Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

Слезы душили пигалика, он стихал и снова беззвучно содрогался. Что могла сказать ему Золотинка? Ничего она не сказала. Влиятельный член Совета восьми безутешно рыдал над грудой ее обносков.

– Бумага у меня есть, – вспомнила Золотинка. Неловкими пальцами полезла в поясную сумку. – Вот! – развернула лист, несбывшееся письмо.

– Вы не раздумали? – шмыгая носом, спросил он.

– Я не раздумала.

– Вы можете бежать... я же не буду хватать вас тут прямо в толпе. У вас будет полчаса оторваться от преследования.

– Я не раздумала.

Буян не настаивал, он коротко, поверхностно вздохнул, пытаясь с собой справиться. Одна и другая капля звонко пали на подрагивающую в руках бумагу. Буян тупо перевернул листок, обнаружив ни к чему не ведущую надпись «Здравствуй, Юлий милый!» Обратная сторона, совершенно чистая, отняла у него не меньше времени, чем лицевая.

– Мое почтение, Видохин! – вздрогнул он, изменившись лицом, когда оторвался от бумаги.

Между повозок с вызывающей одышку поспешностью пробирался старый ученый. Сразу стало понятно, кто же привел его в это уединенное место: хотенчик тянул его, как ищейка. Не рассчитывая угнаться за рогулькой, старик предусмотрительно захлестнул привязь на запястье, так что хотенчик с силой увлекал Видохина за собой. Лицо старика оросилось потом, он глотал воздух, разевая полый, беззубый рот.

– Мое почтение, Видохин! – еще раз сказал Буян, отстраняя Золотинку в бессознательном побуждении прикрыть ее.

– Мое почтение, Видохин! – бессмысленно повторил вслед за пигаликом и сам Видохин. Он принужден был приостановиться и напрячь руку, чтобы хотенчик не ткнул Золотинку.

Оставалось только гадать, как это Видохину удалось пройти с верхнего двора вниз с этим чудом на веревочке и не вызвать смятения в праздношатающихся толпах. Верно, растрепанный, в нелепой шубе Видохин гляделся престарелым шутом, а волшебство было принято за не слишком занимательное представление – ловкость рук. На счастье, действительно чудом! Видохин не привел за собой хвоста ротозеев.

Словно невзначай он шагнул в сторону, укоротив повод, зашел с другого боку – из любого положения хотенчик тянул к Золотинке. Присутствие Буяна мешало Видохину выразить всю меру возбужденного любопытства. Он тяжело приплясывал и, верно, воображал себя изрядным ловкачом на том основании, что удержался от вопросов, которые должны были у него возникнуть. Золотинка неловко сторонилась хотенчика, захваченная врасплох не меньше, чем Буян, который прикрыл ладонью заплаканные глаза. Если Видохин ни о чем не спросил Золотинку, то и Буян, в свою очередь, не замечал поведения летающей рогульки.

– Вот, – принужденно сказал Буян, показывая Видохину бумагу. – Нам нужно кое-что записать. Небольшая сделка.

Видохин зачем-то перенял лист – левой рукой – и дико на него глянул.

– Я честный ученый! – объявил он затем, рассеянно комкая лист, чтобы сунуть его в карман.

– Мы искренне вас уважаем! – заверил Буян.

– Никто не посмеет упрекнуть меня в научной несостоятельности! – запальчиво заявил Видохин, бросая пронизывающий взгляд на Золотинкину харю.

– Несомненно, – согласился Буян. Может статься, он не проявил бы такой растерянности, если бы не глубокая слабость, которая считанные доли часа назад заставила его рыдать. Глаза пигалика оставались красны, он говорил трудным голосом, прерываясь для подавленных вздохов.

– Вы продаете или покупаете? – Видохин внезапно обратился к Золотинке.

– Покупаем, – вздрогнула она. – И продаем.

– Если надо что-нибудь купить или продать...

– Мы искренне вас уважаем, – некстати повторил Буян.

– ...У меня в мастерской вы найдете перо и чернила.

– Стоит ли беспокоить...

– Никакого беспокойства – совершенно! – Видохин отер лоб, неосторожно распустив при этом повод хотенчика.

Почти без разбега, в упор хотенчик пребольно тюкнул Золотинку в висок. Девушка шатнулась, Видохин ахнул, дернулся хватить рогульку, но, переменив намерение, внезапно и грубо, с блеснувшим в глазах исступлением цапнул красное сукно куколя. Рванул его на себя, когда Золотинка отпрянула. Как и куколь, харя тоже осталась у Видохина, девушка ударилась спиной о стену. Волосы рассыпались – она схватилась за голову, руками в жаркое пламя.

– Золото! – выдохнул Видохин. И повторил с ошеломленной замедленностью: – Золото... Что я... это же дух золота. Сошедший на землю в обличье прекрасного отрока дух золота. Как было предвещено. Прекрасный, как весеннее утро, отрок.

– Отроковица, – угрюмо поправил пигалик. – Как весеннее утро и все такое – отроковица. Дева, если на то пошло.

– Чепуха! – отрезал Видохин. Он пребывал в восторженном умопомрачении. – Летучее женское начало – дух золота?! Невозможно! Противоречит всем канонам учения о круговороте веществ. Мальчик.

Осатаневший хотенчик рвался и скакал на поводе. Видохин, едва замечая эти пляски, бессознательно заматывал, однако, повод, укорачивая и путая его вокруг запястья при новых рывках рогульки.

– Встань, мальчик! Восстань, великий отрок, озаривший закат моей жизни. Я преклоняю колени в знак повиновения. Как жалкий послушник, склоняюсь перед тобой. Свершилось!

Не замечая собственной грузности, Видохин опустился наземь, а Золотинка и так стояла – «восстать» больше этого она уже не могла. Встревоженный взгляд окрест убедил ее, что в закутке между крепостной стеной и выступом скалы не было свидетелей внезапному пожару ее волос, кроме пигалика и старика.

– Честное слово, Видохин, мне жаль вас огорчать, – пробормотала она. – Верните личину.

– Видохин, ты ошибаешься, – сказал Буян. – Обыкновенное волшебство, дух золота тут вовсе ни при чем.

Старик лишь зыркнул на голос и тотчас же обратил полный восторженного умиления взгляд к Золотинке:

– Пигалики купили дух золота? За сколько? Я дам больше!

Это было уже сущее безумие: богатства пигаликов вошли в поговорку и нужно было совсем потерять голову, чтобы возыметь намерение перехватить у них товар.

– Видохин, вы ошибаетесь, – сухо повторил Буян.

– Они уроют тебя в землю, – понизив голос до страстного шепота, продолжал свое старик. – Принесут тебя в жертву, чтобы восстановить истощенные выработки.

– Гнусная ложь! Наговор! – возмутился Буян. – Пигалики никогда не знали человеческих жертвоприношений, мы не орошаем горные выработки кровью невинных младенцев, как твердит невежественная молва! Стыдитесь, Видохин, вы честный ученый!

Видохин оставался невменяем, для доводов разума недоступен и едва ли слышал. Оставив надежду вразумить старика, Золотинка без лишних слов потянула на себя куколь. Это был единственный способ добиться толку – не вступать с Видохиным в объяснения. Она пристроила личину на место, одела куколь и тем вернула себе отчасти душевное равновесие.

– Значит, договорились, Буян. Буду ждать известий.

В ответ он протянул ей простенькое оловянное колечко:

– Держите при себе – почтовая метка. По этому колечку наши письма сами найдут вас и опознают.

– Спасибо, – молвила Золотинка.

Стоя между собеседниками на коленях, Видохин испытывал муки ревнивца, на глазах которого любовники изъясняются на понятном только двоим языке. Он забыл встать, хотя исковерканные подагрой колени болезненно ныли. С невольным бессердечием Буян и Золотинка не замечали старика, переговариваясь через его голову.

– Письменный договор... Мы остались без договора, – спохватилась Золотинка.

Несколько замявшись, – он не избежал сомнения – Буян с подкупающей искренностью объяснил:

– Если вы не появитесь по нашему зову, отсутствие письменного соглашения будет некоторым оправданием.

– А вы? – быстро спросила Золотинка.

– Ничего более тяжкого, чем служебное расследование мне в этом случае не грозит. Я думаю, во всяком случае.

– Но все же лучше договор, – сказала она.

– Нет уж, – отступил Буян, отмахиваясь и руками. – Не теряйте времени!

– Спасибо, Буян, – снова сказала Золотинка.

– За что спасибо? – Глаза пигалика стали еще больше. С судорожным всхлипом он отвернулся, как от пощечины.

Свободную от повозок и лошадей середину двора между кострами и бочками захватила разнузданная толпа дикарей, потрясавших плетенными щитами. Они горланили и вопили, возбуждая в себе боевой дух, хотя и не ясно было, с кем собираются воевать, потому что скопища упившихся ратников не способны были к сопротивлению. Золотинке удалось спуститься к воротам замка, избежав значительных столкновений с дикарями, которые походя замазали ее дегтем и сбили с ног, но не стали удерживать в неволе. Хуже пришлось Видохину. Путь его сквозь толпу полуголых людей был отмечен завихрениями взлетающих рук и грабель, хохотком и жестокосердными криками. Старика приволочили и понесли в согласии с обозначившимся движением всей оравы к проезду на верхний двор.

Золотинка подождала Видохина возле цепных вертлюгов. Когда разудалая гурьба исторгла несчастного из себя, больше не медля, она ступила под темные своды ворот. Несколько расслабленных, не внятно изъясняющихся стражников не сделали ни малейшей попытки задержать беглянку. Но дальше, впереди, где сквозил обрисованный сводом свет, на мосту, можно было видеть огромную собаку. Неспешной трусцой она возвращалась в замок.

Плотная черная шерсть создавала ощущение провала, собака представлялась большущей черной дырой, кляксой на досках моста... Золотинка внутренне съежилась, оглядываясь. Но Зык уже зарычал и бросился скользящими прыжками вперед – Золотинка вжалась спиной в стену.

Пес резко остановился, расставив лапы, как при внезапной сшибке, на загривке вздыбилась шерсть. Золотинка вспомнила о ноже, но не осмелилась за ним лезть – Зыку достаточно было скакнуть, чтобы хватить руку прежде, чем Золотинка расстегнет сумку. Огромный, по грудь девушке зверь рычал, не сводя горящего, осознанного в своей злобе взгляда.

Обмирая, спиной в стену, она сделала все же крошечный шажок – Зык оглушительно рявкнул, железный звон лая отдался под сводами. Слышался пьяный смех – это потешались над испуганным шутом стражники.

Кое-какой народ, два-три человека, оказавшихся по мосту и в проезде, остерегались встревать в заваруху. Они поглядывали мимоходом и, похоже, не имели ни возможности, ни действительного желания оказать помощь. Спасение пришло с другой стороны.

– Кыш, негодная тварь! – раздался визгливый голос, который показался Золотинке слаще пения. – Оставь отрока, брысь! Пошел! – бесстрашно и безрассудно вопил Видохин, замахиваясь на сторожевого пса, как на шкодливую дворняжку, хотенчиком. От беспримерной наглости старика Зык опешил. В толк не мог взять, что эта пляска значит. Но и Видохин в горячечно распахнутой шубе дрогнул. Огромное узкое тело поджалось для прыжка, Зык напружился, жесткий, как перекрученные канаты, – в припадке раздражительной храбрости Видохин швырнул в голову псины короткой палкой.

Палкой этой был обмотанный хвостом хотенчик.

Видохин стоял дальше Золотинки, хвостатая палка шаркнула мимо нее в воздухе – Зык отпрянул. А палка, которая в действительности была хотенчиком, резко замедлив полет, словно в невидимых тенетах, кувыркнулась и вильнула вспять – к Золотинке. Обманутый Зык щелкнул клыками, шарахнулся и прыжком перехватил убегающего хотенчика. При этом он наскочил на девушку. Удар не сбил ее с ног, но оглушил, Зык ерзнув по стене боком, грохнулся наземь.

Все это множество событий смазалось в круговерть, Золотинка не успела опомниться, как обратилась в бегство. Зык наскочил на плечи, и опять все кончилось столкновением: от удара в спину перехватило дух. Подбитая сзади, Золотинка клюнула, единым духом пролетела шага три и устояла, проделав несколько бегучих шажков на полусогнутых. И дальше со знатной поддачей мигом, не касаясь, кажется, земли, она проскочила двор и врезалась в толпу дикарей.

Здесь Золотинка и нашла передышку. Пока, совершенно ошалев, она пробиралась между полуголыми людьми, где-то сзади дикари колошматили Зыка граблями и корзинами. Озверелый, помутившийся злобой пес рычал и катался, не выпуская палки. По сторонам ощерившейся морды мотался размочаленный пояс и торчало покрытое слюной дерево.

Поток дикарей нес Золотинку крутой дорогой по краю пропасти. Она и сама спешила оторваться от Зыка сколько возможно – едва находилась в толпе слабина, устремлялась вперед. Так она очутилась в первых рядах наступающего воинства и под боевые кличи вломилась на верхний двор.

Отступив за круглый водоем, рядами выстроился неприятель – это были Лепелевы чудовища, головогрудые, ракорукие и птицерыбые уродцы, вооруженные самым устрашающим образом вплоть до боевых сковородок. По окраинам площади, в раскрытых окнах строений, на гульбище Новых палат, предвкушая ратоборство, теснились зрители.

Сразу за выходом из подземного хода наступающая орда развернулась лавой, и Золотинка ускользнула. Она очутилась у подножия башни Единорога в относительном затишье. Приоткрытая красная дверь подсказала дальнейшее. Золотинка проникла внутрь, не отдышавшись, с отчаянно дрожащим сердцем подтащила к бойнице пустой ящик и взобралась.

Узкая щель в камне давала плохой обзор: кусочек мостовой, недавно выметенные и уже замусоренные участки голой земли, часть площади, где чудовища заполонили подъем в несколько ступеней. Справа виднелся край круглого пруда, а за ним замыкали зрелище церковь и краешком угол Старых палат.

Волной вознесся рев глоток, строй чудовищ дрогнул, они устремились навстречу противнику, и все смешалось под стон и треск деревянного оружия, в ход пошли чудовищные когти и клювы.

Несколько отдышавшись, Золотинка решила, что надо выждать Зыка. Дождаться, чтобы пес миновал башню и затерялся в толпе, а тогда оставить укрытие. На худой конец, если ничего не прояснится, отсидевшись малую долю часа, прорываться наудачу.

Поднимаясь на носки, чтобы глубже просунуться в бойницу, Золотинка приметила Видохина. Измученный старик плутал среди осатанело метущихся дикарей. На ногах он держался нетвердо и с болезненной гримасой растирал грудь; иногда озирался, вытягивая шишковатую, на короткой шее голову, но в сторону башни, где притаился божественный отрок, так и не глянул. Недолго заставил себя ждать и Зык. Потрепанный, всклокоченный пес по-прежнему держал в пасти хотенчика.

– Ах ты, гадкая псина, безобразник! Ну-ка иди сюда! – вскричал старик с раздражительностью, которая свидетельствовала о пробуждении сил. Золотинка не столько слышала Видохина, сколько угадывала его речь сквозь грохот и вой битвы. Насторожившись, кинулся на старика Зык, они сшиблись.

– Отдай сейчас же! – хрипел Видохин, пытаясь ухватить хотенчика – не тут-то было! Но заблуждался и Зык, рассчитывая повалить противника наскоком, – крепко побитый, пес не мог справиться с грузным стариком. Во взаимном ожесточении они только хрипели и валили друг друга без всякого успеха.

– Отдай! Отдай! – шипел, задыхаясь, Видохин. – Не по рылу будет! Много чести!

Зык вздымался в рост, бодался и наскакивал лапами, раздирая толстую шубу Видохина. Старик отпихивал пса, но не имел ни сил, ни проворства перехватить хотенчика – визгливое столкновение казалось частью множества потешных схваток, на которые рассыпалось сражение дикарей с уродами. Внезапно Зык оставил противника, отскочил и, не возобновляя нападения, неровным, калеченным галопом умчался в сторону Старых палат.

Обескураженный столь неудовлетворительной победой, Видохин обессилено пошатывался и судорожно, разинутым ртом зевал. Побрел было за псом, натыкаясь на безумствующих повсюду ратоборцев, и передумал, тяжело опустился на камни. Округлые бабьи плечи его вздымались.

В нерешительности Золотинка переминалась на хлипком ящике: выскочить из башни и бежать в наглую мимо Видохина, лишенного теперь волшебной ищейки, или немного выждать в надежде, что он освободит дорогу? Необходимость сторожить случай удерживала девушку от соблазна подняться наверх, чтобы проведать, не здесь ли еще Анюта.

Она упустила и ту, и другую, и третью возможность: прошло не много времени, как с неизменной палкой в зубах возвратился Зык. Пес призывно оглядывался. А позади него властно рассекал толпу ратоборцев конюший Рукосил. Серо-синие цвета его одежд напоминали своими жемчужными переливами играющий блеском булат; туго обтянутые атласом по самый пах ноги его с мощными икрами несли конюшего молодо и живо. Казалось, он едва не подскакивал от нетерпения. Рукосила сопровождали шутовской царь Лепель, скинувший лишние шубы, – точно ли это был Лепель? – и тот самый тонконогий человечек, которого звали Ананья. Всего их было пятеро: чуть отстав, следовали двое кольчужников при оружии. Зык забежал вперед, злобно боднул Видохина и тотчас его оставил, метнувшись было к башне.

Вздорная собачья натура помешала Зыку довести начатое до конца. Если учуял он Золотинку, не задержался, чтобы привлечь хозяина, а с неутоленной мстительностью бросился обратно на Видохина, который по крайней телесной слабости впал в малодушие и только прикрывал голову полой шубы.

– Фу, Зык, фу! Не приставай к ученому! – Рукосил поймал собачий загривок, оглядываясь среди всеобщего безобразия, среди воплей, скакания и кривляния. – Что с тобой Видохин? Нельзя столько пить!

Не понимая, зачем привел его сюда возбужденный Зык, – Видохин сам по себе не слишком занимал Рукосила – он ловко ухватил хотенчика и потянул, пытаясь вывернуть из клыков.

– Откуда это у тебя все-таки? Откуда? Не балуй, отдай!

Псина заупрямилась, но поначалу Рукосил не придавал этому значения; выворачивая палку, он бросал по сторонам пытливые взоры. Однако собака начинала сердить хозяина. Деланное благодушие изменило Рукосилу, он изловчился садануть ногой поджарое брюхо и, когда Зык взвизгнул, мгновенно взбеленился. Повалил пса на бок и принялся топтать без всякой жалости, холеное лицо исказилось. Зык бился сильным змеиным телом, ощерившаяся пасть пошла розовой пеной, но палку с непостижимым упрямством не отдавал. Пасть свело судорогой. Забитый до помрачения, пес слабел, метания походили на смертную дрожь, он сучил лапами и не пытался подняться. Хозяин, ухватившись за палку, безжалостно елозил собачью морду о камни.

Притихли и подобрались в угодливой готовности тонконогий человечек с Лепелем, однако остерегались соваться под горячую руку. Лепель подергивался от возбуждения, и это мешало ему следить за Видохиным, тонконогий ничего не упускал. На его предостерегающий окрик Рукосил бешено оглянулся и бросил собаку тотчас, едва увидел, что Видохин пытается улизнуть.

Все устремились к башне.
Прикованная ошеломительным зрелищем к бойнице, Золотинка упустила время присмотреть себе убежище. Выбирать не приходилось. Рядом с ящиком высилась узкая, в рост человека корзина. Видохин уже толкал дверь, и Золотинка впопыхах, не имея подставки, чтобы вскарабкаться на корзину, перевалилась в нее через край – вниз головой и нырнула, чудом не опрокинув. Задерживаясь руками, шумно, как вспуганный зверек, она провалилась донизу, головой в кислую вонючую стружку, и крепко застряла, подогнув ноги, чтобы не торчали над обрезом корзины на манер диковинной растительности. Сразу же обнаружилось, что плетенка вся сплошь худая. Прямо перед глазами Золотинки – вверх тормашками – зияла порядочная прореха, обращенная притом к стене, так что ничего из происходящего в башне нельзя было видеть. Тогда как другие прорехи, расположенные не столь избирательно, открывали содержимое корзины всякому сколько-нибудь заинтересованному наблюдателю.

В то же мгновение дверь отворилась, Золотинка узнала это по отсветам на стене и замерла, пренебрегая неудобствами положения. Площадные голоса наперебой ломились в башню, люди входили. Дверь снова заскрипела, и отсветы пропали. А Зык остался на улице. Может быть, не смог подняться. Забыв об опасностях иного рода, Золотинка находила некоторое утешение в том, что Зык с его собачьим нюхом и волшебная ищейка хотенчик останутся за стенами башни.

– За тобой не угонишься, Видохин! – послышался возбужденный, с придыханием голос Рукосила. – К чему такая прыть? Ты весь дрожишь? С чего бы?.. Жарковато в шубейке?

Ответ Видохина нельзя было разобрать, а Рукосил не желал говорить один, небрежный, ернический тон неважно ему давался.

– Ты ответишь мне за собаку! – воскликнул он с прорвавшейся злобой.

Все же Рукосил не очень-то представлял себе с какой стороны подступаться. Возбужденный столкновением с ополоумевшим псом, он руководствовался запальчивым чувством, а не каким-то законченными подозрением. Однако не стало дело и за подозрениями. Очень скоро положение изменилось и в худшую сторону.

После некоторых отрывочных замечаний, шорохов, перемещений обок с корзиной, прямо у своих ног (уши оказались возле земли) Золотинка услышала вкрадчивый, исполненный какого-то въедливого напряжения, даже страстности шепоток. Шепоток сразу же вызвал представление о тонконогом вихлявом человечке, столь памятном ей еще по Колобжегу.

– Бумага, мой государь... В шубе. Извольте глянуть.

– И что? – с нетерпеливой раздражительностью отозвался Рукосил.

Тонконогий что-то показывал, потом добавил исчезающий шепотом:

– Здравствуй, Юлий милый!

– Какой Юлий? Рехнулся?

Последовал молчаливый шелест, и Рукосил грязно, витиевато выругался. Не злобно, а растерянно.

– Это что, у Видохина? – прошептал он. – Старый хрен, причем он тут?

– Позвольте, мой государь, – торопливый шепот Ананьи. – Позвольте еще.

Снова зашелестело злополучное письмо, недописанное и несостоявшееся – одна только ставшая колом строчка: здравствуй, Юлий милый! Впору было зубами скрипеть от собственной неосмотрительности! Как эта бумага перекочевала в карман к Видохину?

– Позвольте, мой государь, – возбужденно шептал Ананья, – смотрите: лист из конторской книги Хилка Дракулы. Возможно последний лист книги. Выработан на бумажной мельнице Меч и черепаха по меньшей мере восемнадцать лет назад.

– С чего ты взял?

– Это лежит на поверхности: разметка свинцовым карандашом: здесь... вот... Широкие и узкие полосы. Проколы по краю листа. От циркуля, разметка для строк. Хилок не обрезает проколов. Истертый корешок – последний лист. А про бумажную мельницу...

– Хилок? – перебил Рукосил. – Голова идет кругом. Но не Хилок же в любви признавался.

– Думаю, нет.

– Старый черт Видохин? А? Что за катавасия? Рука Золотинки?

– Боюсь, что да... Если ее похитили пигалики. И, например, подкинули улику Видохину, чтобы через него естественным путем навести тень на Хилка Дракулу. Украли у него лист…

– Слишком сложно. Ерунда какая-то. Этого я вместить не могу. Слишком. И откуда у Зыка Золотинкин хотенчик, который бог знает когда еще потерял Юлий? Загадка. Но чую, мы где-то близко. Очень близко, Ананья. Чем больше путаницы, тем ближе. У меня ощущение, что Золотинка рядом. Рукой достать.

Корзина заскрипела, Рукосил оперся на нее и долго молчал после этого. Наконец, он заговорил ровным, обновленным голосом:

– Давно, Видохин, вы с ней расстались?

– Не понимаю, – буркнул старик, – оставьте меня в покое.

– Давно ты расстался с Золотинкой? Иначе ее зовут царевной Жулиетой. От слова жульничество. Принцесса Септа, если хотите.

– Не знаю, – огрызнулся старик. – Никого из троих не знаю.