моей кухне одним августовским днем, где он распивал чай с Чейзом и Сарой. Оглядываясь назад, я с ясностью вижу, что невероятная смесь разных ингредиентов – искусство Нормана в регрессиях в прошлые жизни, мое собственное исцеление год назад благодаря воспоминаниям о прошлых жизнях, необъяснимые страхи моих детей – да, вся эта смесь сделала возможным то маленькое чудо, которое произошло на моей кухне.

Мои глаза широко раскрылись, жизнь изменила направление, и мое будущее определилось в тот момент, когда Норман тихим голосом начал инструктировать Чейза: «Сядь своей маме на руки, закрой глаза и расскажи мне, что ты видишь, когда слышишь те громкие звуки, которые так пугают тебя?»

жүктеу/скачать 1.49 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: