) Язык, как относительно самостоятельное явление

Панфилов без аргументированных обоснований пишет: «Язык и мышление образуют такое диалектически противоречивое единство, в котором язык, при определяющей роли мышления, представляет собой относительно самостоятельное явление, в свою очередь оказывающее определённое обратное воздействие на мышление» [Панфилов 1971 : 3]. Это, по мнению Панфилова, происходит так: 1) Язык обеспечивает саму возможность специфически человеческого, т.е. абстрактного, обобщающего мышления и познания; 2) В языке в той или иной мере фиксируются результаты предшествующих этапов познания действительности (в значениях слов, в его грамматических категориях); 3) Предшествующий уровень познания действительности, зафиксированный в языке, оказывает влияние на последующие этапы познавательной деятельности человека, на сам подход познающего к объектам действительности. Это своего рода языковая «апперцепция», проявляющаяся в активной роли языка [Панфилов 1982 : 31]. А далее совсем нечто противоположное: познаёт мышление, «а язык – лишь орудие, которое используется в процессе осуществления познавательной деятельности, средство существования абстрактного мышления» [Панфилов 1982 : 114].

Эти положения, которые защищает Панфилов как «марксистско-ленинские» аксиомы, не аксиомы. Мышление может быть и невербальным, не связанным с материальными знаками, не существует также «неразрывной связи языка и мышления», потому что того, что мы обычно называем «языком», не существует, и ещё никому неясно, как такой «язык» взаимодействует с «мышлением». Результаты человеческого познания фиксируются не в языке ( не в знаках языка), а в мозгу, в мышлении, а язык – система ассоциативных условных знаков, отсылающих в то место мозга, где фиксируется это познание. Если считать язык «относительно самостоятельным» по отношению к мышлению и даже оказывающим на него «некое обратное воздействие», и в то же время считать, что язык связан с мышлением «неразрывной связью», то мы попали в заколдованный круг непреодолимых противоречий, будто человеческое познание фиксируется в звуках и буквах языка, а не в мышлении, вследствие чего языку приписывается роль познающего субъекта; будто язык одновременно «неразрывен» и «разрывен» с мышлением, а это значит, будто мы мыслим и познаём мир только языком, как это было провозглашено и в теории «лингвистической относительности».

Язык, по Панфилому, оказывает влияние на мышление, познание, культуру. Но это не «влияние» языка на мышление, а само мышление, в котором языковые знаки выполняют структурную роль и, следовательно, он не может «влиять» сам на себя. Ведь в знаках и, следовательно, в языке взаимодействуют четыре структурных уровня – внешняя материя знака ( 1 ), её идеальный образ в мозгу ( 2 ), идеальный образ ( 3 ) реального внешнего предмета ( 4 ). Языковые знаки здесь, по теории Панфилова, наделены функцией мозга, хотя знаки, как я показал во многих разделах, – лишь материальные метки, служащие опорой, инструментом мышления. Знаки лишь связаны с мыслью, но только ассоциативно и условно. Хотя именно через материальные знаки мы передаём наши знания от поколения к поколению, тем не менее эти знания – не в передаваемых чернильных знаках, а в сознании людей разных поколений.

Мельничук считает, что мышление – не единственный фактор формирования

и изменения структуры языка. Это также внутренняя природа языка «как относительно самостоятельного по отношению к мышлению явления, обладающего определёнными физико-физиологическими свойствами и определённой структурой». [Мельничук 1967 : 86 ]. Системе языка свойственны некоторые внутренние законы своей организации и функционирования. [Панфилов 1977 : 104 ].

Диалектическое противоречие между языком и мышлением проявляется в несоответствии между ними, именно в отставании языка от мышления, познавательным ходом и возможностями его выражения. Эта относительная самостоятельность языка возникает потому, что язык имеет сложную организацию. О системе языка можно говорить в том случае, если он есть относительно самостоятельное явление. Язык построен по 1) иерархическому принципу его организации, 2) в языке играют роль факторы внутрисистемного характера, не подчиняющиеся мышлению, реальной действительности, обществу. Противоречия между системой языка и мышлением – это основной фактор развития языка. Панфилов, таким образом, считает, что язык влияет на мышление, при определяющей роли мышления, где язык есть относительно самостоятельное явление, обладающее некоторыми внутренними законами своей организации и развития. [Панфилов 1977 : 106; 1982 :33 ].

Панфилов обосновывает свою точку зрения о «влиянии языка на мышление» следующим образом.

1) Язык обеспечивает сама возможность абстрактного, обобщённого мышления и познания. В нём фиксируются результаты предшествующих этапов познания действительности, и этот прошлый опыт оказывает влияние на последующие этапы познавательной деятельности человека. Это – апперцепция как активная роль языка в познании. Вне опоры на прошлый опыт восприятие чего бы то ни было невозможно.

2) В языке фиксируются моменты субъективности человеческого познания. Это связано с тем, что язык представляет собой относительно самостоятельное явление, обладающее некоторыми внутренними законами своей организации и развития. По этой причине язык не может не влиять обратно на мышление.

3) Но так как практика есть критерий истинности человеческого познания, то язык, сфера языковых значений, хотя и относительно независима от мышления, не может не оказывать решающего влияния на характер человеческого мышления.

Понимание языка как относительно самостоятельного феномена по отношению к мышлению есть следствие того, что язык образует систему и структуру, развивающихся по своим собственным законам. Значит для познания процесса мышления, пишет Филин, надо знать устройство языка и его историю. Вся история языкознания – это описание структуры и истории развития этой мыслительной структуры. [Филин 1982 : 27 - 28].

Исследователи игнорируют то, что язык – не только материальные знаки, но и их идальные образы, хранящиеся в мозгу. Язык для них – это только материя звуков и букв. Язык для них, с другой стороны, – или самостоятельный орган мышления, или относительно самостояятельный. Однако язык есть, прежде всего, система идеальных образов материальных знаков, находящихся в сознании. Но так как знаки – это материальное вне мозга, и их идеальное (фонемы) – в мозгу, внешние материальные предметы – вне мозга человека, а их идеальные образы (понятия) – в мозгу, то язык, в его любом понимании, не может быть ни относительно самостоятельным, ни полностью самостоятельным, ибо языковые знаки – интеллектуальная собственность мозга. А сам язык, как он в этой книге понимается, – как система четырёхуровневых знаков, – есть само мышление, за исключением материи знаков и материи реальных предметов (уровни 1 и 4), но и без них язык как средство познания и коммуникации не существует. Языковая материя для мышления – лишь случайные, условные знаки, избранные мозгом для нужд выражения соответствующих мыслей вовне мозга. В этом смысле можно сказать, что мышление влияет на язык, 1) потому что без мышления нет языка, и материальные знаки, как холопы, ждут от мышления приказа, чтобы исполнить желания мозга, и указать ассоциативно на тот предмет, который нужен мозгу, 2) потому что без языковых знаков мышление – слепое и глухое я не сможет свою мысль ни сформулировать, ни «передать» её другому мозгу, 3) влияние языковых материальных знаков проявляется также в том, что не будь знаков, не было бы и человека с его мышлением.

Языковые знаки и мышление – это связь двух, казалось бы, непересекающихся сфер человеческой психики: нематериальной, т.е. духовной, идеальной мысли человека и физического явления, области чувственного мышления, – звучащей или записанной речи. Материальное, т.е. речь может быть измерена физическими приборами, записана, воспроизведена. А психические феномены (мысль, эмоции, впечатления) относятся к другой категории явлений, не обладающих протяжённостью и иными физическими признаками, не поддающимися измерению физическими способами. Вот это идеальное, т.е. мысль, считают многие лингвисты, якобы закрепляется в материи речи.

Это взаимоотношение иногда называют «знаковой ситуацией». Слюсарева пишет: знаковая ситуация – это особое преобразование отражения процесса общения в сознании людей. В процессе общения знаковая ситуация преобразовывается в мыслительную деятельность. Язык есть инструмент процесса общения и в силу этого компоненты языка материальны. А знаковая ситуация является идеальным, т.е. находится в сознании людей, членов общения. В знаковой ситуации идеальное – это знак и смысл. [Слюсарева 1967 : 280 ]. Однако «знаковая ситуация» не раскрывает, даже приблизительно, сущность языка и мышление и их взаимодействие между членами «знаковой ситуации». Вообще теория о языке как «форме материального закрепления идеального» представлена в языкознании в самой различной формулировке и с самыми разными акцентами.

Э. Бенвенист пишет, что язык и мышление взаимно связаны и взаимообусловлены. А как они связаны и почему мы должны считать, что одно из этих понятий с необходимостью предполагает другое? Надо выяснить специфическую связь между мыслью, которая может материализоваться только в языке, и языком, у него нет иной функции, как означать. Это не содержащее и содержимое. Мысль не является материалом, которому язык придаёт форму, так как это «содержание» нельзя вообразить, лишённым своего «содержимого» или «содержимое» – независимо от своего «содержащего». [Бенвенист 1974 : 105 ].

Итак, некоторые языковеды считают, что взаимодействие языка и мышления – это взаимодействие материи знака и идеального в знаке. Существует мнение, что слово не только материально, но и идеально, т.е. само обладает способностью к абстракции, познанию, обобщению. Другие лингвисты полагают, что идеальная сторона языковой единицы, хотя и содержится в самом слове, но есть продукт мозга, т.е. его физиологических, материальных процессов. Связь материального и идеального в слове осуществляется на уровне материальных по своей природе явлений. Слово локализуется в мозгу как следы в памяти человека в нейронных связях головного мозга человека, где кодируется идеальная сторона слова, образ, и его материальная сторона (кинестетические раздражения от артикулирующих органов речи), а также слуховой образ звучащего слова. [Панфилов 1977 : 91 ].
4) Язык – это и есть наше мышление?

Чтобы верно понять сущность языка, считают некоторые лингвисты, надо понимать его не как средство выражать уже готовую мысль, а как средство создавать её, выстраивать последовательные ряды её движения. Язык есть не отражение уже сложившегося в человеке понимания мира, а именно средство формирования и формулирования туманной мысли, средство постижения мира, чтобы придать ей внутри самой себя чёткие очертания и тем самым стать внешне выраженным, осязаемым и воспринимаемым и другими людьми.

Так как язык и мышление есть единство биологического и социального, то оба эти феномены образуют две стороны своего функционирования – в виде материального знака и его идеального образа. В этих динамических объектах (биологическом и социальном), реализованы, закреплены результаты общественного познания и отложились в системе языка в виде значений, понятий, как наиболее общие значения о мире. В совокупности языковых текстов в знаковой форме зарегистрированы знания из различных областей, результаты мышления многих поколений. Это и есть форма бытия мышления и сознания как мыслительно-речевая деятельность.

« ... Язык представляет собой ... специфическое явление, поскольку наряду с материальной стороной он включает в себя идеальную сторону, в которой ... зафиксированы результаты познавательной деятельности ... человеческого мышления ...» [Панфилов, ВЯ, 1979, № 4 : 4 ]. И далее: «Результаты этой познавательной деятельности, зафиксированные в языке, предстают перед исследователем-лингвистом как реальные и независимые от него явления, о которых он ... создаёт понятия, составляющие уже содержание лингвистики как науки» [Там же ]. Познавательная функция языка (кроме того, что он средство обобщённого мышления, средство формирования и выражения мысли) состоит в том, пишет Пнфилов, что в идеальной стороне языковых единиц фиксируются результаты познавательной деятельности человека, т.е. это аккумулятивная функция языка. [Панфилов 1977 :102 ]. Панфилов, как и некоторые другие лингвисты, глубоко ошибаются: язык не есть средство фиксации результатов познавательной деятельности, эта функция – область мышления, а язык лишь орудие, используемое в процессе мышления, орудие внемозговой фиксации этой познавательной деятельности.

У Колшанского есть много определений языка, но все они в конечном счёте сводятся к следующему: мышление оказывается включённым в язык. Он и есть само мышление в чувственно-осязаемой форме. Но, с другой стороны, мышление оказывается идеальной стороной языка. Язык обладает своим содержанием, своей идеальной стороной, они изоморфны, но это не одно и то же. Мышление первично по отношению к языку, так как он воспроизводит в специфической форме познавательную деятельность человека. [Колшанский 1975 : 18, 67]

Изоморфизм обеих структур диктуется их общим гносеологическим отношением к миру. Обе структуры адекватно воспроизводят структуру действительности. Таким образом, уже три структуры оказываются связанными отношениями изоморфизма: структура мышления и структура идеальной стороны языка воспроизводят структуру отражательной деятельности. Следовательно, мы находим два типа отражения, два типа картины мира: мыслительной и языковой, лингвистической. Таким образом, Колшанский то вводит мышление в состав языка, считая мышление конституирующим фактором для языка, то разрывает их на два самостоятельных явления, так как каждое из них обладает собственной структурой, хотя они близки, но их всё же две. Таким образом альтернатива: 1) мысль и идеальное в языке – одно и то же явление, одна и та же форма отражения мира; 2) мысль и идеальное в языке – это разные явления, две самостоятельные формы отражения мира.

У Панфилова логика рассуждения противоположна: сперва он утверждает, что мышление присутствует в языке, а потом делает вывод: тот, кто говорит обратное, т.е. что текст не включает смысла, тот считает, что язык не является необходимым средством осуществления человеческого мышления. Следовательно: 1) Материальная сторона знаковых единиц якобы не является обязательной для мышления; 2) Мышление может осуществляться в чисто понятийной форме без использования идеальной стороны языковых единиц, значений слов; 3) Связь языковых единиц с соответствующими единицами мышления имеет чисто внешний, ассоциативный характер; 4) Следовательно, язык не оказывает какого-либо обратного влияния на мышление, т.е. лишь мышление воздействует на язык, обратного нет; 5) С этих позиций нельзя объяснить, почему при общности человеческого мышления их языки отличаются друг от друга по своей семантике, по характеру зафиксированного в ней членения действительности; 6) Если считать, что понятийное мышление возможно вне актов коммуникации, то этот тезис не имеет надёжных экспериментов. [Панфилов, ВЯ, 1977, № 2 : 5 ].

Итак, материальные знаки сами по себе не могут мыслить. Но это не значит, что они не являются «обязательными» для осуществления мышления. Совсем наоборот, без них нет общения, идеальные единицы мышления (фонемы, графемы, морфонемы, понятия) нельзя вывести из мозга и «передать» их слушателю и читателю. Действительно, текст не включает в себя мысли, но из этого нельзя делать вывод, что язык не является необходимым средством осуществления мышления. Смысл текста мы воспринимаем не непосредственно «из текста», из его типографских красок, а «через текст», устный и письменный, и восстанавливаем смысл этого текста с логическими формами мышления в своём собственном мышлении через ассоциативные, психические связи между образами материальных знаков и образами реальных предметов.

Напрасно Панфилов отвергает «ассоциативные связи» между материей знаков и мышлением. Но другого пути мыслить нет, невозможно поместить материальные знаки, как и все вещи в мозг, они туда входят лишь в их идеальной форме, в виде ассоциативной психической связи с внешними предметами. А для этого нужны условные материальные, устные и письменные, знаки, воспринимаемые органами чувств. По Панфилову, язык, материальный текст оказывает влияние на мышление. Но как, ведь в сам текст не включены мысли, пишет он? Однако Панфилов не раскрывает эту тайну: как мыслящий текст, имеющий в себе самом своё, языковое мышление, оказывает влияние на мозг, имеющий тоже своё мышление? Тот исторический факт, что существует лишь одно, общечеловеческое мышление при наличии сотен и сотен других языков, Панфилов так и не объяснил, он не видит источник этого несоответствия: он объясним не тем, включён ли смысл в саму материю знаков, или нет, а следующими двумя важнейшими факторами: общечеловеческое мышление – это следствие единого для всех людей физиолого-психологического устройства, а реальное существование множества языков есть следствие условной, немотивированной природы языковых знаков, которые были рождены людьми в различной социальной среде – экономической, географической, политической, бытовой, т.е. различными для разных народов факторами. Взаимодействие между общечеловеческим мышлением и национальным мышлением, как будет показано ниже, осуществляется на уровне абстрактного мышления через соотношение друг с другом двух форм абстрактного мышления – семантической и логической (см. об этом ниже Глава 4).

Чтобы понять, кто творец мысли – язык или мышление, – надо понять всю мыслительно-речевую деятельность человека. Должна быть прежде вещь, а потом уже её название. Но если слово о вещи однажды образовалось, то оно уже живёт «собственной жизнью» мозга, а не языка, и никогда не отражает сущности того, для чего оно возникло, отрывается от вещи или теряет связь с нею. Потому что мозг счёл нужным использовать это слово для именования другой вещи. Потому что память мозга ограничена и он использует уже знакомые слова для наименования новых вещей, событий, качеств, свойств. Специфика языка, вопреки мнению некоторых лингвистов, не в этом, что якобы сам язык мыслит, язык не мыслит, а в том, что человек мыслит лишь через языковые знаки, сделанными из наиболее подходящей для мышления физической субстанциии.

Главное в человеке – его мышление, языковые знаки – приобретение мозга.

Они закреплены за реальными или мнимыми предметами (в мышлении они выражаются через понятия). Языковые знаки, т.е. язык не может быть ни самостоятельным, ни относительно самостоятельным, им руководит мышление. В языке ничто не делается и не происходит без ведома мышления. Но как упорядочить «туманную» мысль и придать ей чёткую форму? Для этого нужны языковые знаки. Однако материальной опорой мышления служат не только материальные знаки в виде звуков и букв, но и физиологические раздражения, которые идут в мозг от органов слуха и зрения при воздействии на них реального звучания или написания речи. Эти факторы и есть материальная опора для процесса мышления. Их наличие – это непременное условие процесса мышления во всех случаях – говорения, обдумывания, чтения, писания, слушания. «Понятно, что об отвлечённых предметах мысли мы не можем думать иначе, как при посредстве тех или других знаков, вследствие невозможности иметь непосредственные представления таких предметов. Но если мы остановимся и на таких словах, которые обозначают ощущения и их предметы, то увидим, что и эти слова обозначают или то, что при этом не представляется непосредственно в нашем мышлении, или то, что не может быть представлено в мышлении таким, каким обозначается в слове» [ Фортунатов 1956, т. 1 : 113 ].

Фортунатов очень чётко определяет знаковую сущность нашего мышления, что позволяет нам не блуждать в потёмках знаковости языка и мышления и квалифицированно решать очень сложные вопросы в языкознании. «... Чтобы вполне сознать это, надо понять, что з в у к р е ч и в словах является для нашего мышления з н а к а м и того, что непосредственно вовсе не может быть представлено в мышлении. П р е д м е т ы мысли, обозначаемые с л о в а м и, частью даются в наших ощущениях, частью образуются в мысли путём отвлечения и комбинирования между собою принадлежностей, данных в уже известных нам предметах мысли и т.д.». [Там же : 113 ].

Знаки, с одной стороны, замедляют течение нашей мысли, и в то же время организуют её. Мысль, простая или сложная, рождается в мгновение и есть нечто туманное, нерасчленённое и целостное. А знаки должны расчленить эту мысль, должны быть подобраны соответствующие знаки для данной мысли, а она рождается «в муках слова». Сама мысль нуждается в непосредственной помощи языка, ибо она, как молния, может сверкнуть и исчезнуть, оставив свои следы в запасниках памяти. Чтобы это не случилось, для этого есть знаки, слова, которые помогают мозгу, мышлению удержать эту мысль, и расчленяют её на соответствующие отрезки в виде материальных знаков, т.е. частей речи и членов предложения (в семантических формах мысли) и одновременно в виде абстракций от этих знаков, в виде фонем, графем, морфонем, понятий, суждений (в логических формах мысли). За пределы мозга мысль сама по себе, как чистая мысль, не может быть эксплицирована. В мозгу человеку доступна бессловесная быстрота мысли, а во внешней её реализации мысль течёт намного медленнее, ибо её надо ещё расчленить, упорядочить и удерживать определённое время. Знаки, раздробляя акты мышления на последовательные ряды более мелких актов, служат в то же время опорой для удержания этих актов мышления и выведения их наружу, вовне мозга. Поэтому знаки помогают нашему творчеству, удерживая и расчленяя мысль, и в то же время замедляя её течение. Неясная, неопределённая, туманная мысль, будучи ассоциативно воплощённой вовне в материальных звуковых и графических знаках, начинает сверкать новыми гранями. Система знаков, т.е. язык, раскрывает нашу мысль, организует её в структуру предложений в виде его первого уровня – на уровне семантической структуры мысли, которая интуитивно, бессознательно, автоматически, или путём логического анализа образует стройную логическую систему – на уровне логической структуры мысли.

Каждая логическая единица мышления (фонема, графема, морфонема, понятие, суждение, умозаключение) находит соответствие в определённых единицах языка (звук, буква, морфема, слово, предложение, сложное предложение). Сложной системе единиц мышления должна соответствовать не менее сложная система формальных единиц языка. Но эта прямолинейность часто нарушается. Нет абсолютного соответствия между ними. Языковая конструкция есть языковая единица, предназначением которой является выражение целостной, но расчленённой мысли с помощью сочетания слов. Все единицы языка, формы представляют собой особые факты языка только потому, что они находятся в определённом отношении к соответствующим фактам мышления. Даже отдельные фонемы выступают как отдельные логические единицы только потому, что прямо или косвенно (фонемы) соотносятся с мыслями или отдельными сторонами в их содержании (морфемы).

Необходимое условие мышления – упорядоченное хранение информации в нервной системе, что позволяет находить нужные коды и оперировать ими. Эта упорядоченность достигается благодаря тому, что в конструкции мозга заложены две основные формы организации языковых знаков – словарь и грамматика. У знаков языка – два свойства: 1) сам факт знаков, как правило, остаётся неосознаваемым (кроме случаев «муки слова»), 2) мыслительные операции всегда получают выражение в языковых знаках (кроме «авербального мышления»).

Язык не обладает познавательной способностью: история человека – это не история его языка, а история его мышления. Конспектируя «Науку логики» Гегеля, Ленин, сомневаясь, ставит два вопроса после следующего гегелевского высказывания: «История мысли = истории языка»? ? [Ленин т. 29 : 81 ]. Да, Гегель не прав, в этом суждении надо поменять местами субъект и предикат: «История языка – это история мысли», ибо причина, исходное здесь – мысль, следствие – язык. Частное суждение – язык, а общее суждение – мысль. История слов не есть зеркало истории человечества в прямом смысле. Напротив, история человечества – это история человеческого сознания, мышления, но которую мы познаём лишь через языковые знаки. Следовательно, «история немецкого, русского, французского, английского и др. языков» есть история не языка, а история русского, немецкого и др. языкового сознания», но вне мозга материализованного в языковых знаках. Ошибка языковедов состоит в том, что, по их мнению, становление сознания якобы определяется языковыми знаками, однако сознание не поддаётся экспериментальному исследованию, таковыми остаются только языковые знаки, репрезентирующие это сознание. Ведь сознание, мысль иначе невыразима и не передаваема, кроме как в языковых знаках. Нужен язык, знаки, осязаемые, видимые и слышимые.

Язык не обладает познавательной способностью, он есть лишь средство «получения и передачи» информации. Изучить иностранный язык – не значит наклеить новые ярлыки на знакомые предметы. Овладеть чужим языком – это научиться по иному, в иной языковой форме выражать те же мысли, уже ставшие привычными ранее, это понимание и выражение тех же, уже знакомых мыслей, с помощью иной языковой системы. Земская пишет в своих воспоминаниях, что её отец, тоже лингвист, сказал ей: «То, что ты увидишь в русском языке, в других языках ты не увидишь» [Земская, ВЯ, 2008, № 1].

Мышление не входит в язык в качестве одной из его сторон. «Даже основной элемент мышления, в котором выражается жизнь мысли, – язык – чувственной природы». [Маркс, Архив, т. VI : 257 - 258 ]. Если бы язык отражал действительность, невозможно было бы ограничиться указанием только на чувственную, материальную природу языка. Нужно было бы говорить и о его рациональной, идеальной природе. Фактически же рациональной природой характеризуется лишь мышление, как активная переработка информации, получаемой от внешнего мира. Языковые знаки не заключают в себе никакой информации, но являются важнейшим средством её получения, передачи и хранения. Следовательно, в языковых знаках нет всего того, что есть в мышлении, хотя всё, что есть в мышлении, членится, удерживается и существует вне мозга с помощью языковых знаков. Структурой языка руководит мозг. Языковые знаки лишь инструмент мышления.

Знаки – это внешняя материальная оболочка по отношению к идеальным формам мысли, внемозговое средство, орудие выражения мыслей. Это следует из четырёхуровневой структуры знака: материя знака ( 1 ), её идеальный образ или фонема ( 2 ), идеальный образ отражаемого предмета или понятие ( 3 ), сам отражаемый предмет ( 4 ). Уровни фонем и понятий и есть наше логическое мышление, устанавливающее условную связь с двумя внешними материальными объектами – материей знака и объектом. Мышление создаёт для себя нечто при посредстве языка, поэтому язык – не постороннее для самой мысли, явления языка сами принадлежат к явлениям мысли. Язык существует потому, что он существует в нашем мышлении. Я не могу иметь непосредственное, вне связи с каким-либо знаком, логическое понятие о берёзе вообще. Но материальный, чувственный знак берёза в виде предствления о ней является в моём мышлении представителем понятия, общего для всех индивидуальных берёз». В языке, если под ним понимать систему материальных знаков, нет ничего внутреннего, лишь лингвистического, собственного, что относилось бы к языку и только к языку как знаковой системе. Языковые знаки – это инструмент мышления, оно выбирает нужные для себя формы, созданные им же самим, в полном согласии с устройством языка, которое «устроено» тем же мышлением.

Почему в русском языке имеются такие грамматические категории как род, число, падеж, совершенный и несовершенный вид? Они родились только в данной языковой системе и только для данных языковых знаков. Они появились и изменяются по воле мышления. В языке, т.е. в знаковой ситстеме, нет собственных внутренних законов своего развития и функционирования. Этими законами движет живая материя мозга. Мышление как реальный процесс познания обнаруживается в звуковой или письменной речи, как системе фонологических, грамматических, семантических правил, т.е., как кажется на первый взгляд, на основе языковых правил, но на самом деле на основе правил языкового сознания. Общественное или общечеловеческое сознание обретает свою форму внемозгового существования в конкретных национальных языках, постоянно подстраивая их грамматические и семантические структуры под требования мышления. Язык оказался принципиально менее регулярной структурой, чем это представлялось ранее. В этом вина не самой знаковой системы, а мозга, развития мышления. Все пути ведут к языку от мозга.

Мысль руководит структурой языка и выбирает себе нужные знаки для построения речи. На каждом шаге развёртывания речи человеку нужны не любые, а определённые знаки, их связи, их формы и категории, определённые модели и типы предложений. Выбор нужного знака в определённой степени уже предопределён теми знаками, которые включены в речевую цепь. Однако эта предопределённость не жёсткая, а вероятностная. Она оставляет возможность выбора из нескольких продолжений, и этот выбор делает автор речи, подчиняясь предписанию своей мысли.

Некоторые лингвисты, например, Панфилов, пишут, что мышление обслуживается лишь такими языковыми единицами, которые связаны с познанием, т.е. в мозгу есть знаки, которые не связаны с познанием, мышлением. Для чего же они нужны? Например, частицы, предлоги, союзы, модальные слова не связаны с познанием ( sic ! ), откуда же они свалились – с луны? Но ведь структура предложения, в котором употребляются и указанные неполнозначные слова, зависит, в частности, от его логической структуры. Это мышление и эта логическая структура предложения живут и функционируют при помощи языков различной типологии, отличающихся друг от друга. Тезис о зависимости языка от мышления предполагает прямолинейную и однозначную зависимости от мышления всех языковых явлений всех уровней, ибо все уровни языка непосредственно участвуют в выполнении языком его коммуникативных и познавательных функций. Если, например, Панфилов утверждает, будто слова некоторых разрядов, частей речи не связаны с мыслью, не выражают понятий и суждений вместе с другими словами, то это не языковые знаки, а пустышки. Неживые материальные языковые знаки рождают самих себя? Если часть языковых знаков не нужны мышлению, тогда для чего нужны языку эти бессмысленные звуки и кляксы?