§ 4. Теория «лингвистической относительности»

«Вопрос, п о ч е м у люди понимают друг друга, вероятно,

долго ещё останется без ответа; но на вопрос, к а к они понимают друг друга, т.е. на вопрос о том, какова логика этого понимания – его основные нормы и закономерности, – можно получить ответ. Это осуществляется благодаря г р а м м а т и ч е с к о й с т р у к т у р е нашего р о д н о г о я з ы к а, которая включает в себя не только способы построения предложений, но и систему анализа окружающего мира, разделяющую поток ощущений на ряд предметов и сущностей, о которых мы составляем предложения» [Уорф 1960 : 190]. Напрасно Б. Уорф относит себя к оптимистам, полагая, что для него вопрос о механизме – «как мы понимаем друг друга» – является решённым. Чтобы ответить на этот вопрос, надо изучить взаимодействие всех объектов в цепочке «действительность – мышление – сознание – логика – язык – речь – текст », без которого невозможно понять не только то, «как люди понимают друг друга», но и то, почему человечество вообще до сих пор живо. Как утверждается в теории «лингвистической относительности», человек мыслит языком (а не мышлением), что мир отражается в языке (а не в мышлении), что, следовательно, люди каждой нации видят и понимают мир так, как он отражён в их языке, а не в их сознании.

Язык служит своему хозяину – мышлению – в качестве материализованного орудия, конвенциональных знаков для мышления, которое (но не язык !) напрямую связано с действительностью и которое отражает и внешний, и внутренний мир человека. В то же время язык, но совершенно различным образом, есть производное и от мышления, и от действительности: мышление отражает мир в своих идеальных образах и логических формах. А язык ничего не отражает, он лишь связан непосредственно с внешней действительностью только тем, что он сам есть кусочек этой материальной действительности – это его физические звуки и буквы, которые условно, конвенционально по ассоциации связаны с мышлением, отражающим этот мир. Получается, что языка как такового, т.е. того, что считают языком, нет: есть лишь физика, материальные звуки, исследуемые физическими приборами, что и составляет физическую субстанцию, т.е. ту же материю природы, которая без мышления мертва.

Звуки и буквы и, следовательно, слова и целые предложения, чтобы стать «языком» в том значении, как его всегда понимают, должны о с е с т ь в мышлении, пониматься и репродуцироваться мышлением и «передаваться» другому мышлению не в их исходной физической субстанции, а в идеализированном виде, в виде абстракций, в виде логических форм – фонем, графем, морфонем, понятий, суждений, умозаключений. Таким образом, звуки и буквы входят в мозг, мышление и выходят из него – только как идеальные образования мозга – в формах мысли, в формах логики, но передаются вовне через речевые органы и движения руки в тех же материальных знаках (звуках и буквах). Следовательно, такого «языка», который мы считаем «языком» с детства, увы, не существует. Это – то же мышление, в уст ной форме временно, а в графической форме на все времена «вынесенное» вовне мозга в формах условных материальных знаков – звуках и буквах, продолжая жить только в мозгу в самых низких логических формах – фонемах, графемах.

Посредническая роль языка как языковых знаков между мышлением и действительностью состоит только в его материальной знаковости, в том, что язык фиксирует в своей знаковой структуре не особую «языковую картину мира» (это означало бы, что язык обладает отражательной способностью и подменяет мышление), а особую «языковую, т.е. знаковую членимость, сегментацию этого мира» и, находясь между мышлением и действительностью, не подчиняет себе ни мышление, ни действительность. Фактически, вопреки Уорфу, всё строится в обратном порядке: хотя «структура мира» и з а п е ч а т л е н а в языке, но она не отражается в нём, а лишь членится, причём в разных языках по-разному, запечатлена чисто механически, технически через договорные, материальные условные знаки, напоминающие орудия труда (лопаты, грабли, топоры и т.д.) с помощью которых осуществляется процесс мышления. Не язык, а мышление в своих логических формах отражает структуру мира. Точно так же, как топор и лопата сами не могут рубить дрова и рыть канавы, точно так же материальные знаки языка сами по себе не мыслят и не отражают мир, это делает мышление с их помощью и через них.

Неодинаковое фиксирование в разных языках одних и тех же участков мира обусловлено м ы ш л е н и е м человека в его познавательной деятельности. Язык, его материальные знаки – посредник, инструмент, он служит лишь материальной, вынесенной за пределы мозга звуковой и графической формой фиксации мышления, формой «оречевлённого мышления». То, что мы должны понимать под языком, есть система условных, конвенциональных, материальных знаков и в силу этого свойства в каждом языке она своя: этнические сообщества заранее договорились внутри каждого общества о том, как называть в том или ином языке, например, то, что в русском языке означает ветер, молния, пламя, волна и т.д. Одно и то же явление мира может быть в любом языке представлено и как глагол, и как существительное, и как наречие, и даже несколькими частями речи одновременно. В одном языке этим выше указанным словам придали форму морфологически изменяемых существительных, в другом – глаголов, в третьем – наречий и т.д. Каждый язык построен по своей мерке и этот покрой никакого отношения к миру вещей не имеет. Если языки хопи, нутка, шауни, навахо, апачи в своих словах выражают некое «движение», «мир в движении», то это личное дело этих народов, они изобрели язык для себя и именно такой, какой изобрели, а логическое мышление у них всё равно остаётся «европейским», общечеловеческим и никогда они, люди, от этого не избавятся, пока они люди.

Таким образом, люди понимают друг друга не потому, что в языке заложена «система анализа окружающего мира», а потому, что языком как материальным инструментом в виде звуков и букв управляет мозг человека, мышление, которое вооружено одними и теми же, общими для всего человечества, логическими формами. Язык, т.е. конвенциональные знаки ничего сами не анализируют, их лишь используют в качестве п о с р е д с т в у ю щ е г о инструмента, орудия в процессе мышления, которое без этих инструментов – мертво.

Если человек в познании мира не может выйти за рамки своего языка, как гласит теория «лингвистической относительности», то это значит, что происходит подмена мышления языком, а это далее значит: под языком понимается именно рассматриваемая мною здесь вторая – с е м а н т и ч е с к а я, я з ы к о в а я форма мышления, т.е. с о д е р ж а н и е мышления, как его поверхностный слой, который для авторов этой теории и есть в последней инстанции средство отражения мира и коммуникации, не обнаружив в н у т р и семантической формы мысли (семантического содержания конкретных предложений) её более глубокий слой или уровень – л о г и ч е с к у ю форму мысли. Они ограничивают человеческое познание только рамками языка, как будто язык обладает отражательной способностью, не видя и не понимая, как и многие марксистские языковеды, г л у б и н н о г о, л о г и ч е с к о г о уровня семантического значения предложения. Если считать, что различие в языках обозначает различие в мышлении (но это означает только то, что каждый язык членит внешний мир своими собственными, национальными знаками), то это означало бы, что мой язык определяет характер моего мышления, его логический строй. Тем самым отрицается общечеловеческий, общий для всех людей логический строй мышления.

Представители теории «лингвистической относительности» так и поступают: они ставят в зависимость от структурных особенностей языков не только содержание мышления, но и логический строй мысли, полагая, что с разными типами языков связаны и разные типы логик [Holz 1953 : 59 - 62]. Язык для авторов теории «лингвистической относительности» – это повелитель сознания: формы мышления растворяются в формах языка. Такое понимание взаимоотношения языка и мышления ведёт к подмене мышления языком, к растворению форм мысли в формах языка, к диктату форм языка формам мысли. Теория «лингвистической относительности», если бы она реально существовала, лишила бы человека, говорящего на данном языке, его познавательных возможностей, потому что мышление в данном случае не выходило бы за пределы содержательных единиц данного, конкретного языка. Язык, по этой теории, налагал бы ограничения на мышление в силу различия структур в разных языках, специфики их грамматических категорий и лексических значений. Характер познания по этой теории зависит от того, на каких языках мыслят познающие субъекты, язык обусловливает познавательные возможности человека.

Объективный мир у представителей теории «лингвистической относительности» остаётся своего рода «вещью в себе», так как человек может ориентироваться только на мир, данный ему в его собственном языке. Структура предложения родного языка для них – это форма организации объективного мира. В каждом языке содержится национальный взгляд на мир и различий между «языковыми картинами мира» тем больше, чем больше различаются между собою языки. Человеческое познание, таким образом, не имеет объективного, общезначимого характера. Представителям этой теории свойственно преувеличение роли языка в образовании мыслительных отражений действительности (логических абстракций), в результате абсолютизации роли языка в процессе познания мира язык превращается в единственно данную человеку реальность.

Язык мог бы воссоздать «картину мира» и иметь влияние на поведение людей, если бы названия предметов, их лингвистические обозначения были бы непосредственным отражением самой п р и р о д ы этих предметов (эта концепция возникла в Древней Греции ещё задолго до появления теории Сепира – Уорфа, и называлась она «слова и вещи»), если бы грамматические конструкции и модели были к о п и я м и реальных связей и отношений действительности. Если считать, что слова обладают свойствами предметов, то мы не можем не вспомнить психологию познания языка и, следовательно, мира ребёнком. Когда дети раннего возраста приписывают словам свойства предметов, то это – детский уровень мышления, познания. Если провести аналогию дальше и поверить гипотезе Сепира – Уорфа, согласно которой свойства предметов и слов – одно и то же, то мы уподобляемся тем фантастам, которые должны допустить существование реального мира, заполненного только детьми.

Ребёнок мыслит только формами чувственного мышления, доверяет только своим глазам и ушам, сигналы которых ещё не доходят до долговременного хранилища логических понятий, где чувственные образы превращаются в логические понятия, потому что этого хранилища ещё нет, опуская «промежуточное звено» между вещью и словом – логическое мышление в формах понятий, суждений, умозаключений. Не так ли происходит и с гипотезой «лингвистической относительности»?

Действительно ли логический строй мышления определяется тем или иным языком, который используется в процессе мышления? Ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. В противном случае понадобилось бы ещё что-то третье, третья логика между двумя языками, которая бы сделала возможным сопоставление логического строя речи на разных языках. Но логика речи на любом языке одинакова и покоится на общих закономерностях, которые присущи всякому языку. [Попов 1967 : 165 ].

Достаточно ли велика общая часть сознания у людей, чтобы преодолеть различия их языков? Такой вопрос согласно развиваемой здесь концепции, не уместен, потому что сознание у людей всех наций работает одинаково. Сознание не сводится к сумме значений языковых единиц, оно гораздо богаче набора этих единиц, за счёт жизненного опыта, знаний, практики человека. Мышление, по определению, гораздо шире любой знаковой системы: любая мысль всегда найдёт себе достаточно средств в любой знаковой системе за счёт повторения одних и тех же материальных знаков, вступивших в ассоциативные связи с другими понятиями, за счёт богатейшего выбора грамматических средств.

Эти положения о диалектическом понимании взаимоотношения языка и мышления имеют ключевое значение для правильного уразумения проблемы «лингвистической относительности». Но тем не менее, могут возникнуть и вопросы такого рода – если сознание всех людей едино, то не означает ли это, что фактически должен был бы существовать лишь один язык, а не множество языков, как сейчас? Можно ли при единстве общечеловеческого сознания у разноязычных людей говорить об их языках как о разновидностях одного и того же человеческого языка?

Много лет бьются лингвисты над разгадкой теории «лингвистической относительности» Сепира – Уорфа. Одни ею восторгаются, другие считают её вообще неразрешимой, третьи категорически её отвергают, не предложив своего решения, четвёртые отвергают её, заменяя её несостоятельной теорией «лингвистической дополнительности», позаимствовав этот термин из работ физика Н. Бора, пятые – не видят в ней никакого греха, так как она не мешает и не помогает заниматься конкретными проблемами структурно-семантического исследования конкретного языка. Многие же лингвисты, отвергая теорию «лингвистической относительности», сами перешли н е о с о з н а н н о на её платформу, не разобравшись до конца не столько в её сущности, сколько в с у щ н о с т и я з ы к а, или, точнее – не имея своей твёрдой научной точки зрения ни на тот, ни на другой счёт.

Учёные думали, что разгадку теории «лингвистической относительности» можно решить путём изучения и сопоставления грамматических структур, лексики, семантики разных языков и на этой основе прийти к её разгадке. Однако все искали её не там, где она лежит: надо было искать потерянный ночью кошелёк не под фонарным столбом, где светло, а там, где темно. Надо было копать глубже – искать её, если она есть, в способе передачи информации, в механизме понимания, механизме познания, в «муках слова». И когда мы решим эти проблемы (коммуникации, понимания, отражения, познания, предикативности, «муки слова» и др.), то мы автоматически разгадаем сущность «языка» а вместе с тем решим и проблемы теорий «лингвистической относительности». И не просто покажем свойства и особенности этой теории, а докажем главное, – что её нет и никогда не было.

Исторически это было неизбежно, потому что все мы, лингвисты, лингвистически односторонни, начинаем наши исследования с конкретного, с эмпирического, не видя вначале всеобщих связей нашего предмета исследования с другими проблемами и тем более с другими науками. Это неизбежный первоначальный путь любого лингвиста. Кроме того, этому недопониманию предмета нашего исследования способствуют объективные причины: лингвистика есть э м п и р и ч е с к а я и лингвистика есть т е о р е т и ч е с к а я, хотя они и тесно взаимодействуют. Первоначально став на путь эмпирического исследования, мы не замечаем, что за нею стоит глубинная теория о сущности языка. Но, будучи умудрёнными научным опытом и пониманием диалектических связей того и другого, эмпирии и теории, а также связей языкознания с другими науками и их проблемами, мы прозреваем и уже видим не «гениальность» отдельных лингвистических умов, не неприкосновенных «священных коров» от лингвистики c академическими званниями, к сонму которых в российском языкознании причислили многих, а банальные лингвистические заблуждения, беспросветные противоречия и просто малограмотность и недообразованность в лингвистических теоретических вопросах. Заблуждаются все, потому что нелегко о д н о м у уму охватить и правильно понять всеобщие связи и зависимости между смежными науками. А проблемы «языка» именно таковы. Но тем не менее « ... в науке нет широкой столбовой дороги. И только тот ... достигает её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам» (К. Маркс).

Тот факт, что каждый язык имеет свой «покрой», свою «модель», по-своему членит и структурирует мир, было известно задолго до появления теории «лингвистической относительности», ещё с античных времён, хотя эти идеи и не были сформулированы так остро и категорично. Можно сравнить грамматики различных языков друг с другом, а также словарный состав одного языка с другим, принципы и системы номинаций в разных языках, и мы обнаружим тысячи и тысячи несовпадений как в структурах предложений, так и особенно в лексических системах. Теория «лингвистической относительности» опирается лишь на отдельные грамматические и семантические формы отдельных языков, каждый из которых, действительно, на реальный мир набрасывает свою грамматическую и семантическую «сетку», членит мир в направлении, подсказанным структурой данного языка.

Именно членит мир – и не более. С самого зарождения языкознания как науки лингвисты знали, что языки, их грамматический строй и особенно их словарный и звуковой состав не совпадают. Когда говорят о том, что каждый язык навязывает человеку свой собственный способ мышления и познания мира в связи с особым «покроем» каждого языка, то эта теория в корне противоречит действительности.

В сжатой форме сущность «теории лингвистической относительности», изложенную в работах её основоположников, можно представить так.

1. 
   Так как ко всякому объективному восприятию примешивается
   

2) Люди живут не только в мире вещей, но и в своём конкретном языке, мы не можем полностью познать действительность, не прибегая к помощи языка. Реальный мир бессознательно строится на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем мир благодаря тому, что языковые нормы заставляют нас именно так воспринимать мир. [Э. Сепир ].

3) Мы расчленяем природу в направлении, подсказанным нам родным языком. Мы выделяем в мире явления не потому, что они самоочевидны, а потому, что организованы нашим сознанием и, следовательно, нашим языком. Мы организуем мир так или иначе потому, что так велит наш язык. [Л. Уорф ].

4) Язык – это промежуточный мир (Zwischenwelt) между человеком и

предметами. Язык сам создаёт окружающий мир, язык – это мировоззрение (Weltbild) народа. Различие языков есть свой особый взгляд на мир, следовательно, у людей разных наций мир выглядит различно. Язык – это процесс вербализации всего мира, он упорядочивает и классифицирует внешний мир, представляя его своей системой. [Л. Вайсгербер ].

5) «Взгляд на язык есть взгляд на мир. Опыт языка есть взгляд на мир. Поскольку человек имеет мир в своём сознании, постольку его опыт откладывается только в его языке. Поэтому мир нельзя воспринимать непосредственно (помимо языка). Только взгляд на язык есть взгляд на мир» [Liebrucks 1965 : 366 - 367 ].

Согласно этим теориям их авторы считают, что язык связан непосредственно с миром вещей, в обход логического мышления. А это значит, что человек мыслит лишь материальными знаками, семантико - грамматическими формами т.е. только формами семантического мышления, в обход логического мышления. Но так как каждый язык обладает своими собственными семантико-грамматическими формами, а языки – разные, то мы приходим к парадоксальному выводу: 1) «передавать» друг другу свои мысли посредством родных языковых знаков мы можем только людям, владеющим тем же языком; 2) мы не должны понимать друг друга, так как мы выражаем наши мысли не логическими формами, общими для всех людей, а обыденными национальными разговорными грамматическими формами, так как наши мысли упакованы в национальный язык, а не в язык логики; 3) люди каждой национальности видят мир и всё их окружающее только через свои национальные знаки. Чтобы не существовало противоречия между говорящим и слушающим, пишущим и читающим, чтобы они понимали друг друга, необходимо среднее звено между произношением одного и его понимания другим, между текстом одного и пониманием его другим. В качестве такового вступают в силу логические формы мысли, единые для людей всех наций.
5) Мир отражается не языком, а мышлением

в его логических формах.

Уорф считает, что «логика языка» у языков хопи, нутка, шауни, навахо,

апачи – иная. Если Уорф попытается переводить предложения языка нутка на английский язык без деления предложения на субъект и предикат, присутствие которых в языке нутка Уорф отрицает, т.е. переводить предложения нутка на английский язык так, чтобы сохранить структуру языка нутка в английском переводе, то в таком переводе мы не обнаружим мысли, смысла, а причина этому – нарушение структуры английского языка. Это будет обыкновенный бессмысленный подстрочный перевод. Чтобы этот перевод сделать осмысленным для носителя английского языка, то в таком переводе а в т о м а т и ч е с к и появится деление предложения на субъект и предикат. Значит, в особой структуре языка нутка, хопи, шауни, навахо, апачи у ж е з а ф и к с и р о в а н о д и н и т о т ж е ч е л о в е ч е с к и й, т.е. л о г и ч е с к и й строй мысли с наличием субъекта и предиката, от которых никуда не скроешься, но выраженных по языковой форме и н а ч е, чем, скажем, в английском или древнегреческом языках. Формальная, аристотелевская логика у всего человечества – одна, какими бы языками она не выражалась. И языки шауни, нутка, хопи, навохо, апачи ничем не отличаются по своей логической структуре от тысячей других языков, изобретённых о д н и м и т е м ж е общечеловеческим логическим мышлением, но в совершенно различных знаковых формах: это лишь их национальная, своеобразная языковая, знаковая структура, как и структура любого другого языка, хорошо замеченных, но неправильно истолкованных Уорфом. Предложения всех индейских языков Америки, обладатели которых, как и все остальные национальности, владеющие тем же логическим мышлением, отражают те же аристотелевские понятия, суждения и умозаключения, ибо другого пути фиксации результатов человеческого познания мира у людей нет: люди прежде видят предмет, отражаемый в их мышлении в виде понятия субъекта ( S ), затем приписывают ему определённые свойства, признаки, качества, отражаемые в мышлении в виде предиката ( P ).

Если признать, что в индейских языках нет суждений типа индоевропейских с субъектом ( S ) и предикатом ( P ), то естественно допустить, что в этих языках нет и частей речи. Язык нутка: tl’ imshya’ isita’ itlma = “He, or somebody, goes for (invites) eaters of cooked food” («Он или кто-то идёт, чтобы (пригласить) едоков к приготовленной пище»). Английский язык: “He invites people to a feast” («Он приглашает людей на пир») [Уорф 1960 (б) : 195 - 196]. Если бы в языке нутка не было частей речи, а, следовательно, и структура его языка не была бы построена по модели S – P , то Уорфу не удалось бы перевести выше указанное предложение на английский язык: ни один язык не может существовать без частей речи и как следствие – без модели предложения S – P, ибо такова природа языка, вернее – мышления, состоящая в том, чтобы отражать мир. Если в языке есть части речи, значит есть и предложения, чтобы соединять эти слова вместе и выражать не мысль об отдельных предметах, а об их связях и взаимоотношениях, т.е. так, как они живут в природе. Если есть предложения, значит они всегда делятся на субъект ( S ) и предикат ( P ). А это, далее, означает, что существует одна и та же общечеловеческая логика, независимо от различий в структурах языков, которые служат лишь техническим средством (инструментом) мозга для отражения одной и той же объективной действительности. Если бы Уорф анализировал язык нутка по частям речи, он бы нашёл все свойственные языку нутка а также всем остальным языкам мира некоторые части речи, которые в разных языках совершенно по-разному н а к л а д ы в а ю т с я на одну и ту же реальную действительность. Поэтому это были бы уже иные части речи, чем те, которые нам известны из английского языка, может быть нам совершенно неизвестные, но они были бы по-другому, нежели в английском языке, систематизированы, соотнесены в общей системе друг с другом по сравнению с английским языком и всеми остальными языками [см., например, систему классов слов («частей речи») в немецком языке: Кривоносов 2001]. Структура мысли зависит не от законов грамматики, законов языка, а от законов мышления, единых для всех обитателей нашей планеты. Формальная логика утверждает, что различные языки – это параллельные или инвариантные способы выражения о д н о г о и т о г о ж е понятийного содержания.

Почему мы должны удивляться тому, что язык навахо отражает мир в движении, что язык нутка заставляет говорящего мыслить и такие свойства, которые не влияют на логическую информацию? И почему совершенно не удивляемся тому, что, например, русский и немецкий языки, в отличие от английского, всегда указывают в существительных род (как будто для говорящего важно знать, что стол – это мужчина, а земля – это женщина !) и падеж, а глагол в русском языке – совершенный и несовершенный вид, которые также не оказывают никакого влияния на передаваемую в языке логическую информацию? В теории «лингвистической относительности» так много значения придаётся особенностям туземных языков, будто мы начисто забыли о целой эпохе сравнительно-исторического языкознания, в котором досконально изучены все расхождения между самыми разными языками, будто мы в особенностях туземных языков «открыли Америку». Ни в прямом, ни в переносном смысле мы не открыли Америку, мы просто увидели непрофессиональным глазом новые языки, ранее не изучавшиеся в школе, но отличающиеся от индоевропейских языков так же, в такой же степени, в какой степени отличается, например, английский язык, на котором говорил и писал Уорф, от русского, на котором он не писал и не говорил. Если бы он его знал, он бы страшно удивился, как он удивился формам индейских языков, почему в самих формах русского языка априори запрограммированы мужчины, женщины и некие бесполые, среднего рода существа, сама форма слов выражает совершенный или несовершенный виды действия, существуют шесть непонятных падежей, рождающих массу окончаний в словах, обозначающих живые и неживые предметы, имеется масса префиксов, т.е. логических носителей, в корне меняющих смысл слов (ехать, поехать, въехать, выехать, отъехать, приехать, заехать, наехать, переехать, подъехать, съехать, разъехаться). Уорф, обнаружив, что язык навахо весь мир представляет «в движении», наверняка не обнаружил, чтобы сам мир от структуры такого языка хоть сколько-нибудь изменился, стал «двигаться» быстрее. Мир, независимо от языка навахо, продолжает двигаться с той же скоростью и по той же орбите. Если бы все племена навахо, не дай Бог, в одночасье умерли, то мир от этого не стал бы двигаться ни быстрее, ни медленнее.

Уорф видит своими глазами мир как абсолютно субъективный и начинает его делить на отрезки и факты, которые, с его точки зрения, искажённо отражены, например, в индоевропейских языках. Уорф считает, что в жизни вообще нет такого действия или состояния, которое можно было бы назвать глаголом случаться, он придуман людьми, ибо кто видел такое действие в реальной жизни? Или, есть ли в реальной жизни ведьмы, черти, русалки, лешие, драконы? Это значит, по Уорфу, что язык, в котором есть глагол случаться, не отражает жизнь. Но он и не должен её отражать ! Язык никак не связан с миром, это лишь материальные условные знаки, как материален и сам мир, а то значение, которое в них, как считают, скрыто, есть на самом деле наше мышление. Это функция мозга, его процессов мышления ! В этом проявляется наивное мышление авторов теории «лингвистической относительности», которые забывают, что слова – это не вещи, они к вещам «приклеены» условно, по договору, что у человека есть мозг, его мышление, которое придумывает и выдумывает все нужные ему слова, в которых отражены не только видимые, осязаемые вещи, но и невидимые явления и свойства предметов, а также его фантазии и эмоции. Язык не связан с миром н а п р я м у ю, м и н у я мышление. Идея Уорфа, если её логику проследить до конца, фактически приводит к двум выводам: 1) Так как язык связан с миром непосредственно, без промежуточного, т.е. главного звена в виде мышления, а языков существует великое множество, то мы неизбежно должны утверждать, что сущестует столько же реальных миров, сколько существует реальных языков. 2) Если материальный мир един для всех, в этом убедился и сам Уорф, а язык связан с миром непосредственно, без промежуточного, т.е. главного звена в виде мышления, то это значит, что язык д о л ж е н б ы т ь е д и н ы м для всех людей Земли, тогда как фактически их более трёх тысяч.

Если, по мнению Уорфа, языки хопи, нутка, навахо, шауни, апачи ближе к реальности и вернее отражают мир, чем европейские языки, то этот субъективизм Уорфа можно объяснить только одним: непониманием механизма взаимоотношения между мышлением и действительностью, языком и мышлением, языком и действительностью. Уорф утверждает, что язык и действительность связаны п е п о с р е д с т в е н н о, без «промежуточного» звена – мышления. Поэтому, естественно, Уорф обвиняет китайских и турецких учёных, языки которых, так же как и туземные языки Северной Америки, очень сильно отличаются от индоевропейских языков, в том, что китайцы и турки, искусственно заимствовав индоевропейские системы языков, переняли также логическую систему Аристотеля, и тем самым «переняли целиком всю западную систему мышления, а не потому, что их языки выработали эту систему самостоятельно ...» [Уорф 1960 (а) : 176]. Здесь Уорф выразил своё антинаучное кредо: будто язык народа «вырабатывает» систему мышления этого народа, а не наоборот. Напротив, мышление каждого народа, родившееся в соответствующих природных и социально-экономических условиях, вырабатывает свою систему языковых знаков. Первична – природа и экономический уклад народа, зависимое от них – мышление, а зависимый от него и творимый им –язык.

Действительно ли люди, говорящие на разных языках,

отражают реальный мир по-разному? Если люди разных национальностей, в силу специфики их языков, членят мир по-разному, а думают логически совершенно одинаково, одними и теми же логическими категориями, то этот парадокс требует какого-то более убедительного разъяснения. Учёные же «клюнули на наживку» этих теорий и были вытащены на берег не золотые рыбки истины, а сплошные противоречия и недоразумения, и лингвисты стали метаться в поисках ответа на вопрос: где же они находятся, в чём суть этой теории, не увидев самоочевидного факта: в снятии слепка с мира при его познании а также в общении с себе подобными нами руководит не язык, а мышление, которое подчиняет и присваивает себе всё остальное, в том числе и материальный мир в виде его идеального отражения, создавая себе второй мир, копию материального. Язык в этом процессе познания и коммуникации есть нечто вторичное по отношению и к мышлению, и третичное по отношению к миру, хотя материальная сторона языковых знаков есть в то же время и частичка этого материального мира.

Языковы знаки не отражают мир. «Путь, объясняющий картину объективного мира свойствами материальных языковых знаков, заводит в тупик и неприемлем» [Coseriu 1982 : 280 ]. Тот, кто произносит слово о чём-нибудь, тот имеет в этот момент в голове отражение этого предмета, говорящий связывает с названием этого предмета определённое значение, понятие. У слушающего это слово вызывает в сознании то же явление, тот же образ предмета. Благодаря этому достигается взаимопонимание. Слова не могут отражать непосредственно вещи, минуя их отражение в голове. Так как слово имеет значение в сознании говорящего и слушающего, то отождествление значения слова с предметом равносильно признанию того, что этот предмет находится в сознании беседующих.

В критических замечаниях в адрес теории «лингвистической относительности» нет определённой, единой системы взглядов, которая позволила бы разглядеть её истинную сущность. А противоречия здесь таковы, которые в языкознании не преодолены.

1) Человеческое мышление осуществляется только на базе его логических форм, а языков, на которых говорят и думают люди, – великое множенство. Почему же люди понимают друг друга?

1. 
   Окружающий мир во всех языках членится по-разному. Почему?
   
2. 
   Носители разных языков думают по-разному, в соответствии с
   

«Тому, кто, не взирая на все трудности, захотел бы исследовать семантику разговорного языка точными методами, нужно прежде всего предпринять неблагодарный труд по изменению этого языка. Ему необходимо определить структуру языка, разрешить неоднозначность слов ... и, наконец, преобразовать этот язык в серию более широких языков, каждый из которых соотносится со следующим как формальный язык и его метаязык. Однако ... наш обычный язык после подобной «рационализации» не сохранит свою естественность, а приобретёт характерные черты формальных языков. ... Естественный язык слишком запутан и аморфен для непосредственного применения формальных методов»- [Alfred Tarski 1956 : 267 ]. «В естественных языках, в отличие от формальных языков, до сих пор неизвестна какая-либо система правил (алгоритмов), с помощью которых из символов языка можно было бы, не опираясь на смысл, строить только лишь те последовательности символов, которые являются словами и предложениями языка. Трудность разделения синтаксиса и семантики естественного языка создаёт большие препятствия выявлению структуры этого языка» [Петров 1967 : 259].

Напротив, считают некоторые лингвисты, естественный язык удовлетворяет требованиям логики, в языке можно выразить все логические формы. Языки точны там, где нужна эта точность, и неопределённы там, где нет в ней необходимости.

Главная причина непонимания теории «лингвистической относительности» – изоляция языкознания от прочих наук. Главной причиной, почему во многих проблемах языкознания царит полная неразбериха, нет прочных, обоснованных и непротиворечивых теорий, служит изгнание из языкознания логического анализа языка, отлучение языкознания от логики, разъединение лингвистики и логики, хотя, как это известно ещё со времён «Грамматики Пор-Рояля», без вмешательства логики ни одну теоретическую проблему языкознания решить невозможно. Такое нигилистическое отношение к логике в языкознании, полное игнорирование, её ближайшей союзницы, удобрило почву для появления некоторых несосоятельных теорий, вроде «лингвистической относительности», живучесть которой бесподобна и никто ещё по настоящему не проверил её глубинную сущность.

Причина живучести этой теории – в непонимании механизма взаимодействия языка и мышления. Живучесть этой теории обычно объясняют рядом причин, которые на самом деле не объясняют её живучесть. Например, считают, что нет ещё достаточно разработанной теории, которая бы с привлечением широкого круга с а м ы х р а з л и ч н ы х я з ы к о в показала, в какой мере «язык оказывает обратное воздействие на мышление». Но в этом нет необходимости, потому что именно это обстоятельство – глубокая изученность основных европейских языков – стало причиной появления теории «лингвистической относительности»: лингвисты увидели огромное разнообразие в семантических и грамматических структурах языков мира. А этнограф и инженер Уорф обнаружил вдруг, что экзотические языки американских индейцев совершенно не похожи на языки «среднеевропейского стандарта» (Standard Average European – SAE ). Эта теория зиждется лишь на экзотических примерах из разных языков американских индейцев: на самом же деле все языки мира, в том числе и языки „SAE“, кроме многих более или менее общих черт, непосредственно связанных с логическими формами мыслей, по своей языковой форме п о р а з и т е л ь н о не похожи друг на друга. Нет необходимости привлекать «широкий круг самых различных языков», все эти различия давно известны, нужно только п р а в и л ь н о и х о б ъ я с н и т ь.

Надо было сделать главное: раскрыть м е х а н и з м соотношения «мир – мышление – сознание – логика – язык – речь – текст». Раскрыть же это соотношение – значит раскрыть в первую очередь сущность взаимоотношения языка и мышления, которое, несмотря на обилие работ, посвящённых этой проблеме, нам до сих пор неизвестно не только в частностях, но и в главном. Теория «лингвистической относительности» не привела ни к каким глубоким выводам ни в теории познания, ни в теоретической лингвистике. Она не ведёт и не может привести к истинной теории языка, если не считать её в высшей степени положительную роль в том, что она всколыхнула лингвистический и философский мир, который в одночасье «ослеп» и забыл, что все языки – совершенно разные, о чём им было известно уже в течение столетий, и заставила вновь посмотреть на эту проблему более пристальным взглядом.

Гипотеза Сепира – Уорфа живёт так долго потому, что сами лингвисты понимают язык неверно: как будто язык – это нечто самодовлеющее, самостоятельное, самодостаточное и даже «относительно независимое от мышления», «оказывающее на него своё влияние». Между тем «язык» в теоретическом плане – это лишь осязаемая система материальных знаков, материальная форма внешней фиксации мысли. Мысли могут существовать также отдельно от языка ( внеязыковое мышление), они не детерминированы языком, их происхождение разное, мышление ведёт за собой язык, а не наоборот, наделяя каждый язык своей уникальной знаковой системой, оставаясь в то же время е д и н ы м п о л о г и ч е с к о й ф о р м е для людей всех национальностей. Фактически гипотеза «лингвистической относительности» считает, что грамматика и словарь каждого языка – живой организм наподобие мозга, нечто самостоятельно мыслящее, самодовлеющее и самодостаточное, что они живут на бумаге сами по себе, будучи изолированными от человека, «потребителя» языка, а не служат в качестве подсобного инструмента для формулирования и выражения м ы с л и в живом общении. Поэтому глубинная сущность гипотезы «лингвистической относительности» может быть подтверждена или опровергнута только на основе изучения взаимодействия языка и мышления.
7) Процессы познания и коммуникацмии осуществляяются только

логическими формами мысли.

Как осуществляется взаимодействие языка и мышления? Реальный мир

покоится в нашем сознании в виде его идеального отражения, в виде его идеального дубликата, в виде второго мира, и это сразу же ведёт к проблеме: а как живут звуки и буквы в мозгу? Реальные звуки и буквы живут вне человека и вне его мозга лишь как физические объекты, как звуковые волны или чернильные пятна; им нет места в голове, в мозгу, где они представлены только и д е а л ь н о – в виде психических образов или обобщённых звуковых и графических образов этих звуковых волн и чернильных пятен как низшие л о г и ч е с к и е формы – фонемы и графемы, только и только благодаря логическому мышлению, единого для всех наций, говорящих на разных языках (в формах фонем, графем, морфонем, понятий, суждений, умозаключений, а не в виде звуков, букв, морфем, слов, предложений и их связей). Логическое мышление не заковано в «кандалы» грамматических и семантических форм каждого конкретного языка, оно значительно шире семантического объёма языковых знаков, выходит за их пределы, мышление облекает в языковые формы лишь часть самого себя, потому что знаковый язык – конечен в своих ресурсах, далёк от совершенства (хотя это самое гениальное изобретение человечества !) и он не в состоянии охватить бесконечность мышления, которое отражает бесконечность мира, ибо за рамками языковой формы всегда остаётся невостребованный смысл, не нашедший прямого выражения в формах языка.

Когда я говорю или пишу – я мыслю, это и есть моё оречевлённое мышление, вынесенное за пределы моего мозга, моего сознания. Моё оречевлённое мышление совершается в рамках моей знаковой системы в виде единого процесса «мышления - говорения», «мышления - слушания», «мышления - писания», «мышления - чтения». Одна сторона этого процесса – чисто знаковая, т.е. моя оречевлённая форма мышления, наполненная семантическим значением слов или предложений, называемая здесь с е м а н т и ч е с к о й ф о р м о й м ы ш л е н и я, или семантическим мышлением, имеющем конкретную грамматическую форму и конкретное лексическое наполнение. А вторая сторона моего оречевлённого мышления – л о г и ч е с к о е м ы ш л е н и е, представленное в логических формах фонем, графем, морфонем, понятий, суждений, умозаключений. Логическая форма мышления ассоциативно вынесена за пределы мозга в виде звуков и букв. Она может быть представлена в материальных формах любого языка, и н т у и т и в н о осознаваемая всеми слушающими, говорящими, читающими, пишущими, но с о з н а т е л ь н о осознаваемая лишь специалистами. Логическая форма мышления, отражённая в речевом мышлении, едина для всех наций, говорящих на разных языках, она интернациональна. А знаковая, речевая (звуковая, графическая) форма оречевлённого мышления, вынесенного вовне мозга, – это наше семантическое мышление, оно национально, различно в разных языках в силу специфики каждого национального языка.

Именно эти языковые или с е м а н т и ч е с к и е формы мысли, национальные по своему характеру, сегментируют и членят мир по своему образу и подобию, т.е. членят мир в направлении, заданным грамматическими и семантическими формами каждого конкретного языка. Кроме того, семантические формы мысли есть наше живое, конкретное мышление, которым мы пользуется ежесекундно. Но в основе нашего семантического мышления лежат логические формы мысли, через которые осуществляется коммуникация и процесс познания: наше повседневное мышление двухслойно, без этих двух его форм мышления не существует. Именно через эти л о г и ч е с к и е формы человек воспринимает и отражает мир, обменивается мыслями с себе подобными, и поскольку они едины для всех наций, они отражают в сознании людей разных наций один и тот же мир. Язык сам по себе как «сплав» грамматических и семантических значений, называемый мною языковым или семантическим мышлением, не обладает отражательной способностью, этим свойством обладает только мозг, мышление и именно в формах логических категорий (фонем, графем, морфонем, понятий, суждений, умозаключений), и именно потому, что человеческое мышление категориально. Можно, следовательно, говорить о мышлении, реализуемом в языковых знаковых формах, как о семантическом мышлении или о с е м а н т и ч е с к о м с о д е р ж а н и и мышления, и о мышлении, реализуемом в логике, – как о л о г и ч е с к и х ф о р м а х мышления.

Мы можем, таким образом, заключить, что разный «покрой» различных языков, вопреки теорий « лингвистической относительности» и «языковой каритины мира», не оказывает никакого влияния на логический строй мышления данного народа и, следовательно, на восприятие мира. Разноструктурные предложения разных языков, описывающие одни и те же фрагменты мира, имеют одну и ту же логическую форму – или форму субъектно-предикатного (атрибутивного) суждения (S есть / не есть P), или форму простого категорического умозаключения (M есть P, S есть M, следовательно, S есть P), или форму условно-категорического умозаключения (Если A, то B. A. Следовательно B; Если А, то В, не А. Следовательно, не В).

Таким образом, различия в языковой структуре, даже если они очень существенны, как, например, различия между языками североамериканских индейцев и европейскими языками, нивелируются тем, что человек мыслит не содержаниями предложений, т.е. не знаковыми формами языка (грамматическими и семантическими), а л о г и ч е с к и м и ф о р м а м и м ы с л и, каждая из которых имеет тенденцию быть выраженной множеством синтаксических построений в одном языке, и тем более в великом множестве различных языков. Взаимопонимание между нациями и перевод с одного языка на другой возможны только потому, что человеческое мышление – сознание – логика универсальны, что и служит о с н о в а н и е м для познания мира, коммуникации, перевода, в то время как конкретные национальные языки в их грамматических и семантических формах – национальны. В этом случае сама проблема «относительности» снимается, потому что логическое мышления а б с о л ю т н о.

Процессы познания и коммуникации осуществляются только логическими формами мысли. Заблуждения сторонников гипотезы «лингвистической относительности» состоят в том, что, по их мнению, взаимоотношение между языком и реальным миром осуществляется «напрямую», н е п о с р е д с т в е н н о, без объединяющего их звена в виде логических форм мысли, просто как соотношение «семантические формы мысли», семантическое содержание предложений  «мир», как будто семантическое содержание лишено логической формы, в которой отражается мир. Инструментом познания мира служат логические формы мышления, следовательно, в полном согласии с теорией отражения, это соотношение должно иметь структуру: «семантическая форма мысли»  «логическая форма мысли»  «мир». Для каждого отдельного языка не существует специфического, национального видения мира, ибо основным фактором, определяющим формирование языковых значений, является отражение объективной действительности в процессе познавательной деятельности человеческого мышления, имеющего л о г и ч е с к и й характер. Отсюда мы можем заключить, что не существует никакой теории «лингвистической относительности», а существует лишь теория абстрактной, мыслительной, «логической абсолютности», смысл которой состоит в том, что логическое мышление – интернационально и, следовательно, а б с о л ю т н о. Различное «видение мира» через призму каждого национального языка, если бы оно существовало, предполагает одно из двух: или отсутствие единого общечеловеческого логического мышления, что ведёт к ликвидации человеческого рода, или существование различных формальных логик по количеству естественных языков, что ведёт к полной изоляции национальных государств. Как то, так и другое есть absurdum in adjekto.

Теория «лингвистической относительности» была основана на поверхностном наблюдении соотношения языка и действительности, языка и мышления, и рассматривалась, говоря философским языком, не как некая с у щ н о с т ь, а как некое я в л е н и е, добытое лишь на поверхности наблюдаемых фактов. Эта теория, постулирующая н е п о с р е д с т в е н н у ю и безусловную связь языка, мышления и действительности, элиминирует процесс логического мышления человека и свидетельствует фактически о том, что действительность, мышление и язык совпадают, что и находит отражение в сегодняшнем термине «языковая картина мира». Логическое мышление как процесс отражения мира изгнано из человеческой головы, оно заменено в мозгу лишь национальными семантическими значениями языковых знаковых форм, не обладающих строгими логическими формами мысли. А так как на Земле существует множество языков, то это значит, что единый материальный мир заменён множеством национальных миров, отражённых в каждом национальном языке по-своему.

Такое понимание взаимоотношения действительности, мышления и языка приводит к массе противоречий. Уже один тот факт, что языковая знаковая система конечна в своих ресурсах, никак не вяжется с бесконечностью мира – как же конечную знаковую систему соотнести с бесконечностью мира? Если люди каждой нации живут в своём национальном мире, в обход логичского мышления, значит знаковая система такого языка не условна, а безусловна и люди не смогли бы строить свои предложения, не смогли бы общаться, жили бы только на уровне чувственного, конкретного мышления.

Эта теория может быть опровергнута только на базе правильного понимания процесса отражения действительности, взаимодействия языка и мышления, точнее – взаимодействия материальных знаков, служащих инструментом (но не органом) процессов мышления и материализации этих процессов вовне мозга. Эта теория связана непосредственно с вопросом – к а к с о о т н о с я т с я друг с другом материальные знаки и мышление. В данном исследовании я категорически отвергаю как теорию «лингвистической относительности»», так и теорию «языковой картины мира», потому что принятие той и другой, что в сущности – одно и то же, означало бы принятие того ошибочного тезиса, будто язык и действительность связаны друг с другом непосредственно, в обход общечеловеческого логического мышления.

Вместо теории «лингвистической относительности» я выдвигаю теорию «л о г и ч е с к о й а б с о л ю т н о с т и» как теорию взаимодействия между семантическими формами мышления, представленными в системе национальных знаков языка, и логическими формами мышления, представленными в формальной логике Аристотеля. Теории «лингвистической относительности» нет и быть не может, т.е. теории о т н о с и т е л ь н о г о участия каждого национального языка в процессе отражения мира, который, следовательно, может быть понят лишь их суммой, совокупностью всех существующих языков. Иначе это противоречило бы диалектической теории познания, согласно которой мир познаётся не языком через его синтаксические, морфологические и семантические формы, а мышлением и именно в логических формах фонем, графем, морфем, понятий, суждений, умозаключений.

Почему теория «лингвистической относительности» стала притчей во языцех? Потому, что она, будучи совершенно необычной, сногсшибательной и совершенно неожиданной для лингвистов, как будто её автор свалился с неба, но увиденная непрофессиональным лингвистом и не понимаемая им (а профессиональные лингвисты этих фактов просто не замечают, потому что они у них под ногами), заинтересовала специалистов многих наук. Однако всё, что в ней есть – давно пройденный этап в языкознании: ещё с античных времён известно, что все языки разные, и что человек отражает мир не языковыми знаками, а логическим мышлением (логика Аристотеля), лишь зафиксированных в материальных знаках. Но вот, явился в языкознание новый лингвист, не посвящённый во многие его проблемы, почерпнул некоторые сведения из работ своего учителя и увидел язык новыми глазами. Хотя его теория не отражает сущность языка, но, с другой стороны, её ценность огромна: она напомнила лингвистам, что имеется иное видение языка и иная связь языка с мышлением, и что надо проверить и перепроверить эту теорию. Влияние теории «лингвистичской относительности» на сегоднящнее языкознание проявляется и в её дубликате – «языковой картине мира». Создаётся такое впечатление, будто до этих двух новых теорий, проповедующих одну и ту же линию «лингвистической относительности», не было науки логики, теории предикативности, данного – нового, темы - ремы, теории перевода, теории понимания, теории отражения, теории «поверхностных и глубинных структур» и др.