Книга о помощи СССР египту в военном противостоянии с Израилем Москва 2001 ббк 66. 4(0) В49 Тогда в Египте

Небольшое трех- или четырехэтажное здание гостиницы нахо­дилось недалеко от бассейна, при первом посещении которого я ус­лышал разговор двух египтян. «Аилят?» «Ля, азибин» («Семейные?» «Нет, холостяки»). Это означало, что мы живем в гостинице для хо­лостых - «Сауд-2», а не в гостинице «Сауд-1», где проживали семей­ные и где находился офис подтянутого и интеллигентного майора, а затем подполковника Бардиси, который возглавлял «русскую службу» египетского военного министерства. В ее компетенцию входило раз­мещение военнослужащих из СССР, их обслуживание, охрана и т.д.

Некоторое время я проживал в гостинице «Сауд-2», ждал на­значения. К тому же не было свободного места в отелях «Наср-сити». Через две-три недели старший референт штаба Главного военного советника сообщил мне, что я буду работать старшим пе­реводчиком 3-ей механизированной дивизии Центрального военного округа, дислоцировавшейся приблизительно в 20 км от Каира по

дороге Каир-Исмаилия. Вскоре за мной в референтуру, где я делал письменные переводы вместе с Валерием Вежневцом с Урала, Юрием Лебакиным из Киева, Николаем Лукашонком из Минска, за­ехал старший советник дивизии Виктор Гаврилович Ступин. Осво­бодилось место в отеле «Наср-сити-4»: накануне в результате нале­та израильских «Фантомов» погиб советник. В квартире, рассчитан­ной на среднюю семью и состоящей из двух спален, столовой и за­лы, нас проживало восемь человек, по двое в комнате.

Интересно, что, стажируясь в 1967/68 учебном году в Каирском университете, мы, четверо студентов, снимали точно такую же квар­тиру в районе Ату за, сразу за столичным цирком и театром Баллон.

Убитый советник был уже третьим погибшим советским офи­цером. Все трое выполняли обязанности советников командиров египетских зенитных дивизионов, прикрывавших ракетные части противовоздушной обороны. «Война на истощение», объявленная Гамалем Абдель Насером Израилю, входила в свою новую фазу. После артиллерийских дуэлей через Суэцкий канал израильские военно-воздушные силы приступили к планомерному уничтожению средств египетской противовоздушной обороны сначала на Суэц­ком канале, затем внутри страны. Мой сосед по комнате, майор, советник командира зенитного дивизиона в Дельте, часто повто­рял, указывая на себя, что он будет следующим...

Знакомый с войной по книгам, фильмам, рассказам отца-фронтовика, я впервые столкнулся с гибелью людей в боевых ус­ловиях. Состояние было, мягко говоря, неважным. Даже мощный вентилятор, направленный в упор, не мог остудить ни влажный и душный воздух, ни тем более воображение, воспалявшееся мыс­лью о том, что я сплю на кровати только что убитого советника, чьи личные вещи при моем участии были переписаны и отправлены в Москву. Память запечатлела одно из сновидений того времени: раненый в ногу, бегу, точнее ползу из израильского концлагеря под колючей проволокой, причем тащу какую-то девушку.

Третья механизированная дивизия дислоцировалась в районе Хайкстэп, где до революции 1952 года находились казармы анг­лийской оккупационной армии, которые после ухода англичан бы­ли превращены в тюремные бараки и камеры для египетских ком­мунистов. Каждое утро синий микроавтобус отвозил нас, советни­ков и переводчиков, в Хайкстэп, а к вечеру доставлял в Наср-сити. Вместе со мной перевод обеспечивали два переводчика с англий­ским языком из Союза и несколько египтян, закончивших в Каире шестимесячные курсы русского языка.

По словам генерала Щукина, заместителя Главного советника по политической части, сказанным на одном из «всеегипетских» собраний советских военных переводчиков, число последних со­ставляло около 500 человек. Переводчиков с английским языком было больше, чем арабистов. Среди последних преобладали ре­бята, прибывшие на стажировку после окончания 2-го курса Воен­ного института иностранных языков. Коллегами по переводу были узбеки, азербайджанцы, украинцы, армяне, парни из Москвы, Ле­нинграда, с Волги, Северного Кавказа и т.д.

Огромная нагрузка падала на арабистов, особенно на тех, кто ранее был знаком с египетским диалектом. Вспоминаются продол­жительные устные переводы на армейских и дивизионных штабных учениях и различных совещаниях. Вот это был синхрон! Большинст­во советников и специалистов понимали, что переводчик это тот же новоиспеченный инженер, которому нужна производственная адап­тация, определенный испытательный срок. Однако времени для этого не было. Обстановка требовала немедленного включения в работу, несмотря на сложную языковую ситуацию для арабистов, которые изучали в основном, арабский литературный язык, а столк­нулись с местным разговорным диалектом, существенным образом отличавшимся от нормативного языка. Несмотря на некоторые из­держки при переводе, советники и «подсоветные» неплохо относи­лись к нам. Перевод осуществлялся и днем, и ночью, в помещении (палатке) и в пустыне, в машине (газике) во время учений в жуткой пыли. Приходилось работать в танковом батальоне, в артбригаде, автобатальоне. В любых условиях.

Вспоминаю перевод в кабинете комдива во время бомбежки со­седней отдельной танковой бригады. Когда раздались мощные бом­бовые удары, я сиганул через дверь и сразу же бросился в бочкооб­разный окоп метрах в 15 от здания. Вслед за мной в этот окоп мне на спину плюхнулся солдат с коваными ботинками. Через несколько ми­нут, когда все стихло, я вернулся на место. Стало стыдно комдива, начштаба и Ступина, которые спокойно сидели на своих стульях. Од­ного меня как будто ветром сдуло. Думаю, сидел бы с ними и спина бы не болела от кованого ботинка солдата, упавшего на меня в окоп.

Но, кстати, именно такая прыткость всегда спасала желторотых переводчиков. Достаточно назвать два случая. Один произошел в зенитном дивизионе, где-то в Дельте. Едва началась бомбежка, пе­реводчик выскочил из КП, а советник с подсоветным, демонстрируя хладнокровие, остались на месте, и их накрыло бомбой. Переводчик остался жив. Другой случай произошел со старшим советником диви-

зии одной из двух египетских полевых армий, дислоцировавшихся вдоль Суэцкого канала. Он возвращался из «фантазийи» - двухднев­ного отпуска, проведенного, как обычно, в пятницу и субботу, к себе на канал, вдруг машина остановилась. То ли водитель интуитивно почувствовал что-то неладное, то ли впереди были взрывы. Неважно. Это случилось на полпути к каналу. Израильская артиллерия с вос­точного берега Суэцкого канала достать их здесь не могла. Так или иначе, как только машина, остановилась, переводчик бросился опро­метью на землю, закрыв от страха голову руками. Полковник, не спе­ша, вылез из машины, укоризненно покачал головой, укоряя перево­дчика за трусость. Тут раздался взрыв ракеты, переводчик остался целым и невредимым, а полковнику осколком снесло полголовы.

Самым трудным был перевод на командно-штабных учениях и на разборе армейских и дивизионных учений. К ним привлекались, пре­имущественно, только опытные арабисты с хорошим знанием и понима­нием египетского диалекта. Это были не прямые переговоры, когда со­ветник или подсоветный скажет фразу или несколько, сделает паузу, и ты спокойно переводишь. В таком духе протекает также любая беседа.

Разбор учений происходит обычно в большом помещении, присутствуют, как минимум, несколько десятков человек. Начинает комдив или командующий армией, а то и кто-нибудь из вышестоя­щих начальников. Затем пошло-поехало, вскакивает то один, то другой, перебивают друг друга, включаются иногда наши в разго­вор. Но понимать разговор советники хотят постоянно, поэтому локоть В.Г.Ступина также постоянно ощущаю у своего бока. Стоит сделать мне небольшую паузу, как я чувствую его еще явственнее: «О чем речь?» Разговор египетских генералов и офицеров про­должаю переводить, хотя, может быть, он уже проходит час, пол­тора, два, три часа. Бывали эти-учения и по четыре, и по пять ча­сов кряду, разумеется, с чаем, кофе, кока-колой.

Обстановка иногда бывала очень серьезной, подчас боевой. Я уже не говорю о тех дополнительных осложнениях, которые при­несла вспыхнувшая в марте 1969 года «война на истощение». По­этому стараешься, не дожидаясь «локтя». Это был самый настоя­щий, изнурительный синхрон. Не тот, о котором приходилось слы­шать в Москве. В Москве переводчики синхронили на съездах КПСС, профсоюзов, других важных общесоюзных и международ­ных встречах, и часто они имели перед собой текст выступавшего с высокой трибуны. Тут важно было не отстать и не забежать впе­ред слов делегата, а главное - закончить вместе с ним. Конечно, и по-настоящему, без текстов синхронили во Дворце съездов, Ко-

лонном зале и т.д., знаю многих из этих переводчиков и отношусь к ним с глубочайшим уважением.

Но разбор учения продолжается третий и четвертый час, стра­сти усиливаются, накапливается усталость. Весь во внимании, хотя перевод дается уже с большим трудом.

Помимо этого, такого рода перевод осложняется разными другими обстоятельствами: многие сидят на удалении, за колоннами, спиной; у других речевые недостатки или вообще негромкая речь и т.д.; третьи не хотят, чтобы их услышали русские, поэтому произносят слова нев­нятно. Бывали случаи, когда египтяне вообще не хотели, чтобы до рус­ских дошел смысл того, о чем они говорят. Поэтому прибегали к раз­ным методам. У комдива Хигази, например, в этих случаях гортанные арабские звуки зарождались в гортани и там же умирали, не вырвав­шись наружу. В горле слышалась «каша звуков», или бульканье, как в электронной аппаратуре. Локоть Ступина тут уже «помочь» не мог.

Но вообще Ступин относился к понимающим людям. Он вни­кал в ситуацию сходу. Видел, что переводчик бессилен что-либо сделать в сложившемся положении. Однако, не всегда было такое понимание даже у таких советников, как Виктор Гаврилович. Ино­гда, по своей вине или по чужой, переводчик становился «козлом отпущения»: на него сваливали неудачи, возникшие в результате переговоров, мягко говоря «недопонимание» между советниками и подсоветными. Все же таких недоразумений, возникших по нашей вине, было мало. Но, пожалуй, каждый переводчик может вспом­нить хотя бы один случай, когда ему приходилось спасать ситуа­цию в целом или подсоветного, или специалиста.

Однажды, уже после прихода наших регулярных войск, при­шлось переводить в египетском батальоне связи в предместье Каи­ра, куда мы поехали с узла связи Главного советского военного со­ветника на машине с досками, чтобы сделать пирамиду для оружия личного состава. Кроме меня в грузовой машине находился началь­ник узла связи, водитель и два-три рядовых, включая сержанта. С арабским батальоном связи договорились до меня, поэтому, выехав уже в сумерках вечером, долго искали его. Вероятно, прошел целый час в поисках. Наконец, прибыли к связистам, но, оказалось, к дру­гим. Изумленные до крайности, увидев нас в униформе в темноте, наши союзники после длительных объяснений все же решили нам помочь. Они долго звонили своему начальству, тоже до предела изумленному, объясняя то, что произошло. Наконец, сверху дали «добро», и наши солдаты принялись распиливать и строгать приве­зенные доски на станках, а нас два офицера пригласили на чай.

Сидим, разговариваем. Вдруг вопрос египтян: «А как советские люди относятся к арабам, египтянам?» Мой подопечный, не моргнув глазом, ответил: «Арабы как фашисты, те преследовали и убивали ев­реев, и эти тоже». Опешив на секунду от такой «находчивости» под­полковника, я спокойно перевел что-то за советско-арабскую дружбу. Разговор вновь продолжался в обычном русле, хотя, вероятно, мой соотечественник ждал от арабов соответствующей реакции на свой вопрос. Солдаты скоро закончили свою работу, и мы, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, вернулись в Маншиет аль-Бакри.

Я об этом эпизоде не напоминал начальнику узла, зато он, видимо, осознав свою, мягко говоря, оплошность и вероятные по­следствия ее, очень часто повторял при встрече очередную глу­пость, называя меня: «Ум, честь и совесть узла связи».

Хочу, однако, повторить, что подобных ситуаций было чрез­вычайно мало. Не потому, что нас натаскивала прежняя система -партбюро, партком, разные выездные комиссии и, наконец, выс­шие инстанции ЦК КПСС, где трудились высокопрофессиональные люди с огромным практическим опытом работы в странах Востока, в том числе в арабском мире.

«Ляпы», не вышеуказанный, конечно, скорее объяснялись нацио­нальным характером россиян, застенчивостью, простотой, в какой-то степени скромностью и боязнью поднимать серьезные вопросы.

Не в последнюю очередь, сказывалось и отсутствие большого опыта контактов с иностранцами из-за «железного занавеса», суще­ствовавшего во время нескольких поколений советских людей. От­сутствие этого опыта вылилось в неумении общаться с иностранца­ми, этакую робость. Отсюда - отсутствие у значительного числа со­ветников смелости ставить принципиальные вопросы и добиваться на них ответа, стремление оставаться в тени. Это, кстати, подмеча­ли сами советники. Так, Ступин делал внушения кое-кому из своих подчиненных, которые превращались в чертежников, рисуя различ­ные графики, схемы, таблицы, плакаты с планами боевой и прочей подготовки. У них это получалось очень красиво и профессиональ­но. Подсоветным такая деятельность очень нравилась: и наглядная агитация на высоком уровне, и советник при деле - не вмешивает­ся, не ставит сложных вопросов, мало беспокоит.

Прав был редактор «Аль-Ахрам» Мухаммад Хасанейн Хей-каль, когда, объясняя примерно в 1972 году «несработанность», промахи работы советников как важный показатель несложивших­ся отношений между СССР и Египтом после выдворения советских военных в 1972 г., писал, что это непонимание в значительной ме-

ре сложились из-за «сюсюканья» русских, часто поддакивавших подсоветным вместо спора и дискуссий с ними по тому или иному вопросу. А такие вопросы были: хотя бы поставки так называемого наступательного оружия и целый ряд других.

Вернемся к работе переводчиков. Она была чрезвычайно разно­образна и не ограничивалась только переводом. Встречались как штатные, так и нештатные ситуации. Впрочем, вряд ли существует ме­жду ними водораздел. Вспоминаю приезд в Каир то ли маршала Кута-хова, то ли Ефимова. Переговоры маршала с египетской стороной бы­ли весьма сложными. После их окончания египтяне дали прием в «Охотничьем клубе» на пирамидах. Маршал сидел очень хмурый, поч­ти мрачный, насупившийся, даже танец живота одной из лучших ис­полнительниц не мог повлиять на его настроение. Неожиданно тан­цовщица, услышав мой разговор по-арабски с египетскими генерала­ми, подошла, подняла меня и стала быстро развязывать галстук. Сде­лать это ей долго не удавалось, в конце концов, затянув узел, она так и не смогла его снять. Военную публику, сидевшую за п-образным сто­лом и успевшую уже оживиться принятием виски, это воодушевило. Однако взгляд маршала по-прежнему был насупленным.

Восточная музыка продолжалась, танцовщица, виляя бедра­ми, приглашала меня делать те же движения. Я, сгорая от стыда и остолбенев от неловкости, отказывался, она настаивала. Деваться было некуда, и я в такт музыки попытался вильнуть бедром, она поощрительно закивала головой, усиливая темп. Я что-то пытался изобразить под традиционные в этих случаях хлопки арабов. Эти кривляния, продолжавшиеся несколько минут, мне показались вечностью. Русские и египетские генералы гоготали, маршал уже улыбался. Мы с танцовщицей сделали свое дело, ублажив гостя.

Много переводили письменно. В офисе Главного военного со­ветника существовала референтура. Сразу по моем приезде ее воз­главлял подполковник Георгий Реутский («Жора») из Одессы. Через некоторое время главным референтом стал полковник Квасюк из Москвы. Не знаю, почему, но так сложилось, что в референтуре ра­ботали ребята с английским языком. Устным переводом они зани­мались, но редко. Основная их обязанность сводилась к письмен­ному переводу наиболее интересных статей из «Иджипшн газетт», из которых затем компоновали небольшие обзоры последних извес­тий. Их печатали девочки из машбюро Жанна, Лена и Надя.

Затем эти обзоры разносили по начальству, подшивали. На ос­нове их переводчики делали политинформацию в клубе на утренних планерках служащих офиса. К этому постоянно привлекали и меня.

Были и другие переводчики в офисе - Олег Колмогоров (с анг­лийским) переводил зам. Главного советника Шишеморова, арабист Шамиль Мисир-пашаев - заместителя по политчасти генерала Щуки­на, арабист Юра Шевцов - зам. Главного советника по общим отно­шениям генерала Неретина, арабист Коля Лукашонок - начштаба генерала Гареева. Работы этим ребятам у своих генералов хватало, да и покровители у них были высокие. Поэтому, если была потреб­ность референтуры в арабисте, Квасюк чаще посылал за мной.

Тут мне вспоминаются два события, связанные с приходом к власти Анвара Садата (Насер умер 28 сентября 1970 г.). Они гово­рят о других формах работы переводчика.

1 или 2 мая 1971 г. будущий президент АРЕ выступал перед ра­бочими Хелуанского промышленного комплекса, как это регулярно делал до кончины Насер. На празднике трудящихся наблюдатели заметили отсутствие среди обычно присутствовавшей элиты Али Сабри. Али Сабри - лидер левых насеристов был связующим звеном между Москвой и Каиром. Потом рассказывали, что советский посол В.М. Виноградов послал своего личного переводчика домой к Али Сабри, который узнал, что тот находится под домашним арестом. 13 мая Анвар Садат совершил переворот, мастерски убрав со своего пути весь цвет политической и государственной элиты Египта - мини­стра внутренних дел Шаарауи Гомаа, военного министра Мухаммада Фаузи, министра информации Фаека, начальника общей разведки, главу президентской администрации, почти все политбюро АСС. Так, А.Садат провозгласил начало «исправительного движения».

Чрезвычайно активный и инициативный начальник штаба Глав­ного военного советника генерал-майор М.А.Гареев, прибывший в АРЕ с должности командира дивизии, с чьей-то наверняка подачи вызвал меня в один из этих майских дней к себе и поставил задачу -переодеться в штатское, направиться в народные кварталы Каира, понаблюдать за антисадатовскими демонстрациями протеста каир-цев, зафиксировать их лозунги, послушать, о чем говорят в народе.

Я выбрал столичный район Атаба, где мы часто бывали студен­тами два года назад, походил там, понаблюдал, поприслушивался. Ходил смущенный, вероятно, красный от стыда. Мне казалось, что все догадываются о моем задании. Всюду было тихо и спокойно. Шла размеренная торговля. Я разглядывал какие-то ткани, товары. Ника­ких демонстраций, никакого протеста, никаких лозунгов. Вернувшись в Маншиет аль-Бакри, доложил генералу Гарееву, что мною не было замечено никаких отклонений от нормальной жизни каирцев. Улыб­нувшись, начштаба отпустил меня на узел связи.

Второе событие также было связано с генералом Гареевым и Ан-варом Садатом. Убрав, пересажав оппозицию, обвинив ее в создании так называемых центров сил, будущий президент АРЕ стал проводить много встреч с рабочими, интеллигенцией, со студентами и профессо­рами, с военными. При этом его речи, то спокойные, то взрывного харак­тера, каждый раз продолжались перед аудиторией примерно 2-3 часа.

Поскольку обстановка в Египте тогда, в связи с арестами и пре­следованиями левых насеристов, была не очень спокойной, генерал Гареев, видимо, пришел к мнению, что выступления Анвара Садата надо фиксировать, переводить. Выбор пал опять на меня. Для этого во время его выступлений в референтуру вносили радиоприемник, ловили соответствующую волну, голос А.Садата, и я начинал сходу переводить, стараясь как можно полнее и подробнее записать на русском речь А.Садата, который говорил на египетском диалекте. Лист бумаги, мною написанный, тут же переходил либо к Вежневцу, либо к Лебакину, которые быстро правили мою запись, иногда пере­писывали заново. Затем посыльный солдат, стоявший наготове, хватал лист с последним вариантом очередного зафиксированного куска речи А.Садата и бегом несся на второй этаж, в машбюро, где уже в две машинки кипела работа. Через 30 минут после окончания речи А.Садата, машина, стоявшая под парами в гараже офиса, уже летела относительно малолюдным проспектом Салаха Селима в Гизу, в советское посольство. Думаю, что оно, хотя и имело свой штат референтов и переводчиков и свою степень готовности для восприятия речи А.Садата, тем не менее, конечно, не могло соста­вить конкуренцию напористому генералу Гарееву.

Впоследствии Махмуд Ахмедович сделал неплохую карьеру, был на первых ролях в Генштабе Союза, Главным военным совет­ником в Афганистане, а сейчас также занимает ряд высших военных должностей в РФ, включая начальника военной академии. Следует отметить широкий кругозор М.А.Гареева, умение логично доводить до читателей свою точку зрения, полемизировать с оппонентами, отстаивать интересы дела, которому он предан. В частности, вспо­минаются его дискуссии относительно необходимости призыва на военную службу студентов, которые он вел с академическими кру­гами на страницах «Литературной газеты», в том числе с Раушенба-хом, будучи заместителем начальника Генштаба в 70-е годы. Пред­ставляется доказательными его научные статьи, в частности, в «Не­зависимой газете» в последние годы, связанные с критикой концеп­ции Резуна о готовности СССР первым нанести удар по Германии на рубеже 30-40-х годов и т.д.

Эти синхронные письменные переводы речей А.Садата продол­жались довольно-таки длительное время и порядком поднадоели. Вызывали в любое время суток и дней недели. Один раз это про­изошло в выходной день, в пятницу. Меня отыскали в Насер-сити-4, в гостях у В.Г.Ступина. Его жена Нила Сергеевна угощала тушеным мясом, фаршированным чесноком (блюдо для нашего брата - холо­стяка редкое, а потому запомнившееся). Нарочный с узла связи (сол­даты и офицеры узла, или батальона связи, помимо своей связист-ской работы, выполняли еще другие обязанности в офисе - несли внутреннюю охрану - снаружи нас охраняли арабы - заступали на дежурство, работали нарочными и т.д.) сообщил, что мне срочно сле­дует прибыть в Маншиет аль-Бакри, потому что ожидается очередное выступление А.Садата. Я послал все и всех подальше. В.Г.Ступин, который слышат этот короткий разговор, покачав головой, сказал мне, что следовало бы поступить иначе - сказать посыльному, чтобы тот доложил, что меня он не нашел - ведь выходной день.

На другой день я убедился в правоте слов этого умудренного жиз­нью человека. Как только я прибыл на узел связи, мне было объявлено наказание - гауптвахта на 15 суток. Сняли ремень, однако не отвели в соответствующее помещение, расположенное за казармами. Чего-то ждали. Оказалось, что за меня бился с начальством замполит Олег Борисович Щеголь. Его доводы были такими: старший лейтенант Го-рячкин хорошо несет службу, у него нет замечаний на основной работе - в узле связи, где он пользуется авторитетом, Квасюк его уже заездил своими бесконечными вызовами в референтуру, за него пора засту­питься, а не наказывать. Такой напор замполита подействовал на мяг­кого по характеру, только что прибывшего нового начальника узла свя­зи подполковника Рассказова. На гауптвахту я не попал.

Свою службу на узле связи я вспоминаю с теплотой. Она была свое­образной. Очень много приходилось говорить с арабами по телефону. Египтян забавлял и одновременно ставил в затруднительное положение наш позывной «Амулет», созвучный арабскому слову «амалият», что оз­начало «оперативное управление». Так иной раз арабы русских из офиса Главного военного советника («амулет») принимали за советских советни­ков из Оперативного управления в египетском Генштабе.

Доброе слово хочется сказать в адрес дежурных на узле связи Кузьмина, Лагутина, Корпусенкова, Воронина (ставшего впослед­ствии начштаба узла связи), терпеливо ожидавших моего прихода на работу. Они мне сообщали о неисправности той или иной линии связи, я садился за телефонный аппарат и звонил египетским свя­зистам, после чего шла напряженная с ними работа с целью уста-

новления места обрыва линии связи и его устранения. У меня бы­ли очень ровные отношения как с рядовыми, прапорщиками, так и с офицерами и руководством узла связи. Те и другие называли меня Геннадий Васильевич, при этом, вероятно, не последнее значение имело то, что я закончил Московский университет.

Территория узла связи блистала чистотой, часто посещавшие египетские офицеры называли его «изящным». Здесь прекрасно кормили, никакого сравнения с «арабским котлом». Нормальные условия службы и быта, а также - после «облома» израильским фантомам - отдыха: бильярд, гитара и пр. Много шуток, здоровых, безобидных, остроумных подколов, розыгрышей.

Молодые, полные сил и здоровья, связисты интересовались бук­вально всем. На узле связи работали несколько египтян. Помню, пере­водил разговор моих коллег-офицеров с одним из них - механиком. Оказалось, что у Ахмеда (назовем его так) было четверо жен, то есть полный комплект по Корану. Узнав про это, ребята оживились, спраши­вают, какая у него квартира? Двухкомнатная. Оживление возрастает. Как же четыре жены размещаются в двух комнатах? Одна живет на другом фаю Каира. Ее он довольно часто навещает. Вторая жена на­ходится в деревне, работает на небольшом участке земли, ему при­надлежащем. Ее он также не забывает. Две остальные проживают с ним. Наверное, живут каждая в своей комнате, интересуются офицеры. Нет. У него одна спальня в квартире. Значит, две кровати? Нет, одна. Максимум удивления. Как же? А вот так, одна с правой стороны, другая с левой... После этого последовал только один вопрос...

Очень хорошо помнится посещение узла связи Алексеем Нико­лаевичем Косыгиным в 1971 г. Он прибыл в Египет загорелым, от­дохнувшим, видимо, перед этим побывал в отпуске на Черном море.

Мы, офицеры, стояли недалеко от столовой. Появилась свита во главе с высоким начальством, сопровождавшая А.Н. Косыгина. Был с ними и зам. по тылу батальона связи лейтенант Миша Кова­ленко. Все входят в столовую. Вдруг дверь ее резко открывается, оттуда выбегает Миша Коваленко и кричит: «Ребята, кто из них Ко­сыгин»? Дружный хохот. Мише быстро сказали, какой он из себя. Хотя портреты членов политбюро висели повсюду, были они и у нас, и всю сознательную жизнь, наверное, сопровождали Коваленко. Вскоре А.Н. Косыгин с сопровождающими выходят из столовой. Вы­ходит очумелый и обезумевший от бремени ответственности Миша. Кто-то из офицеров ему советует: «Миша! Ты бы хлеба нашего, не­сколько булок предложил Алексею Николаевичу в дорогу, он ведь сегодня улетает в Москву». Миша влетает в столовую и через не-

сколько буквально секунд, стремглав, выскакивает с несколькими буханками белого хлеба, завернутыми в какую-то бумагу и несется что есть духу, боясь опоздать, за угол здания, куда успела скрыться делегация. Не знаю, что там произошло за углом, но через секунд 15-20 из-за угла показался понурый и подавленный Миша с предна­значенными для Алексея Николаевича белыми булками. Косыгин так и улетел на самолете в Москву без Мишиных булок.

Благоприятная обстановка для меня на «уютном» узле связи, воз­можно, была еще и потому, что там я оказался в обществе наших рус­ских, советских парней, вдали от бомбежек, от жутких условий службы в Кене, откуда я прибыл на узел связи, о чем я рассказу чуть ниже.

Одновременно я переводил в находившемся рядом с офисом Главного советского военного советника в Маншиет аль-Бакри, в ста метрах от дома президента Гамаля Абдель Насера, в советском военном госпитале. Госпиталь и узел связи только что прибыли, и работы хватало: параллельно возведению новых объектов, осуще­ствляемых египетскими военно-строительными организациям, про­исходило развертывание оборудования на узле и в госпитале.

Появились и первые раненые. В неравном бою четырех со­ветских летчиков с двенадцатью «миражами» три пилота погибли, а один благополучно приземлился, но был направлен в госпиталь, так как сломал ногу.

Никогда не изгладится из памяти картина, когда я с начальником госпиталя сопровождал в египетский морг сгоревших в будке управ­ления ракетного дивизиона в результате попадания израильской ра­кеты советских солдат. Их было восемь парней 19-20 лет, среди них два брата-близнеца. Обугленные, они все были близнецами, только лейтенант, командир расчета, стоявший, видимо, поодаль, не попал под напалм, а был сражен осколками ракеты. С вытянутой рукой, его никак не могли поместить в узкую холодильную камеру морга, так и оставшуюся незакрытой с высунувшейся наружу рукой лейтенанта.

По моим подсчетам, во время боевых действий 1969-1970 гг. в Египте погибло от 30 до 40 советских военнослужащих, из которых при­мерно половина принадлежала к аппарату советников, другая - к нашим регулярным войскам, прибывшим в эту страну в соответствии со специ­ально разработанной операцией под кодовым названием «Кавказ».

Возвращаясь к переводу, столь многогранному и порой не­предсказуемому, хочу поделиться еще одной его стороной.

Припоминаю два случая, когда пришлось неожиданно отвечать арабам сразу, без передачи советнику и ожидания его ответа. Одним из них был мой ответ на реплику египетского офицера. Произошло это

на совещании в Кене (недалеко от Асуана), в котором приняли участие наряду с офицерами дивизии и египетские офицеры местного кенского военного гарнизона. В.Г.Ступин поставил вопрос о возможности про­живания советников в самом городе Кена. Я перевел его. Тогда броса­ет реплику египетский полковник из местного гарнизона: «Русские ху-бара живут на канале, и ничего, а вам подавай гостиницу». Меня как будто подбросило и, не переводя Ступину, я тут же отвечаю полковни­ку: «Офицеры Кенского гарнизона также живут в лучших условиях, чем офицеры нашей дивизии и египетские офицеры на канале».

Воцарилась тишина. Ступин тихо вопрошает: «О чем речь»? Я ему: «Потом». Здесь комдив Хигази, обращаясь к губернатору Кены, который вел совещание, прекращает возникшую паузу и переводит разговор в другое русло. После окончания заседания я докладываю старшему советнику суть дела. Он одобрил мои действия, справед­ливо полагая, что отвечать кенцу надо было немедленно, а перевод Ступина и его реакции на происходившее были ни к чему. «Так и действуй»,- сказал В.Г.Ступин. Так я и действовал.

Помню еще одно совещание, на берегу Красного моря, в штабе Красно-морского округа, в Саффаге (рядом с Гардакой). Там я мо­ментально среагировал, без перевода Ступину, на какие-то слова, может быть, опять несправедливые, командующего Красноморским военным округом генерала Саад ад-Дина аш-Шазли, очень эмоцио­нального, экспрессивного, обучавшегося в СССР. Он хорошо говорил по-русски, написал хорошую книгу воспоминаний об Октябрьской войне 1973 г., эмигрировал из Египта и возглавил какой-то оппозици­онный Анвару Садату фронт, долго, впрочем, не просуществовавший.

Саад ад-Дин аш-Шазли (я его еще раз наблюдал в действии на одном из совещаний в оперативном управлении Генштаба) нравился советникам прежде всего прямотой и решительностью. На совещани­ях различного рода, также как на учениях, он буквально рвался в бой, невзирая на личности, должности, звания. Обычно египетские офи­церы, участвуя в разборах командно-штабных учений и другого рода заседаниях, не вступали в острую полемику, прямо не возражали, хотя, возможно, и не соглашались с мнением предыдущих выступав­ших, не обязательно начальников, а ограничивались лишь высказы­ванием «нуты» («нута» - это замечание). Это как раз и бросалось в глаза советникам, которые воспринимали «нуту» как уход от обстоя­тельного, делового разговора, проявление слабости, нерешительно­сти и боязни начальства, нежелания портить с ним отношения.

Что касается пребывания третьей механизированной дивизии в Кене, почти за тысячу километров от Каира, то разговоры о ее

перемещении туда возникли после того, как во время «войны на истощение» израильская авиация стала наносить удары по вой­скам. Имея в виду сохранить боеспособность войск, египетское политическое и военное командование приняло решение перебро­сить 10-ю бригаду нашей дивизии на берег Красного моря в район Саффаги, Гардаки (сейчас неправильно говорят, используя анг­лийскую транскрипцию Гургада) и Гямши.

Другая боевая задача этой бригады заключалась в том, чтобы прикрыть совершенно оголенный большой участок египетского побе­режья вдоль Суэцкого залива и Красного моря, где израильтяне время от времени устраивали провокации и диверсии. Так, однажды, исполь­зуя захваченные ими во время шестидневной войны 1967 года танки советского производства, они удачно совершили операцию «поиск». Переодетые в египетскую форму, они захватили в плен губернатора провинции Красного моря, совершавшего поездку вдоль побережья. Кстати, во время Октябрьской войны 1973 г. они также успешно приме­нили этот способ, высадившись на западном берегу Суэцкого канала после форсирования его египтянами и захвата ими линии Барлева на восточном. Израильтяне сблизились с подразделениями ПВО АРЕ и, пользуясь опять же техникой советского производства и египетской военной формой, расстреляли ряд подразделений ПВО АРЕ, лишив египтян «воздушного зонтика», так много сделавшего для их успеха в первые часы и дни Октябрьской войны 1973 года.

Перед тем, как перебросить 6-ю механизированную в район Кены, командование и советники дивизии совершили рекогносцировку на га­зиках до самого Асуана. Это была изумительная, очень полезная для знакомства со страной поездка. Наша кавалькада машин часто оста­навливалась, что-то заносилось на карту, в провинциальных центрах вели переговоры и обменивались мнениями с губернаторами и воен­ным начальством. Некоторые города оставили очень хорошее впечат­ление. Начали мы с Гизы (город - провинция, часть Каира), затем Ми-нья, Бени-Суэйф, Сохаг, Асьют - «невеста» Верхнего Египта. Послед­ний был родным городом нашего водителя Ахмеда, симпатичного, смуглого, кучерявого асьютца, которого Ступин отпустил к родителям во время продолжительной остановки в Асьюте. Представляю, с какой гордостью, радостью в душе, приподнятостью он подъезжал на нашем газике к своему родному дому, многочисленной родне.

«Невеста Верхнего Египта» оказалась гостеприимным и интерес­ным городом. Понравились асьютцы, начиная от принявшего нас гене­рал-губернатора, рассказавшего много любопытного о столице Верхне­го Египта и кончая простыми горожанами, которые в большинстве сво-

ем впервые видели «ху-бара» в египетской военной форме. Асьютские мальчики и девочки неотступно находились рядом с нами на набереж­ной Нила, которую жители города называли «корнейш», а Нил - «ба-хром» - морем. Не разбалованные еще, вероятно, иностранцами, ре­бятишки не были назойливыми, как их каирские и александрийские сверстники, которые, хватая за руки, одежду и преследуя десятки, а то и сотни метров, требовали свой законный бакшиш в пиастрах и тогда еще в миллимах (1/10 пиастра). Ребятишки Асьюта вели себя с досто­инством, в их глазах было прежде всего любопытство, живой интерес, детская непосредственность, необыкновенная живость.

Следующей остановкой была, наконец, Кена (Гена по-верхне-египетски, или Ена - на языке жителей остального Египта). Здесь мы остановились чуть подольше, так как уже в Каире было известно, что дивизия будет передислоцирована именно сюда. Дело в том, что Нил здесь подходит ближе всего к Красному морю - всего на 160 км. Еги­петское политическое и военное руководство считало, что Израиль может легко здесь перерезать долину Нила, разделив тем самым се­вер и юг страны. Незадолго до этого израильские командос уже взо­рвали трансформаторную подстанцию в Наг-Хаммади, недалеко от Кены. Побывали мы и там, взобравшись на высоченную гору рядом с подстанцией, где высаживались вертолеты противника.

От Красного моря до Кены ведет прекрасное шоссе. Кроме того, от самого побережья невысокую каменистую возвышенность до самой долины Нила пересекают многочисленные глубокие вади - русла вы­сохших рек. Мы обследовали одну из них, проехав десятка два кило­метров по ней. Вади оказалась прекрасной утрамбованной, почти ров­ной дорогой в совершенно безлюдной местности. Было очевидно, что эти высохшие русла дают блестящую возможность израильтянам ис­пользовать их и скрытно подойти к долине Нила. Их бросок через вади трудно было бы обнаружить, так как они, к тому же, очень глубоки.

Остановившись в центре Кены, в «истирахат ар-рай», двух­этажной кирпичной гостинице, построенной еще во времена анг­лийских колонизаторов для чиновников Министерства ирригации, инспектировавших свое обширное хозяйство, мы детально осмот­рели место в пяти-шести километрах к востоку от Кены. Наши офицеры предварительно разметили места для передислокации бригад и отдельных подразделений дивизии. Трудились долго и вернулись в Каир затемно. Истираха понравилась советникам чис­тыми помещениями, высокими потолками, хорошей кухней, нали­чием постоянной воды, туалетами, зеленым садом, окружавшим ее. Советники положили на нее глаз, наметив ее в качестве посто-

янного жилья и отдыха от тяжелых праведных трудов в располо­жении дивизии.

Вообще «истираха» в переводе с арабского означает «отдых», на этот отдых в нормальных человеческих условиях советники имели, ду­маю, не меньше права, чем инспекторы по орошению и мелиорации из колониальной администрации. Что из этого получилось, увидим позже.

Так закончилась эта увлекательная для меня поездка, обога­тившая новыми впечатлениями от ранее не виденных мною угол­ков Верхнего Египта, невзирая на трудность дороги, постоянное сидение в тряском «козлике» - газике и пр.

Следует отметить, что это была не первая моя рекогносци­ровка. До этого мы почти в том же составе, египетские офицеры и советники, ведомые комдивом Хигязи и старшим советником В.Г.Ступиным, совершили ей подобную в Рашид, город, стоящий в устье левого рукава Нила.

Перед этим года полтора - два назад в составе группы студентов я совершил поездку к устью правого думьятского рукава, организован­ную Интернациональным клубом стажеров-иностранцев каирского района Докки. Тогда приморский Думьят, город-порт, центр одноимен­ной провинции, очаровал нас своими скалами и прибоем, именно «думьятскими скалами», по выражению Николая Гумилева, теми са­мыми, которые видели наши пилигримы, добиравшиеся из России че­рез Украину, Молдавию, Черное и Средиземное моря в Египет покло­ниться христианским религиозным святыням и через него дойти до же­ланной Палестины. В своих «хожениях» они часто упоминают Думьят.

Рашид - это заболоченный край, низкая затопляемая высоки­ми волнами Средиземного моря земля, поразившая мое вообра­жение обширными пальмовыми рощами. Отправляясь оттуда, наш караван загрузился решетчатыми, сделанными из тонких пальмо­вых веток ящиками с местными красными финиками.

Заканчивая рассказ о рекогносцировке на юге Египта, коснусь конфликта со Ступиным В.Г., характерного, на мой взгляд, для многих переводчиков. На одной из остановок мы решили перекусить. Стар­ший советник попросил меня принести из газика сумку с провизией. Я отказался. Многие заметили это. Возникла неловкая пауза. Водитель Ахмед, поняв без слов ситуацию, принес Ступину В.Г. свертки с едой и водой. Некоторое время мы молчали, не разговаривали между со­бой. Однако, к концу поездки кризис в наших отношениях прошел.

Я, как и мои коллеги-переводчики, обостренно реагировал на подобные просьбы, считая их ниже своего достоинства и уделом ординарцев, к которым мы себя не причисляли. То ли здесь сказы-

валось наше чисто гражданское прошлое, то ли университетское образование, то ли юношеский максимализм, то ли вообще, в дан­ном случае, мой характер, не допускающий какого-либо навязыва­ния решения, или все выше перечисленное вместе взятое, но, так или иначе, я посчитал эту просьбу-приказ за унижение.

Но были примеры иного рода, достойные подражания. У меня до сих пор в памяти рассказ одного из моих друзей, служившего военным переводчиком в Египте, о том, как командир советского военного судна, которого он должен был переводить арабам, перед спуском по трапу с корабля на встречу с ними, сказал: «Извини, дружище, я в форме, возьми, пожалуйста, мой чемоданчик». Такое обращение мы воспри­нимали как эталонное, и, конечно, отказа в этих случаях от исполнения просьбы командиров и советников с нашей стороны не было.

Университетское прошлое, да и просто человеческое досто­инство не позволяли нам реагировать другим образом на хамство и унизительное обращение со стороны командиров и советников. Таких выходок со стороны последних было мало, но они были. Иной раз на переводчика смотрели как на человека другого сорта. Недаром мы часто любили повторять и цитировать отношение ко­мандования к нам в виде некоего документа-распоряжения: «Про­шу Вас прислать пять танков, два орудия, 1000 снарядов, двадцать ящиков патронов, 500 гранат, 100 автоматов и одного переводчи­ка». Содержание этой часто повторяемой фразы - условное, часто менялось, но суть оставалась прежней. Видимо, с этим связано мое триединое решение после того, как день в день я отслужил два положенных года: в армии не быть, переводчиком не работать, в длительную командировку одному не ездить.

Виктор Гаврилович Ступин, за исключением одного-двух, мо­жет быть, случаев, да и то, как говорится, в сердцах, не позволял себе унизить переводчика. Кстати, он заслуживает того, чтобы о нем рассказать подробнее. В Египет он прибыл из Курска, где слу­жил заместителем командира дивизии. В 1969 году ему было 52 года. По словам его жены Пилы Сергеевны, - а сам он никогда ни­чего не говорил о себе, - к концу Отечественной войны он коман­довал разведбатом. После войны дорос до полковника. И вот раз, во время показательных учений, на которых присутствовал пред­ставитель Министерства обороны, случилось ЧП: во время стрельбы минометного расчета один военнослужащий засунул в ствол миномета одну мину за другой. Обе взорвались, погиб весь минометный расчет. Ступина понизили до капитана, до полковника ему пришлось служить второй раз.

Прибыв в Египет, он стал выполнять обязанности старшего советника третьей механизированной дивизии, которая дислоци­ровалась в районе Хайкстэп, куда я и попал по приезде в ОАР. Вскоре сравнительно спокойные поездки из «Наср-сити» в Хайк­стэп и обратно, во время которых я успевал ознакомить советни­ков со свежей информацией из египетских газет «Аль-Ахрам», «Аль-Ахбар» и «Аль-Гумхурийя», закончились. Осенью 1969 г. из­раильская авиация стала совершать так называемые глубинные налеты, не встречая, естественно, серьезного противодействия со стороны уже разгромленных ею египетских средств противовоз­душной обороны. «Фантомы», «Миражи», «Скайхоки» бомбили жизненно важные экономические объекты - заводы, подстанции, коммуникации, школы (например, Абу Заабаль), пытались демора­лизовать население Египта. Для этого выбирались особо чувстви­тельные периоды - пересменки и дни получения заработной пла­ты, т.е. время наибольшего скопления людей. Даже с помощью обычной газетной информации нетрудно было подсчитать, что один подобный налет приводил к гибели 100-150 человек.

Естественно, что воздушные удары наносились и по войскам. Бое­вая подготовка египетской армии - главная цель пребывания советников из СССР - была сорвана, хотя по приказу командования с начала фев­раля 1970 г. мы уже постоянно находились в расположении дивизии, спали в блиндажах и палатках, обедали в офицерской столовой - «мис».

Я превосходно помню эти моменты. Мне тогда исполнялось 25 лет. Четверть века - дата запоминающаяся. Накануне я отпросился у советника, замещавшего Ступина В.Г. во время его отпуска в Со­юз, от поездки в Хайк-стэп. Хотел купить продуктов, фруктов, ово­щей, кое-что приготовить и отметить с друзьями юбилей. Однако наутро, часов в 6.00, раздался страшный стук, даже грохот в дверь. Один из наших советников громко прокричал: «Тревога! Сбор через 15 минут с вещами у подъезда внизу!». На расспросы, куда, зачем, что брать, удалось выяснить лишь, что поедем в расположение ди­визии. Понакидал в чемодан все, что попадало в руки спросонку. Внизу народ также недоумевал: «Брать Тель-Авив, али что?»

Прибыли в расположение третьей механизированной. Подо­шли к блиндажу начштаба: он находился там. Разбуженный ден­щиком, появляется снизу, протирая глаза, удивленно смотрит на нас, окруживших блиндаж с чемоданами в руках! Оказывается, ни о какой тревоге он не знал! Глупейшая ситуация.

С этих пор мы и стали жить в дивизии. Места в блиндаже не досталось, и меня разместили в большой брезентовой палатке вме-

сте с арабскими водителями, возившими советников. Ранее мне го­ворили, что палатка под напалмом горит пять секунд. Поэтому я за­нял кровать у входа, рассчитав, что смогу уложиться в этот норма­тив и выскочить из нее, не сгорев внутри. Вскоре вернулся Ступин В.Г. из отпуска, и для меня нашлось место в блиндаже, хотя и он не мог спасти от прямого попадания бомбы или ракеты.

В боевых условиях люди ведут себя по-разному, переводчики не составляли исключение. Во время бомбежек дивизий Цен­трального военного округа некоторые коллеги неожиданно «забо­левали». Других «ввиду острой необходимости» перебрасывали в более безопасное место. Помнится, одного парня, переводившего в 18-й пехотной дивизии, папа, полковник Генштаба, срочно поста­рался перевести в район Мокаттама. Таково название огромной горы, в глубине которой находился главный штаб ракетчиков. По­нятно, что у других таких пап не было, да всех ведь и не переве­дешь, не обезопасишь. Поэтому подавляющее большинство ребят продолжали работать на своих местах.

«Война на истощение», начавшаяся с целью изнурения Израиля, принесла прямо противоположные результаты. Египет понес боль­шие потери. Материальный и моральный ущерб, нанесенный изра­ильскими «Фантомами», был огромным, существенными - человече­ские жертвы среди гражданского населения и военнослужащих. Вспоминается грустный каламбур египтян, любящих шутку и анекдот и достаточно самокритичных: «Хадыр, я Фантом!» вместо «Хадыр, я эфенди!» («Слушаюсь, Фантом!» вместо «Слушаюсь, господин!»).

Несли потери и мы. Особенно трудно пришлось нашим колле­гам из 6-й механизированной дивизии Центрального военного ок­руга, располагавшейся в Дахшуре, недалеко от знаменитых пира­мид в Гизе. В результате налета двух израильских самолетов на командный пункт этой дивизии погибли три советника и старший переводчик дивизии арабист из Баку Махмуд Юсубов, мой сосед по лестничной площадке в Наср-сити-4. Переводчик английского языка получил сквозное ранение легкого.

До сих пор в ушах звенит траурная мелодия Шопена, сопро­вождавшая церемонии прощания с погибшими советниками в на­шем клубе в Гелиополисе около так называемого мертвого замка и надрывающий душу плач жен советников. Атмосфера бывала очень тяжелой, и перевод египетским генералам и офицерам да­вался с большим трудом.

Бомбили израильские самолеты и нашу, и соседнюю 18-ю пе­хотную дивизию, но менее успешно. У нас их удар пришелся по

штабу 14-й бригады, находившемуся в наибольшем скоплении до­миков в центре Хайкстэпа, примерно в километре от командного пункта 3-й механизированной дивизии, где в этот момент и собра­лись офицеры и советники дивизии. Как говорил командир дивизии бригадный генерал Хигази: «Аллах нам помог».

Понятно, что настроение было никудышным, а перспектива -мрачной. Так продолжалось до прибытия нашего соединения - 18-й дивизии ПВО особого назначения, в присутствии которой мы, наконец, вздохнули полной грудью. Напомню, что советские регу­лярные войска прибыли в Египет в начале 1970 года по просьбе Гамаля Абдель Насера.

Еще раз хочу вернуться к своему советнику. Я благодарен судьбе, что в Египте попал к Ступину В.Г. Волевой, справедливый, внимательный к подчиненным, особенно к молодежи, храбрый, расчетливый, мудрый, с богатым жизненным опытом, с природным тактом, он обладал такими качествами, которые были в то время особо необходимы.

С самого начала сказал арабам, чтобы его называли не «мис­тер», как было принято, а «товарищ Виктор». Одним из достоинств его было то, что он не любил, чтобы его подчиненных наказывал вышестоящий начальник. «Раз у меня это случилось, значит, я и виноват и сам накажу провинившегося», -таков был его принцип.

Когда я совершил проступок, о нем стало известно Главному военному советнику Катышкину, который рвал и метал, вызвав Ступина, и обещал меня сослать на передний край к Суэцкому ка­налу («на Суэцкий канал его даже мало сослать!»). Ступин, сказав свою коронную фразу, добавил, что хуже Кены, куда дивизия скоро будет переброшена, в Египте места нет. Действительно, в этой стране испокон веков ссылали в Кену неугодных людей из Каира и вообще из центра.

Проговорив эту фразу, Ступин одновременно повинился, ус­покоил генерала Катышкина и спас меня. Кстати, перед этим, когда мы утром только прибыли в расположение КП дивизии и сидели в комнате советников, зазвонил телефон, Главный вызывал Ступи­на. Поднимаясь со стула, он проворчал: «Зачем Главному я ну­жен?» Я тоже поднялся: «Видимо, из-за меня». Пройдя в сосед­нюю комнату, я рассказал Виктору Гавриловичу о неприятностях. Поняв, в чем дело, Ступин меня сразу оборвал: «Договоримся так, что ты мне сам все первым рассказал, я так и скажу Главному».

Так Ступин отстоял меня. Кстати, через несколько дней, буду­чи в офисе в Маншиет аль-Бакри, я невольно услышал разговор за

дверью референтуры, вернее лишь последние слова старшего референта Реутского обо мне: «В таком возрасте все делают глу­пости. Важно правильно разобраться и понять во время, а то мож­но наломать дров».

Сейчас, когда прошло свыше тридцати лет с той поры, когда сам имею дело со студентами почти того же возраста, в каком я был тогда, убеждаюсь, что тысячу раз были правы и Ступин, и старший референт.

Через несколько недель на очередном совещании переводчи­ков заместитель Главного советника по политической части гене­рал Щукин, перечисляя проштрафившихся коллег, назвал мою фамилию, сказав, какой я такой-сякой, обратился ко мне: «Ну, вспомнили, кто с вами совершил этот проступок?». Я, видя перед собой согнутую и мокрую от волнения спину сидящего передо мной приятеля, ответил: «Нет, товарищ генерал». На что генерал Щукин сказал: «Видите, он еще и совесть не потерял, своих не предает».

Что касается генерала Катышкина, то еще при мне он был за­менен генералом Окуневым. Катышкина И.С. назначили начальни­ком ВИИЯК. Известна его крылатая фраза (конечно же, не итог ра­боты с переводчиками): «Для меня Израиль и переводчики всегда были главными противниками».

Ступин Виктор Гаврилович был очень беспокойным и энергич­ным советником, не давал передышки ни комдиву, ни офицерам дивизии, ни советникам, ни мне. Вникал во все, старался работать на совесть, требовал того же от египтян и советников, постоянно ездил по дивизии, бывал в бригадах и батальонах, помогал, сове­товал, используя свой богатый жизненный опыт, знал всех комба­тов и командиров отдельных рот. Недаром комдив Хигязи говорил о нем: «Товарищ Виктор относится к дивизии как к своей собствен­ной». Так, впрочем, можно отметить работу почти всех советников.

Приведу один случай его добросовестного отношения к делу. Во время учений, когда шла стрельба по мишеням, он заметил, что в цепи стреляющих только один пехотинец ведет огонь. «Гена, вперед», - сказал он и ползком стал приближаться к линии огня. Оказавшись рядом с этим непрерывно стреляющим солдатом, ок­ликнули его. Он повернул к нам свое сердитое в белой пыли лицо, и мы узнали в нем капитана, командира механизированной роты. Выяснилось, что, собрав выданные на личный состав роты бое­припасы, он бил по мишеням только один, показывая хороший ре­зультат для всей роты. Полагаю, вряд ли египетскому офицеру или

какому-нибудь другому советнику пришла бы в голову подобная идея ползти к стрелкам на линию огня. Но Ступин есть Ступин.

Очень показательно для Ступина, как он «достал» командира артиллерийской бригады полковника Сидки, который учился в Союзе не то в Пензе, не то в Перми. Комбриг сказал ему, посколь­ку он, Ступин, советник командира дивизии, то пусть советует комдиву, а не ему или кому-нибудь другому. Ступин ответил, что он будет делать так, как делал ранее, то есть, бывать во всех под­разделениях дивизии и давать советы всем, кому он считает нуж­ным. При этом старший советник сразу же принимает решение: «Раз полковник Сидки не желает сотрудничать с советскими со­ветниками, приказываю тебе, Иван (советник Сидки) больше не приезжать в артбригаду». Как развивался далее скандал, я не пом­ню. Помню лишь, что еще несколько раз Ступин при разных обстоятельствах повторял фразу, если полковник Сидки не хочет работать с советниками, пусть остается без советника.

Точно также Виктор Гаврилович поступил с подполковником Кассаром, начальником оперативного отдела 3-й механизирован­ной. Дело было в провинции Асьют, вероятно, когда мы возвраща­лись из Асуана. Проезжали деревню Бени Мурр, родину президен­та Насера. Я сказал Ступину об этом, он приказал Ахмеду повер­нуть в сторону этой деревни. Не помню, где был комдив, но глав­ным в нашей колонне оказался Кассар, хорошо говоривший по-русски, поскольку учился в СССР. Он быстро сообразил, что наша машина свернула с маршрута и направилась в Бени Мурр. Через несколько минут Кассар нагнал нас и приказал Ахмеду вернуться на шоссе, в колонну. Ступин молчал; было видно, что все это ему неприятно.

После переброски 3-й механизированной в Кену к нам решил пожаловать генерал Никитан, советник командующего Централь­ным военным округом, это была как бы резервная армия, распола­гавшаяся вокруг Каира. Две другие - вторая и третья - занимали позиции в первом эшелоне вдоль Суэцкого канала от Порт-Саида до Суэца включительно.

Перед приездом генерала Никитана Ступину понадобилась, естественно, схема нового размещения дивизии в Кене для озна­комления с ней прибывавшего инспектировать вышестоящего на­чальника. Ступин попросил об этой схеме Хигази в присутствии Кассара, начальнику оперативного отдела дивизии и было поруче­но изготовить схему. Вскоре она была начерчена на небольшом куске кальки. «Товарищ Виктор» берет в руки этот листок, внима-

тельно смотрит на него, видит, что расположение подразделений на этом клочке бумаги изображено наспех, тяп-ляп, без привязки к местности. Дыхание его становится глубже, учащеннее, он демон­стративно бросает эту бумажку форматом примерно 30x50 см на стол, что означало, что он вышел из себя. Начинает громко гово­рить о том, что это - писулька, отписка, что не может ее показать генералу Никитану, которого он уважает, что его, Ступина, хотят подставить, что он этого не заслужил, разве он плохо что-нибудь делал для дивизии, почему же тогда к нему такое отношение. За­тем он резко обращается ко мне: «Пойдем! Здесь нам делать не­чего!» И выскакивает одним махом из блиндажа комдива.

Сидим в своей малые. Вскоре туда заскакивает взволнован­ный подполковник Кассар, и сразу к Ступину, зачем, мол, вы меня так осрамили перед командиром дивизии?... Дело закончилось тем, что генералу Никитану была показана нормальная схема, и его инспекция прошла успешно.

Через некоторое время у подполковника Кассара умерла же­на, мы ему принесли свои соболезнования, он был очень расстро­ен. Вскоре мне пришлось уехать из Кены. А с генералом Кассаром, который впоследствии командовал дивизией, довелось свидеться спустя более чем четверть века в Институте военной истории в Москве по случаю 25-й годовщины Октябрьской войны 1973 года. Вечером на приеме в египетском посольстве выпили по бокалу шампанского за военное братство, вспомнили нашу службу в 3-й механизированной дивизии.

Вообще В.Г.Ступин установил очень хорошие отношения с офицерами дивизии. Некоторым он просто благоволил, таким, как Муршиду, командиру батальона 14-й механизированной бригады. В начале каждой беседы следовало: «Как дела?», «Как здоровье?» на арабском языке с отвратительным произношением, но для Муршида и остальных египтян все было понятно. Ступин постоянно пополнял свой запас арабских слов. У него это получалось не так умело, как у советника командира танковой бригады Агафонова, который вооб­ще обходился без переводчика. Арабский разговорный язык давал­ся ему легко. Судя по критике его работы Ступиным, даже легче, чем выполнение обязанностей бригадного советника.

Муршиду, да и многим другим египетским офицерам Ступин импонировал своей простотой, доступностью, коммуникабельным характером. После окончания месяца мусульманского поста - ра­мадана праздник разговенья (ид аль-адха) мы отмечали у Мурши­да в батальоне; там присутствовал комдив Хигази, начштаба Нага-

ти, Кассар, другое дивизионное и бригадное начальство. К столу был подан традиционный барашек. Его весело уплетали под оживленный разговор и непрерывные шутки. Из-за перевода мне в рот попало совсем ничего. Поэтому после ухода дивизионных ко­мандиров и советников я немного задержался за столом под го­лодными и не совсем приветливыми взглядами ожидавших своей очереди офицеров батальона Муршида.

Отношения, дружески установленные с Муршидом, в извест­ном смысле не были случайными. Бросалось в глаза, что демокра­тизм и непосредственность египетских офицеров заканчивается званием подполковника. Разумеется, что это в значительной сте­пени было весьма условно. Бывали, конечно, случаи, когда пол­ковники и даже бригадные генералы были самой простотой и ру­бахами-парнями и, наоборот, капитан или майор выглядел бука букой, чрезмерно важным. Но, последней, высшей, как бы незри­мой чертой, ставившей относительный водораздел установлению искренних контактов, было звание подполковник.

Поэтому неспроста, вероятно, египетское политическое и во­енное руководство не приняло предложения советской стороны придать советников командирам рот, должности которых занимали старшие лейтенанты и капитаны. Их социальное происхождение из средних и низших слоев города и деревни, воспитание, образова­ние и т.д. и т.п. - все это делало их открытыми, «уязвимыми» для непосредственных контактов с советскими специалистами, инст­рукторами, переводчиками и советниками. Они не бывали и не учились в Союзе. Это было доступно только для старших офице­ров, которые, проучившись некоторое время в СССР, в большин­стве своем, как ни парадоксально, резко отрицательно отнеслись к советскому социализму, негативно отзываясь о столовых, о колхо­зах и совхозах, о других обобществленных формах советского строя. На них, уже сформировавшихся, не оказывали воздействие ни общественная система, ни характер людей, проживавших в Со­ветском Союзе.

Ступин был не только общительным, опытным, мудрым и ди­пломатичным советником. Главное в нем для меня, например, за­ключалось в том, что он был чрезвычайно заботливым и наблюда­тельным человеком, словом, наставником. Это было очень важно в тех сложных и подчас опасных условиях.

Подслушав как-то мое обращение к коллегам, он стал называть меня «старик», чередуя с «сынком». «Послушай, сынок», - часто говаривал он мне и другим, по-своему интерпретируя десять запо-

ведей из Нагорной проповеди, - «мой отец учил меня так: Витька, у государства не воруй, отца и мать почитай, друзей не продавай, а остальных посылай на ...» Мастер на крепкое словцо, типа «вставил п-лей или пропеллер» и т.п., он обладал, тем не менее, огромной внутренней культурой и тактом, особой чуткостью. Всегда расспра­шивал о том, получаю ли из дома письма, что пишут родители, где бываю в Каире, с кем встречаюсь и т.д. За этими вопросами скры­вался не праздный интерес, а истинное участие в судьбе человека, попавшего волею обстоятельств под его начало.

Такое отношение было как нельзя кстати для меня и мне по­добных, призванных в армию после гражданского университета, оторванных от родителей и от дома, но попавших в родную сти­хию, в любимую страну. Перед этим я, как уже упоминал, был на стажировке по линии Минвуза СССР в Каирском университете, провел в Египте целый год, испытал все его соблазны и прелести. Меня тогда назначили старшим группы стажеров, в которую вхо­дили, помимо меня, шесть студентов из московского Института восточных языков и восемь - из Ташкентского университета.

Приходя в посольство, к советнику по культуре Емельянову, чтобы отчитаться, я встречал такой прием: он глядел на меня по­верх очков и как бы говорил: «Ну, зачем явился, не видишь, сколь­ко у меня работы, иди гуляй». Ну, мы и гуляли. Поскольку в уни­верситетском общежитии жить было сложно из-за раннего закры­тия ворот и дверей (в 20-00) и письменных отчетов за опоздания (все остальное было сносным, до этого я прожил четыре года в общежитиях МГУ), то мы сняли квартиру в районе Агуза, сразу за цирком и театром «Баллон» с видом на Нил. Приглашали, кого хо­тели и когда хотели - писателей, журналистов, историков и т.д. Завели очень хорошие связи со многими египтянами, с некоторы­ми из них дружу до сих пор.

Многое из этого я рассказал Ступину, добавив, что и сейчас, работая переводчиком в 3-й механизированной, продолжаю встре­чаться с моими старыми знакомыми, потому что забывать или предавать друзей по заповеди его отца - не резон. Разумеется, я не все говорил ему. И практически я старых знакомых навещал каждую неделю. Уезжал в Замалек на автобусе в четверг вечером после работы от Насер-сити-4, где проживали энергетики с Асуан­ской плотины, где находился прекрасный бильярд, где за стеной играли в волейбол и где после прибытия наших регулярных войск поселились военные медики, чтобы быть поближе к советскому военно-полевому госпиталю в Маншиет аль-Бакри.

Военные особисты, ходившие в одинаковых белых плащах и ездившие на одинаковых белых «Москвичах», спросили как-то Ступина, куда это каждый четверг ездит ваш переводчик? На что он им ответил, что ему известно, куда я езжу и что я ему постоянно докладываю о своих встречах. Я действительно делился инфор­мацией, рассказывал своему начальнику о некоторых новостях, о том, что говорят египтяне, в том числе о советниках. Ступин это использовал в разговорах со своими коллегами, в докладах на­чальству, показывая им свою осведомленность, хорошее знание страны, ситуации.

Помню, как-то рассказал ему об анекдоте, который поведала мне моя знакомая еще с 1967 г., русистка, выпускница Школы язы­ков. Приятельница с гордостью за свою причастность к русскому языку и культуре поведала мне о шутке со значением, ходившей тогда среди египтян, о том, что «советские советники стали уже со­ветовать верховному муфтию Египта». От такого анекдота мне ста­ло как-то не по себе. Ступин, видимо, тоже разобрался в подоплеке этой инсинуации и обыграл ее в своей среде, «как учили».

Что такое попасть в добрые и надежные руки, в руки Ступина, я окончательно понял, когда поехал с ним и с начальником штаба дивизии полковником Нагати инспектировать нашу 10-ю бригаду на Красное море. Мы направились туда на нашем газике с шофером Ахмедом. Израильтяне давно уже там «шалили»: проводили опе­рации «Поиск», минировали дороги, в конце концов выкрали радар в механизированном батальоне 10-й бригады, в районе Гамши. Пострадали хорошо знакомые советник Панченко и переводчик Игорь Куликов, тогда еще курсант ВИИЯК.

Дорога на Красное море сложилась для нас как-то легко: еха­ли днем. Переночевали в Гардаке, в единственной тогда гостини­це. От израильтян нас отделяло тогда лишь водное пространство. К тому времени они уже захватили остров Шидван, что напротив Гардаки. Ступин мне позже рассказывал, что, улегшись в кровать, я вздохнул: «Ой, мама!» и сразу уснул.

Помнится, нас в то время очень хорошо принял губернатор Красноморской провинции. Отставной генерал организовал для нас рыбалку в море. Дали нам по более чем миллиметровой леске с крючком под 10 см. Насадкой послужила каракатица, которая «стреляла» чернилами, когда ее ловили. Поймав, разрывали на части и насаживали на крючок. Леску наматывали просто на руку и забрасывали с лодки между кораллами, которые очень красиво смотрелись в чистой воде. Поклевки были видны. Попадались эк-

земпляры до 10 кг, руку резало от лески, но азарт брал свое, и мы продолжали рыбачить. Наловили очень много рыбы.

В то напряженное время генерал-губернатора мало кто посе­щал. Боялись ездить на Красное море, там полностью доминирова­ли израильтяне. Египетские ВМФ были заметны в Средиземном мо­ре да их «фрогмены» время от времени устраивали удачные дивер­сии против израильских кораблей в порту Эйлат в Акабском заливе.

Генеральский повар, которого губернатор возил с собой лет двадцать, весьма умело приготовил нам шесть различных блюд из пойманной нами рыбы. Такого вкусного кушанья я, казалось, не ел в жизни. Запивали его холодным египетским пивом «Стелла». Даже спустя двадцать пять лет, оказавшись в ресторане пятизвездочной гостиницы бахрейнской столицы Манама, где вроде бы было все -от лангустов и живых устриц до нежных сортов диковинных рыб со всего Индийского океана, я не получил того удовольствия от даров моря, какое испытал тогда у хлебосольного губернатора.

Проинспектировав десятую бригаду, мы собрались на ночь в обратный путь. Подождали бронетранспортер, который нам обе­щали дать в бригаде для сопровождения, но он так и не прибыл.

Дорога на Кену состоит как бы из трех частей. Первая, примор­ская - это около 20 км равнинной местности, затем дорога идет среди небольших отвесных темных скал, наконец, она выходит сно­ва на равнину вплоть до Кены. Самый опасный участок шоссе - гор­ный. Именно там до нашей поездки израильтяне минировали полот­но, ставили т.н. прыгающие мины. Они взрывались, подскакивая, на небольшой высоте для наилучшего поражения живой силы.

Перед тем как отправиться в путь, полковнику Нагати вздума­лось проверить у Ахмеда автомат «Порт-Саид» египетского произ­водства, представлявшего собой небольшую трубку с дырочками, который валялся в ногах у водителя. Затвор заржавел, не пере­дергивался, автомат был небоеспособным. Крайне недовольный, тем более в присутствии русских, Нагати употребил власть и объя­вил Ахмеду 15 суток «калабуша». Можно было подумать, что «Порт-Саид» мог спасти нас. Забегая вперед, отмечу, что по при­бытии в Хайкстэп Ахмед отсидел положенный срок. Отправляясь в путь, Ступин шепнул мне на ухо: «Чуть чего, не строй из себя Кос­модемьянскую или Матросова, падай на землю и не рыпайся. Надо будет, поднимай руки вверх».

Тронулись. Ехали с малыми огнями. Дорога едва просматри­валась. Темень жуткая. Напряжение до предела. До боли вгляды­вались в дорогу, которая никак не кончалась. В таком состоянии

мы проехали несколько десятков километров. Вдали светлело, вскоре мы выскочили на кенский простор. Справа показался стро­ившийся аэродром...

Вскоре дивизию перебросили в Кену, частью железной доро­гой, частью своим ходом. Угнали туда и голубой рафик, который нас возил из Наср-сити в Хайкстэп и обратно. В Кене началась жа­ра. В истираху мы наведывались только помыться и немного от­дохнуть. Постоянно проживать в ней нам не пришлось, хотя рабо­тали всего в 5-6 км от гостиницы.

Дивизия постепенно обживалась, закапывалась в пустыне. Каждый день здесь обнаруживались 20-30 пострадавших от укусов скорпионов, которыми кишела местность. Практически под каждым камнем, на который приседал солдат, находился свой скорпион. В блиндаже, отведенном для нас, мы спасались от них тем, что при­вязывали банки с керосином к ножкам кровати. В малые (так на­зывался блиндаж по-арабски) и так было душно, а тут еще испаре­ния керосина.

Работы было много. Товарищу Виктору, как всегда, было до всего дело. Каждый день объезжали почти все расположение диви­зии. Начались учения. Это означало, что мы должны были на газике следовать за наступающими танками, бронетранспортерами и пе­шими стрелками. В душной белой пыли, белой от того, что в пусты­не под Кеной преобладал светлый камень («залят»), который дро­бился под танками и машинами и окрашивал воздух в белый отте­нок. В горле постоянно першило от пыли и песка, жара была неимо­верная: ведь тысяча километров южнее Каира. Постоянно хотелось пить. Жиркель, или канистра с водой, находилась всегда с нами.

Как тогда говорили, мы сидели на арабском котле, то есть пи­тались вместе с египтянами. Похлебки, то есть первого блюда -супчика какого-нибудь, почти не было. На второе - мясо с картош­кой (или рисом) или фаршированные голуби. В Египте голубей хватает: башни для промышленного разведения голубей - необхо­димая часть деревенского пейзажа. Но вот беда - есть я голубей не мог, как-то не приучили дома. Так, поковыряешь немного и все. Да и аппетита не было - в такой жаре и пыли. Не способствовала аппетиту картина, когда египетские солдаты сидели в кузове ма­шины на горе кукурузных лепешек прямо с ботинками.

Сигареты да чай. Как говорится, просвечивал насквозь. Так прошло несколько месяцев.

В этот момент избавление от этого кошмара пришло в виде моего друга, однокурсника Игоря Т.

Как-то утром меня будит Виктор Гаврилович: «Иди, там, на­верху тебя твой друг ждет». Поднимаюсь по ступенькам малый, смотрю - стоит Игорь Т. в длиннющей почему-то шинели, как у Дзержинского. Обнялись. Игорь: «Пивка бы сейчас. Посидим, пого­ворим. Есть что рассказать». Но пиво было в Кене. Тем не менее, разговор состоялся.

Из двух арабских групп (18 человек) нас с Игорем только дво­их призвали в армию. Остальные - в МИД, в аспирантуру, кого ку­да, но не в армию. Меня сразу ГУК наметил в 10-е управление Генштаба, в/ч 44708 «А», то есть на выезд. Четыре дня, правда, уговаривали сотрудники генерала Сидорова поехать в Алжир. Я учился в арабо-французской группе, а тут, видишь ли, приспичило Главному военному советнику в Алжире иметь при себе перево­дчика с арабским и французским языком. Четыре дня отбивался от Алжира и просился в Египет. Стали уже посматривать с подозри­тельностью: чего это он не хочет ехать в спокойный средиземно­морский Алжир, а уперся в Египет, где вовсю идут боевые дейст­вия, хотя бы артиллерийские перестрелки через канал, активнича­ет авиация и ВМФ? Уж не хочет ли он сигануть через канал?

Тогда бежать за границу было модно. Во время нашей стажи­ровки в Каирском университете после 4-го курса драпанули за ру­беж два наших однокурсника - один в Пакистан, другой во Фран­цию (последний прислал письмо ныне покойному директору ИВЯ Сан Санычу Ковалеву из Парижа с просьбой прислать ему справку об окончании 4-х курсов!). Когда мы получили в Каире известие об их побеге, жутко заволновались, считая, что нас непременно вы­шлют из Египта в Москву.

Так или иначе, мне удалось убедить сотрудников генерала Сидорова в том, что я уже был в Египте, знаю египетский диалект, написал дипломную работу по этой стране, хочу по ней же писать кандидатскую диссертацию. 26 августа 1969 г. я вылетел в Каир.

Игорь Т., получив звание лейтенанта, был оставлен работать преподавателем арабского языка в ВИИЯК. Однако в начале 1970 г. был включен переводчиком в состав участников операции «Кавказ». Его прикрепили к узлу связи и к госпиталю. Плыл морем. На корабле познакомился с офицерами, связистами и врачами.

В Египет он прибыл во второй раз. Перед этим еще студентом работал здесь военным переводчиком. Хорошо знал страну, еще лучше ее столицу. Через несколько дней после прибытия группа офицеров узла связи вместе с Игорем Т. знакомилась с достопри­мечательностями Каира, побывала на пирамидах и в других местах.

Парни изрядно повеселились, нарушили режим пребывания, тем более связанный с секретностью операции. Словом, старшего по званию отправили в Союз в 24 часа, остальных офицеров связистов тоже наказали, Игоря Т. - «гида» компании - сослали в Кену.

Я, соответственно, вновь попал в Маншиет аль-Бакри. Харак­тер работы несколько поменялся. Теперь большинство окружавших были свои, из Союза. Проживал по-прежнему в Наср-сити, арабско­го котла уже не было. Зато была офицерская столовая с борщом, с пшеничным хлебом, курицей, гречкой, сливочным маслом, доп. пай­ком и т.д. Такое питание и сыграло со мной злую шутку: произошел заворот кишок на основе обильной пищи и спаек, полная непрохо­димость. Попал в госпиталь, оперировали. Операцию делал хирург Багаутдинов, с которым мы встретились спустя 25 лет, совершая поездку в АРЕ в составе делегации воинов-интернационалистов в 1996 году. Тогда после операции он мне сказал, что, задержись я в Кене хотя бы на несколько дней, итог всего мог быть совсем неуте­шителен. Получилось так, что друг спас меня, может быть, от само­го худшего, попав в Кену и сменив меня там.

Жизнь в Маншиет аль-Бакри текла своим чередом. С ребята­ми из референтуры ходили на шашлык в таверну, находившуюся недалеко от офиса. Прежде чем идти туда, звонили хозяину, про­сили к 18.00 сделать первые четверть килограмма шашлыка на каждого (ходило нас от 3-х до 6 человек), а затем, по ходу, вторые 250 граммов. По дороге покупали «бренди» местного производст­ва, но неплохого качества. Шашлыки были отменными.

Для переводчика, как, вероятно, для любого пребывающего за границей, появлялась проблема внерабочего времени. Острее она стояла перед теми, кто не знал языков, был менее легок на ногу и неспособен на правильную организацию досуга. Передо мной данный вопрос не возникал. Еще до отъезда в «загранку» у меня была дого­воренность с кафедрой истории стран Ближнего и Среднего Востока ИВЯ (ИСАА) при МГУ и с научным руководителем моей дипломной работы Ацамба Ф.М. о том, что после завершения службы в СА я бу­ду учиться в аспирантуре и что, по возможности, в отпуске я должен сдать экзамены кандидатского минимума. Необходимо было соби­рать в стране материал для будущей диссертации; связей и знакомых для этого было много. Знал, где доставать нужные источники и лите­ратуру - после окончания студенческой стажировки в Каирском уни­верситете я вывез из Египта около 20 коробок с книгами.

Конечно, в условиях требований военного времени в Египте возобновление прежних связей в полном объеме было чревато,

оно могло быть расценено как серьезное нарушение служебной и военной тайны, о чем неоднократно напоминали в ГУКе и 10-ом Управлении Генштаба. Поэтому приходилось действовать в соот­ветствии с обстановкой.

На узле связи у меня была гражданская одежда. Когда надо было выезжать за пределы офиса, я переодевался в цивильное, брал такси и ехал в центр, там высаживался, садился вновь в так­си и ехал в обратном направлении, проезжал офис и просил води­теля остановиться либо у кинотеатра «Рокси», либо у третьего до­ма за ним - у здания Института социалистических исследований (ИСИ) при Арабском социалистическом союзе (АСС). Здесь распо­лагалась довольно-таки приличная библиотека, в прохладном чи­тальном зале которой я работал какое-то время, брал очередные книги, с тем чтобы через неделю-две их вернуть назад. В офис, который располагался примерно в 10 минутах ходьбы от ИСИ, я возвращался уже пешком, прямиком мимо дома, где проживал Президент Гамаль Абдель Насер, с его маленькими янычарскими пушчонками и симпатичными часовыми-гвардейцами, одетыми в желто-зеленые мундиры с малиновыми беретами набекрень, как правило, белозубыми стройными нубийцами.

Кое-кого в ИСИ я уже знал со студенческой стажировки, напри­мер, Абдель Хакима Исмаила, ее директора. Помню, еще при пер­вой встрече в 1967 или 1968 году он, как строгий марксист-ленинец (а он был действительно членом ЕКП), спросил, как я оцениваю со­бытия 32 июля 1952 года, как переворот или революцию. Я ответил, как учили, по форме - переворот, по содержанию, движущим силам, предреволюционной ситуации - конечно, революция.

Обычно меня интересовала статистика, записки Института на­ционального планирования, не которые меня еще нацеливал про­фессор ИСАА при МГУ Л.А.Фридман. Записки содержали очень ценные исследования со статистическими выкладками о демогра­фии, социальной структуре населения Египта, его экономическом положении, даже полевые обследования. Эти ценные материалы я брал еще, будучи в Египте на стажировке студентом, в Институте национального планирования в Каире, где впервые познакомился с его директором Исмаилом Сабри Абдаллой.

Исмаил Сабри Абдалла был секретарем Египетской коммуни­стической партии. Как все египетские коммунисты и левые, он си­дел в насеровских застенках в конце 5d-x - начале 60-х годов. Вместе с другими был выпущен к середине 60-х, когда было объ­явлено о «самороспуске» компартии. Коммунисты, как наиболее

организованная часть интеллигенции, стали привлекаться сущест­вовавшим режимом к государственной службе. Разумеется, им были доверены органы, связанные с планированием. Связь пря­мая: СССР - коммунисты - пятилетние планы. Если планы разви­тия будут провалены, вина ляжет на коммунистов. Кстати, по этому пути в 60-70-е годы пошли правящие режимы в Сирии, Судане, ряде других стран.

В Египте левые участвовали в разработке Хартии националь­ных действий, основного программного документа насеровского кур­са на социалистическую ориентацию. Другой секретарь ЕКП Фуад Мурси возглавил министерство экономики. Встречался я и с ним.

В начале 70-х годов Исмаил Сабри Абдалла был во главе ми­нистерства планирования. Ездил я к нему из Маншиет аль-Бакри в Мадинат ан-Наср, где находилось министерство. Это было сравни­тельно недалеко. Министр узнал меня. Стараясь не злоупотреб­лять добрым отношением ко мне, минут через 10 я попрощался, унося с собой издания министерства, которые мне приносил в ка­бинет министра его секретарь. При подобных встречах, если спрашивали, я обычно говорил, что работаю в посольстве.

Бывал я и в посольстве. Там я уже не скрывал, что работаю военным переводчиком. Ездил я туда ко второму секретарю по­сольства, переводчику посла Валерию Яковлевичу Сухину, выпу­скнику нашего института, с которым я близко познакомился, когда он работал в Организации солидарности стран Азии и Африки в Москве, на Кропоткинской.

Часто встречались с Сухиным и его женой Татьяной на совет­ской вилле на улице Уилкокс в Замалике. Мы приезжали туда из Наср-сити, чтобы попить «Стеллу», поесть шашлыки, пообщаться с нашими соотечественниками в мирной обстановке. Странным тогда казалось, что можно жить так спокойно и мирно в Замалике, играть в волейбол (напротив находилась советская спортивная площадка). Да, удивительно иногда распоряжалась судьба. Учи­лись в одном Институте восточных языков, на одном курсе, в од­ной группе, ты воюешь, подвергаешься опасности, а твой одно­кашник спокойно наслаждается мирной гражданской жизнью всего в нескольких десятков километров от тебя, о военных событиях знает только из газет, радио, телевидения да из твоих рассказов.

Как я уже отмечал, сбор материалов для будущей диссерта­ции намного разнообразил пребывание в Египте. Арабы очень охотно помогали в этом, они более чем тепло относились к араби­стам, в том числе, а, может быть, особенно охрана подполковника

Бардиси. Парни из этой охраны мне тоже помогали. Помню одного рыжего сержанта, который жил в южной части Каира. Кстати, был заядлым анекдотчиком. На похороны Насера приезжал А.Н.Косыгин. Не успел Алексей Николаевич покинуть Каир, как этот сержант рассказал мне такой анекдот. Приезжает Косыгин в Каир на похороны президента Насера. Спрашивает Анвара Садата: «Тебе говорил Насер что-нибудь перед смертью?» «Нет», - отве­чает А.Садат. Обращается Косыгин к другому политическому дея­телю из египетской верхушки, затем к третьему. Тот же вопрос, тот же ответ. Никому Насер ничего, перед тем как умереть, не говорил. «Так кто же мне тогда вернет деньги?» - восклицает в сердцах А.Н. Косыгин. У этого анекдота, весьма жизненного, реальная ос­нова - СССР давал Египту многое в долг. И, думаю, многое не по­лучил назад. Долги в значительной степени были списаны.

Рагаб, так звали рыжего сержанта, записывал мне цены на то­вары первой необходимости, в том числе на продукты питания, 1-го числа каждого месяца на протяжении всего 1970 года. Кроме него, этим же занимались два араба, торговец и уборщик комнат в нашей гостинице, проживавшие в других районах Каира. Сам я фиксировал цены в Наср-сити. В списке было примерно 50 видов товаров. Эти цены, по которым население покупало для себя все необходимое, мне были нужны для сравнения с официальной стоимостью товаров. Официальные данные распространяло тогда специальное управление Арабского Социалистического Союза.

Они поступали и печатались в правительственных изданиях, в публикациях Международной Организации Труда в Женеве. Имен­но ими постоянно пользовались исследователи. Разница между записанными ценами на каирских рынках и данными МОТ были весьма существенными - примерно 15-20 %. Это означало, что каирцы переплачивали за товары первой необходимости до 1/5 их стоимости. Впоследствии я использовал итоги этого полевого об­следования в диссертации для подсчета реальной заработной платы и прожиточного минимума египтян.

В свободное время готовился к экзаменам кандидатского ми­нимума прямо на территории узла связи. Как-то раз сижу в одном из его помещений, конспектирую работу Ленина «Государство и революция». Углубившись в чтение книги, не заметил, как ко мне подошел невзрачный старичок, как оказалось потом начальник штаба генерал Петров, предшественник М.А.Гареева. Естествен­но, я встал, но по-военному не поприветствовал. Объяснил ему, что готовлюсь к занятиям по политической подготовке, которые

регулярно проводились у Ступина, но не на узле связи. Начальст­во затем отругало меня как следует за непочтение к чину, с одной стороны, а с другой, похвалило за усердие, за самоподготовку, не­доумевая, впрочем, по поводу «Государства и революции».

Экзамены кандидатского минимума я все-таки сдал, съездив в отпуск летом 1970 г.

Так прошли два года.

Переводчики, которым сравнительно «везло», справились с задачами, возложенными на них военным командованием, и своим специфическим оружием - переводом - помогли египетскому на­роду в очень сложное для него время. За участие в операции «Кав­каз» я был награжден египетской медалью «Воинский долг» пер­вой степени.