Глава 8. Отжившие парадигмы теоретического языкознания

Марксистское языкознание противопоставило себя мировому

языкознанию. Многие лингвисты были спутаны по рукам и ногам марксистскими лингвистическими догмами и старались не замечать факты реального языка, а подгоняли свой исследовательский материал под устойчивые догмы и высказывания классиков. Это и загубило марксистское теоретическое языкознание в России. Встречаясь с достоверными фактами, объективный естествоиспытатель отбрасывает закон, противоречащий этому факту. А марксистский лингвист, встречаясь с достоверным фактом, противоречащим марксистской теории, отбрасывает этот факт.

Марксистское языкознание выступало всегда с определёнными лозунгами, оно должно иметь некоторые, характерные для него признаки, которые отличались бы от мирового, немарксистского языкознания. Основная марксистская научная база для языкознания: повсюду противопоставлять себя немарксистским теориям и бороться с ними. «Главной особенностью советского языкознания ... являются поиски построения марксистско-ленинского учения о языке, и в этом отношении у нас имеется немало достижений. Именно в этом заключается специфика советского языкознания, в этом его важнейшие заслуги перед мировой наукой о языке». [Филин 1982 : 41]. «Марксизм-ленинизм – единственно правильный компас для любого учёного, в том числе и для языковедов. Освобождая науку от идеалистических фикций, мы тем самым создаём условия для подлинного её расцвета и ставим преграду для её использования против прогресса». [Филин 1982 : 5, 19 ]. «Марксистско-ленинская философия даёт единственно правильное всеобъемлющее понимание мира, в том числе языка». [Филин, ВЯ, 1978, № 2 : 23 ].

По мнению Панфилова, «утверждения некоторых лингвистов о единстве всей современной лингвистики, не только лишено каких-либо оснований, но и мешает его дальнейшему прогрессу ...». [Панфилов 1982 : 15 ]. «Для советской науки о языке всегда было характерно осмысление языка прежде всего как „практического действительного сознания“. ... Вот это марксистское истолкование природы языка позволяет нашей теории занимать свою, прогрессивную позицию в современной лингвистике» [Будагов 1981 : 24]. «Всем лучшим, всеми прогрессивными своими достижениями наука о языке в нашей стране обязана марксизму-ленинизму». [Чемоданов, ФН, 1983, № 3 : 4 ].

«Материалистическое мировоззрение означает просто понимание природы такой, какова она есть, без всяких посторонних прибавлений». [Маркс, Энгельс т. 14 : 651 ]. Этот марксистский тезис оставляет лазейку, и ею постоянно пользуется лингвисты, при этом каждый из них понимает язык по-своему. Понимать язык таким, «каков он есть»? А как узнать, что он есть именно таков, каким я его вижу, т.е. «без всяких посторонних прибавлений»?

Марксизм вооружил языкознание диалектическим методом, который остался непонятым. Представления К. Маркса о языке в сегодняшнем его понимании весьма примитивны. Он, не будучи лингвистом, и не должен был претендовать на это звание, он не обязан был приготовить нам рецепты теоретического языкознания. Но он заложил диалектические основы для научных поисков, которые не были поняты нашими лингвистическими идеологами. Поэтому в статьях и книгах подобного «марксистского» рода мало науки и много цитат из классиков, часто не привязанных к языковым фактам. Но переписывание идей Маркса, которые часто были или не поняты, или истолкованы по-своему, или не замечены нашими лингвистами, тормозило развитие науки о языке, чему бы воспротивился сам Маркс, будь он жив. Это было бы именно отречение от диалектического понимания языка, чему учил сам Маркс.

Апологеты марксистско-ленинского языкознания направили свои усилия не только, а может быть не столько на исследование фактов языка, сколько на то, чтобы спасать идеологическое «марксистское» языкознание от натиска истинно-научного мышления. Фактически же марксистско-ленинская теория оперирует традиционными представлениями, но большей частью устаревшей продукцией мышления своих предшественников. Тем самым в теоретическое языкознание вносится фальсификация. Факты же языка и вытекающие из них теоретические выводы безжалостно бьют по самой марксистской теории языка.

Марксистское языкознание представляет собой пока не столько непосредственный результат систематического углублённого исследования всех сторон языка, сколько аксиоматически понимаемые концепции, выработанные в смежных науках.
2) Напрасная попытка оградить лингвистику от проникновения в

неё других наук.

Теоретическое языкознание как было, как есть и как останется единой

наукой. Нет ни «марксистско-ленинского», ни «буржуазного» языкознания, а есть и с т и н н о е н а у ч н о е языкознание, которое ещё надо создавать и создавать. Развал экономической, политической и социальной системы СССР одновременно показал нам, лингвистам, что и теоретическое языкознание стояло на глиняных ногах, и от него мало осталось позитивной теории. Теория «марксизма-ленинизма» в языкознании – это удар по истинной теории языка, который был растянут на десятилетия. Вся интеллектуальная жизнь в стране была взята под контроль и подчинена идеологической доктрине «марксизма-ленинизма».

Откуда же появилось «марксистско-ленинское языкознание» как особое учение о языке, полностью якобы отличное от мирового языкознания и противопоставленное ему, и могло ли оно быть научным в полном значении этого слова? Оно родилось из идеологии коммунизма, из социально-экономических теорий и законов, во многом отличных от законов языка. Затем это «марксистско-ленинское языкознание» переросло в доктрину, в «марксистско-ленинскую» библию, которой должны следовать все языковеды. Вот основные тезисы этой «библии»: «Марксизм-ленинизм – единственно правильный компас для любого учёного, в том числе и для языковедов» [Филин 1982 : 5]. «Критерием тут является отношение к единственно верной основе познания мира – марксизму-ленинизму, незыблемость основ которого подтверждена всем ходом истории современного общества» [Филин 1977 : 4]. Филин пишет: «Основные кадры языковедов до сих пор крайне слабо большевизированы» [Филин 2001 : 116]. «Творческое применение марксизма-ленинизма является непременным условием успешного решения коренных проблем современного теоретического языкознания ...» [Панфилов 1983 :3]. «Советская наука о языке ... стремится занять своё место, свою идейную позицию в острых методологических спорах нашего века. Эта позиция определялась и определяется марксистским осмыслением природы языка и его важнейших функций ...» [Будагов 1981 : 25]. « ...Основную задачу советское языкознание видит в том, чтобы всюду противостоять немарксистским теориям в языкознании и бороться с ними. ....Материалистический подход к явлениям языка предполагает изучение языка таким, каков он есть, без всяких идеалистических добавлений, искажающих его сущность» [Серебреников 1983 : 5, 35].

Как бы ни старались некоторые лингвисты оградить лингвистику от проникновения в неё других наук, как бы они ни возводили язык в ранг самостоятельного органа мышления, приписывая языку самостоятельные мыслительные, познавательные функции, однако они всё время открывают языку двери для проникновения в него феномена мышления. До сих пор теоретическому языкознанию неясно – что же такое язык? Отсюда – блуждания в бесчисленных закоулках, нагромождение фантазий и лингвистических сказок Вот только некоторые из них (читатель найдёт их выше, разбросанных по отдельным главам, посвящённых в каждой своим темам).
3) Главные свойства языка – его социальная сущность и

неразрывная связь с мышлением.

Два главных научных принципа теоретического языкознания: принцип социальной сущности языка, и принцип неразрывной связи языка и мышления. Эти же принципы лежат и в основе самой сущности человека как совокупности всех его общественных отношений. Однако эти два постулата, будучи верными во внешнем проявлении языка, и слишком общими, безграничными, так и остались на бумаге, не получив развёрнутых обоснований истинных законов функционирования языковой знаковой системы. С одной стороны, в языке увидели неразрывную спаянность с мышлением а, с другой стороны, язык рассматривается как самостоятельный организм, влияющий на мышление.

Панфилов пишет, что « внутренние законы языка следует рассматривать как один из видов социальных законов. [Панфилов 1983 : 12 - 13]. Лингвисты, давая определения языку, говорят, что «язык – это средство общения», т.е. без общества языка нет. Это верно, но это не всё, и не главное, если исходить из определения, а как, где и в чём живёт язык, и вообще, существует ли реально то, что мы назывваем «языком», а если и существует, то как, в какой форме и где его пристанище. Хотя жизнь языка без общества невозможна, но язык имеет и много других характеристик, в том числе и служить средством отражения мира и коммуникации, орудием мышления. Как язык живёт в мозгу, что в нём происходит при чтении, слушании, говорении, писании, как происходит процесс отражения внешнего и внутреннего мира человека, и какова в этом процессе роль языка в социальной коммуникации.

По «марксизму-ленинизму» человек – это общественное животное. На основе каких свойств стал он таковым? На основе свойств человеческого мозга к обобщению всего окружающего, на основе его способности логически мыслить. Так что же главное в человеке – то, что человек живёт в обществе, или то, что он обладает совсем иным мозгом и его иным функциональным устройством, хотя без общества ни то, ни другое у человека не возникло бы, да и сам человек не знал бы, что он – человек? И мышление человека, и общественный характер его мышления – это свойства одного и того же рода, одно не существует без другого. Но только с одной большой разницей: «общественное» свойство языка не даёт ключа к познанию его природы, кроме того, что оно «общественное». Только «мыслительное», «идеальное» свойство человеческого мозга и его языковых знаков ведут к познанию природы языка. Условия существования, среда обитания языка не могут полностью заменить понимание его истинной сущности.

Эта, верная сама по себе идея отбросила все остальные, г л а в н ы е свойства языка, заслонила собою понимание истинной сущности языка и механизм его функционирования. Если следовать некоторым авторам, то оказывается, что языкознание – это беллетристика по истории общества, культуры, хотя и важная, но в общем и целом нечто вроде «говорильни» по поводу таких сторон языка, которые вовсе не определяют окончательно его сущности. «Природа языкового знака», который и появился на свет благодаря обществу, есть главнейшая задача теоретического языкознания, так как она (мы все этого недооцениваем !) т я н е т за собой все основные вопросы теории языка – в том числе «язык и общество», «язык и мышление», «язык и сознание», «язык и действительность», «язык и логика», «язык и речь», «язык и текст».
4) Для вывода мысли вовне нужен канал связи – материальные знаки.

«На духе с самого начала лежит проклятие – быть отягощённым материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоёв воздуха – словом, в виде языка», это свидетельствует о совершенно ином, чем «разделение на материальный и духовный труд»: идея сама по себе не может выйти из мозга и перекочевать в мозг другого человека, ей нужна линия связи в виде материи звуков (позже также в виде материи слов). Это – главнейшее условие существования человека, именно человека, а не животного. Этот вопрос может быть решён только на основе раскрытия сущности языкового знака, однако эта проблема была в марксистском языкознании заболтана и запутана различными вариантами и нюансами.

Точку зрения Маркса и Энгельса о том, что «язык есть непосредственная действительность мысли», воспринята марксистскими лингвистами так, будто язык и мышление – одно и то же явление. «Если значение, мыслительное содержание языка является идеальным, то не свидетельствует ли это о его с о в п а д е н и и (разр. моя, – А.К.) с мышлением, также идеальным; не образуют ли они одно, единое явление, а не два» [Комаров 1988 : 86]. Колшанский пишет, что мышление, содержание мышления и идеальный компонент языка – одно явление, одна и та же форма отражения действительности». [Колшанский 1975 : 40, 48, 168, 186]. Следовательно, у Колшанского материя звука и буквы вместе и их идеальным компонентом – «форма отражения действительности». Но как «идеальное мышления» стало «идеальным компонентом» звуковых волн и чернильных пятен?

Во многих работах отмечают «неразрывное единство» языка и мышления, однако не показывют, в чём же их неразрывность, и есть ли она вообще? «Неразрывное единство языка и мышления» равно «неразрывному единству» зверя и среды его обитания, или, как пишет Потебня – «единству птицы и дупла, в котором она живёт». Однако каждая составляющая из этих указанных «неразрывных единств» существует сама по себе как часть природы, не идентична другой части и может быть изучена как самостоятельная единица. Спрашивается: а что в одной части «неразрывного единства», т.е. в языке общего со второй частью этого единства – мышлением, и что их различает? В противном случае, если мы не найдём между ними ничего различного, мы обязаны говорить об о д н о м и т о м ж е п р е д м е т е, только одни называют его «языком», а другие – «мышлением».

Заслуга Маркса в том – пишет Чемоданов, – что открыв единство языка и мышления, он показал материалистический подход к их связи: индивид, став человеком, в процессе чувственного восприятия материи, т.е. «в виде движущихся слоёв воздуха, звуков», примыслил к ней некий сверхчувственный, идеальный элемент. Без материалистического понимания языка многие его тайны, которые разгадал Маркс, остались бы для науки без объяснений. Одной из таких тайн является идеальная, т.е. значимая сторона языка [Чемоданов 1983 : 5]. Однако ни Маркс, ни Ленин не доказывали и не доказали на деле единство, тождественность языка и мышления. Их идеи свелись лишь к тому, что для материализации мысли вовне мозга необходимма линия связи – материя языка.

Серебренников рассматривает язык как отдельный феномен, имеющий свои специфические особенности [Серебренников 1988 : 13]. «Самое парадоксальное, – что в языке может существовать то, что в мышлении фактически уже исчезло» [Серебренников 1983 : 249]. «Можно даже предположить, ... что практика человека способна создавать в его мышлении какие-то особые мыслительные ситуации, которые сосуществуют с категориями, выраженными в языке. Это категории опыта», связанные с понятийными категориями [Серебренников 1983 : 250]. Возникает вопрос: как же слово живёт в мозгу человека, не выражая никакой мысли? Если оно для данного человека ничего не значит, то это просто природный звук и чернильная метка. Если некое слово (давно всеми забытое) всё же существует в языке, то это слово никуда из мозга людей бывших и многих настоящих не делось, оно исчезло из мозга только у некоторых, но они найдут его в словаре.

Колшанский также разрывает язык и мышление на самостоятельные явления (ранее он писал, что язык и мышление – одно и то же !). « ...Если субстанцией мышления является мозг, то субстанцией абстрактных мыслительных форм являются, в частности, звуковой язык» [Колшанскитй 1990 : 23]. По Панфилову, мышление и идеальный компонент языка – различные явления. То и другое – идеальное, но в каждом из них есть специфические черты, не позволяющие их идентифицировать. Это как бы две самостоятельно существующие формы отражения. И в то же время мышление есть один из факторов формирования идеального компонента языка, так как идеальная сторона языковых единиц формируется в с в я з и с отражением объективной действительности, т.е. в связи с мышлением [Панфилов 1977 : 86–89, 79, 41].

Язык и мышление – два самостоятельных объекта? «Одной из основных

задач языкознания (в том числе и советского) является выработка такой концепции о языке, которая, учитывая относительную самостоятельность языка, вместе с тем показала бы и то решающее воздействие функциональной стороны языка ... на мышление». [Панфилов 1982 : 8 ].
7) Взаимооотношение языка и мышления – это соотношение целого

и части.

Комаров считает, что соотношение языка и мышления – это соотношение целого (язык) и его части (мышление), т.е. это соотношение материального (звучание) и социального (значения) [Комаров 1988 : 131]. Язык – это единство материального и идеального, поэтому это «снимает проблему взаимоотношения языка и мышления как диалектически противоречивого единства и заостряет её в аспекте соотношения идеальной стороны языка и мышления. Если идеальное языка совпадает с мышлением, то последнее, оказывается составной частью языка – его идеальным. В таком случае проблема соотношения языка и мышления формируется в совершенно ином ракурсе – как соотношение целого и части [Комаров 1988 : 87].

Значит, язык, по Комарову, мыслит. Язык, это целое, а мышление – его часть. Но в то же время оказывается, что целое – это звучание, материя (язык), а его часть – это идеальное содержание знака (мышление). И в то же время язык есть единство материального и идеального, так как идеальное в языке есть мышление. Материальным в языке могут быть только знаки, а идеальное в языке – область мышления. Следовательно, то, что мыслит – это сами материальные знаки. Поэтому нет проблемы соотношения языка и мышления, оно заменено соотношением целого и части – и мышление материально и идеально, и язык материален и идеален, только язык шире мышления, мышление – лишь его часть.
8) Сущность языка – в единстве материального и идеального как

диалектическом законе тождества противоположностей .

Комментируя высказывание Маркса о том, что идеальное есть материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней, Чемоданов пишет: этот нейродинамический процесс «совершается не в мозгу, а при помощи мозга» [Там же : 6]. Значит, по Чемоданову, в голове человека есть мозг, который мыслит понятиями, идеальными категориями, но вне головы или в голове, но рядом с мозгом, есть и ещё что-то, где «живёт» идеальное (оно ведь не в мозгу !), но это идеальное там, в этом «что-то», существует не само по себе, а только «при помощи мозга». Значит, нечто материальное вне мозга (не сам мозг, который мыслит) может мыслить и выдавать идеальную продукцию.

Панфилов объявляет знак двухсторонним, состоящим из материального и идеального одновременно, поскольку в языке закрепляются результаты познания. Этой идее Панфилов нашёл поддержку у Ленина, который пишет, что «Всякое слово (речь) уже обобщает», что «чувства показывают реальность, мысль и слово – общее» [Ленин т. 29 : 246].

По мнению Комарова, сущность языка – в единстве материального и идеального. «Именно это единство порождает новое, качественно специфическое явление – язык». «Единство материального и идеального есть необходимое и достаточное основание для языка» [Комаров 1988 : 61]. «Целое – это язык, для его единства и целостности в одинаковой степени необходимы материальное и идеальное. Они равноправны для его сущности» [Там же : 65]. «Значение (идеальное) делает материю языка звуковой материей языка. Без значения звук остаётся природной материей, веществом, “чистой объективностью“. Звук без значения не имеет отношения к языку. Чтобы стать языковым, звук должен быть связан со значением. Материя звука становится звуковой материей языка, лишь будучи “одухотворённой“ значением. Перерождение природного звука в звуковую материю языка обусловлено значением» [Там же : 67]. «Следовательно, значение, как идеальное, находится в сознании субъекта и в то же время вне сознания. ... Звук становится мыслью, а мысль – звуком» [Там же : 69]. «Формованный сознанием, звук есть не только звук, но и мысль. В акте восприятия слушающий распредмечивает форму звучания, преобразуя её в значение. Форма звуковой материи переходит в идею» [Там же : 74]. «Идеальное присутствует в звучании своим отпечатком. Наличие следов идеального есть основной признак принадлежности звучания к языку. В присутствии идеального и заключается сила слова» [Там же : 147]. «Если бы в материи звука не было идеального в виде следов, то было бы невозможно понимание звучащих единиц языка» [Там же : 148]. «Мысль превращается в форму вещества и иначе существовать не может. Форма вещества есть форма самой мысли» [Там же : 77]. «Представление языка только как материального, или только как идеального одинаково метафизичны» [Там же : 83]. Комаров пишет: «Идеальное проявляется в форме материального». Человек изменяет форму природного вещества, запечатлевая в нём свою мысль. Ссылка на Энгельса: «идеальность является ... в форме субстанции» [Маркс, Энгельс 1956 : 132].

Взаимопереход идеального в материальное – пишет Комаров – это закон диалектического взаимодействия, «предполагающий переход противоположностей друг в друга, так как идеальное непосредственно существовать не может. Оно существует лишь через материальное, т.е. опосредовано мыслительным. ... Идеальное закрепляется в материальном в виде формы», образуя «тождество противоположностей» [Там же : 80]. А далее Комаров пишет нечто противоположное, отвергая всё доселе им самим же утверждаемое: «Значение как идеальное н е м о ж е т б ы т ь о т т о р г н у т о о т с о з н а н и я, и потому н е с у щ е с т в у е т в н е с у б ъ е к т а, оно н е п е р е х о д и т в м а т е р и ю з в у к а, сохраняя тем самым также относительную самостоятельность. Следовательно, звук находится вне сознания, значение – в сознании» [Там же : 68].

9) Все ошибки в марксистском языкознании обусловлены одним –

давлением идеологии.

Что помешало марксистскому языкознанию разобраться в теории языка? Помешал не недостаток фактического материала, а предвзятая ложная теория, задавившая все попытки вникнуть в сущность предмета. Хотя логика и особенно психология, в том числе и теория афазии, доставили много фактического материала, уже заранее опровергающие некоторые марксистские теории, однако языкознание прошло мимо них. Теория диалектического материализма, будучи верной в своих диалектических основах, в общем и целом вылилась в марксистском языкознании в псевдонауку, заглушающую грохотом своего высокопарного пустозвонства живую мысль творчества.

Марксистская идеология воспитала в лингвистах-теоретиках боязнь выйти за пределы её ортодоксальных лозунгов. В лингвистике, так же как и в идеологии, никогда не допускалось, чтобы кто-то что-то от чего-то «отрывал»: ни форму от содержания, ни содержание от формы, ни язык от мышления, ни мышление от языка, ни язык от действительности, ни партию от народа, ни народ от партии. Марксистско-ленинская идеология выставляет на всеобщее посмешище даже крупных лингвистов, вынужденных обслуживать эту идеологию на лингвистическом фронте. Мы даже не подозреваем, что К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Ленин не оставили нам рецептов о с у щ н о с т и языка, отчасти, может быть, и потому, что это – не их область интересов и, следовательно, специально языкознанием они никогда не занимались, хотя их лингвистические апологеты приписали им божественное видение всех теоретических проблем языка и целых 75 лет потчевали языковедов и философов на Российской почве лингвистической и философской жвачкой под соусом «марксистско-ленинского языкознания». Мы даже не подозреваем, что Бодуэн де Куртенэ в конце 19 века продолжил дело Аристотеля, который первым увидел двухслойную, двухуровневую сущность мышления, отражённого как в языковых, так и в л о г и ч е с к и х формах. Бодуэн де Куртенэ доказал открытием фонемы и науки фонологии ту же двухслойность, двухуровневость мышления на лингвистическом, языковом, по его терминологии – психологическом уровне, который в то же время есть уровень л о г и ч е с к и й.

В условиях тоталитарного режима всё было подчинено идеологии. Истинное знание, если оно и было, было под запретом цензуры. Творческая природа учёного была не в счёт. Мыслящие умы должны были преодолевать бесконечные препоны на своём тернистом пути. «Марксистско-ленинское языкознание» воспитало поколения лингвистов, многие из которых были контужены режимом. А некоторые из лингвистов оказались банкротами, так как расплатились за уступки и лесть в адрес официоза, разменяв таланты на льготы и академические чины. Это было в значительной степени добровольное ослепление и добровольное научное рабство. Необходимо покончить с идеализированным представлением о советской, да и вообще в значительной степени о мировой т е о р е т и ч е с к о й л и н г в и с т и к е – она построена на зыбучем песке, да её фактически ещё и нет.

Всякий, кто не понаслышке знает сегодняшнее марксистско-ленинское теоретическое языкознание и его лозунги, тот видит, что оно принудительно навязывает теориям языка свои рецепты, которые они, якобы, вычитали в сочинениях Маркса, Энгельса, Ленина. Но не поняли их, оставаясь марксистскими полузнайками в теоретическом языкознании, в философии языка. Многие из подобных работ находятся не выше уровня вульгарно-материалистических популяризаторов, «материализм» которых должен возместить недостаток научности. Они комментируют, в основном цитаты. Наши марксистские языковеды не всегда могут объяснить и привести между собой в связь новейшие факты языка, а они подтверждают диалектику и в языкознании. В языкознании тоже необходимо мыслить и, выходя из круга эмпирических фактов, дать им научное, т.е. диалектическое обоснование, ибо не все факты видимы, они видны лишь посредством мышления. Общие фразы некоторых лингвистов должны в конце концов прикрыть беспомощность миысли их авторов. Философия мстит задним числом языкознанию за то, что оно покинуло диалектическую философию. О философии надо судить не по вывескам, которые они сами на себя навешивают, а по тому, как они на деле решают основные теоретические вопросы. Читать – читали, переписывать – переписывали, а что к чему, не все поняли.

Вот как, например, марксисты объясняют механизм лингвистического явлеия, называемого «муки слова» (см. об этом выше, Гл. 3 ): «Муки творчества, слова нельзя объяснять недостатками языка. Это значит, становиться на позиции идеалистов, возлагающих на язык ответственность за все противоречия буржуазного общественного строя, за все муки, на которые капитализм обрекает трудящихся». ... «Повинен тот общественный строй, при котором государство служит орудием в руках капиталистов в их борьбе с пролетариатом». [Богуславский 1957 : 25 ]. Вот это и есть уровень «марксистской» науки, которая подменена идеологией.

В рецензии на «Лингвистический энциклопедический словарь» (Москва, 1990) Макаев, один из выдающихся отечественных лингвистов, следующим образом характеризует статьи сторонников марксистско-ленинского языкознания: «В статье «Глоссематика» (А. С. Мельничук) обращает на себя внимание автора статьи то, что в основе теории глоссематики лежат философские субъективно-идеалистические концепции. Это даёт автору основание характеризовать глоссематическую теорию как «методологически порочную». Мне представляется, что глоссематическая теория является одним из вершинных достижений теоретического языкознания ХХ века. Ельмслев предпринял попытку дать фронтальное описание языка от единиц низшего уровня – так называемых кенем – до единиц высшего метасемантического уровня ... на основе единого, последовательно проведённого дедуктивного принципа». [Макаев, ВЯ, 1992, № 2 : 146 ].

А далее Макаев пишет о следующих марксистских языковедах: «Необходимо со всей определённостью заявить, что из отечественного языкознания должен вообще исчезнуть термин «порочный» как элемент анахронизма. ... И уж совершенным анахронизмом, никак не соответствующим современному лингвистическому мышлению, являются такие статьи, как «Ленин о языке», «Маркс и Энгельс о языке» (В. И. Кодухов) или «Философские проблемы языкознания» (П. В. Чесноков) и проч., пытающиеся интерпретировать все предыдущие лингвистические школы и направления, как отечественные, так и зарубежные, с точки зрения только одной, далеко не безупречной философской концепции. Представляется, что в переизданном варианте ЛЭС эти статьи должны быть кардинальным образом переработаны, выглядеть гораздо скромнее по размерам, если редакционная коллегия не сочтёт возможным исключить их из словаря вообще». [Там же : 147 ].

Например, Серебренников удовлетворён уровнем развития советского материалистичского языкознания. « ... В целом оно развивается по правильному пути» [Серебреников 1983 : 318]. Серебренников пишет: «Общеизвестно, что язык самым тесным образом связан с мышлением. ... Однако язык имеет свои специфические особенности. Эти особенности можно объяснить только особенностями человеческой речи» [Серебренников 1988 : 131]. Спекуляция на понятиях «общеизвестно», «как известно», хотя никому это ещё не известно, и в первую очередь самому Серебренникову, что и подверждает его книга 1983 года а также книга «Роль человеческого фактора в язые. Язык и мышление» (М., 1988), в которой автор проявил себя не как лингвист-теоретик, а лишь как регистратор лингвистичесих фактов, хотя очень важных и богатых, но чисто эмпирических фактов.
10) Состоялось ли «творческое» развитие «марксистского

языкознания»?

Филин считает, что в теории языка не должно быть плюразизма, истина должна быть одна. Но этой истиной он считает «марксистско-ленинское языкознание», которое построено на трёх марксистских постулатах. 1) Язык существует реально, это то, чем пользуются все люди; 2) Язык материален, и поэтому к нему должен быть материалистический подход; 3) Язык имеет общественный характер. Но оказалось, что все три постулата не отражают сущности языка.

Самым сильным фактором, который может дать объективную оценку современному теоретическому языкознанию, является л о г и к а р а с с у ж д е н и й и д о к а з а т е л ь с т в, логически последовательный анализ языковых фактов и правильно построенный процесс логического доказательства этих фактов. Там, где не соблюдаются эти условия, сразу же видно, что «король-то голый» !

«Единственным методом подлинного объяснения системы (языка, – А.К.) является метод исторический, основывающийся на марксистско-ленинском понимании истории» [Филин 1982 : 13]. Марксистско-ленинское языкознание отвергает возможность познания сущности языка через его внутреннее устройство и связь этого «устройства» с мышлением и внешним миром, отвергая всё, что сюда относится, например, важность системы, структуры, а также знак, структурализм, хомскианство, возможность и неизбежность авербального мышления. «Лингвистический структурализм ... в философском смысле представляет собой одну из разновидностей идеализма, поэтому в методологическом отношении он для нас неприемлем» [Там же : 49]. «Совершенно очевидно, что хомскианство – одна из разновидностей современного идеализма в языкознании» [Там же : 69]. «Идея о “глубинных и поверхностных“ структурах языка, вошедшая в моду среди части лингвистов, нам представляется также бесперспективной, не открывающей ничего нового» [Там же : 69].

Позиция марксистских лингвистов только декларировалдась марксистской, а на самом деле она мало связанная с марксизмом. Вот три кита, на которых покоилось марксистское языкознание: 1) Понимание языкознания как чисто исторической науки, в духе обычной позиции в языкознании в XIX веке [см. Филин: ВЯ 1977 № 5; 1978 № 2; 1981 № 1]. 2) Чистый эмпиризм, игнорирование и недооценка теоретического языкознания, тоже восходящая к XIX веку. 3) Эта черта идёт от, хотя и сглаженного, без четырёх элементов и прочей фантастики: теории прямолинейной связи между развитием общества и развитием языка, идущая от марризма.

Итак, структура языка, являющаяся его главным признаком, под лозунгом неугодного «структурализма» и «хомскианства» ставится под запрет, но зато единственным методом подлинного объяснения сущности языка называют ... его «историю» и «монистический» подход к языку, как будто «историзм» и «монизм» – тот ключик, который открывает все тайны языка (Филин, Будагов). Между тем, «глубинные и поверхностные структуры» – это не мода и не блажь Н. Хомского, а попытка приоткрыть завесу над таинством языка, за пределы которого «марксистским лингвистам» не вредно было бы заглянуть. О «фундаментальных проблемах языка в марксистском языкознании» только декларируется, но ничего для этого, кроме лозунгов, не делается. Поэтому эти проблемы остаются в девственном, первозданном состоянии, хотя «марксистские лингвисты» называют такое состояние своей науки «особым направлением» в мировом языкознании и, естественно, единственно верным (Филин, Березин). Полностью игнорируются реальные факты существования авербального мышления, как будто в с я мыслительная деятельность человека осуществляется только под диктатом материи языковых знаков и человек никогда, даже если он что-либо обдумывает для себя, не расстаётся с материальными знаками.

Мельничук пишет: « ... как гениальный философ и социолог

Маркс исключительно глубоко понимал общую сущность языка, его специфику, его значение для человеческого общества» [Мельничук 1983 : 3]. Однако в исследованиях сущности языка в «марксистско-ленинском языкознании» больше идеологической пропаганды, чем науки. Была создана монолитная партийно-государственная идеология, поставившая под неусыпный контроль все формы культуры, которая «растаптывала» все живые научные ростки на корню, если они и появлялись. Самодостаточное ядро такой идеологии составляли «диамат» и «истмат» в кратком изложении товарища Сталина, и задача языковедов и философов заключалась в конкретизации его непререкаемых догм применительно к лингвистике.

«В советские времена не было и не могло быть философов. Были только пропагандисты философии марксизма, при этом, начиная с 1938 года, её изучение превратилось в пропаганду философского параграфа «Краткого курса истории ВКП(б)», написанного Сталиным. Если бы появились настоящие философы, то есть люди, которые излагают свои оригинальные воззрения, свои собственные взгляды, то они, вероятно, моментально исчезли бы с общественной арены» [Ойзерман 2004 : 62].

«Марксистско-ленинское языкознание» создать невозможно, даже если

бы мы этого пожелали и у нас хватило ума, потому что такого языкознания вообще нет и быть не может, если не иметь в виду некоторые общеенаучные положения, идущие ещё от Античности и неоднократно повторенные Марксом, Энгельсом, Лениным в различной интерпретации, и если не иметь в виду также диалектику Гегеля, который для «марксистов-ленинцев» всегда был «идеалистом». «Основоположники» заблуждались относительно сути языка, верно ухватив, вернее – повторив известные ещё из Античности, лишь его видимые и, следовательно, банальные стороны. И всё потому, что классики марксизма рассматривали язык как побочный, попутный объект исследования, их целью оставалась лишь экономика, идеология, философия.

Однако постоянное навязывание одних и тех же идеологизмов расхолаживало лингвистов, освобождало их от умственной работы. «Самое же опасное – это тот случай, когда традиционно сложившаяся интерпретация бессознательно действует так, что человек проходит мимо фактов и даже не хочт обращать на них внимание» [Жинкин 1998 : 80]. «Мысли господствуюбщего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представлет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же аремя и его господствущая духовная сила» [Маркс, Энгельс т. 3 : 45 ]. «Что касается советской науки о языке, то ... она с самого начала основывалась на идеологической метафоре, при которой идеологические аргументы превалируют над научными доказательствами» [Звегинцев 2001 : 506].

«Философия спрашивает: что есть истина? – а не что считается истиной? Её интересует то, что является истиной для всех, а не то, что является истиной только для некоторых; её ... истины не знают границ политической географии ...» [Маркс, Энгельс, т. 1 : 101]. Все «марксистские» лингвисты, бившие себя в грудь, что они «истинные марксисты», но, предав Маркса и Энгельса, работали с вопросом: «Что надо считать истиной», а не с вопросом «Что есть истина».

Советское языкознание возникло и формировалось как одна из форм партийно-государственной идеологии. Теоретическое языкознание в Советском Союзе перестало быть наукой и стало идеологией. Запутанность и бесплодие теоретического «марксистско-ленинского языкознания» невозможно объяснить тем, что это «молодая наука». Причина его падения – в догматизме и идеологическом прессе. Проблема теории языка и метод её постижения, как оказалось, лежит в разных плоскостях – отсюда учёное пустословие, фразёрство. Теоретическое языкознание было окружено плотным кольцом вольных или невольных телохранителей лжи, идеологических опричников. И никого не осенило заглянуть за пределы дозволенного. Идеологическая канонизация каждой запятой у «классиков марксизма-ленинизма» привела к тому, что «марксистские лингвисты» безнадёжно запутались в своих собственных исторически «выверенных» противоречиях.

«Я должен предупредить, что я не марксист. Я марксистом никогда не был. ... Я марксизм вообще никогда не воспринимал как науку. Он для меня всегда был и остаётся идеологией. Идеологией великой, самой грандиозной в истории человечества» [Зиновьев 2003, ВФ, 2004, № 2 : 75].

В языкознании (да и не только в нём) десятилетиями разрушался индивидуальный механизм мышления, механизм дискуссий и обсуждений, механизм выработки индивидуального лингвистического мнения, механизм подключения каждого к конкуренции идей. Научное мышление требует определённой социальной среды, предусматривающей столкновение идей, их распространение, обоснование и опровержение. А разрушить такой механизм – значит разрушить научное мышление, что и произошло в Российском языкознании.
II. Марксистское языкознание не решило проблему

взаимоотношения языка и мышления.
1) Как в «марксистском языкознании» решается проблема

«взаимоотношения языка и мышления»?

Как и почему возможно мышление? Почему и как мысль связана с

отражаемым предметом? Как посредством мысли мы ловим реальность? Как марксистские лингвисты решают проблему взаимоотношения языка и мышления? «Вечным вопросом языкознания является проблема языка и мышления. Советские языковеды ... не отождествляют язык и мышление, утверждают их диалектическую взамосвязь. Язык ... оказывает воздействие на мышление» [Филин 1982 : 48]. Панфилов подчёркивает «основные прнципиальные моменты, которые являются исходными при решении проблемы о характере взаимоотношения языка и мышления ... с позиций диалектического материализма»: 1) Мышление протекает на основе материальных физиологических процессов; 2) Осуществляется только при посредстве естественного языка и других знаковых систем; 3) Не может протекать вне и независимо от естественного языка; 4) В языке, в его лексических и грамматических значениях, в той или иной степени фиксируются результаты человеческого познания; 5) «Для материалиста-лингвиста и материалиста-философа является бесспорным положение о неразрывной связи языка и мышления». Деятельность языка и мышления представляет неразрывное единство. 6) Язык « ... представлет собой необходимое средство осуществления и существования абстрактного, обобщённого мышления и рациональной ступени человеческого познания ...» [Панфилов 1971 : 16 –17; 1977 : 12; 1982 : 14, 19].
2) Терминологическая философская игра в иссследовании

языка и мышления

Философские термины «философский позитивизм», «экзистенциализм», «агностицизм», «лингвистический агностицизм», «лингвистический идеализм», «неопозитивизм», «субъективно-идеалистический позитивизм», «метафизическая философия позитивизма», «лингвистический солипсизм» – сами по себе звучат философски красиво, и, казалось бы, подрезают под корень философские основы всех теорий, враждебных марксизму. Однако они означают лишь беспомощность марксистских лингвистов и философов в раскрытии и с т и н н о й с у щ н о с т и взаимоотношения «действительность – мышление – сознание – логика – язык – речь – текст».

Наши философы и лингвисты скрываются за частоколом обвинительных философских терминов, которые сами по себе, без глубокого анализа сущности языка ничего не значат, лишь пустой «философский звон», хотя и правильно указывают на философскую несостоятельность некоторых сегодняшних лингвистических теорий.

Думается, что включение идей «марксизма-ленинизма» в методологическую основу исследования теории языка так, как они в ней фактически представлены, – это дань нашему безоблачному научно-лингвистическому прозябанию, когда нам не нужно было напрягать наши мозги, когда мы не могли шагу шагнуть, чтобы, например, исследуя модальные частицы в эскимосском языке или миграционные пути чёрного журавля, не предварить эти наши исследования опорой на основополагающие цитаты. А если мы их не находили, то ссылались на директивные постановления, где всё было аккуратно разложено по полочкам, утверждено выше и нам ничего не оставалось, кроме как проглотить эти готовые «научные» рецепты.

Дело не в том, что мы в наших диссертациях и монографиях сплошь и рядом повторяем избитые догмы «диалектического материализма» о первичности материального и вторичности идеального, а в том, что мы н е о т д а ё м с е б е о т ч ё т а о некоторых перлах доморощенного «диалектического материализма», о том, к а к м ы с а м и м ы с л и м, не складируем ли мы горы противоречий в наших рассуждениях и не рождаем ли мы новые издания критикуемых нами теорий, например, «лингвистической относительности» и «языковой картины мира» в виде «лингвистической дополнительности», доказываем «неразрывное единство» языка и мышления, которого нет, доказываем «относительную самостоятельность языка» по отношению к мышлению, которая не существует, доказываем теорию «влияния языка на мышление», которого нет, и др. теории, хотя устами психологов и физиологов давно было доказано о т с у т с т в и е о р г а н и ч е с к о й, н е р а з р ы в н о й с в я з и между мышлением и языком, доказано существование единого общечеловеческого мышления д о языка, коим на Земле несть числа, что мышление и язык лишь как бы «сливаются» воедино только на определённой стадии развития ребёнка, но никогда не превращаются в единый сплав, прекрасным подтверждением чему служит наше повседневное авербальное мышление и у говорящих и пишущих, подтверждением чего являются «муки слова». Да и потом, в течение всей человеческой жизни, мышление н е т е р я е т с в о е й п о л н о й с а м о с т о т е л ь н о с т и, своей авербальной сущности, «сливаясь» с языковыми знаками в некое относительное, условное единство л и ш ь в з в у ч а щ е й ( н а п и с а н н о й) человеческой речи.
3) Марксисткое языкознание не решило проблемы «лингвистической

относительности» и «языковой картины мира».

Теории «лингвистической относительности» и «языковой картины митра» не настолько наивны, чтобы их можно было отбросить с ходу, как это обычно делается в «марксистско-ленинском языкознании» – всё, что не подходит под его догмы, отвергается. Оно, борющееся за чистоту «марксизма-ленинизма» в лингвистике, больше всего затупило копий и наломало дров именно на критике этих теорий, так и не разгадав их. Эти копья, как и надо было ожидать, оказались не смертельными, само «марксистско-ленинское языкознание» в значительной степени оказалось в плену этой теории, не найдя из неё правильного выхода, не найдя аргументов, чтобы показать, как же действительно соотносятся между собою «язык и мышление», «язык и действительность», ибо только на основе правильного решения этих проблем теория «лингвистической относительности» могла бы давно рассыпаться как карточный домик. Эта теория была и ранее подорвана многими другими теоретическими аспектами языка, в частности теориями «актуального членения предложения», «процесса понимания», «процесса познания», «языковых универсалий», «предикативности», «глубинных и поверхностных структур», «мук слова». И действительно, гипотеза «лингвистической относительности» Сепира – Уорфа, как и теория «языковой картины мира» заранее были обречены, потому что некоторые теории языка, их подрывающие, появились задолго до них (например, рождение логики Аристотеля, понятие фонемы Б. де Куртенэ и перечисленные выше теории).

В марксистком языкознании существует немало аргументов, доказывающих, по мнению их авторов, что они проникли в понимание сущности языка. Но эти рекламируемые теории н е р а с к р ы в а ю т м е х а н и з м а взаимопонимания, потому что сам м е х а н и з м с в я з и я з ы к а и м ы ш л е н и я, я з ы к а и м и р а, я з ы к а и в е щ и остался за семью печатями.

Все выдвинутые марксистами теории, «ниспровергающие» гипотезу «лингвистической относительности», не ниспровергают эту теорию, а лишь указывают на конкретные у с л о в и я, в которых живёт человек, при которых могло бы быть исключено существование «лингвистической относительности», т.е. разное понимание мира людьми разных национальностей. Все перечисленные аргументы не устраняют эту теорию, и всё потому, что н е р а с к р ы в а ю т е ё ф а к т и ч е с к о й с у щ н о с т и, не был найден о б щ и й з н а м е н а т е л ь для всех языков мира в виде логических форм мысли, н и в е л и р у ю щ и х все семантические и грамматические различия в разных языках.

Критика теории «лингвистической относительности» у всех авторов идёт по линии поисков с о п у т с т в у ю щ и х факторов, которые бы опровергли эту теорию, однако никто серьёзно не вник в о д и н и т о т ж е д л я в с е х л ю д е й м е х а н и з м отражения реальной действительности в нашем сознании, механизм общения и понимания, представленный в р а з н ы х языковых системах. Это позволило бы понять и показать сущность теории взаимодействия языка и мышления и сказать, имеет ли теория «лингвистической относительности» законное право на существование.

Для уяснения сущности теории взаимоотношения языка и мышления необходимо было бы разобраться в механизме соотношения действительности, мышления, сознания, логики, языка, речи, текста. А так как эта проблема осталась не затронутой, следовательно, непонятой, то вся критика различных «идеалистических» гипотез бьёт мимо цели, не затрагивает их истинную сущность. Многие авторы не обратили внимание на главное – настоятельную необходимость показать сущность языка и всё связанное с ним. Тогда бы они увидели, что сам «язык» в его традиционном понимании (как материальная форма и её семантическое содержание) исчезает.