Кристофер Чикконе при участии Венди Ли Жизнь с моей сестрой Мадонной
жүктеу/скачать 1.19 Mb.
|
| ГЛАВА ПЕРВАЯ
Жизнь в большой семье дает одно большое преимущество. Ты рано понимаешь, что жизнь несправедлива. Нэнси Митфорд Мне одиннадцать лет. Я один из восьми детей Чикконе. Вместе с отцом и мачехой мы ужинаем на желтой кухне нашего дома на Оклахома-авеню в городе Рочестер, штат Мичиган. Мы собрались за темным дубовым столом. Наша мачеха, Джоан, только что его отчистила и отреставрировала, и стол еще пахнет лаком. Все счастливы, потому что сегодня на ужин будет курица. Мои четыре сестры одеты в бордовые бархатные платьица с белыми кружевными воротничками. Эти платья шила Джоан по одной выкройке. Мадонна свое платье ненавидит, но Джоан велела ей «заткнуться и носить то, что есть». Приходится смириться. В другой день Мадонна может пойти к отцу, и он наверняка позволит ей надеть что-то другое, но сегодня он был на заседании «Рыцарей Колумба» (консервативная католическая общественная организация. — Прим. пер.) и вернулся домой прямо к ужину. Как всегда — и не потому, что мы бедны, а из-за скупости Джоан, — на десятерых у нас всего две курицы. Мне кажется, что я полжизни провел в борьбе за обожаемую грудку, но она мне так и не досталась. Я слишком медлителен, и меня все опережают. Впрочем, сегодня я твердо намерен получить грудку. Но прежде чем начнется борьба, нужно произнести молитву. И сегодня моя очередь. Мы все встаем и складываем руки. Я делаю глубокий вдох и говорю: — Благодарю Тебя, Господи, за этот прекрасный день. Благодарю Тебя за всех моих братьев и сестер. Мой старший брат Марти, которого только что поймали в подвале с сигаретой и которому пришлось выдержать нелегкий разговор с отцом, хихикает. Моя младшая сестра Мелани (она родилась с седой прядью на левом виске и левой брови) думает, что я говорю искренне. Она нежно и радостно улыбается мне. Мой второй старший брат, Энтони, который все еще находится под действием пейота и книги Карлоса Кастанеды «Отдельная реальность», закрывает глаза. Наша сестра Паула давно стала козлом отпущения в семье. Она строит мне рожу. Крохотная сводная сестра Дженнифер пускает пузыри. Маленький сводный брат Марио сидит на детском стульчике и играет с погремушкой. Отец и мачеха обмениваются одобрительными взглядами. Моя старшая сестра Мадонна широко и долго зевает. Я смотрю на нее и продолжаю: — Благодарю Тебя за бабушку Элси и бабушку Микелину. Благодарю Тебя за нашего отца и за Джоан. Благодарю Тебя, Господи, за пищу, которую Ты нам посылаешь. Не мог бы Ты сегодня вечером послать мне куриную грудку? Все хохочут, даже Мадонна. Я проиграл. Я не получаю куриную грудку. Впрочем, это меня не огорчает. Я и сам от всей души смеюсь над своей шуткой. Полагаю, в этом есть поэтическая справедливость. Голодным я не остаюсь. Как бы ни старалась моя сестра Мадонна представить себя несчастной Золушкой, а Джоан — злой мачехой, мы никогда не голодали. Джоан всегда была к нам добра. Просто она не считала нужным покупать для нас дорогую еду. Все деликатесы — греческие оливки, итальянская салями, дорогие сладости — предназначались для гостей, а дети обходились гранолой — подслащенной овсянкой с изюмом и орехами. Если Джоан уходила из дома, то чем бы нас в тот день ни кормили, мы гурьбой бросались на кухню, чтобы попробовать вкуснейшее бисквитное печенье, приготовленное для гостей. Как-то в субботу, когда мне было уже пятнадцать лет, Джоан собрала нас всех в комнате, которую она называла «столовой». Несколько месяцев она делала в этой комнате ремонт, и нам не позволялось сюда входить. Думаю, она хотела поразить нас своими трудами. Братья и сестры не горели желанием увидеть обновленную комнату, а мне было любопытно. Надеюсь, Джоан не ожидала от меня особых восторгов, поскольку неискреннее восхищение еще не было мне свойственно. Этому искусству я научусь позже, когда мне придется присутствовать на фильмах сестры и не захочется ее расстраивать. Неудивительно, что мне было трудно скрыть свою реакцию на нашу новую «столовую». Зеленый ворсистый ковер, панели из мореного дерева на стенах, керамические плитки между ними (Джоан считала их «старинными», это было одно из ее любимых слов). Я-то знал, что они вполне современные. И все же во мне пробудились дизайнерские инстинкты. Усилия мачехи не произвели на меня должного впечатления. Впрочем, Джоан пригласила нас в столовую не для того, чтобы мы восхищались ее талантом декоратора. У одного из нас возникли серьезные проблемы. Подобно судье Дредду, Джоан объявила, что красивый бисквит, который она только что купила, чтобы выпить кофе с подругами, пропал. Виновный должен сознаться. — Вы просидите здесь целый день, пока виновный не сознается, — заявила она. Никто не произнес ни слова. Джоан достает альбом Энди Уильямса и кладет его на стол. «Музыкальная пытка?» — думаю я. Я сосредоточиваюсь на осеннем азиатском пейзаже — джонки, плывущие по реке. Отец привез эту картину из Лос-Анджелеса. Я мысленно перерисовываю ее в собственной манере. Через час Джоан выходит из комнаты. Мы молча сидим за столом, рассматривая друг друга. Каждому в глубине души хочется угадать виновника. Хотя высказать свои соображения открыто я не решаюсь, но мысленно обвиняю во всем Мадонну. Хотя бисквит для нее слишком пресный, ей могло понравиться его красивое название. Кроме того, она не упустила бы возможности, фигурально выражаясь, подложить свинью Джоан, что частенько и делала. Через полчаса Джоан возвращается и заявляет, что сосед видел кражу со своей кухни. Больше того, он назвал ей имя вора. Это я. Я невиновен, но доказать этого не могу. Друзья ждут меня в доме на дереве. Мы только что получили по почте последний номер «Плейбоя», и я умираю от желания вырваться из дома и посмотреть его. Поэтому я признаюсь в краже бисквита. Меня наказывают за проступок: запрещают всю неделю смотреть телевизор. Через много лет выяснится истинный виновник. Паула признается, что тот бисквит съела она, но будет уже слишком поздно, поскольку наказание я отбыл целиком и полностью. Впрочем, я виноват тоже — ведь я признался в том, чего не совершал. Так формируются поведенческие привычки, предвестники всего, что ожидает человека в жизни. С того дня, когда Джоан вышла замуж за нашего отца, в нашем доме появился приятнейший ритуал. Каждый из членов семьи мог выбрать собственный торт на день рождения. Мадонна всегда выбирала слоеный клубничный, а я — розово-лимонный торт-мороженое. Вскоре после случая с бисквитом был мой день рождения, и я гадал, позволит ли Джоан мне выбрать любимый торт. К мо ему облегчению, то, что я выдержал наказание, смягчило мачеху, и она меня простила. Я получил свой любимый розово-лимонный торт-мороженое. Джоан была великой мастерицей готовить торты, но на этом ее кулинарные таланты исчерпывались. Она собиралась готовить испанский рис с перцем и помидорами, но забывала рецепт. И тогда нам приходилось обходиться замороженной запеканкой, но при этом Джоан с удовлетворенной улыбкой заявляла: «Я только что это приготовила!» «Морозильник приготовил!» — тихо шептали мы, стараясь сделать так, чтобы нас не услышал отец. Нам не хотелось его раздражать. Отец всегда требовал, чтобы мы относились к Джоан с уважением и называли ее мамой. Мы изо всех сил сопротивлялись. Много лет нас сводило с ума то, что, подчиняясь отцу, нам все-таки приходилось называть ее мамой. Моя родная мать, которую звали Мадонна, умерла, когда мне было всего три года. У меня сохранилось единственное воспоминание о ней. Я бегу по зеленому дворику нашего маленького, одноэтажного дома возле железной дороги и наступаю на пчелу. Я отчаянно рыдаю. Мама сажает меня на колени и прикладывает к месту укуса лед. Я чувствую себя в полной безопасности. Меня защищают и любят. Всю жизнь я буду пытаться испытать то же чувство, но это мне так и не удастся. Самое печальное заключается в том, что, когда мама умерла, я был слишком мал. Я не успел узнать ее понастоящему. В детстве она существовала для меня только на фотографиях. Больше всего мне нравилась та, где она была снята на бизоне. На ней мама была такой живой, такой обаятельной — настоящая звезда. Глядя на снимок, я не мог поверить, что она умерла, что я ее никогда больше не увижу. И я никак не мог совместить эту неуемную радость жизни с ее невероятной набожностью. О маминой религиозности я узнал лишь двадцать лет назад, когда отец раздал нам ее любовные письма. Она писала их, когда отец служил в авиации и еще только ухаживал за ней. Я прочел всего одно романтическое письмо, написанное матерью, и, прочитав его, не мог заставить себя читать дальше. Я не очень религиозный человек, и чрезмерность религиозных чувств матери показалась мне невыносимой. Хотя ее письмо было проникнуто духом любви и нежности, в нем присутствовал своеобразный фанатизм. Все о том, как Господь хранит ее любовь к моему отцу... Бог то, Бог это... Я не смог читать дальше, потому что представлял маму совершенно другой и не хотел разрушать этот образ. Копии маминых писем отец отправил и Мадонне. Думаю, что она тоже прочла их. Однако мы никогда не говорили ни об этих письмах, ни о нашей матери. Сейчас мы стараемся даже не упоминать ее имени. Может быть, мы, Чикконе, и боимся собственных эмоций, но больше ничто нас не пугает. В конце концов, в наших жилах течет кровь пионеров, и мы этим гордимся. В 90-е годы XVII века предки моей матери, Фортины, покинули Францию и прибыли в Квебек. Они поселились в глуши. Истинные пионеры, они боролись за собственную жизнь и жизнь своих близких. Прошло больше двухсот тридцати пяти лет. И вот поженились мои бабушка и дедушка, Элси и Уиллард Фортин. Свой медовый месяц они провели в роскошном манхэттенском отеле «Уолдорф-Астория». Хотя Элси всегда это отрицала, но, согласно генеалогическому древу, они с Уиллардом приходились друг другу дальними родственниками. Может быть, поэтому мы с Мадонной в отличие от наших братьев и сестер оказались такими необычными людьми, с яркими достоинствами и недостатками. Наши предки Чикконе тоже были необычными и предприимчивыми людьми. В конце Первой мировой войны моего деда, Гаэтано Чикконе, которому было всего восемнадцать лет, отправили рыть окопы в Итальянских Альпах, где он чуть не за мерз до смерти. Гаэтано всегда ненавидел фашистов, но понимал, что они могут прийти к власти. Он оставил военную службу и вернулся домой, в тихую средневековую деревушку Пачентро в Абруцци, примерно в 170 км к востоку от Рима. Здесь он познакомился с деревенской девушкой Микелиной, женился на ней и получил 300 долларов приданого. На эти деньги Гаэтано в 1918 году купил билет в Америку, нашел там работу на сталелитейном заводе в Аликиппе, штат Пенсильвания, и выписал Микелину. У них было пятеро сыновей, что удивительно, так как, насколько я помню, бабушка и дедушка никогда не спали в одной комнате. Бабушка даже в старости каждую ночь тщательно запирала двери своей спальни на семь замков. Дед и бабушка жили в старом двухэтажном кирпичном доме. Я помню скрипучие полы, сырой подвал и темный, мрачный чердак, куда порой залетали летучие мыши. Дом был обставлен во вкусе бабушки Микелины — просто и сурово. В гостиной стояла тяжелая неудобная мебель темно-бордового цвета. Я не любил здесь бывать. Да и весь дом был мрачным и печальным, как и его хозяева. Бабушка большую часть времени проводила на кухне. Она отлично готовила итальянские блюда. Особенно ей удавались ньокки. Когда она не готовила, то уходила в свою спальню, отделанную в светло-желтых тонах. Она ходила взад и вперед, протоптав на деревянном полу целую дорожку. Отовсюду свисали четки, к стене были прикреплены поблекшие с Вербного воскресенья пальмовые листья. В спальне у бабушки всегда горели свечи. Повсюду я видел изображения Иисуса. Когда бы я ни пришел, бабушка стояла на коленях и молилась Деве Марии — наверное, о том, чтобы дед поскорее умер и перестал изводить ее. Деда я запомнил плотным, сутулым стариком. Он слишком много пил. Взбадривался он только тогда, когда показывал нам, как очистить апельсин одним движением ножа. После его смерти бабушка стала постоянно жаловаться на то, что ее преследует его дух. Естественно, мы не любили бывать у деда и бабушки с отцовской стороны. К счастью, нам приходилось проводить у них лишь часть лета. А вот дядей Чикконе мы обожали. Мадонна даже своего сына назвала в честь одного из них, Рокко. Любили мы и семью Фортинов, особенно нашу бабушку Элси Мэй. Мы называли ее Нэну. Она всегда твердила, что я был любимчиком матери. Мама называла меня «Покажи мне!», потому что я вечно тянулся к разным предметам и требовал: «Покажи мне!» Нэну всегда была для всех нас второй матерью. Она овдовела за год до моего рождения. У нее были мягкие, вьющиеся каштановые волосы. Бабушка носила классические платья пастельных тонов, и от нее пахло духами «L'Air du Temps». Бабушка Элси была леди в истинном смысле этого слова. Муж Нэну, наш дед Уиллард, торговал лесом и был относительно богатым человеком. Любимым цветом бабушки был розовый. Как-то раз на день рождения дед подарил ей розовую кухню с розовой плитой, розовым холодильником и розовой посудомоечной машиной. Дом Нэну был элегантным, как и она сама. У нее все было удобным. Я до сих пор помню блестящий желтый кожаный диван, на котором было так приятно играть. В подвале находился отделанный деревом бар, где можно было поиграть в шаффл-борд, и мусоросжигательная печь, которая меня завораживала. Нэну была очень либеральной женщиной. Ее сыновья курили в подвале. Меня она называла Маленьким Крисом. Я любил бывать у нее, потому что она бесконечно любила нас всех и ко всем относилась одинаково внимательно. Узнав, что я больше всего люблю апельсиновый мармелад в форме арахисовых орешков, она стала покупать его для меня. Конфеты она держала на кухне в керамической вазе в форме курицы. Бабушка позволяла нам есть столько сладостей, сколько мы хотели. Она готовила для нас наши любимые блюда — острый мясной пирог и куриный суп с лапшой по особому рецепту с севера Франции. Я до сих пор готовлю эти блюда и всегда вспоминаю бабушку Элси. Всего два месяца назад я провел с ней несколько дней в Бэй-Сити.
Задний двор нашего дома выходил прямо на железную дорогу и был отделен от нее высокой проволочной изгородью. Рядом находилась мачта высоковольтной передачи. От нее постоянно исходил неприятный звук, который сводил нас с ума. За железной дорогой на глубине пятнадцати футов проходили сточные трубы. Когда мы подросли, то стали забираться на канализационный люк и наблюдать за текущими стоками. Вот такими были наши игры. Отец работал на оборонном заводе, занимался средствами наведения и лазерной оптикой. Он не мог рассказывать нам о своей работе. Сначала он работал в «Крайслер Дефенс», а потом в «Дженерал Дайнемикс». Когда я учился в старших классах, он принес домой современнейший прибор ночного видения и фотографию танка. Показав нам все это, он велел никому не говорить о том, что мы видели. Мы все пообещали молчать. Теперь я знаю, чем мой отец зарабатывал на жизнь, и считаю его профессию замечательной. Отец знал, что может положиться на наше слово, потому что с самого раннего детства он внушал нам принципы честности и этики поведения. Смерть матери могла посеять в душу Мадонны печаль и жесткость — так же произошло и со мной. Возможно, именно из-за этого у моей сестры возникло неутолимое стремление любить и быть любимой. Она хотела, чтобы ею восхищался весь мир. И это стремление помогло ей стать настоящей звездой. Смерть матери косвенно подтолкнула Мадонну к звездному пути, но только благодаря качествам, воспитанным в ней отцом, она смогла достичь вершины. Это он внушил ей принципы самодисциплины, чести, надежности и стойкости. Отцу пришлось быть стойким. 1 декабря 1963 года наша мама умерла в возрасте всего тридцати лет. Мадонна была достаточно большой, чтобы помнить смерть матери. Она часто рассказывала журналистам о болезни и смерти матери и о своей жизни после этого события. «Я знала, что у мамы рак груди. Она была очень слабой, но все равно продолжала заботиться о нас. Я знала, что она очень больна и ей с каждым днем становится все хуже. Я понимала это, потому что мама часто оставляла свои дела и просто садилась на диван. Мне хотелось, чтобы она поднялась и поиграла со мной, как раньше, — вспоминала Мадонна. — Я знаю, что она пыталась сдерживать свое отчаяние и страх, чтобы мы, дети, ничего не почувствовали. Она никогда не жаловалась. Я помню, как ей стало плохо и она опустилась на диван. Я подошла к ней, забралась на спинку дивана и стала канючить: «Поиграй со мной, ну поиграй же со мной». Но у нее не было сил. У нее не было сил, и она заплакала».
«Моя мама всегда нас подбадривала и шутила. Она была такой веселой, что мы не боялись навещать ее в больнице. Помню, как за день до кончины она попросила принести ей гамбургер. Она хотела съесть гамбургер, потому что долгое время вообще ничего не могла есть. Я подумала, что это очень смешно. Я не видела, как она умирала. Я ушла, а она умерла». Хотя в то время мне было всего три года, я помню ее теплые, заботливые руки. Мы пришли в странную белую комнату, где почти не было мебели. Мама лежала на железной кровати, а отец и все мои братья и сестры стояли вокруг нее. Когда все пошли из комнаты, я прижался к маме. Отец осторожно отнял меня из ее объятий. Я сопротивлялся изо всех сил. Мне не хотелось уходить от мамы. Я жалобно заплакал. Последнее, что я помню: мы едем в машине, и я всю дорогу плачу. Я никогда больше не видел мамы. На похороны меня не взяли. Я мало что помню из первых лет после смерти мамы. Помню лишь, что за нами присматривали разные женщины. Джоан была одной из них. Джоан, наша «злая» мачеха, — женщина, которую я теперь по собственной воле называю мамой. Она это заслужила. По прошествии времени я научился любить ее. Оглядываясь назад, я понимаю, что только слегка ненормальная или исключительно романтическая и смелая женщина могла решиться на брак с мужчиной, имевшим шестерых детей. Но когда она появилась в нашей жизни, мы отнеслись к ней с презрением. Эти семена были посеяны нашими родственниками по материнской линии. После безвременной смерти нашей матери они мечтали, чтобы отец женился на одной из ее ближайших подруг. Какое-то время они действительно встречались, но потом решили расстаться. Когда отец женился на няне Джоан, Фортины почувствовали себя оскорбленными. Всю жизнь они называли ее только «служанкой». Я же предпочел называть ее «фельдфебелем», потому что как только она вышла замуж за нашего отца, то тут же стала воспитывать его непокорных детей в соответствии с расписанием, правилами и инструкциями. Ну в точности, как пятизвездный генерал! Хотя Мадонне это не нравится, но повзрослев, она стала очень похожа на Джоан. Это сравнение сводит ее с ума, но с годами сходство становится все более заметным. Мадонна постоянно требует, чтобы все делалось в соответствии с ее желаниями, ее расписанием и по ее правилам. Когда мы с Мадонной жили вместе, мне автоматически приходилось подчиняться ее строгим правилам. Мне не позволялось курить в доме. Она постоянно требовала от меня идеального порядка. Порой из-за этого мы страшно ссорились. Мне иногда хотелось настоять на своем, и я восставал против сестринского диктата. Кроме того, я не люблю жить по правилам. Необходимость подчиняться строгим инструкциям Мадонны меня утомляла. Я понимал, что веду себя, как младший брат, восстающий против правил, установленных старшей сестрой, но не мог ничего с собой поделать. Вот пример из нашей совместной жизни. Я встаю рано, делаю себе небольшой тост и оставляю посуду в раковине, чтобы вымыть ее днем, когда вернусь домой. Я поднимаюсь наверх и тут же слышу крик Мадонны: — Кристофер, ты опять не загрузил эту чертову посуду в посудомоечную машину! Неожиданно меня охватывает такое чувство, словно я снова оказался дома и Джоан в любой момент начнет меня ругать. Я сделаю это, когда вернусь, — кричу я в ответ. Сделай это немедленно — требует сестра. Я не делаю. Мадонна сама загружает посудомоечную машину, не переставая причитать и жаловаться. Она раздражена, и я не могу упрекать ее за это. Я понимаю, почему она ведет себя, как Джоан. Точно так же, как Дитрих оказала огромное влияние на кинематографическую жизнь Мадонны, так и семья — Джоан и отец — сыграли важную роль в превращении моей сестры в легенду.
На Оклахоме-авеню нам нравилось. За нашим домом бил небольшой родник и рос огромный дуб, на который я любил лазать, пока однажды не свалился с него и чуть не сломал позвоночник. Но главное различие между Понтиаком и Рочестером заключалось не в этом. На новом месте совершенно не было людей других рас. Все вокруг были белыми. Я часто гадал, что произошло с нашим маленьким миром, где жили самые разные люди. Впрочем, жизнь в семье Чикконе никогда не была скучной и однообразной. Однажды летним утром мы с Мадонной завтракали на кухне и услышали, что Энтони и Марта зовут нас: — Мадонна, Крис, идите сюда! Вы должны на это посмотреть! Накануне отец купил старшим сыновьям пневматические ружья. Честно говоря, он не хотел этого делать и согласился только после того, как Энтони и Марта пообещали ему очистить двор от белок, которые буквально изводили нас. Мы с Мадонной переглянулись и через боковую дверь выскользнули в сад. И тут Марти, которого мы до смерти боялись и без ружья, и высокий, сильный Энтони начали стрелять по нам. Мы бросились бежать сломя голову. Мы оказались на большом зеленом болоте, которое начиналось за нашим домом, и побежали дальше, не думая о том, что испачкаемся в грязи, как дублеры Эльфабы из мюзикла «Злая». («Wicked», мюзикл Стивена Шварца. — Прим. пер.). К счастью для нас, Энтони и Марти оказались не настолько смелыми. Они бродили по краю болота, изредка постреливая в нас. Им хотелось изловить нас не испачкавшись. А мы с Мадонной бежали к Хичмен-Хейвен, старому, заколоченному викторианскому особняку. Территория этого поместья составляла шестьдесят акров. Там был большой пруд, окруженный высокими плакучими ивами и старинными дубами. В Хичмен-Хейвен мы отсиживались все утро, пока не поняли, что Марти и Энтони отправились домой обедать. По слухам, в Хичмен-Хейвен некогда располагалась психиатрическая лечебница, где в свое время лечилась Джуди Гарланд. В отличие от Джуди, которая стала звездой еще в детстве, Мадонна, будучи ребенком, не пела и не танцевала. А вот в искусстве подлизаться к отцу и целиком завладеть его вниманием ей не было равных. И это происходило вовсе не потому, что она готовилась к карьере актрисы. Скорее всего она страдала комплексом Электры — женским вариантом эдипова комплекса. Мы постоянно боролись за любовь и внимание отца, но побеждала всегда Мадонна. Несмотря на то, что она была уже совсем большой, она постоянно забиралась к отцу на колени. На Пасху она требовала, чтобы никто больше не брал голубую краску для раскрашивания яиц, и отец всегда шел у нее на поводу. В день конфирмации Мадонна захотела получить особое платье и получила его. При любом удобном случае она норовила устроиться поближе к отцу и оттеснить всех остальных. Никто из нас не понимал, почему отец так снисходителен к Мадонне. Вспоминая это и глядя на фотографию сестры без грима, я понимаю: она всегда была очень похожа на мать. Это сходство одновременно мучило и очаровывало отца. Да и само имя сестры — Мадонна — укрепляло эмоциональную связь между отцом и дочерью. О своей матери я думаю со смешанным чувством любви, тоски и утраты. Хоть это может показаться иррациональным, но сколько я себя помню, я бессознательно переносил эти трепетные эмоции на мою сестру Мадонну. Уверен, что и отец относился к ней так же. И это давало Мадонне некую власть над нами. Она чувствовала, что может получать и делать практически все, что захочет. И это, как мне кажется, объясняет развитие наших отношений во взрослой жизни. Поскольку борьбу за любовь и внимание отца всегда выигрывала Мадонна, нам приходилось довольствоваться остатками. Естественно, это порождало между нами чувство вражды. Мы не могли по-настоящему понимать и заботиться друг о друге. Став старше, мы постарались покинуть семью и заняться своими делами. Мадонна училась, участвовала в команде болельщиц и наслаждалась сладкой ролью любимой папиной дочки. Энтони и Марти были «плохими парнями» и выросли настоящими мачо. Оба мужа Мадонны были такими же. Паула всегда жила сама по себе. А мне оставалось общаться только с Мелани и нашими сводными братом и сестрой, Марио и Дженнифер, что меня страшно обижало. Сидеть с Марио и Дженнифер всегда приходилось нам с Мелани. К стыду своему, должен признаться, что мы переносили на малышей нашу неприязнь к Джоан. Мы вели себя точно так же, как старшие братья по отношению к нам, даже не понимая того, что слепо копируем их поведение. Как-то раз мы с Мелани остались одни дома. Малыши были поручены нашему вниманию. Мы сказали им, что в стране произошло нечто ужасное. В телевизионных новостях сообщили, что из тюрьмы бежал серийный убийца и что он может находиться в нашем районе. Мы шепотом сказали, что нужно погасить весь свет, чтобы убийца не понял, что мы дома. Иначе он может прийти и убить нас всех. Марио и Дженнифер окаменели от ужаса. А мы с Мелани отправились на кухню, взяли большие кухонные ножи и вышли из дома. Примерно через пять минут мы ворвались в дом и стали носиться за Марио и Дженнифер с ножами в руках. Малыши так сильно кричали и плакали, что в конце концов мы приготовили им гранолу и рассказали о своей проделке. Когда об этом узнала Джоан, нас с Мелани на неделю заперли дома и заставили выполнять всю домашнюю работу. Впрочем, даже в лучшие времена, когда мы все вели себя, как ангелы, избавиться от хозяйственных поручений не удавалось. Каждое утро мы внимательно изучали список заданий, который Джоан вывешивала на холодильнике. Вот что я запомнил: «Кристофер моет посуду и убирается на дворе. Паула стирает. Марти выносит мусор. Мелани чистит ножи и вилки. Марио собирает носки. Энтони стрижет газон. Дженнифер штопает одежду». Мои старшие братья никогда не мыли посуду и не стирали. А сестрам никогда не поручали стричь газон или выносить мусор. Мне же всегда доставались и мужские, и женские задания. Я никогда не понимал, почему. Впрочем, я не возражал против стирки, поскольку тогда мне удавалось завладеть великолепными хлопковыми простынями с цветочным рисунком. И когда это происходило, мне казалось, что я сплю на шелке. Я и сейчас обожаю простыни из 100-процентного хлопка. Джоан редко давала какие-то задания Мадонне. Судя по всему, она признала ее особое положение в сердце нашего отца. Кроме того, мне кажется, что Джоан ее немного побаивалась. Не помню, чтобы отец когда-нибудь ругал или наказывал Мадонну за исключением одного-единственного раза. Мадонна вернулась очень поздно, Джоан ударила ее, а Мадонна ударила мачеху. Ее на неделю заперли дома и запретили садиться за руль... красного «Мустанга» 1968 года, о котором все мы мечтали. В другой раз Мадонна с друзьями отправились в гравийный карьер в двадцати милях к северу от Рочестера. Мы всегда ездили туда купаться. Мадонна и Паула предпочитали купаться без родителей, потому что отец строжайше запрещал им надевать бикини, и Мадонна страшно обижалась. Летом Мадонна никогда не загорала, как все мы. Она берегла свою нежную кожу. А вот плавать она очень любила и отлично плавала. В тот день она отправилась в карьер без нас. Ночью она вернулась домой с синяком под глазом и разбитым носом. Джоан сильно встревожилась. Она всегда заботилась о Мадонне и о всех нас. Она спросила, что случилось. Выяснилось, что в карьер приехали байкеры и включили громкую музыку. Это не понравилось всем, но только Мадонна решилась высказать свое неудовольствие. Одна байкерша поколотила ее. Впрочем, на самоуверенности и смелости Мадонны это событие никоим образом не отразилось. Наша жизнь текла по строго определенному распорядку, который нарушали лишь редкие необычные события, вроде стычки Мадонны с байкершей. Сборы в школу всегда проходили в страшной суете. Мы вечно опаздывали, повсюду разбрасывали свою одежду. Джоан выходила из себя. Ее любимыми фразами были: «Твоя комната словно после кораблекрушения «Гесперуса»!» и «Можно подумать, что через твою комнату прошла русская армия!» Конечно, мы понятия не имели, о чем она говорит. Джоан вздыхала и отправлялась готовить нам школьные завтраки: сэндвичи из крекеров (два соленых крекера, смазанных майонезом). Мы эти сэндвичи ненавидели. Потом мы бегом неслись на автобусную остановку, которая находилась через два дома от нас. Мы поскальзывались и старались не упасть. Нам нужно было успеть на желтый школьный автобус, и обычно мы успевали, но не всегда. Если же мы опаздывали, то приходилось идти пешком три мили до школы. Приезжая домой из школы, мы вытягивали шеи, чтобы увидеть, стоит ли перед домом машина Джоан. Если машины не было, то нас ждал замечательный день. Никакой мачехи, а значит, никто не будет кричать на нас, гоняться за нами с деревянной ложкой или давать пощечины тем, кто не слушается. Джоан строго блюла дисциплину. А вот отец никогда не обращал на это внимания. Он был человеком действия. Отец всегда четко формулировал свои требования и не терпел двусмысленности. Он ясно давал нам понять, что недоволен нами, и так же ясно, если был доволен. Консервативный католик, он каждое воскресенье ходил в церковь и исполнял обязанности дьякона. Если мы поминали имя Господне всуе или сквернословили, отец тащил нас в ванную и заставлял высовывать язык. Там он брал мыло, как следует намыливал наши языки и только потом позволял прополоскать рот. После такого мы не скоро решались повторить эту ошибку. Если отец и Джоан решали, что мы вели себя достаточно хорошо, то вечером нам позволялось посмотреть с ними телевизор в гостиной. Больше всего мы любили передачи «Мой любимый марсианин», «Мистер Эд», «Три бездельника» («The Three Stooges») и «Я мечтаю о Джинни». Часто смотреть телевизор нам не разрешали, но и не запрещали. Впрочем, Мадонна вообще не позволяет Лоле и Рокко смотреть телевизор. Хотя когда я в последний раз был в ее доме на бульваре Сансет, то поразился тому, что телевизоры там повсюду. Со временем между отцом и Джоан сложились теплые, любовные отношения. Они не проявляли своих эмоций открыто — это также не свойственно ни мне, ни Мадонне. Мадонна не проявляла своих чувств ни в браке с Шоном Пенном, ни во время романа с Уорреном Битти. Хотя мы католики и всегда празднуем Рождество и Пасху, наш отец является членом Движения христианских семейств, которое выступает за терпимость в отношениях между христианами и евреями. Поэтому каждый год мы все вместе празднуем и Песах. Я часто думаю, что знакомство Мадонны с этим священным еврейским праздником и с иудаизмом в целом повлияло не только на ее увлечение каббалой, но и помогло в начале карьеры сблизиться с влиятельными музыкальными продюсерами, многие из которых были евреями. В детстве я был уверен, что Песах является частью праздника Пасхи. Только став взрослым, я понял разницу. На Рождество мы всегда отправлялись на полуночную мессу в церковь Святого Фридриха или Святого Андрея. Это яркое событие можно считать нашим первым знакомством с театром. Во время поста отец заставлял нас каждое утро перед школой ходить в церковь. Наша семья была такой большой, что мы просто не могли позволить себе каждое Рождество покупать девять подарков. Вместо этого примерно за две недели до Рождества отец ставил на обеденный стол большой бумажный пакет. Мы писали свои имена на листочках бумаги и опускали их в пакет. Отец тряс пакет, а потом каждый из нас доставал одну бумажку и готовил подарок тому члену семьи, чье имя было на ней написано. Когда мне было четырнадцать лет, я вытащил листок с именем Мадонны. Но у меня не было денег на подарок. Отец поехал в «К-март», чтобы купить запчасти для автомобиля. Мы с Марти увязались за ним. В магазине было множество народу, громко играла музыка, повсюду сверкали праздничные гирлянды. Я бродил между полками, гадая, что бы подарить Мадонне. Когда отец и Марти отвернулись, я украл маленький флакончик духов «Zen». Я сунул его в карман и бросился к выходу из магазина. И вдруг кто-то схватил меня за плечо. Меня привели в кабинет управляющего и приказали вывернуть карманы. Флакончик выпал. Меня поймали на краже. Но гнева отца я боялся больше любого наказания. Помню, как по громкой связи объявили: «Мистер Чикконе, зайдите в кабинет управляющего!» Через минуту отец уже был в кабинете. Он посмотрел на меня, выругался и выволок меня из магазина. В машине отец не сказал ни слова, но я знал, что у меня серьезные неприятности. Я был изумлен, когда отец меня не наказал. Наверное, он понял, что я украл не для себя, а чтобы сделать рождественский подарок Мадонне. Я чувствовал, что отец растает, если я скажу, что украл духи для сестры, потому что очень ее люблю. Но это было бы неправдой. Тогда я не любил Мадонну. Я ее почти не знал. Я чувствовал себя чужим в собственной семье. Я не был ни плохим, ни хорошим ребенком. Я был тихоней. Я просто наблюдал, всегда наблюдал. В 1972 году мы всей семьей отправились в путешествие по Америке на нашем темно-зеленом мини-вэне. Мадонна вечно норовила устроиться на переднем сиденье между отцом и Джоан, практически втискивая мачеху в дверцу. Каждому из нас позволили взять с собой все, что поместится в картонную коробку из-под пива «Rolling Rock» — дед его просто обожал. На каждой коробке было написано имя. Девочки нарисовали на своих коробках цветы, а я раскрасил свою красными, белыми и синими полосками. По ночам отец и Джоан спали в автомобиле, а мы, дети, — в темно-зеленой армейской палатке, пропахшей гнилью и плесенью. Мы провели очень много времени в дороге, но поездка удалась. Мы побывали в Большом каньоне и национальном парке Черные Холмы в Южной Дакоте, увидели Гуверовскую дамбу и гору Рашмор. Были мы и в Иеллоустонском национальном парке. Когда мы добрались до Калифорнии, Джоан предложила проехать по пляжу Санта-Моники. Машина завязла в песке, мы очень устали и злились. К счастью, на помощь пришли местные серферы. Они посоветовали отцу немного спустить шины, чтобы увеличить поверхность соприкоснования с песком. Машину удалось вытащить. Оглядываясь назад, я понимаю, что наш гран-тур по Америке был еще одним воплощением просветительских идеалов отца. Он хотел познакомить детей с родной страной. Отец верил в добродетель трудолюбия. Когда мне было двенадцать, отец открыл дверь, вытолкал меня на улицу и сказал: «Не возвращайся, если не найдешь работу!» А ведь были летние каникулы! Я целый день бродил по Рочестеру, пока не увидел объявления о том, что местному гольф-клубу нужны мальчики, чтобы носить клюшки за игроками. Я получил эту работу. Меня обучали неделю, но после первого же дня работы я сбежал, потому что отнеслись там ко мне очень плохо. Отец всегда возлагал на меня большие надежды. Больше всего ему хотелось, чтобы все его дети стали адвокатами, инженерами или врачами. К счастью для меня и Мадонны, он не возражал и против занятий искусством. Благодаря ему все дети Чикконе учились играть на пианино. Когда кто-то из нас говорил, что хочет заняться искусством, он, хотя и не с самой большой радостью, соглашался с нашим решением. Я был удивлен тем, что он так либерально отнесся к нашему выбору. Потом бабушка рассказала мне, что брат отца, Гвидо, талантливый художник, по настоянию жены отказался от своего призвания и пошел работать на сталелитейный завод. Всю жизнь он был очень несчастен. Отец видел, как тяжело приходится брату, и поклялся, что не причинит подобных страданий никому из своих детей. Конечно же, мой отец, очень замкнутый человек, никогда не говорил о печальной судьбе Гвидо. Он всегда старался подавлять эмоции, никогда не поддавался им и не позволял другим проявлять чувства. Со временем его характер смягчился. К моему удивлению, мы с ним стали настоящими друзьями. Насколько я помню, главной страстью отца было виноделие. В этом он пошел по стопам своего отца, который в Пенсильвании выращивал виноград и делал вино. Все свободное время отец проводил в подвале с бутылками. В доме всегда пахло вином и уксусом. Отец гордился своим вином. Когда я стал взрослым, то ушел из дома и приезжал только на семейные праздники. На одном таком празднике я неудачно пошутил, сравнив вкус отцовского вина с приправой для салата. Он ничего не ответил, но страшно обиделся. Мне было ужасно стыдно — ведь я знал, насколько важно для него домашнее вино. Каждые несколько недель отец заставлял нас спускаться в прачечную, оборудованную в подвале, и стриг нас собственными ножницами. Я ненавидел этот процесс, потому что после стрижки мы с братьями становились похожи друг на друга как две капли воды. Однажды вечером отец усадил меня рядом с собой и сказал: — Кристофер, тебе нужно больше знать о сексе, об отношениях между мужчинами и женщинами. Я страшно покраснел, вжался в кресло и ответил: — Папа, пожалуйста, подстриги меня и отпусти. Я знаю, откуда берутся дети. Моя сексуальная природа все еще оставалась для меня загадкой, а вот Мадонна осознала собственную сексуальность и звездность во время первого самодеятельного концерта. Все ее биографы утверждают, что этот концерт проходил, когда она училась в школе Святого Андрея, но я помню, что это было в школе «Вест-Джуниор». Мне было двенадцать, а Мадонне четырнадцать. Вся семья отправилась в школу, чтобы увидеть ее выступление. Никто из нас не представлял, что именно будет делать Мадонна, но все мы были преисполнены желания поддержать ее. Мы сидели во втором ряду, наблюдая за выступлениями других детей. Как обычно, кто-то танцевал степ, кто-то играл на аккордеоне, кто-то читал стихи. Мы ждали номер Мадонны. Должен был исполняться фрагмент из фильма «Маленькая мисс Счастье». И вот Мадонна появилась на сцене, с ног до головы покрытая зеленой и флуоресцентной розовой краской. Создавалось впечатление, что она была совершенно голой. На ней были шорты и топ, покрытые той же краской. Впрочем, на взгляд отца, она могла бы быть и голой. Такой вид уже никоим образом не соответствовал его моральному кодексу. В ужасе он опустил свою камеру. Мадонна начала танцевать — лучше сказать, извиваться. Хотя на сцене она была не одна — вместе с ней точно в таком же виде выступала ее подруга, Кэрол Беленджер, — всеобщее внимание было приковано к нашей сестре. Никто не мог оторвать от нее глаз. Ее выступление стало самым скандальным в нашем консервативном районе. Выступление Мадонны и Кэрол продолжалось около трех минут. Когда в зале зажегся свет, почти никто не хлопал. Все просто окаменели. Люди выходили, приглушенно переговариваясь. В машине по дороге домой никто не произнес ни слова. Отец смотрел только перед собой. Все понимали, что у Мадонны серьезные проблемы. Когда мы приехали домой, отец вызвал ее в гостиную и закрыл за собой дверь. Мадонна вышла оттуда с заплаканным лицом. Больше о ее выступлении не говорили. Целый месяц выступление Мадонны на школьном концерте обсуждали во всем Рочестере. Одноклассники подходили ко мне и шептали: «Твоя сестра Мадонна — шлюха!» Меня и раньше били и называли гомиком, но я этого слова не понимал, поэтому то, что мою сестру называли шлюхой, меня не беспокоило. Могу представить, что чувствовал отец в кругу друзей и на работе. Если бы он знал тогда, что это было только начало... Для меня же тот концерт стал началом увлечения собственной сестрой. В тот вечер я понял, что она непохожа на других. Она совершенно иная. Очень скоро я понял, что и сам непохож на окружающих. жүктеу/скачать 1.19 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|