ПРИ ИЗВЕСТИИ, ЧТО ПОЭТ БО ЦЗЮЙ-И НАЗНАЧЕН

и тени дрожат предо мною.

Сегодня вечером я узнал,

что ты в изгнанье в Цзянчжоу.

Смертельно больной, я с ложа привстал,

узнав о твоей недоле.

Холодный ветер капли дождя

забросил в окно ночное.

Дворцовым цветам       зря суждено алеть.

На старости лет       дамам былого двора

Осталось вести       о Сюань-цзуне рассказ.

зацвели у всех на глазах.

Белые, алые лепестки —

словно щеки юэских дам.

Грустно подумать что на склоне дня:

их достоинства пропадут —

Свахи не нужно, чтобы цветам

сочетаться с ветром — и в путь!

кожицу сняв ножом.

На обнаженную зелень легли

черные точки слов.

Раз не умеет читать бамбук,

кто же стихи прочтет?

Влага садится, туман ползет

между бессчетных стволов.

Облачные дворцы опустили       косые лунные стены.

Яшмовое колесо прокатилось       по травам в росистом блеске.

Фениксовые подвески бессмертья       цветут на коричной ветке.

Желтый прах и прозрачная влага       молчат под Тремя горами.

Тысячелетия, точно кони,       в пути друг друга сменяют.

Издали Равные области вижу,       как девять колечек дыма.

Невозмутимые воды моря       в широком блюде застыли.

мне чашу вина подносят.

Хозяин кубок поднял, желая

спокойной старости гостю.

Чжуфу за счастьем ходил в столицу

и горем кончил скитанья.

Его домочадцы сломали иву,

с ветвей на дорогу глядя.

Хозяин любезен со мной: «В Синфэне

трактирщик бранил Ма Чжоу.

Могли ль помыслить земля и небо,

что будет славен ученый?

А он на гладкой бумаге тушью

две строчки искусно вывел

И, смело став пред лицом Дракона,

увидел царскую милость».

Давно душа моя затерялась,

и звать ее бесполезно.

Петух заранее кличет утро,

чтоб день вернулся на землю.

Лишь в юные годы приходит прихоть

ловить облака руками.

Тогда ли думать о том, что старость

жалуется и вздыхает?

Он скажет: учитель ушел собирать снадобья.

Он здесь пребывает, на этой самой горе,

но тучи глубоки, и где он — я так и не знаю.

А осень вернет их       обильнее в тысячи раз...

Где Моря Четыре,—       земли невозделанной нет,

А всё к земледельцу       приходит голодная смерть!

Спать не могу —       мысли о Сяо и Сяне.

Горы стоят       гордо, невозмутимо.

А человек       день и ночь суетится.

Ветер в ветвях,       словно полночный ливень.

Сквозь кисею —       в комнате лунный иней.

Сесть на коня,       к югу сейчас поспешить бы!

В устье Реки       вновь цветут мандарины.

«Ты почему       домой не возвращался

И с кем играл       на месяцы и годы,

Что выиграл       серебряные пряди?»

удочки нить спокойна.

Лунные ночи, ненастные утра —

сколько десятков весен?

Сам говоришь с одинокой лодки,

вторя словам поэта,

Что не встречал на веку ни разу

трезвого человека.

лунный свет — на песок.

Во мраке к берегу подплываю

возле веселых домов.

Продажным женщинам не оплакать

гибель страны отцов.

Слышу, на том берегу горланят

«Цветы на заднем дворе».

стихи написал Ли Бо.

Старые сосны вокруг горы,

сквозняк под ветхим шатром.

А я, полутрезвый, полухмельной,

бродил здесь четыре дня.

Красно-белые лепестки

глядят сквозь полог дождя.

травы алеют цветами.

В селеньях у рек и на кручах гор

реют винные флаги.

Четыреста восемьдесят вокруг

храмов Южных династий.

Как много пагод и старых дворцов

мешает видеть ненастье!

дороги круты и узки.

Там, где рождаются облака,

живут, как и всюду, люди.

Остановлю повозку, сойду

взглянуть на вечерние клены.

В инее листья красней цветов

второго месяца года.

навел морозный узор.

Прозрачный шелковый веер накрыл

танцующих светлячков.

Небесная лестница, словно река

в осенний день, холодна.

Лежу и смотрю на огни домов

Ткачихи и Пастуха.

как вышитые, дома.

Одна над другою вершины гор

открылись, как сто ворот.

Промчался в красной пыли гонец,

и радостна Ян Гуй-фэй.

И как догадаться, что это везут

всего лишь плоды личжи?

в неполных четырнадцать лет.

Словно в начале второго месяца

душистый горошек цветет.

Ветер на десять ли по Янчжоуской

дороге веет весной.

Всюду в окнах виднеются девушки —

никто не сравнится с ней.

что словно замерли чувства.

Лишь чувствую, глядя на чарку вина,

что трудно мне улыбнуться.

Подумать, у восковой свечи

полно сострадания сердце:

О нашей разлуке слезу за слезой

роняет всю ночь до рассвета.

брожу, прихватив вино.

Танцовщица чуская так легка,

хоть ставь ее на ладонь.

В Янчжоу впервые за десять лет

очнулся на миг от сна

И вижу, даже в Синих домах

не почитают меня.

за благоуханной пыльцой.

Бегущие воды не знают чувств,

трава не знает людей.

Восточный ветер и птичий стон

в деревьях на склоне дня.

Со стебля падает лепесток,

как девушка из окна.

Нахлынули чувства,        горечи не унять.

Зажженная лампа       холод льет над былым.

Сквозь сон различаю       грустный гусиный крик.

От сонных видений       в новый вхожу рассвет.

Известье из дома       будет здесь через год.

Над гладью       речною       в дымке блестит луна.

У самой двери       вижу челн рыбака.

На Гуюань я еду меж ветвей...

Вечерняя заря прекрасна,

Но сумрак все становится черней.

Когда вернусь к любимой в дом.

Не знаю сам. Пруды в горах

Ночным наполнились дождем...

Когда же вместе мы зажжем

Светильник на окне твоем,

О черной ночи говоря

И горном крае под дождем?

И струн на ней пятьдесят.

И все эти звонкие струны со мной

О давних днях говорят.

Мудрец Чжуан-цзы в глубоком сне

Сияющей бабочкой был.

Ван-ди после смерти все чувства свои

В лесную кукушку вселил.

А в южных морях под взором луны

Текут жемчуга по щеке.

На синих полях под лучом дневным

В прозрачном яшма дымке.

О всех этих чудных явленьях не раз

Придется мне размышлять.

Но надо признаться, сейчас на моей

Душе печали печать.

летают над Верхним лесом.

В небе осеннем взор утонул,

пою протяжную песню.

Как поперек потока судьбы

пороги Туна и Цзяна,

Так в гряде занебесных гор

опасности гор Юйлэя.

Солнце склоняется к лепесткам

в прощальном вечернем блеске.

Медлят над городом облака,

рождая слоистые тени.

Три уже года бездомен я,

но слезы прочь отгоняю.

Завтра начнется четвертый год —

как тогда не заплакать?

так тяжело расставаться.

Ветер жизни лишился сил,

все цветы увядают.

Лишь когда шелкопряд умрет,

нити дум прекратятся.

Лишь когда фитиль догорит,

слезы свечи иссякнут.

Утром у зеркала я грущу,

видя облачный волос.

Ночью, читая стихи, узнаю

лунного света холод.

До небожителей, на Пэнлай,

путь не такой уж трудный;

Темная птица о трех ногах,

дай мне знать о грядущем.

опять моросит дождь.

За клумбой с пионами, за рекой

разносится дальний гром.

Волшебная жаба и через дверь

пошлет благовонный дым.

И яшмовый тигр поднимет ведро,

вода ж устремится вниз.

Цзя Гуна дочь не сводила глаз

с того, кто отцу служил.

За песни подушку свою Ми-фэй

оставила Цао Чжи.

Весеннее сердце наперегонки

с цветами цвести не должно.

Придет назавтра новая страсть —

былая станет золой.

и слышал, как ветер выл

К закату — возле Коричных палат,

к восходу — возле Речных.

Не феникс тысячецветный я,

и крыльев мне не дано;

Но сердце, вещее, как носорог,

проникло в сердце твое.

К себе по очереди вино

подтягивал острым крючком;

Над красным воском жарких свечей

угадывал сходство слов.

Часы истекли; пробил барабан;

увы, на службу пора.

Везет меня конь в дворец Орхидей —

качусь, как в степи трава.

В опустевшем парке       кружатся лепестки.

То взлетят, то струятся       вдоль тропинок витых.

Провожает взглядом       солнца косые лучи.

Вся душа изболелась —       жалко двор подметать.

Все глаза проглядела —       надо идти назад.

Благовонное сердце       выдохлось, как весна.

Остается на память       платье в горьких слезах.

глубокая тень от свечи.

Мелеет Серебряная Река,

и блекнут звезды вдали.

Должно быть, раскаивается Чан Э,

что смела бессмертье украсть,—

В лазури морей, в синеве небес,

в рыданиях по ночам.

приречные травы лежат.

Шесть династий прошли, как сон;

бесчувственно птицы поют.

Ивы Тайгэна, земли дворцов

бесчувственней праздных птиц:

Как прежде, окутали дымом листвы

плотину на десять ли.

Его чистый звон       пронзает ветер и дождь.

Под чужим фонарем       послышалась флейта Чу.

Под ущербной луной       спускаюсь с башни Чжантай.

Благовоние трав       сулит их скорый конец.

Дорогой человек       еще не пришел ко мне.

И в родные края       теперь не дойти письму,

Ведь осенний гусь       опять вернулся на юг.

за бамбуковой шторкой в окне.

Вид унылый — в ущербе весна.

В пятой страже рассветный холод

заползает в шелка одеял.

Позабылось во сне,

что гощу поневоле в чужой стороне,—

В сердце радости вдруг пожелал.

вечерами стою на стене.

Вижу реки и горы во мгле.

Как легко расставание с ними,

и как трудно вернуться туда.

Пролетают года,

опадают цветы, убегает вода.

Жил на небе — живу на земле.

вижу закатные дали,

Месяца медный крюк,

Осень таится в глубоком саду —

платаны стоят вокруг.

Грустные мысли — не пряжа,

их оборвешь едва ли.

Хочешь распутать —

только запутаешь вдруг.

Время долгих разлук

В сердце оставило

тонкий привкус печали.

Я эту ночь во сне

Гулял в дворцовом парке,

Как бывало...

Драконы-кони,

Колесниц поток,

Кругом цветы

И в небе

Весной дышало все

И ликовало.
* * *
Маленький сад опустел,

Царит во дворе тишина.

Лишь не смолкает валёк

И ветер с ним заодно.

Мне теперь не заснуть,

А ночь бесконечно длинна.

Звуки и лунный свет

Льются в мое окно.

Безмолвие бездны       приводит меня в восхищенье.

По тонкому запаху       в скалах источники чую.

За горными кряжами —       шири бескрайней свеченье...

Деревья меня обступили,       блуждаю в тревоге,

На звук лесорубовой песни       бреду без дороги.

Дорога все вниз,       все отвесней становятся спуски,

И горные пики       круг солнца затмили блестящий,

Попрятались птицы,       спустившись к расселине узкой.

Темно, ни души.       Из ущелья я выбрался ходко,

Дошел до Фанчжоу —       привязана к дереву лодка.

Но ветра порывы       движение мне затрудняют;

Скиталец бездомный,       уж целую вечность в дороге,

Взираю на горы —       все мимо они проплывают.

Проносятся белые чайки,       и, кажется, кстати

Пристанище-остров       заметен вдали, на закате.

заполнено пространство под луной,

И мудрено не потерять дорогу:

вокруг — такое множество цветов!

Как поменять мне отношенья с миром —

я не решу за шахматной игрой;

Не лучше ли всего за винной чаркой

мне, гостю, вспоминать родимый кров.

но был еще недвижен лед;

Крошился, трескался, тончал,

пока не ожила река.

Все разошлись, один слежу,

как солнце на закат идет,

Как птицы, с отмели слетев,

обсели лодку рыбака.

На закате увидела:       птицы вернулись опять.

Друг другу мы с цинем яшмовым,       видно, уже надоели.

Вновь про все сокровенное       некому мне рассказать.

От капель дождевых       вскипает пруд,

Высокий лотос       никнет под дождем,

И шелест мокрых листьев       слышен тут.

В беседку льется       тонкий аромат,

Дождь перестал,       и туч на небе нет,

Но маленькая       башенка-квадрат

От взора заслонила       звездный свет.

Хорошо у перил.       Ночь темна. Тишина.

Дожидаюсь —       скорее взошла бы луна.

Вот ласточка заблудшая       кружит,

Уселась       на узорчатый карниз.

Нет ветра,       и циновка не дрожит.

Поднявшись, месяц       долго смотрит вниз.

Под ним зеркальная       застыла гладь

Притихшего       безмолвного пруда,

Ни шороха,       ни всплеска не слыхать,

Блестит       кристально чистая вода.

А месяц похож       на изогнутый нож.

Блестит на подушке       забытая брошь...

семь и десять весен промчалось.

Вот и спрашиваем друг друга,

как лысели да как старели.

Среди рек и озер скитаюсь,

и осесть еще не случалось,

Да и вы по дворам постоялым

мало ль трудностей претерпели!

Костью хрупок скакун под старость,

бьется сердце его спокойно;

Много лет сосне, а все так же

обновляет зелень она.

Трудно в горном глухом городишке

человека принять достойно...

Много-много раз бессловесно

осушаем чаши до дна.

за чашей светлого вина —

Не хвастовство мошной иль тем,

чья знатность более знатна!

И горы есть, и реки есть,

чтоб гостя воодушевить,

Готовы ветер и луна

пленить его и опьянить!

Течет из ущелья,       где и холодней и темней;

А здесь, на свету,       густо-густо разросся бамбук.

Прибрежные стайки       бамбуковых хижин-лачуг.

Канавки с водой       далеко от ручья разбрелись,

Здесь вырастят просо       и вовремя высадят рис.

Вода долголетья.       Деревья теснятся к ручью.

И сами крестьяне       целебному рады питью.

Всегда здесь тепло,       и рассаду не бьют холода,

Веселую песню       ручей напевает всегда.

Скажу о себе:       пусть давно я немолод и сед —

Ручей навестить       собираюсь на старости лет.

Опять и опять       рад увидеть все те же края

И вновь услыхать       несмолкающий голос ручья.

тенисты и стройны;

Одно постоянно кивает другому,

друг друга достойны.

Поднимется ветер иль выпадет иней —

их зелень не реже;

В холодное время все вянет и стынет,

а листья — все свежи!

О, сколько деревья желанной прохлады

в жару навевают,

От стужи туманов их купы-громады

в ночи укрывают.

Чуть персикам, грушам пора наливаться —

тут малый и старый

Верхом и в повозках скорее стремятся

к воротам базара.

А я — в одиночестве... Не покидаю

привычные стены,

Печали отдавшись, все так же вздыхаю,

томлюсь неизменно

И мыслю: ко времени ль ныне такое

вокруг оживленье? —

Нет, благо провижу я только в покое

и в уединенье.

Всегда в постоянстве своем укрепляться

достойным приятно,

А низкие склонны менять да меняться —

и неоднократно.

погоняя созревший год.

Весенний ветер приносит тепло,

проникающее в вино.

На десять тысяч ворот и дворов

расплескался небесный блеск.

На месте старого на дверях

новогодний висит амулет.

прощалась с Ханьским дворцом,

Весенний ветер слезы ее

отнес до самых висков.

Понурив голову, пряча лицо,

оглядывалась на тень.

Не верится, что император мог

несчастную не пожалеть.

Постигший красный и синий цвет

плохой портрет написал.

А в жизни такие красавицы нам

встречаются сколько раз?

На лучшей картине не передашь

осанку ее и лицо.

Напрасно властитель велел казнить

художника Мао Янь-шоу.

Ушла, и сердце ей говорит:

вернуться назад нельзя.

Увы, ветшают в дальней глуши

одежды большого дворца.

Пошлет письмо, мечтает узнать

про жизнь на юг от застав.

Приходит, уходит за годом год,

а гуси все не летят.

Родным за десяток тысяч ли

всегда сообщит одно:

Над войлочным городом тишина,

и мне совсем хорошо.

И ты не видишь,

Как здесь, во дворце Длинных Ворот,

А-цяо навек замкнут.

Несчастье за человеком идет,

равняя север и юг.
НЕЛЬЗЯ НА ТЕБЯ ПОЛОЖИТЬСЯ
Утром роза в саду зацветет,

а вечером облетает.

Я, наложница, от цветка

судьбою не отличаюсь.

Помню, встретились первый раз.

Как молоды были оба —

Спорили, все не могли решить,

кто превосходит любовью.

Чувство глубокое оценив,

пошла за тобою следом.

Все заботы брала на себя,

для дома сил не жалела.

Многообразны пути людей —

возможно ли их предвидеть?

Злые речи едва услыхал,

и сразу же удалился.

Свадебный мой расшитый наряд

теперь бы надеть постыдилась.

Только теперь узнала тебя:

нельзя на тебя положиться.

Нельзя на тебя положиться.

Несчастной наложнице не забыть

клятвы твои былые.
МЭЙХУА
В углу стены

безлиственная мэйхуа.

Стоит в цвету,

хотя еще холода.

Легко узнаю —

не снег на ветвях лежит:

От них ко мне

доносится аромат.

Ветер дунул и дождь закапал.

Одинокий скиталец — найду ли

Я пристанище в мире большом?

Мне достать бы облако с неба

И надеть бы его, как шляпу.

Мне б укутать себя землею,

Как простым дорожным плащом!

И не от него моя печаль.

Хорошо бы повернуть коня

И галопом поскакать назад.

Ты один остался из мужчин

В доме за хозяйство отвечать,

Как же одиночество твое

Мог бы скрасить я, о младший брат?

Поглядел с вершины — сколько гор!

Ни дорог, ни троп в них, ни путей...

Ты еще заметен вдалеке,

Вижу черной шапки силуэт.

Думаю, в такой мороз тебе

Надо бы одеться потеплей,

А мой конь бредет — и на горе

Словно топчет бледный лунный свет.

Гости постоялого двора

Веселы и радостно поют,

Удивился паренек-слуга:

Отчего я мрачен-удручен?

Знаю, без разлук не проживешь,

Чередой они всю жизнь идут,

Но неужто век скитаться мне

Далеко от дома, где рожден?

Думаю при тусклом фонаре,

Вспоминаю юные года,

Брат и я — мы при дожде ночном

Словно вместе — не разлучены...

Так уговорились в детстве мы,

Не нарушим слова никогда,

Наш союз не в силах подорвать

Слава иль высокие чины!

Много белых растет тополей.

Ночью дождь начался,— при дожде

Шум листвы все сильней и сильней.

Мне не спится, сижу у окна,

И совсем бы я был одинок,

Если б стайки ночных мотыльков

Не летели на мой огонек...