Великий каган Аттила и коназ туменбаши Онегизий посещают таверну

2.Великий каган Аттила и коназ туменбаши Онегизий посещают таверну

Яркие утренние лучи пронзили ближайший качающийся на ветру хвойный лес и слегка волнующиеся воды в широком речном разливе. Темнеющие елки на опушке отблескивают солнечными бликами, а вершины леса за ними лениво шевелятся как золотистые облака. Весенняя росистая зелень, как зеленая вода, окружает всадников и затуманивает зрение людей разноликостью своих расцветок: от густого иссера-зеленого до прозрачного зелено-лилового.

Этот цвет приятен гуннскому сердцу и печени. Надежды и ожидания, скопившиеся в груди степного человека за ночь, рвутся в такое чудесное утро наружу. Сладостное детское чувство встречи с новым солнечным утром внезапно возникает в груди у хана восточного гуннского крыла, избранного единогласно на прошлогоднем осеннем курултае великим гуннским каганом и верховным сенгир-ханом, командующего всеми степными туменами, хуннагурского высокородного тархана Аттилы.

На гнедом лоснящемся на утреннем солнце жеребце восседает горделиво великий каган Аттила. На нем серый теплый бешмет, как у простого нукера, кожаные маасы и шерстяные штаны-шальвары, обшитые с внутренней стороны бедер черной кожей, чтобы быстро не обтирались о седло. На боку боевой кушак с металлическими пластинами и заклепками, на котором висит меч из дамасской стали в железных ножнах. Больше никакого оружия, равно как и головного убора, у верховного хана нет. Коричневый войлочный колпак подоткнут справа под седельную подпругу на чапыраке⁷. Великого сенгира сопровождает верная хуннагурская сотня, над которой командует недавно прибывший из восточного гуннского крыла минбаши Стака. Он еще в прошлом году завершил все снабженческие дела с купеческим старшиной Варинием Пизоном в Тане на побережье Мэотийского болота, вернулся в орду правителя восточного крыла на Олте и уже собрался было выезжать к своему сенгир-хану на западное крыло, но срочный гонец привез известие, что ему поручается в качестве начальника учебного лагеря у города Ратиарии комплектовать новый тумен из новобранцев утургуров, кутургуров и кангаров. За полгода расторопный тысячник выполнил задание, обучил вместе с опытными сотниками лагеря-куриена юных призывников-боев всем основам воинских премудростей, поставил над ними начальников: десятников и сотников – и, распустив их на побывку по своим кочевьям, приехал на несколько дней в главное орду к Аквинкуму на срединном Дунае, чтобы доложить о выполнении поручения своему хану, стремительно вознесшемуся на самую высшую должность в гуннском каганате.

Верховный хан Аттила подставлял утреннему солнцу свое обветренное и загрубелое в шрамах лицо и думал свою думу. Его глодал вопрос к самому себе: успеет ли в срок доехать срочный гонец-шабарман с великоханским конским бунчуком в сопровождении четырех охранных воинов до учебного тумена под Вилвой в дельте Дуная, где проходит воинскую службу сын Флавия Аэция, центурион румийских войск и юзбаши гуннских туменов благородный патриций Карпилий? Год назад при отъезде в главное гуннское орду к Аквинуму сенгир-правитель восточных гуннов Аттила поручил молодого румийского аристократа заботам начальника учебного лагеря, конунга восточных остготов и аламанов Лаудариха. Знающий свое центурионское воинское дело румиец должен был помогать германскому конунгу в обучении новобранцев боевому ремеслу воина вспомогательного осадно-штурмового технического подразделения. Конечно, и в этом нет никаких сомнений, гуннский гонец передаст сообщение вовремя, но успеет ли западнорумийский аристократ, не привычный к скачке верхом и днем, и ночью, вовремя прибыть в город Сингидун-Белеград, куда уже завтра должен приехать высокопоставленный отец этого молодого аристократа, патриций древнего рода, претор и первый консул этого года, следовательно, второй человек в исконном Руме (нет все же не второй, а третий – после императора Валентиниана III и его матери Галлы Плацидии), магистр двух милиций (пехотной и конной), бывший легат и непосредственный командир легионера Аттилы, высокородный Флавий Аэций?

Еще в конце зимы прислал старинный приятель Аэций пергамент, в котором назначал встречу с новым великим каганом гуннов Аттилой на 15 апреля сего 446 года по христианскому летоисчислению в славянском городе Сингидуне, который находится на пограничье между владениями Степного каганата и Западнорумийской империи. Он также сообщал, что готовит для новоиспеченного кагана некую приятную неожиданность и что вместе с ним прибудет и каганский сын, молодой младший центурион румийских войск тайчи Эллак.

За один конский переход на север от Сингидуна великого кагана выехал встречать бывший центурион румийского легиона, нынешний коназ антов и хорватов и туменбаши гуннских войск Онегизий, в очень богатых одеждах, сопровождаемый почетной охраной в двести неустрашимых воинов. В центре большого города рядом с форумом для столь важного степного гостя в качестве резиденции был предоставлен огромный трехэтажный кирпичный дом, крытый коричневой черепицей и имевший внутри все мыслимые удобства: отопление горячим воздухом в керамических трубах, спрятанных внутри стен; холодную воду, подведенную в свинцовых трубах из городского водопровода-акведука, и туалетные комнаты с прямым оттоком из первого этажа в подземную канализацию-клоаку. Прибывшая с верховным ханом сотня хуннагурских воинов была размещена в помещениях городских казарм.

От торжественного обеда, который славянская знать планировала устроить в приемной зале дворца коназа Онегизия, великий каган наотрез отказался. Когда он проезжал по городу, то ему бросилось в глаза несколько таверн с открытыми настежь дверями. И почему-то захотелось сенгиру Аттиле, как когда-то в дни далекой молодости в Руме, зайти в одну такую, заказать кувшин молодого вина, немного хлеба, сыра и оливков, сесть в углу и, распивая виноградный напиток, наблюдать за окружающими – ведь по жизни простых городских людей можно судить по их разгоряченным вином разговорам. Да, это было в молодости, и еще вместе с ним тогда постоянно ходил по тавернам, харчевням и трактирам его друг-сослуживец, а ныне всевластный правитель вандальского народа в Карфагене, сын конунга – кунингаз Гейзерих.

– Знаешь, что? – обратился с заговорщицким видом к славянскому коназу Онегизию верховный сенгир: – Давай-ка мы с тобой оденемся просто, как обычные горожане, и сходим в какую-нибудь таверну, попьем вина, поедим сыра, послушаем что говорят в народе.

Озадаченно уставился на гуннского кагана Аттилу правитель антов и хорватов. «Да, у великих мира сего свои причуды и свои недостатки! – невольно подумалось ему. – Но вообще-то очень дельная идея, и почему я раньше как-то не додумался сам до нее?»

– Но я возьму с нами, если ты не будешь против, нескольких могучих воинов, – предложил, соглашаясь и склоняя голову в знак уважения, антско-хорватский вождь и добавил: – На всякий случай, с ними будет спокойней.

– Зачем оберегаться от своих подданных? – возразил сенгир-хан и, мгновение поразмыслив, добавил: – Ну, ладно, согласен, бери троих с собой, но они будут сидеть за соседним столом, у нас с тобой будут свои разговоры.

Как и во всех городах, построенных румийскими легионерами, в Сингидуне имелось две главные улицы: одна с востока на запад, а другая с севера на юг. Остальные улицы этого города, в котором по словам коназа Онегизия, проживает свыше 100 000 человек, идут параллельно главным и вычленяют ряды прямоугольных кварталов. Улицы не широкие – около двадцати шагов от одной стены до противоположной. Они покрыты каменными плитами в центре города, булыжником по окраинам и снабжены высокими пешеходными тротуарами. Днем во избежание давки по городскому центру проезд на повозках запрещен; ездить на возках можно, только объезжая среднюю часть города по боковым улочкам. Ночью, однако, для телег проезд разрешен везде. И обычно только ночью завозят тяжеловесный груз на два городских рынка, продовольственных и промышленных товаров, расположенных по северной и южной сторонам главной площади – форума.

На многих перекрестках улиц расположены небольшие бассейны (шесть на девять шагов), вода в них наполняется из уличных колодцев. Отсюда набирают воду для своих нужд жители близлежащих многоэтажных жилых домов, в которых нет акведука. На толстом бетонном парапете бассейна сидят дети, болтая ногами и оживленно переговариваясь. Они никак не дойдут до своего дома из школы, которую держит старый латинянин побоку центрального форума; у всех у них в руках вощеные дощечки, заостренные тростниковые палочки для письма и круглые пергаментные свитки.

Много пешеходов и несколько конных составляют уличную толпу. Большинство в славянских одеждах: кожаных сапогах (черные у мужчин и белые у женщин); на мужчинах немаркие серые и коричневые штаны и кафтаны, на головах матерчатые колпаки; на женщинах нарядные красные, голубые и зеленые платья и короткие бешметы, на головах округлые твердые головные уборы, типа гуннских баштангы, с опущенными сзади до плеч накидками. Люди спешат на городские рынки с пустыми кошелками и возвращаются оттуда уже с наполненными сумками.

Рядом с входом на продуктовый базар над дверью какого-то трактира видна красная вывеска с нарисованной большой винной кружкой, откуда торчит мужская голова с довольной улыбкой: мол, мне хорошо.

Переодевшиеся каган Аттила и коназ Онегизий и сопровождающие их трое славянских нукеров абсолютно ничем не выделяются из рядов прохожего люда. Посмотрят на них горожане, которые знают многих своих соседей в лицо, и подумают: приехали, наверное, жители недалеких сел на базар за нужным товаром, стоят перед дверью харчевни, решают зайти сюда, или же в другой трактир, чтобы выпить бокал-другой красного вина.

– Видишь, центурион Онегизий, этому человеку приятно, – сказал великий каган, указывая на вывеску над дверью, – зайдем сюда, чтобы нам тоже стало весело, опустимся на дно винного бокала.

– Я не прочь, легат Аттила, – вскинул голову темноусый ант.

Вошли, помещение было просторным, на десяток четырехместных столов. Заказали у подбежавшего прислужника два кувшина с шипучим вином многолетней выдержки, кусок жареного свиного бока (свиная туша на вертеле крутилась над огнем в углу заведения), колбас, оливков и хрустящего хлеба с золотистой коркой. При объявлении столь дорогого заказа (одно только шипучее северогалльское вино стоило два денария за кувшин, а это цена одного барана-мала⁸). Каган Аттила и туменбаши Онегизий сели за один стол, сопровождающие их крупнотелые и сильные славяне, вооруженные лишь канжарами (горожанам-невоинам запрещалось носить оружие длиннее кинжала) – за другой.

Неспешно беседовали по-гуннски, временами переходя на румийский латинский язык; это когда они вспоминали про родной для них обоих 136-ой конно-штурмовой и технически-вспомогательный легион, постоянно квартирующий под Диводуром в Нижней Галлии, там, где проживали самые страстные, самые красивые и самые беспутные женщины Западного Рума. После второй кружки у обоих собеседников проснулся зверский аппетит и они принялись уминать хорошо прожаренное и отлично посоленное жирное свиное мясо на ребрах.

Два немолодых новых посетителя, обведя в дверях глазами шумную и полную залу и не найдя нигде свободных мест, робко направились к столу, где сидели гуннский сенгир и славянский темник, поскольку только там оставалось еще два свободных стула.

– Если вы не возражаете, достопочтенные люди, то мы с моим готским приятелем присядем на эти места, – обратился к сотрапезникам по-славянски один из вошедших, седоватый человек, по внешности белобрысый ант.

Коназ взглянул на верховного хана. Тот согласно и одобрительно кивнул головой и ответил по-славянски:

– Места не купленные, садитесь.

Немолодой белобрысый и темноусый ант и также немолодой красно-рыжий и светлобородый гот заняли места и сделали слуге заказ. Одобрение их поведения у кагана возрастало, они оба говорили меж собой по-гуннски. «Ну что тут удивляться, – размышлял великий хан, – они не знают языка друг друга и общаются на языке, которым владеют оба... Конечно, мелочь, но для гуннского сердца мило».

Разговор новых соседей по столу был для бывшего легата Аттилы столь интересным, что он прекратил свою оживленную беседу-воспоминание с бывшим же румийским старшим центурионом Онегизием и стал внимательно и, не подавая вида, вслушиваться в их слова.

Белобрысый старый славянин-ант обращался к своему приятелю:

– Ты мне поверь, что в последние полгода жизнь у нас стала лучше. После похода на маркоманов и лангобардов всё враз стало дешевле: сажень⁹ толстого холста подешевел с денария до двух сестерциев¹⁰, пуд¹¹ коровьего твердого масла стал стоить один денарий, а ведро¹² красного вина трехлетней выдержки упало в цене до одного сестерция. И все потому, что новый гуннский хан Аттила умеет побеждать и захватывать огромные трофеи. Раньше при их старом хане Беледе все было дорого, так как тот был неспособным вести хорошую войну с захватом богатых трофеев.

Ярко-рыжий пожилой германец-гот вторил ему:

– Ты прав, мой приятель, красный рубин в один золотник¹³ сегодня продается в ювелирных лавках всего за один денарий – это полбарана, когда была такая дешевизна! Давай выпьем за здоровье гуннского хана Аттилы!

Оба немолодых приятеля – темноусый ант и светлобородый гот – выпили по немалой кружке вина, закусили сыром и продолжали беседу. Старик-ант стряхнул капли вина с кончиков усов и сказал своему сотоварищу:

– А мой старший сын пошел служить в войско к гуннам, в тумен биттогуров, у них там начальником некий тархан Таймас.

– А почему не в славянский тумен к коназу Онегизию? – спросил его приятель-гот.

– А лучше и доходнее служить у самих гуннов, – ответствовал белобрысый ант, – у них доля добычи больше. У наших славян простым воинам выделяют одну треть от захваченного добра, а у гуннов для простых бойцов положена доля в три пятых от всех трофеев, это очень большая разница.

– Туменбаши Онегизий, ты понял смысл разговора? – вопросил на пути назад великий гуннский каган.

– Да, я все понял, – покачал головой славянский коназ, – будет принято к руководству в последующих походах.