Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

– Простите, – пресекающимся голосом пропищала Золотинка, – могу ли я видеть здесь пигалика Буяна?

– Постой, Видохин! – вмешалась волшебница. – Пусти мальчика, он ищет.

Видохин, против ожидания, ослабил напор и пропустил Золотинку, пусто на нее глянув. Она очутилась в полутьме, и тотчас пришлось споткнуться – что-то подвернулось под ноги.

– Пусть только мальчишка влезет в лохань с кислотой, я вышвырну его вон, – раздался старческий голос Видохина, который возился с запорами.

– Здесь кислота? – отозвалась волшебница Анюта.

– Нет, наверху. – Голос Видохина звучал надтреснуло и затрудненно.

Нужно ли было понимать так, что Золотинке следует подняться наверх, чтобы попасть в предназначенную ей лохань? Это осталось без уточнения, потому что Видохин и волшебница ступили на лестницу, а Золотинку забыли среди стоялых, в человеческий рост корзин, ящиков и бочек, которые различались смутными грудами. Узкая деревянная лестница достигала потолка одним долгим пролетом. Сначала поднималась Анюта, следом кряхтел Видохин, просторный меховой плащ его с широкими, как крылья, рукавами и вспученным воротом задевал полами крутые ступеньки.

Достаточно освоившись во мраке – свет высоко прорезанных бойниц несколько его рассеивал, – Золотинка пробралась к лестнице. Она попала в мало чем отличное помещение наверху, захламленное и полутемное; лестница развернулась здесь в другую сторону. Волшебница и Видохин не замечали приблудного гостя.

– Я уезжаю, Видохин, – сказала волшебница.

– А-а, – равнодушно отозвался старик. Ему трудно было говорить на крутом, неверном подъеме. Он сипло дышал и хватался за перила.

– Видохин, ты болен? – остановилась волшебница.

– А! Да, – словно бы спохватившись, припомнил Видохин. – Да! Я скоро умру.

Анюта промолчала, и больше не говорили.

Поверх деревянных балок и настила третий ярус имел каменное покрытие. Едва только Золотинка поднялась над уровнем пола, взору ее предстал мусор, лепешки засохшей гущи на выщербленных плитах, а в голову шибанул кислый дух красильной мастерской. Цветные окна в мелких круглых переплетах наполняли комнату мутным светом. Из обихода красильни попал сюда широкий дубовый чан, но главное место занимали печи. Устроенный у глухой стены очаг принял внутрь себя два малых железных горна. На противне с золой стояли там почерневшие глиняные сосуды. Две другие печи, кирпичные, располагались справа и слева от очага: одна высокая, квадратная, с несколькими топками, другая приземистая, круглая, без дымохода. Застарелая копоть покрывала стены и потолок, густо собиралась вокруг узкого проема в потолке. Верхние ступеньки ведущей на следующий, четвертый ярус лестницы почернели и даже обуглились.

Чем больше Золотинка приглядывалась, тем больше проникалась тягостным ощущением запустения, упадка и неустойчивости. На полках и на столах теснились немытые, с запекшимися остатками веществ сосуды, глиняные, оловянные, стеклянные; перегонный куб и реторты. Поверх сосудов клонились в случайных положениях противни, на них опасно громоздились железные и бронзовые приборы: щипцы с хитро изогнутыми хваталками, циркули, ложки на длинных ручках. Долгое коромысло весов, подвешенных на уходящей к потолку цепи, безнадежно перекосилось. Навалом, как дрова, лежали в простенке между окнами не застегнутые, растрепанные книги. Ломаные перья, полузасохшая чернильница – все говорило о небрежении, об утрате веры в священную силу слова.

Осматриваясь в мастерской, Золотинка помнила, что поднялась сюда в поисках пигаликов, и однако же, испытала нечто вроде оторопи, обнаружив у себя за спиной скромно выжидающего Буяна с товарищем.

Буян не выказал радости от скоро последовавшей за расставанием встречи. Быть может, удивление и ворох сомнений, вызванных Золотинкиным поведением, заглушили в нем неизменную доброжелательность – он не улыбнулся. Товарищ его, моложавый щеголеватый пигалик с длинным мечом на перевязи, Золотинке не понравился. Беглый, мало что дающий для стойкого впечатления взгляд не открыл ей ничего внушающего приязнь. Впоследствии, приглядываясь, она лишь утвердилась в своем предубеждении, вызванном, может статься, не личными достоинствами или недостатками Черниха – это было имя второго пигалика, – а тем глубоким впечатлением, которое оставил в душе Буян. Холодный взгляд Черниха, как чувствовала Золотинка, скользил по поверхности людей и явлений. Не то, чтобы Черниху не хватало проницательности, – ему не хватало основанной на чувстве любопытства к людям и явлениям пытливости, которая так очевидно проявлялась в повадках Буяна.

Черниха можно было бы счесть красавцем. Туго зачесанные волосы он собирал на затылке в узел, повязанный россыпью чудесных самоцветов. И эта, чисто женская по Золотинкиным понятиям, прическа сразу же вызвала у нее сопротивление, которое вело, опять же, к предвзятости. Черних не вышел ростом, как всякий пигалик, и потому особенно неудачно гляделись на нем чрезмерно широкие штанишки веретеном до колена. При том, что узенькая, мысом вперед курточка рисовала необыкновенно – не человечески! – тонкий стан.

Золотинка пришла к Буяну и не решилась бы прийти с тем же самым к Черниху, хотя это был самообман. В Золотинкином деле не имели значения личные качества того или иного пигалика, любого отдельно взятого пигалика. И Черних, и Буян, и все остальные пигалики при всем их несходстве между собой противостояли Золотинке единой нерасчлененной общностью.

С изысканной вежливостью Буян представил Любе товарища, Черних в свою очередь не затруднился подобрать для Золотинки несколько любезных слов. Однако Золотинка потерялась – и оттого, как глянула на нее при слове Люба волшебница Анюта, и оттого, что, не решившись прямо обратиться к Буяну с делом, не знала, чем объяснить свое появление. Временное убежище, удалившись от пигаликов, она нашла в книге.

Это оказалось сочинение Льва Антожимина «О различиях и сходствах вещей». Поначалу Золотинка листала, ничего совершенно не понимая. Забытый лад книжной речи заставлял напрягаться, как при игре в шарады; разгадывая прочитанное, она сбивала лихорадочный жар своих намерений и, верно, находила в этом отдохновение, оттяжку неизбежного.

– Оставь, щенок! Кто разрешил?! – С ничем не оправданной грубостью Видохин рванул книгу. Золотинка не далась просто от неожиданности – уцепилась.

– Видохин! – волшебница поднялась со стула. – Что ты делаешь? Подожди!

– Некогда ждать! – огрызнулся старик. Сноровки одолеть заупрямившуюся девчонку недоставало, и перепихивание вылилось в весьма неприличную возню. – Некогда ждать! Некогда! – бормотал Видохин, дергая книгу и пытаясь отцепить Золотинкины руки – в глаза он не смотрел. – Отдай, щенок! Двадцать капель жизни я потратил на тебя, бездарно потратил, отдай!

Сопротивляясь, оскорбленная Золотинка не проронила ни слова. Он злобно толкнул ее вместе с книгой и обессилено повалился в кресло с полукруглыми, как днище лодки, боковинами.

– Такая медлительность во всем, великий Род! Миг за мигом уходит понапрасну. Чем я занят?

Последнее замечание при таких обстоятельствах звучало особенно потешно, но никто не ухмыльнулся; напротив, и Анюта, и пигалики глядели на старика озадаченно. Видохин вызывал жалость: обрюзгшее, покрытое седой щетиной лицо утяжелилось, до грязного пола провисли непомерно широкие рукава. Дорогая, куньих мехов шуба ученого, крытая зеленым бархатом, невообразимо истрепалась. Первоначальное состояние бархата можно было угадать только по сохранившимся более или менее на боках под мышками и на спине местам. Мех облез, ткань прохудилась, изъеденная жжеными и ржавыми пятнами, засалилась на груди, как броня.

– Так умер Новотор Шала, ничего не достигнув, – проговорил Видохин, не замечая собеседников. – Его единственное создание – а что еще? – этот мальчишка, Юлий. Щенок предал его на второй день после смерти учителя – женился! Злая насмешка над учением и жизнью ученого. Жаль, что Новотор уже не может этого увидеть! Он получил бы хороший щелчок по носу!

В неловкой тишине, наставшей после обращенной в никуда жалобы, заговорить должен был именно Черних. И он заговорил – с тем плохо прикрытым самодовольством, какое Золотинка от него и ожидала.

– Вы, люди, – начал Черних, пытаясь придать чересчур отчетливому и чересчур жизнерадостному голосу нужное смирение, – очень уж озабочены смертью. Она так пугает вас, потому что каждый из людей чудовищно одинок.

Золотинка покосилась на Буяна: он потупился, никак не выражая отношения к словам товарища.

– Вздор! – встрепенулся Видохин. – Я не боюсь смерти! Это вы боитесь, что я сдохну. Прежде срока от вас сбегу! Я должен вам одиннадцать фунтов золота.

Черних неловко усмехнулся, Буян начал краснеть.

– Разве мы в равном положении? Глядите: если я получу, то все. А вы получите всего на всего одиннадцать фунтов золота. Вечность против одиннадцати фунтов! Удачная ставка! – он захихикал, обнажая пустой рот с изъеденными духом кислоты зубами.

Скоро, однако, смех иссяк и обратился в подавленность, старик пробормотал сам себе:

– Если успею...

Желая оставить тягостный предмет, волшебница вспомнила Золотинку:

– Так что же ищущий мальчик с необычным именем Люба отыскал в таком скучном труде, как сочинение приснопамятного Льва Антожимина? Прочти нам.

Золотинка послушно взялась за отложенную было книгу:

– Знающий не говорит, говорящий не знает.

При легких звуках прозрачного голоса Видохин насторожился:

– Ты кто такой?

– Меня зовут Люба. Вообще-то я пришла... хотела видеть Буяна.

– Что несет этот мальчишка? – Видохин повернулся к волшебнице.

– Девушка, – поправила Анюта, не спуская с Золотинки взгляда.

– Вздор! Пустяки! – отрезал Видохин. – Штука в том, что я прошел мимо... обок, вскользь. Нужно возвратиться и поискать. Так бывает: десять раз прошел, а вот она лежит – истина! Нового не будет, все уже сказано, только найти. – Обтянутая черным рука его выскользнула из опадающего рукава и потянулась пальцем к Золотинке. – Сорок лет назад я прочел это: знающий не говорит, говорящий не знает! Озарение! Вспышка! Я дрожал в ознобе, я понял, как мир устроен. А ты, испытал ты потрясение? Отвечай, щенок!

– Нет, – созналась Золотинка.

– С тобой покончено! Тебе больше незачем жить! Сколько бы ты еще ни прожил: десять лет или сто, каждый прожитый час будет напрасной тратой божественного дара! Ты дурак. – Речь Видохина обрела стремительность, старческий затруднительный дребезг сгладился страстностью. Он пытался пристукнуть подлокотник кресла, но тяжелый рукав шубы, взметнувшись, поглотил порыв. – Вот когда я это понял – сорок лет назад! Истина не для всех! Дважды и трижды говорю тебе: оглянись через плечо, прежде чем приступить к священнодействию! Сорок лет назад я замкнулся и ушел. Ни разу с тех я не ступил в сторону и не отклонился с пути. Я не знал жизни. Не знал наслаждения, не ведал радости, не ведал тоски – шаг за шагом приближался к открытию. Остались последние полшажочка, и вот – не успеваю... Сорок лет назад я запечатал бутылку сладчайшего вина, поклявшись открыть ее, когда найду камень. Вот она стоит – нетронутая бутылка уксуса. – Обожженный палец с широким ногтем указал вверх, под потолок, где темнел на полке покрытый жирной копотью сосуд. Лохмотьями пушилась и висела на нем сажа. – Любомудрый камень откроет мне внутреннее зрение, снимет покровы с небесных тайн, и распахнется беспредельный окоем вдохновенного знания. Наконец, я получу назад жизнь, счастье и наслаждение – все, что отдал за вечность!

Волшебница слушала, склонив голову, и опускала пальцем чашу весов, с бездумным упорством раз за разом пытаясь вернуть им утраченное равновесие.

– Беда в том, что мы плохо представляем себе, что именно ищем, – сказала она, ни к кому не обращаясь.

– Чушь собачья! – фыркнул Видохин, запальчиво вскинувшись. Несмотря на блуждающее возбуждение, которое заставляло его меняться в лице, растерзанный множеством одновременно стеснившихся, отрывочных и не всегда уже поддающихся опознанию мыслей, старик все же осознавал происходящее вокруг него достаточно полно.

– Знаете что, – начала Золотинка, воспользовавшись заминкой: Видохин молчал, Анюта и пигалики не спешили говорить, опасаясь нарваться на грубость, – знаете, Видохин, давайте я вам, может, помогу.

Жалко ей было старика и стыдно за свою выходку с книгой, которая, как ей казалось, подняла в старом ученом желчь и досаду всех жизненных разочарований. Видохин только многозначительно хмыкнул, услышав предложение помощи от щенка. Но Золотинка ведь еще не все сказала.

– Попала мне тут как-то в руки одна вещица. Волшебная, надо думать. – Золотинка ни на кого не глядела, уставившись под ноги. – Занятная штука. Но, кажется, она мне больше не понадобится. Она мне ни к чему. А вам, Видохин, вдруг и пригодится. Я вам отдам, вдруг какой толк и выйдет.

Она достала хотенчик, жирноватого блеска рогульку со следами собачьих клыков. Пигалики переглянулись. Они знали, что это такое. Конечно же, они располагали подробным отчетом о приключениях хотенчика на войсковом круге.

– Эта штуковина, – храбро продолжала Золотинка, – показывает желание. Так я слышала. Она ведет туда, где предмет твоих помыслов. Так я это понимаю. Хотя, наверное, не всегда можно сообразить, почему и куда она привела. Где и как осуществится твое желание – разве угадаешь? Да и желание-то ведь не всегда на поверхности. А вот эта штука глубоко роет, такая у нее служба. Вот вы, Черних, к примеру, чего хотите? Вы знаете, чего хотите? Если определить одним словом.

– Безусловно, – отвечал он без колебаний и даже как будто с пренебрежением.

– Что же?.. Не сейчас, не в этот миг, я говорю не об обыденных желаниях, а о том, что задает направление жизни.

– Разумеется! – отмахнулся от подсказки Черних. – Я ищу подлинного знания.

– Вы уверены? Это и есть ваше глубинное, наполняющее всю жизнь желание?

Настойчивость девчонки должна была бы показаться Черниху обидной, если бы он мог усомниться в себе. Но он только пожал плечами и снисходительно усмехнулся.

Золотинка кивнула в знак того, что признает за собеседником естественное право на уверенность. Она разжала руку, и хотенчик без промедления рванул повод, указывая через стены и пространства в сторону Новых палат.

– Откуда это у вас? – строго спросил Буян.

– Можно сказать, совсем случайно, – ответила Золотинка, лишь немного покривив душой. И сразу переменила разговор: – Ну, а вы, Видохин, как вы определите свое желание?

Видохин отвечал сразу, что говорило о необыкновенном внимании, с каким он следил теперь за гостьей в шутовском наряде.

– Вот, – сказал он, указывая на закопченную стену вокруг очага и под лестницей. – Вот мое!

Золотинка пригляделась. Налет сажи испещряли хуже и лучше проступавшие на камне царапины: круги, угольники, замкнутые и разомкнутые черточки.

Простой круг означал золото, но золото выражалось также множеством других знаков: овалами, усиками, ресничками, разобраться в которых было невозможно из-за лихорадочного способа, каким наносились повсюду знаки. Свежая копоть покрывала вчерашние откровения, один слой записей безвозвратно уходил под другой, пока сажа не начинала обваливаться пластами. Намеками проступали указания на золото облегченное, золотой глёт, золото обожженное, позолоченное, шафранное, музыкальное, потогонное, питьевое – все мыслимые виды золота. Составляя иерархию соподчинения в отношении к единственно истинному, червонному золоту, они и сами являлись пределом совершенства для остальной природы. Железо и свинец, известь и ртуть – все, что только наполняло природу, было лишь прахом на пути к золоту, вершине всего сущего. Высшим выражением пути был дух золота. То есть сбросившее с себя вещественную оболочку, законченное совершенство.

И Золотинка безошибочно отыскала сокровенный знак. Знак этот – дух золота – означал бесконечность, нигде не разомкнутая восьмерка. Копоть и сажа оседали поверх вечности, начертанной там и здесь. Тлен поглощал дух. А дух проступал сквозь тлен. Свидетельства великой и бесплодной борьбы на неопрятной стене трогали что-то в душе восприимчивой Золотинки.

– Берите, Видохин, – щедро сказала она и протянула рогульку – старик настороженно принял. – Если то, что вы ищите, вообще существует и его можно отыскать, то эта штука вам поможет. Хотя – ни за что не ручаюсь. Сожмите ее в руке, пока не пропитается теплом, пока не проникнется вашими помыслами. Не торопитесь. Придерживайте за повод, если начнет рваться... А вдруг? Вдруг поможет. Попытка не пытка.

– А спрос не беда, – наставительно закончил Черних, обнаружив, что Золотинка самовольно сократила пословицу.

Видохин сжимал хотенчик и молчал, как ребенок, очарованный новой игрушкой. Впору было заметить: скажи спасибо! Но некому было напомнить ученому правила обиходной вежливости. В глубокой задумчивости глядела на Золотинку волшебница Анюта. И у пигаликов были основания примолкнуть.

– Прощайте, Анюта! – сказала Золотинка, ступая к лестнице. – Я давно вас искала. Да поздно нашла. Что теперь? – И она повернулась к тревожно застывшим пигаликам.

– Пойдемте, Буян, у меня к вам дело. У меня для вас кое-что есть. Тоже такой маленький подарок. Я покажу.

Золотинка начала спускаться, Буян поспешно за ней последовал. Не обменявшись ни словом, они покинули башню и прошли на нижний двор, девушка подвела пигалика к журчащему в четыре струи источнику.

– Вот там. Внутри вазы на столбе. Достаньте, – сказала она без всяких ухищрений.

Сдержанная повадка пигалика свидетельствовала о сомнениях.

– Высоковато будет.

Она не настаивала.

– Хорошо, – помолчав, согласился пигалик. – Не уходите.

Он удалился, настороженно оглядываясь, и скоро привел засаленного кухонного мальчишку. Разрумяненный, от очага, малец вытер лоснящийся подбородок, снисходительно ухмыляясь, оглядел столб. Буян, равно как и Золотинка, обходился без улыбки. Пигалик оставался удручающе строг, когда, сорвавшись со столба, мальчик плюхнулся в водоем под неизменно поливающую струю и когда повторил это – с не меньшим шумом и брызгами. Буян не выказал одобрения, когда мальчик, отыскав для ноги опору, вскарабкался наверх и с дурашливым воплем извлек груду тряпья.

Раскрывшись в полете рваным крылом, платье накрыло пигалика. Он сбросил рванье с головы, скомкал и огляделся. Взгляд его, не обещавший новых развлечений, остановил начавших было собираться зевак.

Тоненький шут с черной харей и нахмуренный пигалик нашли уединение в неглубокой выемке, там, где крепостная стена смыкалась с нависшим утесом. Золотинка дала пигалику время самым тщательным образом исследовать обноски.

– Месяца не будет, как это платье забросила сюда Золотинка. Да, та самая. При мне забросила, – сказала она, когда Буян удовлетворился осмотром.

– В чем же Золотинка тогда осталась? – спросил пигалик, не замечая двусмысленности вопроса. А потом расправил лохмотья, встряхнув за плечики, и как бы невзначай примерил их взглядом на девушку.

– В чем осталась, в том и осталась! – резко отвечала Золотинка. – Я едва узнала ее при свете факела, ночью. Побитая какая-то, не в себе. Не знаю. Не мое это дело. А подменка была: серое платье, простое, и вроде как накидка до колен из грубой крашенины, синяя с коричневым.

– При свете факела не трудно ошибиться и в синем цвете и в коричневом, – заметил пигалик, выслушав доносчицу. Он принялся сворачивать лохмотья – с обстоятельностью и тщанием, которых ожидаешь от пигалика берется ли он за огранку алмазов или прибирает тряпки. – Если я правильно догадался, вы хотите получить награду.

– Не стану скрывать. Хочу.

– В полном объеме вряд ли. Наводку вы дали существенную, однако тысяча червонцев за не слишком большую кучу отрепьев много, согласитесь. – Он говорил бесстрастно, избегая всякого живого чувства. – Обратись вы с этими тряпками к старьевщику, вы могли бы поладить с ним на пяти грошах. Мы дадим шесть. Торговаться у нас не принято.

– Не трудно сообразить, я-то и есть та самая Люба, которая приютила Золотинку. А в благодарность она положила глаз на Лепеля. Лепель мой дружок. А она потаскуха. Хороши оба!

– Десять грошей, – сказал Буян. В разительном несоответствии с издевательским смыслом сказанного в уголках рта таилась печаль.

– А хотите я научу вас, как поймать девку?

– Научите. – Он неопределенно хмыкнул, без нужды перебирая лохмотья.

– Нужно разыскать Поплеву. Найдите! С Поплевы все началось: Рукосил захватил Поплеву и спрятал, а Золотинку послал искать. Это была ловушка. Он знал, что Золотинка будет искать и не найдет. А если искать не станет, то как раз и попалась – попала во власть к Рукосилу. Он поставил ее перед выбором: так она проиграла, а так предала. И вот… когда разыщите Поплеву... – Пигалик застыл во внимании. – Если спасете... она сама к вам придет.

– Почему вы думаете, что придет?

– Могут пигалики разыскать человека, если чародей обратил его и спрятал?

– Пигалики все могут.

– Спасите Поплеву, и она придет к вам сама.

– Как ваше имя? – ясно и строго посмотрел он.

После недолгого промедления она сказала:

– Золотинка.

Буян вздрогнул, хотя того и ждал. Свернутое платье в его руках распустилось до земли.

– Приговор не может быть отменен, – прошептал пигалик.

– Да.

– Да.

– Да.

– А если я оправдаюсь?

– По этой статье нельзя оправдаться. – Лицо пигалика выражало несчастье.

– За что меня осудили?

– Невежество с особо тяжкими последствиями. Статья двухсот одиннадцатая, часть третья.

Золотинка спутала пальцы. Буян знал, что говорил: по такой статье нельзя оправдаться. Оправданий нет.

– Я... вы... мы не можем принять предложения. Нет. Мы обязаны захватить преступницу немедленно по обнаружению – это мой долг. Без всяких условий. Как я смогу объяснить...

– Вы влиятельный член Совета восьми, – быстро, так быстро, что в голосе прорезалась враждебность, сказала она.

– С чего вы взяли?

– Вы сами сказали. При первой встрече.

Пигалик задумался. И у Золотинки тоже не было ни малейшего желания говорить. Наконец, он нарушил молчание:

– Все равно... нет...

– Вы имеете право принять решение самостоятельно, – возразила она по наитию.

Он не стал возражать.

– Вы действительно запускаете искрень когда хотите? Сейчас?

– Да.

– Это только усугубляет ваше положение, – прошептал он. – Я не могу вас спасти. Никто не может. Приговор будет вынесен и исполнен.

– И я, – сказала Золотинка, сглотнув слюну, – я хочу получить награду.

– Какую? – раздавлено пробормотал пигалик.

– Которая обещана доносчику.

У него хватило самообладания кивнуть.

– Тысяча червонцев. Пусть их отдадут Поплеве, когда найдут. Только не говорите, что за деньги.

– Хорошо. Он их получит. – Пигалик опустил глаза.

– Можно включить в договор волшебника Миху Луня? Он захвачен Рукосилом вместе с Поплевой.

– Разумеется. Мы будем искать и Миху.

– Тогда все. Спасите Поплеву и я к вам приду.

– Мы будем искать. Но... Исполните вы обещание?

Золотинка вздохнула неполной грудью, недобрав воздуху, и заставила себя произнести:

– Да. Исполню... – Губы ее и подбородок начинали подрагивать. – Исполню я...

– Откройте лицо, – сказал пигалик глубоким грудным голосом.

Золотинка убрала харю, откинула на сторону и придержала.

Искусанные губы алели. Буян глядел, словно затягиваясь, поглощая этот бледный чистый лик... Более несчастный, чем отважный. Утягиваясь встречным взглядом, забылась и Золотинка.

Вдруг, как это бывает у детей, слезы брызнули у пигалика из глаз – сразу переполнили глаза и полетели брызгами. Ссутулившись, он разревелся, растирая влагу ладонями, всхлипывая и вздыхая.

Золотинка поняла, что приговор действительно нельзя отменить.

– Подождите, – пробормотал пигалик, напрасно пытаясь справиться с рыданиями, – подождите... Давайте письменное соглашение... Подождите...