Тамгастанабаши Эскам и минбаши Стака прибывают в Константинополь

5.Тамгастанабаши Эскам и минбаши Стака прибывают в Константинополь

Вскоре показалось первое утургурское кочевье, состоящее сплошь из серых небольших юрт, очевидно, поставленных ненадолго, так как они располагались у зарослей прибрежных плавневых тростников, где уровень речной воды мог со дня на день подняться и подтопить их.

Тысячник Стака послал воина расспросить, как далеко располагается аул бека утургуров Борулы, на что был получен ответ, что таковой находится в одном конском переходе далее на восток вдоль этой же самой торговой трассы. К вечеру, передвигаясь неспешным ходом, подъехали к разыскиваемому кочевью. Толстый утургурский предводитель рода, минбаши Борула сделал обрадованно-слащавое лицо и, тряся вторым отвисающим подбородком, пригласил обоих путников в свою юрту, а охранных нукеров повелел своим подчиненным сородичам разобрать по шатырам и алачугам. Лет на десять-пятнадцать старше новоприбывших гостей-конаков, жидкобородый бек племени утургуров, зная о приближенности двух своих конаков к великому гуннскому кагану Аттиле, всячески заискивал перед ними, прямо-таки источая лесть: якобы, такие вы молодые, а уже столь известные; кони у вас отменные скакуны, каждый стоит десятка простых лошадей; такое богатое оружие, как у вас, еще поискать надо. Оба прибывших гостя от такого бесцеремонного восхваления их самих, их коней и их оружия почувствовали себя даже очень неловко, но тамгастанабаши Эскам краем глаза сделал знак своему сотоварищу: мол, потерпи. Им надо бы хорошо выполнить негласное поручение верховного хана в отношение этого бека с лицом старой обрюзгшей женщины.

За вечерней торжественной трапезой в просторной бековской белой юрте, поедая мясо свежезабитой белой овцы и запивая его превосходным желтоватым жирным кумысом, приготовлять который утургуры были большие мастера, подобострастный начальник этого утургурского рода Борула все выяснял, задавая различные наводящие вопросы, куда это едут два знатных тархана в сопровождении воинской сотни, в которой каждый нукер имеет по два коня.

– Видать, неблизкий вам путь предстоит, а вы, наверное, не взяли с собой сушеного мяса, так любимого нами всеми? – сокрушался тучный бек: – Но, коли вы будете находиться в гуннских степях, то вы всегда найдете такое любимое блюдо в любой юрте у любого равнинного жителя.

– Ты, прав, дорогой бек, – отозвался гуннский пильтир Эскам, – мы допустили оплошность, что не взяли с собой такого вкусного мяса, которое можно хранить очень долго и ему ничего не станется. Для нас двоих ты хоть дашь этого степного лакомства? А не то нам свыше месяца придется только вспоминать о нем.

– Конечно, дам, – с готовностью отвечал женоподобный утургурский бек и сразу же спросил, убирая тыльной стороной правой ладони свои недлинные волосы с узких заплывших глаз: – А куда это вы направляете морды своих быстроногих скакунов?

– Мой бек, – наклонился к нему тамгастанабаши, откидывая в сторону мешавший ему сидеть нижний край расстегнутого бешмета, – я уважаю тебя и верю тебе, это большая тайна, но тебе я ее поведаю, только с условием, что ты будешь держать ее при себе и никому не расскажешь.

– Конечно, о чем разговор, я буду нем, как дунайская рыба, – с еще большей готовностью и даже с некоторой угодливостью заверил тархана Эскама толстый сотрапезник-утургур.

– Так слушай, по заданию самого великого кагана мы едем в Константинополь, чтобы передать требование кагана к византийскому императору, – и гуннский тамгастанабаши остановился, словно раздумывая, говорить ли далее эту тайну, но все же переборол себя и продолжал: – Наш властитель требует выдать назад, и причем незамедлительно, сенгира Атакама и этельбера Маму. Они оба повинны в различных преступных деяниях. Ну, насчет вашего хана Атакама ты, безусловно, знаешь; ты же, мой дорогой бек, сам был свидетелем, когда он убил несчастного тархана хуннагура Ахтайаха. И аналогичное преступление числится и за шаманом Мамой.

– А если император Феодосий откажет? – с нескрываемой надеждой проронил толстый бек.

– Не откажет! – резко рубанул правой рукой по воздуху сверху вниз (гуннский знак уверенности) начальник таможенно-дипломатической службы: – В случае отказа каган обещает начать войну против них. А из-за двух человек византийцы не будут воевать с нами.

– Нет, не откажет! – также убежденно подтвердил тархан Стака и его темноватые глаза светили решительностью и твердостью.

Наутро после завтрака, приторочив к седлу запасной лошади хоржун²⁵ с подаренным сушеным мясом, гости распрощались с хитро улыбающимся утургурским хозяином, вскочили на своих подседельных коней и во главе верхоконного воинского строя двинулись далее по своему пути. Уже к обеду их нагнала тройка сабирских нукеров, оставленных скрытно проследить за дальнейшими действиями бека Борулы. Они доложили, что вскоре, после того, как хуннагурско-сабирская колонна почетной охраны скрылась за дальним холмом и исчезла из виду, тучный бек проявил недюжинную расторопность и вместе с десятком воинов (у каждого по три коня), с полными хоржунами (видимо, с провиантом), поспешил к недалекой паромной переправе на Дунае. Они перебрались на плотах и кайыках на южный берег и ускакали по дороге куда-то вглубь страны, их было долго хорошо видно, поскольку там была равнинная местность.

– Вы точно уверены, что среди них был сам бек Борула? – два раза переспросил начальник гуннской таможенной службы.

– Без никакого сомнения, он был там, – десятник-сабир не мог взять в толк, почему такая дотошность: – Кто же его не узнает, такого толстяка...

После восточнорумийского города Ратиарии, расположенного на северном гуннском берегу, верхоконная процессия во главе с тамгастанабаши Эскамом и минбаши Стакой покрыла расстояние в четыре конских перехода с подменой лошадей за весь световой день и часть ночи и остановилась около большого наплавного деревянного моста. Эта переправа, ведущая на южнодунайский земли, соединяла левобережные румийские дороги с правобережными и выводила также к византийскому городу Кастра Мартису²⁶, который находился на высоком южном заросшим лесом берегу. Дождались утра около разведенных привальных костров, так как германские легионеры на византийской службе, преимущественно из вестготских племен, наотрез отказались пропускать через мост в ночной темноте незнакомых вооруженных людей. Рано утром начальник общегуннской таможенной службы Эскам отбыл в сопровождении трех воинов по мосту на южный берег, где имел кратковременную встречу и беседу с восточнорумийским легатом-вестготом. Он предъявил командиру легиона, несущего федеративную пограничную службу, свою золотую пайцзу тамгастанабаши с двуглавым орлом и надписью «Тенгири-хан, бери кут»²⁷ и показал запечатанные воском пергаментные свитки, снабженные удостоверяющей надписью на отдельном прикрепленном куске пергамона – яралыке, на котором было начертано на румийском латинском языке: «В канцелярию августа-императора Восточнорумийской империи Феодосия II. Из тамгастаны Великого гуннского кагана Аттилы». Прочитав надпись на яралыке, болтающемся на самом большом из свитков на кожаном шнурке, угрюмый и заросший легат, сверкая на утреннем солнце своими металлическом доспехами, приказал своему помощнику:

– Пропустить без пошлины. Это не купцы, а люди на государственной службе.

Возвращаясь верхом назад на северный берег, баши всех гуннских тамгастанов Эскам и трое его сопровождающих сабиров попали в затор, поскольку мост оказался запруженным легионными лошадьми, которых гнали готские воинские табунщики. Тамгастанабаши, понимая, что следует уступить дорогу небольшому встречному табуну, определенно, пасшемуся где-то всю ночь на левых дунайский берегах, взял вправо, к нему присоединились и охранные нукеры. Но случилось непредвиденное. Крайний жеребенок пегой масти, прижимающийся к своей чалой матери, внезапно чего-то испугался и в мгновение ока перепрыгнул через деревянные перила моста и оказался в быстром водном потоке. Больно сжалось сердце у тархана Эскама от мысли: погибнет! Но отважная чалая перескочила через перила и оказалась невдалеке от своего жеребенка. Быстрая река, закручиваясь в водоворотах и пенясь в бурунах, уносила обоих благородных животных, над водой оставались только их большая и маленькая головы. Но решительная кобыла догнала своего жеребенка, крепко схватила его за загривок и, как умелый пловец, стала выворачивать свой водный путь вправо и прибиваться к уже недалекому берегу. Вскоре они выбрались из дунайских волн на прибрежную отмель и присоединились к встревоженному табуну, который встретил спасшихся тихим радостным и ласковым ржанием.

Постоянно двигаясь на юго-восток по северному ответвлению знаменитой дороги Виа Эгнации и ночуя в многочисленных придорожных постоялых дворах, на одиннадцатый день от начала выезда из Кастра Мартиса гуннская дипломатическая миссия прибыла в славный город Константинополь, нередко называемый еще по старинке Византом. В столицу Византии въехали через юго-восточные адрианопольские ворота, заплатив небольшую пошлину за въезд. Местом временного размещения в восточнорумийском стольном граде гунны избрали так называемый гуннский постоялый двор, принадлежащий отцу тамгастанабаши Эскама, старшине румийских купцов в Великой степи галлороману Варинию Пизону. Он находился почти в центре Константинополя, через три улицы на запад от многолюдного Хлебного рынка. Некогда двухэтажное здание, над которым надстроили еще два, выглядело самым импозантным и высоким в своем переулке.

На другое утро начальник общегуннской таможенной службы тархан Эскам и командир сопровождающей сотни тархан Стака, направились верхом на противоположную восточную сторону города, к двухэтажному особняку важного румийского сановника Хрисафора, слывущего самым лучшим византийским другом степных гуннов, взяв с собой лишь десяток воинов-сабиров в почетную охрану. Восточные румийцы сразу узнавали на улице воинственных степных кочевников на их длинногривых, большей частью, гнедых крепконогих лошадях. Синие, зеленые и серые гуннские чекмени и бешметы, застегивающиеся слева направо, летние войлочные таких же расцветок колпаки с узкой полоской меховой опушки, остроносые кожаные маасы и, самое главное, отделанное золотом и серебром богатое вооружение – все это было уже давно отлично знакомо жителям Константинополя. Они до содрогания в суставах страшились гуннских воинов, подогреваемые многочисленными рассказами об их непобедимости, отважности, лютости, свирепости и беспощадности.

Завидев небольшую конную процессию этих безжалостных гуннов, мирные горожане сразу же прижимались к серым стенам домов по краям нешироких улиц. Ведь никто не знает, что у этих страшных степняков на уме, а вдруг разъярятся и начнут стегать своими толстыми нагайками, и то и вовсе зарубят своими острыми прямыми двухлоктевыми мечами. Никто не осмелится тогда помочь несчастному городскому жителю – кто же захочет связываться с такими ужасными людьми?

Неприятное известие ждало обоих степных тарханов: самый большой восточнорумийский покровитель гуннов, личный друг покойного хана левого крыла Мундзука, отца великого кагана Аттилы, и славянского коназа Гостуна, приятель покойных великого кагана Ругилы и общегуннского тамгастанабаши Дерябы, а также хороший товарищ главного жаувизиря гуннов Усура и купеческого старшины румийцев в гуннских землях Вариния Пизона, эллин Хрисафор, занимавший в последние двадцать лет своей жизни значимый пост заместителя начальника имперской канцелярии в ранге консула, скончался два месяца тому назад. Оба гуннских начальника Эскам и Стака, сошли с коней, вошли в приемную комнату и выразили свое глубокое соболезнование по восточнорумийскому обычаю в присутствии домочадцев покойного перед восковой предсмертной маской усопшего, вслух прочитав ритуальную латинскую надпись на вощеной дощечке: «О благословенный Хрисафор, бесчеловечно забывать тебя, хоронить вместе с твоим прахом память о тебе, щедро лить слезы, а вспоминать скупо. Такое не пристало разумному человеку: пусть память о тебе будет долгой, а скорбь – короткой».