Книга II. По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Издательский Совет Русской Православной Церкви

Пожалуй, лучше любого из своих современников «простоватый» Воронежский архипастырь умел в делах и личности царя-реформатора отличать семена от плевел: доброе от злого, шедшее на благо Отечества от направленного против народных святынь. И все же главное, что определяло отношения святого архипастыря с царем, было то, что святитель Митрофан всем сердцем воспринял апостольский завет: царя чтите – и проникся к Петру I горячей, нелицемерной любовью. И царь, с детства видевший вокруг себя жестокость и коварство, борьбу властолюбий и лживое низкопоклонство, сиротствующим сердцем потянулся к старцу Божию и ответил на его любовь взаимностью. Да, трудно было любить такого правителя, как Петр I, очень трудно. Но если бы среди тогдашних русских архипастырей и пастырей нашлось больше способных на нелицемерную любовь к монарху, вполне вероятно, что по-иному сложились бы исторические судьбы Русской земли.

Петра I привела в Воронеж страстная мечта его юности – создание флота. Теперь эта мечта начинала сбываться, и ради ее осуществления «царь-плотник» не жалел ни средств, ни людей. Стремление Петра вывести Россию к морю, укрепить и возвеличить державу святитель Митрофан понимал и сочувствовал царскому замыслу, в отличие от многих косных умов, полагавших, что доселе жили без флота и дальше без него проживем. Патриотизм, любовь к родине и забота о ее благе – это отнюдь не суетное чувство, а прекрасная христианская добродетель, которая в высокой степени была присуща святителю Митрофану. Потому Воронежский святитель не только призывал свою паству помочь государю в строительстве флота, но и сам передал Петру всю имевшуюся у него казну – семь тысяч рублей – со словами: Всякий сын отечества должен служить от имений своих нужде государственной; прими же, государь, от моих издержек оставшиеся сии деньги и употреби оные против неверных. Подобные речи и такое доброхотное даяние были бальзамом на душу Петра I, нечасто видевшего сочувствие духовных лиц своим замыслам. Наличие флота помогло русским войскам взять Азов, после этого царь по своему разумению отблагодарил святителя Митрофана за щедрость, присвоив ему, будто полководцу, звание Азовского. ( В 1832 году, при прославлении епископа Митрофана Воронежского в лике святых, Русская Церковь не преминула отметить среди его деяний и патриотические: В Турецкую войну его пожертвования, увещания и наставления много способствовали к успешному сооружению в Воронеже первого русского флота, который с особенной пользой употреблен был при покорении Азова. Впоследствии сего завоевания Воронежскому епископу повелено именоваться и Азовским.)

Азовские походы имели целью выход России к Черному морю, однако война с Турцией не имела успеха, и Петр I перенес свои интересы на запад, на берега Балтики, чтобы «прорубить окно в Европу». Война со Швецией была начата очень неудачно: русские потерпели сокрушительное поражение на Нарве. И здесь святитель Митрофан выступил утешителем царя, обратившись к нему со словами ободрения, призывом к терпению и предвещанием грядущей победы. Дважды Воронежский архипастырь посылал крупные пожертвования на ведение шведской войны; на эти даяния Петр I откликался жалованными грамотами, в одной из которых было сказано: Донесено нам, великому государю, что для общей христианской пользы, на вспоможение войны против неприятеля прислал святитель, по доброжелательной ревности своей, на строение кораблей и ратным людям морского флота, которые служат нам, из домовой своей казны 4 тысячи рублей в Воронеже. И мы, великий государь, усердное желательное твое к нам и ко всему христианскому народу радение жалуем милостиво и премилостиво восхваляем.

Петр I предпочитал видеть на архиерейских кафедрах выходцев из Киевской Руси, а к архипастырям северорусского происхождения относился недоверчиво и пренебрежительно, присвоив им презрительную кличку: «бородачи». Исключением в глазах царя являлся святитель Митрофан, которого Петр I почитал и любил сердечно – так, что даже прощал ему сопротивление царскому самовластию.

Петр I нередко бывал и подолгу жил в Воронеже, где были устроены любезные его сердцу корабельные верфи. Рядом с адмиралтейством царь построил для себя дворец и, следуя своим западным пристрастиям, поставил при входе модные в тогдашней Европе античные статуи. Сам Петр почитал (а многие интеллигенты и поныне считают) такое заимствование не только безобидным, но и весьма полезным «обогащением России достижениями западной культуры». Однако в духовном плане это явление было отнюдь не нейтральным и совсем не безобидным. Само европейское Возрождение (Ренессанс) было, по сути, реанимацией языческих культов: перед вошедшими в моду кумирами зевсов, венер, психей и прочих, имя же им легион, взывали к темным силам древние идолопоклонники. Античный культ телесности довел ренессансных художников до кощунства: они писали «мадонн» со своих наложниц (перед подобными «иконами» и поныне молятся римо-католики). Свойственное язычеству изображение обнаженного тела (со времен Ренессанса привившееся к изобразительному искусству и также объявленное «законным и прекрасным явлением культуры») на деле представляло собой древнюю форму порнографии, предшествовавшую современной фото- и кинопродукции, разжигающей блудную страсть. (Писатель Герберт Уэллс называл подобные «шедевры искусства» большими порнографическими открытками). И вот во дворец, перед входом в который красовались подобные статуи, Петр I пригласил для задушевной беседы святителя Митрофана. Чистая душа архипастыря была смущена, а целомудренный взор его оскорблен видом «поганых идолищ», в которых святитель узрел не внешнюю красоту, а сокровенную мерзкую сущность. Святой старец повернулся и ушел восвояси. Когда Петр I узнал об этом поступке святителя, с ним случился припадок гнева. Царь обиделся за «шедевры западной культуры», а еще более рассвирепел при мысли о том, что епископ дерзнул отвергнуть его самодержавное приглашение. «Как смеет он не слушаться царской власти?» – вскричал Петр и стал грозить святителю казнью, если тот не явится немедленно во дворец.

Угроза была нешуточной: святитель Митрофан не хуже других знал, как крут и скор на расправу «царь-плотник», у которого палаческие обещания обычно не расходились с делом. Приговор казался столь же несомненным, как приговоры императоров языческого Рима, выносившиеся первохристианским мученикам. Однако святитель Митрофан твердо отвечал царским посланцам: Жизнь моя во власти царя, но для меня лучше умереть, чем нарушить долг святительского сана моего. Лучше умереть, чем присутствием своим или боязливым молчанием одобрить язычество. Неприлично государю православному ставить языческие болваны и тем соблазнять простые сердца народа. Эти слова были подвигом исповедничества, свидетельством готовности святителя Митрофана к принятию мученического венца за родное Православие. Царские гонцы ушли доносить Петру, что архиерей упорствует, а святитель Митрофан стал готовиться к смерти. Он решил отслужить вместе с воронежской паствой свое последнее всенощное бдение и повелел благовестить в большой колокол собора, звонивший обычно только по праздникам.

Тем временем Петр опомнился, вспомнил доброту и пожертвования любвеобильного святителя и решил «простить» его ослушание. Услышав благовест, царь удивился и спросил: «Какой праздник завтра?». Праздника никакого не было, и послали к архиерею спросить о причине звона. Святитель Митрофан объяснил посланному: «Мне, как преступнику, словом царским назначена смерть, готовясь к смерти, хочу я совершить соборное моление с Церковью о прощении грехов моих, чтобы Господь явил надо мною милость Свою». Перед этой решимостью святого старца умереть за веру отступил даже самовластный Петр I; он приказал убрать языческие болваны. Услышав об этом, святитель Митрофан тут же поспешил во дворец и смиренно благодарил царя за уничтожение соблазнявших народ идолов. Дружба царя и святителя была восстановлена, а уважение Петра I к старцу-исповеднику окрепло еще более.

 (Писатель Ф. М. Достоевский замечал: Ко всему подлец-человек привыкает. Так и в наше время, изобилующее всякой мерзостью, некоторые христиане вменяют для себя в пустяк чтение порнографических изданий или просмотр непотребных фильмов, допуская до подобных зрелищ даже детей своих и подвергая осквернению их неокрепшие души. А уж знакомство с античным и ренессансным искусством вообще считают «высокодуховным занятием». Но грех во все времена остается грехом – преступлением заповеди Божией, за которое человек даст ответ на Страшном Суде. И во все века строгость православных убеждений и целомудрие являются добродетелью пред лицом Всевышнего. Так да послужит образцом для верных подвиг святителя Митрофана Воронежского, предпочитавшего смерть осквернению своей души.)

Еще одно из правил мудрых мужей святителя Митрофана гласит: Воздержно пий, мало еждь – здрав будеши. Православный аскет, строгий постник святитель Митрофан дожил до восьмидесяти лет, до последних земных дней сохранив бодрость, деятельную энергию, светлый разум.

Чувствуя приближение смерти. Воронежский архипастырь совлек с себя блестящие архиерейские ризы и облекся в схиму, приняв имя Макарий – в честь преподобного Макария Желтоводского, подтвердив тем свою преданность Небесному наставнику в иноческом житии. Не в архиерейских ризах, а в святой схиме завещал похоронить себя схиепископ Макарий.

Через три года после случая со статуями судьбы Божии привели Петра I в Воронеж в самый день кончины святителя Митрофана. Узнав, что святой старец при смерти, царь поспешил к его одру, лобызал его холодеющую руку и не отходил от него до последнего вздоха архипастыря. Значит, искренняя и глубокая любовь к святителю Митрофану жила в мятежной душе Петра. Когда почившего отпели и наступило время выносить его гроб – царь сказал своей свите: Стыдно нам будет, если мы не засвидетельствуем благодарности нашей сему благодетельному пастырю отданием ему последней чести, мы сами вынесем его тело. И Петр I на своих плечах нес гроб святителя до усыпальницы. Над могилой архипастыря царь сказал: Не осталось уже у меня такого святого старца.

Двадцать лет воронежская паства была укрепляема мудрыми поучениями и окружена добрыми заботами святителя Митрофана, почитание и любовь к нему укоренились в сердцах людей. Благоговейная память о святом архипастыре передавалась из поколения в поколение. У его гробницы совершались чудесные исцеления. В «Духовном завещании» смиренный старец Божий писал, что кости свои грешные предает матери всех, однако мать всех сыра земля не удержала в себе его тело: Всевышнему было угодно прославить святителя Митрофана нетлением его мощей. Дважды во время переделок в воронежских храмах гроб святого архипастыря переносили с места на место – и оба раза присутствовавшие были изумлены, увидев, что тело его почивает во гробе, словно живое. Наконец, к 1832 году для всех стала очевидна Небесная слава первого Воронежского архипастыря – и настало время церковного его прославления.

Перед самым открытием честных мощей святителя совершилось новое чудо. Собираясь на торжества прославления своего великого предшественника, архиепископ Воронежский Антоний приготовил для облачения его тела роскошные архиерейские ризы. Внезапно он почувствовал слабость во всем теле, так что вынужден был сесть. Затем архиепископ услышал тихие, неведомо от кого исходящие слова: Не нарушай моего завещания. Не сразу поняв смысл знамения, архиепископ Антоний с трудом поднялся и открыл хранилище, где лежали различные одеяния. И тут ему бросилась в глаза схима, незадолго до этого врученная ему неведомой монахиней с предвещанием, что одежда эта вскоре пригодится. Тогда-то архиепископ вспомнил, что святитель Митрофан завещал похоронить его в святой схиме. Взойдя на высоту смирения, святой Митрофан и за гробом пожелал сохранить облик смиренного схимника. Завещание его не было нарушено: честные мощи святого подвижника покоятся в монашеском облачении.

Благодетельствуя воронежской пастве с высот Небесного Царствия, святитель Митрофан не забыл и о своей земной любви к царю Петру I. Церковный писатель и историк Е. Поселянин сообщает: Есть трогательный рассказ, свидетельствующий о духовной связи между святителем Митрофаном и чтившим его Петром. Рассказ этот передан нам одним почтенным лицом, весьма достоверным. Как-то в Петропавловском соборе он встретил человека-простолюдина, усердно молившегося перед гробницею Петра Великого. «Что ты так усердно молишься о нем?» – спросил этот господин. «Вероятно, почитаешь память великого царя?» «Мне повелел молиться о нем святитель Митрофан». «Как так?» «А вот как это было. Я усердствовал в памяти святителя Митрофана Воронежского и часто призывал его в молитве. Однажды во сне я видел святителя, который сказал мне: “Если хочешь мне угодить, молись об упокоении души императора Петра Великого!”».

Так праведники благодетельствуют и за гробом душам людей, которые любили и чтили их.

Царь Петр I был совершенно прав, сказав над могилой святителя Митрофана, что такого святого старца у него уже не осталось. В России в то время было немало святых подвижников и выдающихся церковных деятелей, но такого соцветия добродетелей, каким обладал Воронежский старец Божий: сочетание христианской любви с высочайшим христианским мужеством и мудрой мерностью – не имел никто из тогдашнего русского духовенства. Не нашлось такого архипастыря или пастыря, который сумел бы удержать Петра I от дел, губительных для его души, пагубных для народа, разрушительных для Русской Церкви. Никто не обладал таким соединением любви и мужества, благодаря которому святитель Митрофан понудил царя-реформатора низвергнуть языческие статуи.

Патриарх Адриан был ревнителем русских устоев и обычаев во всей их полноте и одинаково непримиримо относился к любой вводимой Петром I «иноземщине». Новшества на Руси он расценивал так: От пипок табацких (то есть трубок табачных) и злоглагольств люторских, кальвинских и прочих еретиков объюродели. Патриарх сгоряча анафематствовал бреющих бороды. Этого было более чем достаточно для того, чтобы «царь-плотник» проникся к Первосвятителю скрытой ненавистью. Во время расправы Петра I с мятежными стрельцами Патриарх Адриан по древнему праву святителей печаловаться за опальных решил воззвать к царскому милосердию. С образом Богородицы в руках он вошел в застенок, где самодержец собственноручно пытал стрельцов, доискиваясь до корней заговора. Увидев Патриарха, царь закричал на него: 3ачем ты здесь?! Скорее уходи и поставь икону на место! Знай, что я не меньше твоего чту Бога и Его Пречистую Матерь, но мой долг и истинное благочестие обязывают меня заботиться о народе и карать злодеяния, ведущие к общей гибели. Затем Петр I произнес страшные слова: Я думаю, что для Бога нет более приятной жертвы, чем кровь беззаконников, – то было кощунство, хула на Бога Вселюбящего, желающего не смерти грешника, а его покаяния и спасения. После этого Патриарх Адриан уже ни во что не вмешивался: он затворился в своих покоях и покидал их только для совершения богослужений.

Видя «рубку», учиненную Петром I на Русской земле, некоторые архиереи (среди них – и такие замечательные архипастыри, как святитель Димитрий Ростовский, митрополит Иов Новгородский) почли за благо отойти в сторону: удерживаться как от лести, так и от обличения царских грехов, а вместо этого по мере сил и возможностей смиренно работать на ниве Божией. Другие – святители Иннокентий Иркутский и Филофей Тобольский – отправились просвещать языческие племена Севера: внутренняя жизнь Русской Церкви была сдавлена царским гнетом, и великие духом архипастыри искали простора во внешней миссии.

Многие, и очень многие, представители русского духовенства имели мужество для обличения Петра I, но при этом не питали к нему верноподданнических чувств, а зачастую даже считали его царем-антихристом. Таких ожидала расправа. Епископ Тамбовский Игнатий, которого царский шпион застиг за чтением крамольных тетрадей, был лишен сана и сослан на Соловки, митрополит Нижегородский Исаия за сопротивление насилиям чиновников петровского Монастырского приказа – сведен с кафедры, сослан и заточен. Особенно жестоко расправлялся Петр I с духовенством при расследовании «дела» царевича Алексия.

Позднейшие панегиристы царя-реформатора выставляют его сына Алексия вялым недоумком, который неминуемо «погубил бы Петровское дело». Это клевета. Царевич Алексий был умен (сам Петр I писал сыну: Умом тебя Бог не обидел), прекрасно справлялся с поручаемыми ему отцом государственными делами, приветствовал заимствование из Европы полезных для России новшеств (но только полезных: наук, ремесел, искусств, а не чуждых Православию и русскому духу веяний). Он не был столь активен, как Петр I, и это сулило державе в будущем спокойное, без надрывов, естественное развитие. Законный наследник престола, царевич Алексий был надеждой России. Превосходные его дарования украшались глубоким православным благочестием – и на него взирала с упованием та часть русского духовенства, которая была недовольна действиями Петра I. Царевич Алексий пал жертвой интриг темной авантюристки Марты Самуиловны Скавронской, возведенной Петром I на престол под именем императрицы Екатерины I, которая видела в царевиче помеху своей власти и препятствие к возведению на трон ее отпрыска. Царь поддался влиянию Екатерины: первая жена, царица Евдокия, была насильственно пострижена в иночество, а к сыну от первого брака он всегда относился равнодушно. Подвергаемый травле императрицей и придворными, окруженный шпионами, чувствовавший враждебность отца, царевич Алексий был вынужден бежать в чужие края. В Россию он вернулся, когда Петр I поклялся, что любовь между ними будет восстановлена. «Царь-плотник» не сдержал своей клятвы. Даже такой смелый историк, как С. М. Соловьев, умалчивает о подробностях «дела» царевича Алексия. Это было не просто сыноубийство: перед тем, как предать царевича казни, Петр I сам пытал его в палаческом застенке. Ярость Петра накликало на себя и духовенство, смотревшее на его наследника с восторженной надеждой. Среди «главных преступлений» царевича Алексия были названы «беседы с попами и чернецами». По «делу» царевича был подвергнут страшной казни – колесованию – епископ Ростовский Досифей (Глебов). Казнены духовники царевича Алексия и царицы Евдокии протоиереи Иаков, Игнатий и Феодор Пустынный. Митрополит Крутицкий Игнатий (Смола), «уличенный» в переписке с царевичем, был лишен сана и сослан. Митрополита Киевского Иоасафа (Краковского) избавила от казни лишь кончина на пути в Москву, где его ожидало следствие.

После того как скончался Патриарх Адриан, первенствующим иерархом Русской Церкви стал митрополит Рязанский Стефан (Яворский), носивший звание Местоблюстителя Патриаршего престола. Его выдвигал сам Петр I, которому митрополит Стефан казался подходящим соратником. Этот архипастырь обладал выдающимся умом, обширными познаниями и европейским образованием, пламенным красноречием. В течение некоторого времени митрополиту Стефану удавалось если и не удерживать царя от идущих во вред Церкви действий, то хотя бы смягчать такие действия. Однако сохранить доверительные отношения с Петром I митрополит Стефан не смог.

Святителя Митрофана Воронежского за его отношения с царем-реформатором можно назвать церковным дипломатом, но, конечно, «дипломатия» Воронежского старца зиждилась на высокой основе – любви и искренности. Возможно, этих христианских качеств и не хватило митрополиту Стефану.

Да, хранить любовь к Петру I для православного человека было очень трудно. Митрополит Стефан находился не на Воронежской окраине, а в центре державы и воочию видел царские грехи и кощунства, на себе ощущал произвол петровского Монастырского приказа. Митрополит Стефан был ревнитель Православия, неустанно обличавший протестантские ереси. За это его люто ненавидели влиятельные иноземцы из петровского окружения: вокруг архипастыря сплеталась паутина интриг и клеветы. Наконец чаша терпения митрополита Стефана переполнилась. В одной из своих проповедей он воззвал к святому Алексию, человеку Божию, с мольбой о Небесной помощи гонимому царевичу Алексию: О угодниче Божий, не забуди и тезоименинника твоего и особенного заповедей Божиих хранителя и твоего преисправного последователя. Ты оставил еси дом свой, – он такожде по чужим домам скитается. Ты удалился от родителей – он такожде. Ты лишен от рабов, слуг, подданых другов, сродников, знаемых – он такожде. Ты человек Божий – он такожде раб Христов. Молим убо, святче Божий: покрой своего тезоименинника, едину нашу надежду. Тогда же архипастырь произнес слова обличения (правда, запоздалого) по поводу беззаконного развода царя с царицей Евдокией: Море свирепое, море-человече законопреступный, почто ломаеши, сокрушаеши, и разоряеши берега? Берег есть Закон Божий, берег есть – во еже не прелюбы сотворити, не вожделети жены ближняго, не оставляти жены своея.

Петру I немедленно донесли, что митрополит Стефан называет гонимого царевича единственной надеждой, а в адрес царя делает оскорбительные намеки. Петр был разгневан вдвойне, поскольку считал себя благодетелем Рязанского митрополита. После этого митрополит Стефан уже не допускался пред царские очи. Незадолго до своей кончины он сделал последнюю попытку объясниться с Петром I, направив ему письмо с трогательной подписью: Смиренный Стефан, пастушок рязанский. Это письмо осталось без ответа.

Рядом с Петром вырисовывается зловещая фигура архимандрита (впоследствии – архиепископа) Феофана (Прокоповича): место любви и искренности занимает лесть. Вот характеристика этого человека, данная ему историком: Человека, сочувствовавшего всем безусловно его реформам, всегда готового слепо действовать в его видах и ставившего угождение царю выше угождения Христу, Петр нашел в Феофане. Князь М. М. Щербатов пишет: Похвалы Прокоповича, сего честолюбивого архиерея, есть памятник лести и подобострастия монашеского изволению государеву. Архиепископ Феофан не просто потакал царским беззакониям, но и был «скорым пером» Петра I, подводившим под них «идеологическую базу».

Сам монарх-реформатор являлся более практиком, нежели теоретиком: в риторике, философии, богословии Петр I был не силен. Тем вредоноснее оказалось сотрудничество царя с борзописцем, обладавшим хитрым и изворотливым умом, превосходно владевшим стилем и умевшим придавать вид доказательности любым логическим вывертам. Можно предположить, что, увидев свои топорные указы в красноречивом оформлении архимандрита Феофана, Петр I сам убеждался в правомочности этих неправых действий. Можно думать даже, что безудержной лестью и лукавыми советами архимандрит Феофан внушил царю многое из того, что легло затем темным пятном на русскую историю.

По духу и образу жизни архиепископ Феофан был не духовным лицом, а царедворцем, в водовороте честолюбий, доносов, интриг чувствовавшим себя как рыба в воде. Он умел коварно разделываться со своими противниками, священный сан не мешал ему выступать доносителем или судьей в палаческом Преображенском приказе и Тайной канцелярии. Кроме правительственных документов сочинял он и «богословские» работы с сильным душком протестантизма: он заявлял о «праве» любого проповедника произвольно, без опоры на святоотеческие творения толковать Священное Писание. (Это было также созвучно петровским взглядам.) Благодаря своей ловкости архиепископ Феофан удержался на придворных высотах и после смерти Петра I, достиг высшего по тем временам положения в церковной иерархии: получил звание Первенствующего члена Святейшего Синода. Но дым мирской славы рано или поздно рассеивается – перед смертью архиепископ Феофан в ужасе стучал себя указательным пальцем по лбу и твердил: О главо, главо, разума упившись, куда ее приклонишь? Но самым страшным в его жизни было не то, что он сам упивался лжеименным мирским рассудком, а то, что он поил тем же пагубным зельем царя-реформатора. Христианской любовью и христианским мужеством святитель Митрофан удерживал Петра I от греха, но, когда у царя не осталось уже такого святого старца, на смену ему явился недостойный архиерей, лестью и лукавством соблазнявший монарха на грех.

Светло празднуя память святителя Митрофана Воронежского, мы должны выполнить его завет: помянуть любимого Воронежским старцем императора Петра I. Представляется, что лучшим памятованием души царя Петра явится правда о его роли в русской истории. Потомки оказали памяти царя-реформатора крайне дурную услугу, идеализировав его деятельность и вылепив из личности Петра I идола – нечто вроде тех языческих болванов, низвержению которых способствовал святитель Митрофан. Этот смрад мирской славы поныне окружает царя Петра, обволакивая его душу и содействуя увековечению совершенного им зла. Петровским реформам приписывают практически все успехи Российской империи: в науке, культуре, в просвещении и экономике, в усилении военной мощи и международного влияния. Сам «царь-плотник» рисуется неким русским былинным богатырем, но беспристрастному взгляду предстает иная картина.