Дипломатические гуннско-румийские переговоры в Сингидуне

3.Дипломатические гуннско-румийские переговоры в Сингидуне

Наутро после завтрака в большом четырехэтажном дворце правителя антов и ховатов коназа Онегизия состоялась встреча двух дипломатических делегаций: Степного гуннского каганата и Западнорумийской империи. В большой светлой зале с прозрачными стеклянными окнами встретились обе посольские группы. Со стороны гуннов присутствовали: сам великий каган Аттила, начальник общегуннского дипломатическо-таможенного ведомства Эскам и предводитель западнославянских племен коназ Онегизий. Западнорумийскую сторону представляли: первый консул империи Флавий Аэций, прокуратор¹⁴ Северной Галлии пропретор Литорий и некий юный посланник в ранге гражданского трибуна, чернявый и малорослый аристократ по имени Орест; последний пришел в помещение, вооруженный вощеными дощечками и острыми деревянными палочками для быстрого записывания хода переговоров.

Каган Аттила с большим удовольствием обнялся со своим старинным командиром-легатом и другом, румийским консулом Флавием Аэцием. Четверо из участников переговоров были уже знакомы друг с другом: верховный хан Аттила, тамгастанабаши Эскам, консул-претор Аэций и прокуратор-пропретор Литорий.

– Этот молодой человек по имени Эскам утвержден нашим курултаем на должность тамгастанабаши всех гуннов, – представил присутствующим румийцам грамотного каринжи и нового степного сановника сенгир-хан Аттила, – он знает много языков, бывал в обеих империях и очень толковый человек, кстати, по отцу он – галл.

– Постой, постой, – привстал из-за большого дубового стола западнорумийский патриций претор Аэций, – не сын ли он галльского старшины коллегии купцов глубокочтимого Вариния Пизона?

– Именно так, – кивнул головой главный хан всех гуннов, – но не забывайте, что у него мать гуннка.

– Так гунны же не иудеи, – засмеялся глуховатым голосом первый консул Рума, – это только у них человек считается иудеем, если мать была иудейкой, а отец может быть любого народа-племени. И мы, румийцы, тоже не иудеи, – и консул перешел с латинского языка на гуннский, обращаясь к верховному кагану: – Ата ила – ата поч¹⁵. Хотя, может быть, и есть доля правды у иудеев – у кого, как не у матери, вбирает ребенок дух народа, а она, в первую очередь, втолковывает ему то, что ей близко, – и повернувшись к своему молодому гражданскому трибуну, он возвестил: – Разрешите представить вам этого юношу, окончившегося высшую риторскую школу по классу «география», знает сочинения древних географов наизусть, и среди них труды эллина Страбона. Хорошо разбирается в картах земель. Он патрицианского рода из провинции Савии, звать его Орест. Он служит в имперской канцелярии в ведомстве официальной переписки.

– А перед началом наших бесед я хочу заверить вас, что всей душой я с вами, – искренно сказал великий хан и сделал знак рукой, чтобы пригласили кого-то, – и потому я хочу, чтобы мои слова мог подтвердить новоиспеченный сотник гуннских туменов, румийский центурион Карпилий.

Вошедший широкогрудый и крепкорукий темноволосый румиец-аманат с мохнатыми бровями прекрасно слышал последние слова гуннского кагана и в знак полнейшего согласия дважды одобрительно по-румийски вкруговую справа налево покачал головой.

– А мы, румийцы, тоже смеем заверить вас, что питаем аналогичные дружелюбные чувства к вам, нашим близким соседям, и это может удостоверить новоявленный младший центурион румийского конного легиона, гуннский онбаши Эллак, – и претор-консул также сделал знак по-румийски, щелкнув над головой пальцами левой руки.

В светлое помещение вошел тайчи Эллак, возмужавший, ставший шире в плечах и, как показалось хану-отцу, немного располневший за эти прошедшие два года. Оба родителя взглянули на своих великовозрастных чад, довольно хмыкнули и отпустили их. Переговоры начались. Грамотный писарь, молодой двадцатидвухлетний патриций Орест едва успевал записывать сказанное на восковые таблички. Румийский каринжи исцарапал деревянной острой палочкой шесть таких дощечек для письма и успел записать все до последнего слова, благо он был выпускником одной из лучших риторских школ Рума, расположенной среди обширных садов Лукулла рядом с Марсовым полем, в котором отменно обучали не только географии в изложении Страбона, но и скоростной записи с использованием условных каллиграфических знаков. Всю ночь до утра потом гражданский трибун Орест, чиновник ведомства имперской переписки, перекладывал записанные в сокращении на широких вощеных табличках предложения в их развернутом виде на мягкий желтый пергамент с целью дальнейшего постоянного хранения в имперском архиве. Просушив черные свинцовые чернила мешочком с сухим песком, писец-трибун еще раз перечитал все переписанное, над некоторыми предложениями он задумывался, снова просматривая их по-румийски слева направо:

«Каган Аттила: Вы в прошлом году просили о помощи в деле изгнания маркоманов и лангобардов, мы пришли и ударили по ним с севера, вы наперли с запада и эти малайские племена бежали в Далмацию на земли Восточного Рума. У меня было четыре полносоставных тумена. Можно засчитать, что они находились в течение полугода на вашей военной службе в качестве легионеров-федератов. Если каждому из них будет выплачено по сто денариев за это время, то я полагаю, что наш боевой союз от этого только выиграет.

В то время, как юный гражданский трибун Орест старательно переписывал с вощеных табличек на пергамент текст протокола переговоров, великий гуннский каган Аттила и первый румийский консул Аэций пировали вдвоем в том же самой приемной зале четырехэтажного дворца; на правах хозяина давал торжественный ужин славянский коназ Онегизий. Только он один изредка в качестве распорядителя дастархана, накрытого на той же самом дубовом столе, на цыпочках, стараясь не мешать неспешной дружеской, но уже не протокольной беседе двух старинных приятелей, приближался к ним близко и негромко отдавал распоряжения своим расторопным и вышколенным слугам, которые молниеносно производили смену блюд. Оба высокородных сослуживца-однополчанина по 136-ому конно-штурмовому румийскому легиону полностью доверяли третьему однополчанину (но служившему в той же самой воинской части значительно позже их), старшему центуриону, командиру когорты и заместителю легата Онегизию.

– Твой предшественник Беледа стал своим поведением в последние годы походить на бывшего нашего императора Гонория, сидевшего на троне с 395 по 423 года по христианскому летоисчислению. Вторая половина его правления совпала с тем временем, когда вашим каганом являлся сенгир Ругила. Не помышляя даже, чтобы утверждать могущество Рума с позиции силы, этот тщедушный Гонорий заперся в последние годы жизни в хорошо укрепленной Равенне и принялся разводить различные декоративные и яйценосные породы кур. Если бы он занимался бойцовскими петухами, стравливать которых любят галлы, то еще можно было бы простить такую его привязанность, но радоваться снесенному яичку – это не для властителя мировой империи! И потому он был прозван в народе презрительно курощупом. А ваш Беледа, говорят, в последние года превратился в бабощупа. Конечно, это достойное для имени, полезное для здоровья и приятное для печени (разговор шел на гуннском языке) настоящего мужчины развлечение, но ему надо посвящать только свободное от государственных дел время, а не превращать в основное занятие жизни, – говорил убежденно румийский претор.

– Твои слова своей весомостью заслуживают того, чтобы быть занесенными в специальное наставление для владык и правителей по правильному ведению государственных дел, – с легкой усмешкой возразил гуннский сенгир, – но мы отклонились от основной темы нашей неофициальной беседы. Ты намеревался здесь вместе со мной уточнить сферы влияния нашей будущей деятельности.

– Мой друг, выслушай сначала те обстоятельства, которые сложились у нас в Руме. Император Валентиниан III, которому уже двадцать восемь лет, ведет себя как подросток-мальчишка вследствие своих недалеких умственных способностей. Всем в государстве заправляет его матушка – августа Галла Плацидия, которая держит в поле зрения все ключевые вопросы имперской политики, она очень умная женщина. Мне она никак не благоволит. Наверное, боится моего усиления. Она имеет свой круг приближенных лиц, которые только и ждут, когда я оступлюсь. А дела в Империи идут неважно. В восточной части приморской Галлии снова подняли головы, так называемые, народные борцы – багауды. Вестготский конунг Теодорих пользуется благосклонностью августы Галлы Плацидии, которая на заре своей юности несколько лет была женой вестготского правителя Атаульфа и, по всей видимости, от этих годов у нее остались самые лучшие воспоминания, связанные с этим германским народом.

– А как же наш однополчанин и приятель вандал Гейзерих?

– О, ты наступил на мою больную и любимую мозоль. Этот конунг, утвердившись со своим германским вандальским народом на севере африканских провинций, создал крепкое королевство со столицей в городе Карфагене. Мало того, он построил большой флот, привлек под свои знамена всех пиратов Внутреннего теплого моря и вместе с ними ему удалось совсем недавно захватить наш остров Сицилию. Все продукты питания, кроме зерна, конунг Гейзерих закупает в Восточном Руме, который ради звонкого золота готов торговать даже с бандитами, разбойниками и ворами. Еженедельно из Константинополя ему привозят на кайыках масло, финики и живой скот для забоя.

– А как у вас ведут себя франки на Рейне?

– О, это особая моя головная боль. Там, как тебе известно, наследство отца оспаривают два брата-конунга. И ты, мой приятель Аттила, признайся честно, приложил там свою руку, поддержав младшего брата Гундебауда. Старший Меровиг, как мне докладывают, находится сейчас в императорской резиденции в Равенне и просит аудиенции у августа-императора Валентиниана. Этот вопрос также придется решать мне, так как вся Галлия является подвластной мне территорией управления. Здесь я не буду тебе противодействовать и попытаюсь сгладить этот спор, предоставив Меровигу с частью его народа отдельную область для поселения, где-либо южнее Рейна, там есть малозаселенные земли.

– Как я понимаю, мой друг Аэций, твоя основная забота – выбить нашего однополчанина, вандала Гейзериха, с острова Сицилии?

– Значит, я три года не должен тебе мешать? Ведь не пригласишь же ты меня с моими верными гуннами в поход через всю коренную Италию против нашего однополчанина вандала Гейзериха? А то не дай бог нам, гуннам, понравится в Италии и мы не захотим уходить оттуда. Ведь ты нанимаешь нас только для боевых действий на пограничных и окраинных землях.

– Слушай, приятель Аттила, оставь свои иронические замечания и давай перейдем к конкретному разговору. На три года ты обязуешься никого не пропускать через свои владения к нам, румийцам, а также и сам не будешь досаждать нам, согласен?

– Ну, против такой постановки вопроса, я, в сущности, ничего не имею против. Ты, мой друг-консул, хочешь, чтобы я с моими храбрыми гуннами предстоящие три года демонстрировал всяческую нашу тебе поддержку?

– Но ты, мой приятель-каган, должен поддерживать меня не пассивной демонстрацией своих дружественных чувств, но и активными действиями, обратив морды своих коней в сторону Константинополя.

– Но я совсем недавно заключил с византийцами мирные соглашения…

– Которые, мой приятель-хан, смею тебя уверить, они уже нарушили.

– Каким же образом?

– Они приютили у себя твоих злейших врагов: сенгира Атакама и шамана Маму. Кроме того, они ведут в настоящее время тайные переговоры с вождем утургуром Борулой, чтобы тот совершил покушение на тебя и убил бы тебя каким-либо образом.

– Это точные сведения, консул?

– Точнее не бывает, хан!

– Хорошо, я три года тебя никак не потревожу. Что же касается моего похода на Византию, то какая тебе от этого выгода?

– Они перестанут продавать продовольствие вандальскому конунгу Гейзериху на Сицилию, так как провиант будет нужен уже им самим для снабжения новопризванных из запаса легионов.

– Кстати, у меня к тебе есть просьба, друг Аэций, не можешь ли ты передать мне этого разумного и знающего карты земель трибуна Ореста? Мне очень нужны такие грамотные знатоки своего дела.

– Конечно, я передам его тебе, но августа Плацидия будет очень недовольна этим. Мне придется сказать ей, что я намеренно отправил к тебе этого толкового гражданского трибуна Ореста, якобы, с целью получения нужной нам информации.

Но другой день пополудни при огромном стечении радостного антско-ховатского народа, забившего весь форум и прилегающие к нему рынки и улочки, на возвышенном помосте первый румийский консул, блестящий патриций Флавий Аэций от имени румийского народа и сената вручил великому кагану степного государства, боевому полководцу Аттиле самую большую румийскую воинскую награду – почетное звание «Магистр обеих милиций (пехоты и конницы)». Десятки тысяч славянских подданных гуннского кагана созерцали блестящие золотые знаки отличия новоиспеченного магистра обеих милиций и слышали слова, которые прокричал громогласно консул Аэций через звуковой легатский медный рупор:

– А еще сообщу вам, благородные горожане, что к этому почетному званию положена единовременная доплата в один миллион денариев и ежегодная пожизненная выплата в размере 700 фунтов чистопробного золота.

Взвыл от ликования форум и прилегающая центральная часть антско-хорватского города Сингидуна-Белеграда. До самого утра гулял довольный народ, на каждом углу в срединной части огромного кастелла были выставлены бочки с румийским вином и славянским медом, а также накрыты столы со всевозможными пирогами.

– Да здравствует хан Аттила! – кричали хмельные славянские подданные гуннского кагана.