Книгу можно купить в : Biblion. Ru 31р. Оцените этот текст

концентрированным опытом тысячелетий.

Кроме продовольствия, в десантном ранце диверсант несет с собой четыре

коробки саперных спичек, которые не намокают, горят на любом ветру и под

водой, У него сто таблеток сухого спирта. Он не имеет права разжигать

костер. Поэтому он греется и готовит пищу у огонька таблетки. Этот огонек

точно такой же, как огонек спички, только более устойчив на ветру.

Есть в его ранце и два десятка других таблеток, на этот раз

медицинских. Это от всяких болезней и против отравлений.

А еще в десантном ранце - одно полотенце, зубная щетка и паста,

безопасная бритва, тюбик жидкого мыла, рыболовный крючок с леской, иголка с

ниткой. Расческу диверсант с собой не носит. Перед выброской его стригут

наголо - меньше голова потеет и волосы мокрые не залепят глаза. За месяц

отрастают новые волосы, но не настолько длинные, чтобы тратить драгоценное

место для расчески. Он и так много несет на себе.

Есть два варианта вооружения диверсанта: полный комплект вооружения и

облегченный комплект.

Полный комплект - это автомат Калашникова АКМС и 300 патронов к нему.

Некоторые автоматы имеют дополнительно ПБС - прибор бесшумной и беспламенной

стрельбы и НБП-З - ночной бесподсветный прицел. Во время десантирования

автомат находится в чехле, чтобы не помешать правильному раскрытию парашюта.

Чтобы в первый момент после приземления не оказаться беззащитным, каждый

диверсант имеет бесшумный пистолет П-8 и 32 патрона к нему. А кроме того, на

правом голенище висит огромный диверсионный нож-стропорез, а на левом

голенище - четыре запасных лезвия для ножа. Диверсионный нож - необычный. В

его лезвии могучая пружина. Можно снять предохранитель, а затем нажать на

кнопку спуска, и лезвие ножа с жутким свистом метнется вперед, отбрасывая

руку с пустой рукояткой назад. Тяжелое лезвие ножа выбрасывается вперед на

25 метров. Если оно попадет в дерево, то вытащить его обратно не всегда

возможно, и тогда диверсант вставляет в пустую рукоять новое запасное

лезвие, всем своим телом наваливаясь на рукоять, чтобы согнуть мощную

пружину. Затем предохранитель застегивается, и диверсионным ножом снова

можно пользоваться, как обычным: резать людей и хлеб, пользоваться им как

напильником или саперными ножницами для резания колючей проволоки. Если

диверсант несет полный комплект вооружения, то вдобавок ко всему этому в его

сумке шесть гранат, пластическая взрывчатка, мины направленного действия или

другое тяжелое вооружение.

Облегченный комплект вооружения несут офицеры и солдаты-радисты. В

облегченный комплект входит автомат со 120 патронами, бесшумный пистолет и

нож. Все это на складе выдает мне бывалый диверсант. Пистолет у меня

настоящий. Я иду с группой диверсантов посредником. Я проверяющий, и потому

мне не нужно стрелять. Но я тоже офицер разведки и тоже должен чувствовать

вес автомата и патронов. Поэтому мой автомат учебный. Он такой же, как и

боевые автоматы, но уже порядочно изношен и списан. В патроннике ствола

просверлено отверстие и выбита надпись: "учебный". Я вешаю автомат через

плечо. Носить учебный автомат с дыркой в патроннике мне не приходилось уже

много лет. С таких автоматов начинают службу самые молодые солдаты и

курсанты военных училищ. Тот, кто носит такой автомат, обычно является в

армии объектом легких, незлых шуток. Я, конечно, не чувствую себя молодым и

желторотым. Но все же в диверсионных войсках я совсем новый человек. И,

получив автомат с дыркой, вдруг совершенно автоматически решаю проверить, не

считают ли они меня желторотым и не подбросили ли они мне одну из старых

армейских шуток. Я быстро снимаю ранец с плеч, открываю его, из небольшого

карманчика достаю ложку. На ложке, как и на казеннике автомата, просверлена

дырка и красуется точно такая же надпись "учебная".

- Извините, товарищ старший лейтенант, - матерый диверсант делает

смущенное лицо, - не досмотрели.

Ему немного жаль, что я в армии не первый день, знаю все эти древние

шутки и проявил достаточно бдительности. Он вызывает своего помощника,

совсем молоденького солдата, и тут же при мне отчитывает его за невнимание.

И он и я понимаем, что молоденький солдатик тут ни при чем, что учебную

ложку мне подсунул сам сержант. Сержант тут же приказывает учебную ложку

немедленно выбросить, чтоб такая глупая шутка больше никогда не повторялась.

Конечно, я понимаю, что ее не выбросят. Она будет служить еще многим

поколениям диверсантов. Но порядок есть порядок. Сержант должен дать

необходимые указания, а молодой солдат должен быть наказан. Сержант быстро

достает другую ложку и подает мне. Шутка не получилась, но он видит, что я

армейский юмор понимаю, умею его ценить и не нарушу старых традиций криком:

на розыгрыши и шутки в армии обижаться не положено. Он снова серьезен и

деловит:

- Удачи вам, товарищ старший лейтенант.

- Спасибо, сержант.
2.

Каждый в Советской Армии укладывает свой собственный парашют лично. Это

и к генералам относится: не знаю, прыгал ли Маргелов, став генералом армии,

но будучи генерал-полковником, - прыгал. Это я знаю точно. И, конечно, сам

для себя парашют укладывал. А кроме Маргелова в воздушно-десантных войсках

много генералов, и все прыгают. А кроме них десятки генералов в военной

разведке, и те из них, кто прыгать продолжает, сами себе парашюты

укладывают. Это мудро. Если ты гробанулся, то и вся ответственность на тебе

на мертвом. А живые за тебя ответственности не несут.

Все парашюты хранятся на складе. Они уложены, опечатаны, всегда готовы

к использованию. На каждом парашюте расписка на шелке: "Рядовой Иванов. Этот

парашют я укладывал сам".

Но если нас поднимает не ночная тревога, если нас используют по плану,

с полным циклом подготовки, то все парашюты распускают и укладывают вновь. И

вновь каждый на нем распишется: "Этот парашют я укладывал сам".

Укладка производится в тех условиях, в которых придется прыгать. А

прыгать придется на морозе, оттого и укладка тоже на морозе. Шесть часов.

Укладывает парашюты весь батальон. На широкой площади, отгороженной

высоким забором от любопытных взглядов посторонних солдат.

Приготовили парашютные столы. Парашютный стол - это не стол вообще. Это

просто кусок длинного брезента, который расстилают на бетоне и крепят

специальными колышками. Укладка идет в две очереди. Вначале вдвоем

укладываем твой парашют: ты - старший, я - помогающий. Потом уложим мой

парашют: ролями поменяемся. Потом уложим твой запасной, снова ты старший, а

потом мой запасной - тогда я буду старшим. Некоторых из нас будут бросать не

с двумя, а с одним парашютом. Но кому выпадет этот жребий, пока не ясно. И

оттого каждый готовит оба своих парашюта.

- Начали.

Операция первая. Растянули купол и стропы по парашютному столу. В

каждой роте есть офицер-заместитель командира роты по парашютно-десантной

службе - зам. по ПДС. Он подает всей роте команду. И он проверяет

правильность ее исполнения. Убедившись, что все ее выполнили правильно, он

подает вторую команду: "Вершину купола закрепить!" И опять пошел по рядам,

проверяя правильность выполнения. У каждого за плечами большой опыт укладки.

Но мы люди. И мы ошибаемся. Если ошибка будет обнаружена у кого-то, то его

парашют немедленно распустят, и он начнет укладку с самого начала. Первая

операция. Правильно. Вторая операция... Рота терпеливо ждет, пока тот, кто

ошибся, выполнит все с самого начала и догонит роту. Операция семнадцать. А

мороз трескучий...

Вместе с батальоном укладку парашютов ведут офицеры разведотдела Армии.

Мы - проверяющие. Значит, и нам идти вместе с диверсантами неделями через

снега...

прожекторов в морозной мгле. Мы уйдем в теплые казармы, а наши парашюты под

мощным конвоем останутся на морозе. Если их занести в помещение, то на

холодной материи осядут невидимые глазу капельки влаги. А завтра их вновь

вынесут на мороз, капельки превратятся в мельчайшие льдинки, крепко

прихватив пласты пиркаля и шелка. Это смерть. Вещь простая. Вещь, понятная

даже самым молодым солдатам. А ведь случается такое, и гибнут диверсанты все

вместе. Всем взводом, всей ротой. Ошибок, возможных при укладке и хранении,

- сотни. Расплата всегда одна - жизнь.

Закоченевшей рукой я расписываюсь на шелковых полосках двух моих

парашютов: "Старший лейтенант Суворов. Этот парашют я укладывал сам". И еще

на одном: "...укладывал сам". Я разобьюсь, а виновного найдут. Это буду,

конечно, я.
3.

Мы греемся в приятном тепле казарм. Потом поздний ужин. А уже потом

последние приготовления. Все уже пострижены наголо. Всех в баню, в парную.

Поварьте, ребята, косточки, не скоро вам еще придется с горячей водой

встретиться. Далеко за полночь - всем спать. Каждый должен выспаться на

много недель вперед, каждому по десять часов сна. Все окна в казармах плотно

завешены, чтобы утром никто не проснулся рано. Сон у каждого глубоким должен

быть. Для этого небольшой секрет есть. Нужно лечь на спину, вытянуться и

расслабить все тело. А потом - нужно закрыть глаза и под закрытыми веками

закатить зрачки наверх. Это нормальное состояние глаз во время сна. И приняв

это положение, человек засыпает быстро, легко и глубоко. Поднимут нас очень

поздно. Это не будет: "Рота, подъем! Построение через 30 секунд!" Нет,

несколько солдат и сержантов, которые не прыгают на этот раз, которые несут

охрану рот, их вооружения и парашютов, будут подходить тихо к каждому и

осторожно будить: "Вставай, Коля, время", "Вставайте, товарищ старший

лейтенант, время". Время. Время. Время. Вставайте, ребята. Наше время.

Сорок третья диверсионная группа 296-го отдельного разведывательного

батальона Спецназ в своем составе имеет 12 человек. Я, офицер информации,

иду с группой тринадцатым. Я - посредник, контролер действий группы. Мне

легче всех. Мне не нужно принимать решений. Моя задача - в самые неожиданные

моменты задавать вопросы то солдатам, то командиру группы, то его

заместителю. У меня с собой лист с сотней вопросов. На многие из них я пока

не знаю точных ответов. Мое дело задать вопрос и ответ зафиксировать. После

офицеры третьей группы под руководством подполковника Кравцова разберут, кто

ошибался, а кто нет.

Диверсионная группа несет с собой две радиостанции типа Р-351М,

аппаратуру засекречивания, аппаратуру сверхскоростной передачи сигналов.

Сегодня ночью будет произведена массированная операция по ослеплению

радиолокационных станций 8-й гвардейской танковой Армии, против которой мы

сейчас действуем. Одновременно с этим будет произведен массовый ракетный и

авиационный удар по ее командным пунктам и скоплениям войск, и в ходе этого

удара будут высажены двадцать восемь первых диверсионных групп нашего

батальона. Группы имеют разные задачи и разный состав, от трех до сорока

человек. Во главе некоторых групп - сержанты, во главе других - офицеры.

В последующие ночи будет производиться выброска все новых групп. От

трех до восьми групп в ночь. Выброска производится в разных районах, с

разных маршрутов, с разных высот. Нас сегодня бросают со сверхмалой высоты.

Сверхмалая - это сто метров. У каждого из нас только по одному парашюту.

Раскрытие не свободное, а принудительное. Второй парашют на сверхмалой

высоте совсем не нужен.
5.

Страх животный видел в глазах людских? А я видел. Это когда на

сверхмалой высоте с принудительным раскрытием бросают. Всех нас перед

полетом взвесили вместе со всем, что на нас навешано. И сидим мы в самолете

в соответствии с нашим весом. Самый тяжелый должен выходить самым первым, а

за ним чуть менее тяжелый, и так до самого легкого. Так делается для того,

чтобы более тяжелые не влетели в купола более легких и не погасили бы их

парашюты. Первым пойдет большой скуластый радист. Фамилии его я не знаю. В

группе у него кличка Лысый Тарзан. Это большой угрюмый человечище. В группе

есть и потяжелее. Но его взвешивали вместе с радиостанцией, и оттого он

самым тяжелым получился, а потому и самым первым. Вслед за ним пойдет еще

один радист по кличке Брат Евлампий. Третьим по весу числится Чингисхан -

шифровальщик группы. У этих первых троих - очень сложный прыжок. Каждый

имеет с собой контейнер на длинном, метров в пятнадцать, леере. Каждый из

них прыгает, прижимая тяжелый контейнер к груди, и бросает его вниз после

раскрытия парашюта. Контейнер летит вместе с парашютистом, но на пятнадцать

метров ниже его. Контейнер ударяется о землю первым, после чего парашютист

становится как бы легче, и в последние доли секунды падения его скорость

несколько падает. Приземляется он прямо рядом с контейнером. От скорости и

от ветра парашютист немного сносится в сторону, почти никогда не падая на

свой контейнер. От этого, однако, не легче. И прыжок с контейнером - очень

рискованное занятие, особенно на сверхмалой высоте. Четвертым идет

заместитель командира группы старший сержант Дроздов. В группе он самый

большой. Кличка у него Кисть. Я смотрю на титаническую руку и понимаю, что

лучшей клички придумать было нельзя. Велик человек. Огромен.

Уродит же природа такое чудо! Вслед за Кистью пойдет командир группы

лейтенант Елисеев. Тоже огромен, хотя и не так, как его заместитель.

Лейтенанта по номеру группы называют: 43-1. Конечно, и у него кличка

какая-то есть, но разве в присутствии офицера кто-нибудь осмелится назвать

кличку другого офицера?

А вслед за командиром сидят богатырского вида, широкие, как шкафы,

рядовые диверсанты: Плетка, Вампир, Утюг, Николай Третий, Негатив, Шопен,

Карл де ля Дюшес. Меня они, конечно, тоже как-то между собой называют за

глаза, но официально у меня клички нет, только номер 43-К. Контроль, значит.

В сорок третьей диверсионной группе я самый маленький и самый легкий.

Поэтому мне - покидать самолет последним. Но это не значит, что я сижу самым

последним. Наоборот, я у самого десантного люка. Тот, кто выходит последним,

- выпускающий. Выпускающий, стоя у самого люка, в самый последний момент

проверяет правильность выхода и в случае необходимости имеет право в любой

момент десантирование прекратить. Тяжелая работа у выпускающего. Хотя бы

потому, что сидит он в самом хвосте и лица всех обращены к нему. Получается,

что выпускающий как на сцене, все на него смотрят. Куда я ни гляну, всюду

глаза диверсантов на меня в упор смотрят. Шальные глаза у всех. Нет,

пожалуй, командир группы - исключение. Дремлет спокойно. Расслаблен совсем.

Но у всех остальных глаза с легким блеском помешательства. Хорошо с трех

тысяч прыгать! А тут только сто. Много всяких хитростей придумано, чтобы

страх заглушить, но куда же от него уйдешь? Тут он, страх. С нами в обнимку

сидит.

мелькают. Роль у меня плохая: у всех вытяжные тросики пристегнуты к

центральному лееру, лишь у меня он на груди покоится. Пропустив всех мимо

себя, я в последний момент должен свой тросик защелкнуть над своей головой.

А если промахнусь? А если сгоряча выйду, не успев его застегнуть? Открыть

парашют руками будет уже невозможно: земля рядом совсем несется. Я вдруг

представил себе, что валюсь вниз без парашюта, как кот, расставив лапы. Вот

крику-то будет! Я представляю свой предсмертный вой, и мне смешно.

Диверсанты на меня понимающе смотрят: истерика у проверяющего. А у меня не

истерика. Мне просто смешно.

Синяя лампа над грузовым люком нервно замигала.

- Встать! Наклонись!

Первый диверсант, Лысый Тарзан, наклонился, выставив для устойчивости

правую ногу вперед. Брат Евлампий своей тушей навалился на него. Третий

навалился на спину второго, и так вся группа, слившись воедино, ждет

сигнала. По сигналу задние напрут на передних, и вся группа почти

одновременно вылетит в широкий люк. Хорошо им. А меня никто толкать не

будет.

лицо. Ночь безлунная, но снег яркий, слепящий. Все как днем видно. Земля-вот

она. Кусты и пролески взбесились, диким галопом мимо несутся. ПОШЛИ! Братцы!

ПОШЛИ!!!

меня все сразу. Сирена кричит, как зверь умирающий. Рев ее уши рвет. Это

чтоб страх вглубь загнать. А лица перекошены. Каждый кричит страшное слово:

ПОШЛИ! Увернуться некуда. Напор сзади неотвратимый. Передние посыпались в

морозную мглу. Поток ветра каждого вверх ногами бросает. ПОШЛИ!!! А задние,

увлекаемые стадным инстинктом, тут же в черный снежный вихрь вылетают. Я

руку вверх бросил. Щелчок. И вылетаю в морозный мрак, где порядочные люди не

летают. Тут черти да ведьмы на помеле, да Витя Суворов с парашютом.

Все на сверхмалой высоте одновременно происходит: голова вниз, жаркий

мороз плетью-семихвосткой по роже, ноги вверх, жуткий рывок за шиворот, ноги

вниз, ветер за пазуху, под меховой жилет, удар по ногам, жесткими

парашютными стропами опять же по морде, а в перчатках и в рукавах по локоть

снег горячий и сразу таять начинает. Противно...

Парашюты в снег зарыли, какой-то гадостью вокруг посыпали. Это против

собак. Вся местная милиция, КГБ, части МВД, все сейчас тренируются. Все они

сейчас против наших несчастных групп брошены. А у нас руки, считай, связаны.

Если бы война, мы захватили бы себе несколько бронетранспортеров или машин,

да и разъезжали бы по округе. Но сейчас не война, и транспорт нам

захватывать запрещено. Драконовский приказ. Ножками, ножками. От собак.

Лыжи у нас короткие, широкие. Снизу настоящим лисьим мехом отделаны.

Такие легко на парашюте бросать. Такие лыжи скользят вперед, а назад отдачи

нет. Лисий мех дыбом тогда становится, не пускает. Лыжи эти диверсионные,

часто следа не оставляют, особенно на плотном лежалом снегу. Они широкие

очень, не проваливаются. Из таких лыж и избушку в снегу сложить можно -

мехом внутрь, спите, ребята, по очереди. Но самое главное, лыжи эти не

обмерзают, ледяной коркой не покрываются.

К утру выбились из сил. Три часа из района выброски уходили, следы

путали. Куртки мокрые. Лица красные. Пот ручьями. Сердце наружу рвется. Язык

вываливается, как у собаки на жаре. Это всегда так сначала бывает.

На четвертый-пятый день втянемся и будем идти как машины. Но первый

день всегда очень тяжелый. Первая ночь и двое последующих суток - ужасны.

Потом легче будет.

- Командир, в деревне собаки брешут. Не к добру. Значит, там чужие

люди.

Это любому понятно. Кто в такой глуши, в такую рань деревенских собак

- Обходить будем. Влево пойдем.

- Влево засада КГБ. Вон в том лесочке. Смотри, командир, птицы над

лесом кружат.

Тоже правильно. Кто их в такой мороз с мест поднял? Птицы сейчас на

ветках нахохлившись сидят, инеем покрытые. Туда идти, конечно, нельзя.

Остается только путь через овраги, через бурелом, где добрые люди не ходят.

Там только волкам дорога да диверсантам из Спецназа.

- Готовы? Вперед.
7.

Нормы жестокие. Восемь километров в час. Вечер. Мороз силу набирает. За

день прошли 67 километров. Отдыхали дважды. Пора бы и еще в снегу полежать.

- Ни черта, дармоеды, - командир подбадривает, - вчера спать надо было.

Злой командир. Группа маршевой скорости не выдерживает. Группа злая.

Ночь надвигается. Плохо это.

Днем иногда группа может залечь в снегу, в кустах, в болоте и

переждать. Но ночью этого никогда не случается. Ночь для работы придумана.

Мы как проститутки - ночами работаем. Если днем не отдыхал, то ночью не

дадут.

Это не ко мне относится. Это он Чингисхану и Утюгу угрозы адресует.

Меня положение обязывает. Проверяющий. Нельзя мне снег в рот брать. А если

бы непроверяющим я был, то обязательно тайком белой влаги наглотался бы.

Горстями бы в глотку снег запихивал. Жарко. Пот струйками по лбу катит.

Хорошо, голова бритая, иначе волосы в один комок слиплись бы. Куртки у всех

на спинах парят. Все потом пропитано, все морозом прихвачено. Одежда вся

колом стоит, как из досок сшитая. Перед глазами оранжевые круги. Группа

маршевой скорости не выдерживает... Не жрите снег!.. Сокрушу!.. Лучше вниз

смотреть, на концы лыж. Если далеко вперед смотреть, сдохнешь. Если под ноги

смотришь, дуреешь, идешь чисто механически, недосягаемый горизонт не злит.

- Окорока чертовы! Желудки! - командир свиреп. - Вперед смотреть! В

засаду влетим! Негатив слева огонек не заметил. Смотри, Негатив, зубы палкой

лыжной вышибу!

Группа знает, что командир шуток не любит. Вышибет.

- Вперед, желудки!

Над миром встает кровавая заря. В морозной мгле над лиловыми верхушками

елей выкатилось лохматое, надменное солнце. Мороз трещит по просекам леса.

Мы в ельнике лежим. За ночь второй раз. Ждем высланный вперед дозор.

Лица у всех белые, ни кровиночки, как у мертвецов. Ноги гудят. Их вверх

поднять надо. Так кровь отливает. Так ногам легче. Радисты спинами на снегу

лежат, ноги на свои контейнеры положили. Все остальные тоже ноги вверх

подняли. После десантирования прошло уже более суток. Мы все время идем.

Останавливаемся через три - четыре часа на пятнадцать-двадцать минут. За

обстановкой наблюдают двое, и двое выходят вперед, остальные ложатся на

спины и засыпают сразу. Карл де ля Дюшес запрокинул спящую голову, из-под

расстегнутой его куртки медленно струится пар. Аккуратно вырезанная снежинка

медленно опустилась на его раскрытое горло и плавно исчезла. Мои глаза

слипаются. Под веки вроде бы золы насыпали. Проморгать бы, да и закрыть их,

и не раскрывать минут шестьсот.

Командир группы подбородок трет: нехороший признак, мрачен командир. И

заместитель его Кисть мрачен. К узлу связи танковой армии шли одновременно с

разных сторон пять диверсионных групп. Приказ прост был: кто до трех ночи к

узлу связи доберется, тот в 3.40 атакует его. Те, кто к условному времени не

успеет, в бой не вступают, обходят узел связи большим крюком и идут к

следующей цели. Наша 43-я группа ко времени не успела. Мрачен потому

командир. Вдали мы слышали взрывы и стрельбу длинными очередями. В упор

били, значит. С нулевой дистанции. Ко времени успели минимум три группы. Но

если даже и только одна группа ко времени успела, сняла часовых и появилась

на узле связи в конце холодной неуютной ночи... О, одна группа много может

сделать против узла связи, пригревшегося в теплых контейнерах, против

очкастых ожиревших связистов, против распутных телефонисток, погрязших в