Поимка утургурского беглеца бека Борулы

18.Поимка утургурского беглеца бека Борулы

К вечеру догнал на марше верховный сенгир со своей охранной тысячей идущих в колонне воинов славянского коназа Онегизия и напросился в гости к нему, на предстоящее вечернее пиршество. Совсем скоро уже подходили к стольному граду западных антов и хорватов Сингидуну-Белограду. Дурное настроение не проходило. И никто не мог бы растолковать великому кагану его непонятное сновидение. Был бы рядом главный шаман восточного крыла гуннов аба Айбарс, он бы все хорошо разъяснил, но его нет в походе, по причине недомогания и немолодых лет остался он в главном гуннском орду на Тиссии присматривать за порядком и чтобы не произошло бы ничего неожиданного.

За вечерней торжественной трапезой в большой зале дворца коназа Онегизия по желанию великого кагана было только два участника: он сам и хозяин. Прислуживала им за большим дубовым столом новая байбиче антско-хорватского правителя Онегизия, тридцатидевятилетняя (старше своего благоверного на один год) гуннка-акацирка Тохтанах, бывшая токал покойного тамгастанабаши Дерябы, по степному адату перешедшая по наследству его ближайшему славянскому родичу вместе со своими малолетними сыновьями.

– Мне представляется, что мальчики от покойного тамгастанабаши, которые считаются также и твоими сыновьями, туменбаши Онегизий, уже подросли, – заметил между тем верховный хан, исподволь оглядывая новоявленную байбиче Тохтанах, выглядевшую посвежевшей и в самом расцвете своих хатынских сил и возможностей.

– Да, мой каган, – покачал головой, соглашаясь, славянский вождь, – старшему сыну Поскребышу⁷⁶ уже шестнадцать зим, он ходил со мной в этот румийский поход, хорошо показал себя, зарубил двух неприятелей, будет отважным нукером.

– Я хочу поговорить с тобой по такому поводу, туменбаши Онегизий, – главный сенгир-хан запнулся, как будто нечто еще окончательно не додумал, выпил большой бокал искрометного синего италийского вина, попробовал немного белого куриного мяса и продолжал: – Мне докладывал мой толковый старший писарь-каринжи Орест, что в Далмации, в Иллирике и в Македонии особенно активизировались бродячие монахи, снабжаемые золотом, наставляемые и управляемые из исконного Рума папой Румийским Львом. Они, якобы, склоняют всех жителей этих провинций к христианству западнорумийского толка: мол, к богочеловеку Христу нельзя обращаться самостоятельно, а только через тех духовных посредников-пастырей, которых посылает этот главный исконнорумийский священник папа Лев. Пришли ли они в твои земли, аулы, деревни и города? А если пришли, то полезны ли они нам или представляют для нас какую-либо угрозу? Я знаю, что этот вопрос сложный, коназ Онегизий, ты посоветуйся со своими шаманами-жрецами, исповедующими культ вашего бога Сварога-Перуна, обдумай основательно и только потом, не скоро отвечай мне. Не торопись с ответом, а можешь и вообще... не давать мне никакого ответа, так как, я полагаю, пока на такой вопрос ответа еще быть не может.

– Да, мой хан, интересный ты мне поставил вопрос, никогда я об этом не задумывался, – покачал головой антско-хорватский предводитель, поглаживая свои темные усы и прищуривая неславянские темные глаза.

Вспомнил тут великий каган, откуда у этого антского вождя гуннские черты лица, ведь у него мать была внучкой знаменитого кагана Баламбера. Еще раз всмотрелся сенгир в своего сотрапезника, почудилось ему, что он все же ошибся, больше напоминает светловолосый туменбаши своего отца, замечательного славянского коназа Гостуна, бывшего близким другом и соучеником по высшей школе в Константинополе его отца, второго гуннского хана Мундзука.

– Туменбаши Онегизий, аналогичный вопрос я хочу задать и другому славянскому коназу, правителю восточных антов и венедов, в припонтийских степях на Данапере и Данастере вою Светозару. В его владениях тоже шастают такие бродячие монахи и священники, но которых оплачивает и наставляет уже другой христианский церковный начальник, патриарх Константинополя епископ Евтихий. Они тоже поклоняются богочеловеку Иссе, но считают, что у них правая религия, а у сторонников папы Льва – неправая. На сегодняшний день очень много таких монахов и священников бродят по нашим гуннским землям, и, в первую очередь, они идут к тем, кто молится Перуну (это к вам, славянам), Тенгири-хану (это к нам, гуннам) или к германцам, которые остались верными своему исконному богу Водану. Они не идут почему-то к тем, кто уже является христианином – арианином, как, например, многие остготы.

Изящная деревянная чаша, расписанная яркими красками, привлекла внимание верховного хана:

– Неужели такая красивая вещь изготавливается у вас в городе?

– Нет, мой каган, она была привезена из бургундского похода.

– Да, умеют эти бургунды работать с деревом, они – самые лучшие тахтачи на земле, а какие у них были красивые резные деревянные дома, ты бы видел, коназ Онегизий.

– Я видел, мой каган, великолепные они мастера по дереву.

Поздней ночью гостеприимные хозяева – славянский коназ с толикой гуннской крови Онегизий и его миловидная байбиче, чистокровная гуннка-акацирка Тохтанах, проводили своего высокого гостя на второй этаж в большую теплую комнату, где для него уже была приготовлена мягкая взбитая постель, по степному обычаю на полу на кошмах. По традиции гуннских акациров симпатичная, широкоскулая и черноглазая хозяйка дома предложила великому кагану:

– Мой каган, мы смеем предложить тебе для согрева постели на ночь молодых красивых малаек, есть готка, славянка, латинка, эллинка, фракийка и гуннка-акацирка. Кого из них желаешь? Или привести их всех для просмотра?

– Всех не надо, – буркнул довольный верховный хан, -давай ту, у которой волосы белые, ночью легче находить в темноте. А вообще мне у вас нравится; знаешь что, ханыша Тохтанах, переезжайте-ка вы оба в наше главное орду. Для вас найдется дом.

Едва начинал засыпать правитель степного государства, прижавшись к нагому теплому девичьему телу под стеганым толстым одеялом с верблюжьим мехом, как сон его был отогнан звонким топотом по булыжной мостовой множества конских копыт и громкими препирательствами по-гуннски прибывших всадников с воинами караула лихой тысячи великого кагана, несущими ночную охрану двухэтажного дворца.

– Неотложное дело! – настоятельно требовал один из прискакавших верхоконных: – Великий хан выскажет вам и нам за это только слова благодарности.

Сенгир Аттила узнал небольшой румийский акцент в произношении его личного секретаря-каринжи Ореста и стал одеваться, на ощупь находя свои штаны и бешмет. Спустился вниз мимо воина-охранника на площадке лестницы между этажами, там горел ярко светильник, и прошел в освещенную приемную залу, куда уже с северного флигеля большого дома поспешал сам гостеприимный хозяин, антско-хорватский коназ и туменбаши Онегизий, за ним торопилась его байбиче Тохтанах, держа в руках румийскую лампаду с жировым фитилем.

Великий каган сел за стол и кивнул в знак согласия славянскому темнику:

– Пусть их введут сюда. Там что-то произошло очень и очень важное, коли сам мой старший каринжи Орест хочет сообщить мне некую неотложную весть.

Коназ Онегизий побежал к выходу отдавать приказания воинам, чтобы они впустили новоявленных ночных пришельцев. Старшая жена антско-хорватского вождя хатун Тохтанах вместе с невесть откуда появившимися двумя прислужницами принялись делать ярким освещение в просторном помещении, подкручивая фитили и раздувая мерцающее пламя.

В залу спешно, глухо ступая по мраморному полу, вошли двое: личный писарь-секретарь кагана молодой малорослый румиец Орест и жасаул темника высокорослый хуннагурский минбаши Стака. Оба они выглядели при ярком свете боковых лампад и разожженных настенных факелов суровыми и в тоже время торжественными.

– Мой император, – склонив голову в полупоклоне, обратился к сенгиру грамотный старший каринжи Орест, на этот раз его обычный тихий голос звучал величественно, -смею тебе доложить, что твоими доблестными воинами, минбаши Эдеконом и юзбаши Газанулой, схвачен, связан и доставлен сюда из далеких балканских земель, с южных берегов Мраморного моря, беглец и изменник утургурский бек Борула.

– Очень хорошо, – радостно щелкнул пальцами правой руки главнокомандующий всеми степными туменами хан Аттила, – давайте его сюда!

Пока минбаши этельбер Стака выходил в коридор, чтобы ввести в залу арестанта Борулу, верховный хан спросил у толкового румийского каринжи:

– Так кто же все-таки пленил этого предателя, тысячник Эдекон или же сотник Газанула? Ведь германец-скир Эдекон – он твой протеже, а гунн-хуннагур Газанула служит в тысяче у минбаши Стаки.

– Мой император, они оба отличились, так как с разных сторон одновременно вышли на убежище бека утургуров, устроенное им в одной из румийских вилл, -голос старшего писаря звучал уже по обыкновению негромко.

И вот ввели испуганного беглеца и перебежчика, знатного утургурского тархана бека Борулу, который утратил свою тучность и выглядел очень жалко в потрепанной одежонке. Лицо свисало по бокам дряблыми складками, как отвисшие щеки у лугового хомяка. Нестриженые волосы на голове выбивались из-под шапки свалявшимися клочьями. Почти безбородое лицо бека напоминало таковое старой обрюзгшей гуннки, любящей выпивать ежедневно много хорзы.

Великий каган встал с деревянного сидения и подошел близко к беку, которого бил озноб, то ли оттого, что он замерз дорогой, то ли оттого, что его пробирал страх перед будущей расплатой. Каган долго молчал и спросил:

– Так зачем же ты убежал к византийцам и опозорил всех гуннов? Ведь я же ничего не имел против тебя. Ну мало ли, что ты был тогда при избрании великого кагана на стороне хана Беледы. Многие тогда были на его стороне, и потому он был избран курултаем главным правителем гуннов. Любого из таких возьми, особенно тех, кто кочует в западном крыле каганата, все они прекрасно живут, ходят в походы, добывают кун у покоренных народов и никто из них никогда не слыхал ни одного предосудительного слова от меня. И ты также хорошо служил, был минбаши, ходил в боевые сапари, имел семью, хозяйство, скот, был очень уважаемым человеком и вдруг внезапно сбежал к румийцам в Константинополь. Значит, ты заодно с предателями: ханом Атакамом и шаманом Мамой? Кстати, где они находятся, бек?

– Я не знаю, – продолжая дрожать, отвечал утургурский минбаши Борула и вдруг с отчаянием обреченного громко визгливо вскричал: – Я тебя, хан Аттила, ненавижу! Ты приносишь только зло! Ты убийца настоящего и законного кагана Беледы! Ты еще принесешь гуннам много зла! Ненавижу! Можешь казнить меня!

Великий каган спокойно выслушал визг плененного бека, подошел вплотную к нему и, взяв его за грудки, повелел:

– Развяжите ему руки.

Дождавшись, когда арестант размял свои затекшие руки, верховный хан своей мощной силою поднял его в воздух за отворот бешмета обеими руками и прохрипел:

– Кем мани де морте⁷⁷? – и, встретив в упор вопросительный взгляд Борулы, добавил: – Тогда, еще до избрания Беледы великим каганом, во владениях сабиров на Гипанисе?

Но на вид женоподобный бек, несмотря на дрожь во всем теле, оказался очень сильным духом человеком. Он вообще отказался говорить с сенгиром Аттилой, заявив, что не признает братоубийцу великим каганом гуннов. Этой же ночью минбаши утургуров бек Борула был взят на аркан прямо на городских улицах. Труп его был сброшен в холодные дунайские воды. Через три дня верховный сенгир-хан сказал своему личному писарю-секретарю Оресту:

– Пиши буллу. Я назначаю минбаши германца-скира Эдекона жасаулом-командиром моего охранного полутумена. Я повышаю юзбаши Газанулу до звания минбаши. Я произвожу минбаши Стаку в туменбаши с последующим утверждением на осеннем курултае. Ну, а тебя я утверждаю начальником-баши элтумена⁷⁸.