Кристофер Чикконе при участии Венди Ли Жизнь с моей сестрой Мадонной
жүктеу/скачать 1.19 Mb.
|
| ГЛАВА ВТОРАЯ
О дитя, иди скорей В край озер и камышей. У.Б. Гейтс. «Похищенный» (пер. Гр. Кружкова) В школе я был таким же одиночкой, как и дома. В мои тринадцать лет все вокруг были убеждены, что я — гомик. Я бросил занятия скрипкой. К счастью, после того, как за меня заступился один из самых сильных ребят в школе, Джей Хилл (до сих пор не понимаю, почему он это сделал), бить и дразнить меня перестали. В старших классах я решил не обращать внимания на одноклассников и заставить их бояться меня. Я отрастил волосы, купил темнозеленый армейский плащ до колена, отрастил усы и ходил по школе молчаливый, мрачный и безразличный ко всему. Очень скоро бояться меня стали даже учителя — особенно их настораживало, когда я с футляром от скрипки в руке молча смотрел на них. У меня не было настоящих друзей, зато любопытных наблюдателей — хоть отбавляй. Дома я любил читать научную фантастику, особенно книгу Фрэнка Герберта «Дюна». В этих книгах я открывал для себя иные миры, не похожие на тот, в котором я жил. Они производили на меня глубокое впечатление и позволяли забыть о повседневной реальности. Почти каждый день я стоял возле родительского дома, курил сигареты, наблюдал за самолетом в небе и думал: «Я хочу улететь на этом самолете. Унеси меня отсюда». Проблема была в том, что я не представлял, как и когда это осуществится. Когда я учился в старших классах, Мадонна стала каждый четверг по вечерам куда-то уходить. Возвращалась она усталой, но довольной. Мы не были достаточно близки, чтобы я мог спросить, но я чувствовал, что сестра изменилась. Вскоре она бросила команду болельщиц, похудела и стала носить черные спортивные костюмы вместо обычных коричневых юбок в складку и свитеров. Эти перемены с ней меня страшно интересовали. Как-то вечером, когда мы с Мадонной остались дома одни, она пришла ко мне в спальню и сказала, что каждый четверг ходит на занятия в балетную школу Кристофера Флинна «Кристоферз Бэлли» в Рочестере. Я занимался живописью и скрипкой, поэтому идея балета не показалась мне странной или необычной. Когда Мадонна спросила, не хочу ли я посмотреть на занятия, я с радостью согласился. Ее предложение мне польстило. Старшая сестра наконец-то обратила на меня внимание. Мне было любопытно и страшновато, потому что я инстинктивно чувствовал, что отцу не понравится то, что я увлекся столь женским занятием, но меня позвала с собой Мадонна, и этого было достаточно. Прохладным осенним вечером мы с Мадонной незаметно выскользнули из дома. На мне были синие джинсы и спортивная фуфайка, на Мадонне — розовый с черным спортивный костюм. Мы поехали в пригород Рочестера. В машине я молчал, чтобы не сердить сестру. Мадонна тоже молчала. Мне казалось, что мы вместе отправились в увлекательное, но опасное путешествие. Мы приехали к каменному угловому зданию напротив универмага «Мицфилдс». Там Джоан иногда покупала нам одежду, когда ей казалось, что сшить самой что-то подобное не удастся, чему мы были страшно рады. Перед тем как войти, Мадонна сказала: «Кристофер Флинн отличный парень». Так что еще до встречи я узнал, кого мне предстоит увидеть. Мы поднялись на второй этаж, и Мадонна познакомила меня с Кристофером. Я никогда не видел подобного человека. Передо мной был стройный мужчина среднего роста, с каштановыми волосами, в серых брюках и гимнастическом трико с наброшенной поверх него рубашкой. Он разговаривал высоким голосом довольно манерно. Помню, я подумал, что он говорит, как девчонка. За Кристофером и Мадонной я вошел в студию. Там уже находились пятнадцать девочек в возрасте от двенадцати лет и старше. На всех были розовые пачки и трико. Мальчиков не было. Я почувствовал себя полным идиотом, но подобное ощущение мне было не впервой. Поэтому, когда Кристофер велел мне сесть на пол и просто смотреть, я так и поступил. Я не мог поверить, что Мадонна спокойно займет место среди пятнадцати других девочек и будет, как и они, беспрекословно подчиняться приказам Кристофера. Когда он похлопывал ее стеком, потому что ее плие было недостаточно глубоким или выворот стоп не очень правильным, она тут же исправляла ошибку. Так безоговорочно Мадонна никогда не подчинялась даже отцу. Я немедленно проникся глубоким уважением к Кристоферу. Музыка была замечательной, а танцовщицы очаровательными. Тогда я подумал, что балет — это классно, но не понимал, смогу ли сам заниматься чем-то подобным. Занятие закончилось. Все ушли. В зале остались только Мадонна, Кристофер и я. Он спросил меня, не хочу ли я заниматься у него. Я не успел и слова сказать, как вмешалась Мадонна: — Крис, я думаю, тебе обязательно нужно заниматься. Тебе это понравится. Ни я, ни они не знали, смогу ли я танцевать. Я сказал, что не знаю, как отнесется к этой идее отец. Не думаю, что ему это понравится, — сказал я, глядя на Мадонну. Просто не говори ему, — предложила она. — Мы с этим справимся. Мы. Неожиданно мы с сестрой превратились в мы. Это было нечто новое. И мне это понравилось. Мне нравилась идея заниматься балетом вместе с Мадонной, иметь с ней общее увлечение, а не только безумных родственников.
Тут занимаются только девчонки. Ну и что? — возмутилась Мадонна. Кристофер быстро предотвратил назревающий конфликт. Он заговорил о балете, о том, что балет значит для него и как он танцевал в нью-йоркской балетной труппе «Джоффри Бэлли».
Сестра собиралась позаботиться обо мне! Ее слова заворожили меня. В следующий четверг я отправился на первый урок балета к Кристоферу Флинну. До этого момента мы с Мадонной не были друзьями и никуда вместе не ходили. Теперь же каждый четверг мы вместе отправлялись к Кристоферу. И никто в семье об этом не знал. Даже Паула, с которой Мадонна раньше была очень близка. Иногда я удивлялся тому, что она пригласила в балетный класс меня, а не ее, но я играл на скрипке и занимался народными танцами, а Паула ничем таким не увлекалась. После того, как я попал к Кристоферу, моя жизнь изменилась. Не радикально, но постепенно. Я узнал, что Кристофер — учитель моей сестры, что они очень близки и что она даже немного влюблена в него. Как истинный Пигмалион, Мадонна часто приходила посмотреть на меня, хотя сама занималась в другом классе. Она всегда с похвалой отзывалась о моих достижениях. Как-то раз мы с ней смотрели телевизионную передачу о Фонтейн и Нуриеве. Я представлял себе, что наступит день, когда мы с Мадонной будем танцевать вместе, как Нуриев и Фонтейн. Но до этого было еще очень далеко, и я это понимал. Мы еще не были даже друзьями — только Дудочник и слепо следующий за ним мальчик. Но я чувствовал, что сестра начинает заботиться обо мне, и это ощущение мне нравилось. Встреча с Кристофером Флинном и занятия балетом открыли для Мадонны новый мир. Балет стал возможностью выбраться из Мичигана. Я думаю, что она боялась покидать дом и искала себе опору в семье. Я показался ей родственной душой. Она что-то во мне разглядела и решила воспитать эти черты. Сейчас я понимаю, что если бы сестра не ввела меня в свой мир, то я так никогда и не покинул бы Мичигана. Жизнь моя сложилась бы подругому. Приглашение в балетный класс Кристофера Флинна стало лучшим подарком Мадонны. Такие подарки делаются лишь раз в жизни. Однако... Став старше и мудрее, я понял, что Мадонна всегда умела разглядеть ценный шанс. Сколь бы очарован я ею ни был, сколь бы ни были щедры ее подарки — в них всегда была капля яда, всегда было какое-то «но»... Несмотря на почти материнский альтруизм по отношению ко мне у Мадонны была личная заинтересованность в том, чтобы я стал заниматься у Кристофера Флинна. У него не занимались мальчики, а ему нужен был танцор. Хотя мой романтизм вопит, что все было не так, на самом деле Мадонна вытащила меня с Оклахомы-авеню и ввела в свой прекрасный и удивительный новый мир, как всегда, небескорыстно. Она обожала и почитала Кристофера, считала его отцом, наставником, возлюбленным. Ему нужен был танцор, и Мадонна привела меня. Впрочем, какими бы ни были ее мотивы, сколь бы горьким ни было наше расставание, я всегда останусь перед ней в долгу. Мадонна покинула дом осенью 1977 года. Она поступила в университет Мичигана в Энн-Арбор и стала изучать современный танец. Когда старшая сестра уехала, Паула наконец-то получила собственную комнату. Я учился в старших классах, страшно скучал по урокам балета вместе с Мадонной и очень тосковал по ней. В старших классах у меня появилась собственная машина, подержанный зеленый «Додж Дарт». Я редко виделся с Мадонной, но часто думал о ней. Она стала первой из детей Чикконе, кто поступил в университет. Это казалось мне классным. Я часто думал, как она там живет. Мне страшно хотелось посмотреть, и я был польщен, когда она пригласила меня вместе с родителями на свое первое балетное представление в Мичиганском университете. И вот я еду. Мне семнадцать лет. Длинные волосы, как это модно в 70-е годы, собраны в африканскую прическу. Усы в стиле Фу Манчжу. Черные брюки, коричневая полиэстровая рубашка с длинными рукавами и манжетами на трех пуговицах (подарок Джоан) и коричневые ботинки на платформе с красно-синими полосками на носках. Направляясь из Рочестера в Энн-Арбор, я даже не догадываюсь о том, что благодаря Мадонне следующие шесть часов навсегда изменят мою судьбу — и сексуальную, и профессиональную. В университетском театре я, как и было условлено, встречаюсь с отцом и Джоан. Во время представления — экспериментальный балет «Вешалка для шляп» — я сижу рядом с ними. Они смущены тем, что происходит на сцене. На Мадонне только черный бюстгальтер и шорты. Двое мужчин-танцоров тоже в черных шортах. Все вместе они катаются по сцене. Странные, угловатые движения, совершенно не похожие на тот балет, которому меня учил Кристофер Флинн. Балет и мне кажется довольно причудливым, но я не могу оторвать глаз от сцены, от Мадонны. Я не могу отделаться от мысли, что именно так хотелось бы танцевать и мне. Я никогда не видел подобных движений: скачки, повороты, обнаженное тело, танцы босиком. Меня захватывает чувство, что я мог бы все это повторить, мог заниматься современным танцем. Я решаю пойти по стопам Мадонны, бросить балет и начать изучать современный танец в колледже. Разумеется, о своем решении я не говорю ни Джоан, ни отцу. Я все еще в трансе — я представляю свою новую блестящую карьеру. Мы идем за кулисы поздравить Мадонну. Она разрумянилась от танца. Мадонна счастлива, весела и возбуждена от того, что первое представление прошло так удачно. Джоан и отец говорят, что она танцевала прекрасно. Джоан задает вопрос, который хотелось задать и мне: — А в чем смысл балета? Каков его сюжет? Какую роль ты исполняла? На этот раз Мадонна вежлива с Джоан и ловко уклоняется от ответа. Потом она спрашивает мое мнение. — Интересно и необычно, — задумчиво отвечаю я. Она спрашивает, не хочу ли я немного побыть с ней после спектакля. Я в восторге. Она не только моя сестра, но еще и танцовщица, которая живет в совершенно ином, прекрасном мире. Конечно же, я соглашаюсь. Мадонна переодевается — надевает леггинсы, ботинки, плащ и шляпу. Я говорю родителям, что вернусь домой позже. Мы обедаем в ресторане на углу улиц Гурон и Южной Первой. За обедом я задаю Мадонне вопросы о «Вешалке для шляп». Она изо всех сил пытается помочь мне понять смысл современного балета. Потом она спрашивает, не хочу ли я пойти с ней в клуб. Я семнадцатилетний школьник из маленького городка в Мичигане. Я никогда не был в клубе. Зачарованный, я соглашаюсь. И я иду за своей сестрой в очередной новый мир. На двери висит вывеска со словом «Рубайат», написанным арабской вязью. Огромный верзила, стоящий перед дверью, бурчит: — Три доллара. Скидок нет. Мадонна платит за нас обоих. Внутри темно, но я вижу голую кирпичную стену со множеством кабелей и красные скамейки, стоящие вдоль стен. В центре находится деревянная танцплощадка, над которой сверкают стробоскоп и рождественские гирлянды. На потолке закреплены деревянная решетка и огромный серебристый шар. Спустя много лет Мадонна выйдет из такого же шара во время турне «Confessions Tour». Даже в молодости она обращает внимание на каждый опыт, каждый визуальный образ. В клубе гремит музыка. Звучит «Stayin'Alive». И только тут я замечаю. В клубе множество парней. Они танцуют обнявшись, танцуют поодаль друг от друга, танцуют вместе. Я одурманен. Я поворачиваюсь к Мадонне и спрашиваю: — Почему здесь нет девушек? Мадонна недоверчиво смотрит на меня. — Кристофер, — необычайно терпеливо говорит она, — это гей-бар. То есть для мужчин. И неожиданно меня охватывает чувство облегчения. Я не знаю и не понимаю почему. Я просто знаю, что все так, как должно быть. Диджей ставит «Boogie Nights». Мадонна хватает меня за руку и вытаскивает на танцпол. Но я слишком смущен взглядами мужчин, чтобы насладиться танцем с Мадонной. Я смотрю под ноги и пытаюсь не разглядывать других мужчин. Я хочу скрыть свои чувства. Я понимаю, что Мадонна не первый раз в этом клубе. Позже она рассказала мне, что впервые ее привел сюда Кристофер Флинн, и с тех пор они часто здесь бывают. Я не хочу, чтобы этот вечер заканчивался. Когда клуб закрывается, я предлагаю подвезти Мадонну в общежитие. В машине Мадонна спрашивает: — Ну, Кристофер, что ты думаешь? Я смотрю перед собой и напеваю мотив «Stayin'Alive». — Нет, что ты на самом деле думаешь? Я знаю, она хочет, чтобы я признался, что я — гей. Но я еще не готов признать свою сексуальную ориентацию. — Что я думаю? — переспрашиваю я и снова укрываюсь в привычной скорлупе. — Я думаю, что это забавно. Музыка была отличная. Мы подъезжаем к общежитию, она выходит из машины. Мы оба понимаем, что в наших отношениях произошел перелом. Сестра показала мне отражение моей сексуальности, и я не могу больше скрывать этого — по крайней мере, от себя самого. Она открыла мне глаза, и я испугался. Я окончил школу и провел лето, работая на местной автозаправке. Я поступил в колледж Западного Мичигана. Из-за «Дюны» и других прочитанных после нее книг, я решил заняться антропологией. В душе я всегда был романтик, мне нравились любовные фильмы. Втайне я воображал себя новым Эрролом Флинном, поэтому начал заниматься фехтованием. Позднее моим идеалом стал Уильям Холден, но вы представляете, каким я был тогда. Я понял, что если хочу по-настоящему научиться чему-то из того, что преподавали в колледже, то не должен просто молча сидеть на лекциях. Каждый вечер я становился взрослым мальчиком «Покажи мне». Я проверял каждое слово, сказанное мне учителями. Я сомневался во всем и все доказывал. Я никому не верил. Мне нужно было все показывать и доказывать. За один семестр в колледже я узнал больше, чем за все школьные годы. После второго семестра я решил, что хочу продолжить занятия танцами и заняться современным танцем. Об этом я сообщил отцу, и, к моему облегчению, он не стал возражать. Но он был явно разочарован, и я почувствовал себя ужасно. Мои старшие братья так и не окончили школу, и отец надеялся, что хотя бы я стану ученым. Но его мечтам не суждено было сбыться. Впрочем, отец не пытался отговорить меня. Он просто сказал: — Мне это не нравится. Если ты хочешь заниматься танцами, то будешь платить за них сам. Я нашел себе работу в кафетерии и стал сдавать кровь по 50 долларов за сеанс. Я сдавал кровь так часто, как это было возможно. Я подружился с девушками из общежития. Они стали для меня подругами и почти сестрами. Однажды холодным зимним утром я увидел, как мой сосед по комнате, с которым у меня не было ничего общего, выходит из душа обнаженным. У меня произошла эрекция. Я понял, что я гей. Сосед не заметил моей реакции, но я был ужасно смущен. К счастью, в середине семестра он переехал в другую комнату, и я стал жить один. Первый год в колледже прошел замечательно. Отец оплачивал половину стоимости моего обучения, и все же в конце года я остался без денег. Я перевелся в Оклендский университет и вернулся домой. Я снова встретился с Мадонной, и она ввела меня в еще один новый и необычный мир. Однако на этот раз инициатива принадлежала мне. Я видел, как она с друзьями курит марихуану. Мне было любопытно, чем же занимается старшая сестра. Я спросил ее об этом. Через два дня она подарила мне самокрутку в розовой бумаге. — С тебя пятьдесят центов! — сказала она и протянула руку - Я ей заплатил. Уже тогда она была опытным бизнесменом! К этому времени с подачи Кристофера Флинна Мадонна бросила Энн-Арбор, не получив диплома, и перебралась на Манхэттен. Позже она скажет об этом путешествии: «Я приехала с тридцатью пятью долларами в кармане. Это был самый смелый мой поступок». Действительно, для того, чтобы бросить университет и повергнуть в ужас отца, который и представить себе не мог, чтобы первый из его детей, поступивший в колледж, так и не получил диплома, требовалась немалая смелость. Помню, что в то время даже мне казалось, что Мадонна перегнула палку. История о том, как Мадонна приехала на Манхэттен с тридцатью пятью долларами в кармане и остановилась на Тайме-сквер, потому что просто не знала, куда пойти, это чистая сказка. Во-первых, она принадлежала к среднему классу, и на Манхэттене у нее было много знакомых — танцовщиков и инструкторов. Она вовсе не была несчастной, одинокой маленькой бродяжкой, у которой крошки во рту не было. Нет, у нее были деньги и поддержка. С этим все было в порядке. Да, она могла переночевать в Мьюзик-Билдинг, но только потому, что надеялась встретить там кого-то из продюсеров или музыкантов. Сказки. Чем больше она ими увлекается, тем сказочнее выглядит история о ее первом появлении на Манхэттене. В этом чувствуется влияние Анаис Нин, писательницы, которая мастерски создала собственную биографию.
Она сразу же начала рассказывать, какая замечательная у них группа, какого успеха они добьются. Она даже велела своим друзьям сыграть для меня. Мадонна сидела на заднем плане — она играла на ударных — и все же сразу приковывала внимание. Я не мог оторвать от нее глаз, совершенно не обращая внимания на тех, кто находился впереди. С Мадонной так было всегда. И в то же время я не переставал удивляться метаморфозе, произошедшей с серьезной студенткой, которая решила посвятить себя современному танцу и когда-нибудь открыть собственную танцевальную студию. Мадонна сказала, что все еще периодически занимается танцами, но было совершенно очевидно, что танцовщица в ней последовала за болельщицей, американской девушкой, прима-балериной и достойной ученицей Кристофера Флинна. Она превратилась в Ринго Старра в юбке. Нас она встретила в драных джинсах, белой футболке, черных сетчатых чулках. Волосы были собраны на затылке в хвост. Мне показалось, что она даром теряет время, не имея никакой конкретной цели. Я был смущен и разочарован, но не мог не восхититься ее поразительным упрямством и уверенностью в себе. В тот же вечер к студии подъехал длинный лимузин. Мадонна сказала, что приглашает нас поужинать в «Патриссис», любимое место музыкантов на Кенмейр-стрит в Маленькой Италии. Я подумал, что это очень странно: она живет как нищая артистка, но при этом в ее распоряжении огромный лимузин. По-моему, она сама сказала, что машина принадлежит одному парню, с которым она познакомилась в Париже и который был ею очарован. Я усмехнулся, но эти слова произвели на меня впечатление. Но когда мы поехали по мосту 59-й улицы, я забыл о студии и даже о моей сестре. Мне показалось, что я улетел к звездам: я впервые увидел перед собой огни Манхэттена. Я был поражен и потрясен. Я еще не влюбился в этот город, но уже страстно его возжелал. Мы провели уик-энд в Дэриене, и я вернулся в Оклендский университет. Чтобы заработать денег, я все лето работал — сначала санитаром в доме престарелых, а потом помощником на кухне в местной больнице. Вторая работа мне даже понравилась. В колледже я целиком сосредоточился на танцах. Ко второму семестру второго курса я уже был ведущим танцором университетской труппы. Мне уже исполнилось двадцать. Отец и Джоан пришли посмотреть мое выступление в балете Агнесс де Милль «Родео». Я никогда прежде не выступал на сцене и сильно нервничал. Я боялся, что отец свяжет мое увлечение танцами с сексуальной ориентацией. После того вечера в «Рубайате» мы с Мадонной больше не говорили о моей сексуальности. Об этом никто не знал. Я так сильно нервничал, что во время генеральной репетиции, задумавшись о предстоящей премьере, поскользнулся и упал. Меня отвезли в больницу. Рентген показал, что я сломал большой палец ноги в двух местах и еще два пальца. Меня мучила ужасная боль, но на следующий вечер мне забинтовали пальцы, и я твердо решил участвовать в спектакле. Наверное, мы с Мадонной унаследовали от какого-то дальнего, неизвестного предка артистические гены. С тремя сломанными пальцами я выполнил двенадцать жете (прыжковое па, при котором вес танцовщика переносится с одной ноги на другую. — Прим. пер.) одно за другим. Каждая секунда танца давалась мне мучительно, но я не издал ни единого стона. В антракте отец поздравил меня, хотя ему и не нравилось, что я стал танцором. Отец был поражен тем, что я танцевал с тремя сломанными пальцами. Шоу продолжалось. Боль становилась невыносимой, но я стоически все выдерживал, не догадываясь, что мои страдания скоро будут вознаграждены. Мой стоицизм оценил другой танцовщик, Рассел. Я еще раньше обратил на него внимание, но мы никак не пересекались. В тот же вечер я со своими переломанными пальцами стал героем дня. Когда мы с Расселом переодевались в гримерке, собираясь отправиться в душ, он неожиданно остановился и поцеловал меня. Сначала я был поражен, а потом расслабился и постарался продлить это мгновение. Рассел все еще обнимал меня, когда щелкнул замок, и дверь гримерки распахнулась. Мы быстро отпрянули друг от друга, и наше объятие осталось незамеченным. Вскоре после этого Рассел пригласил меня к себе домой, когда его мать ушла спать. Сначала мы смотрели вместе телевизор. Потом его рука коснулась моей. Он потянулся ко мне. — Ты хочешь заняться этим здесь? Даже не думай! — сказал я. Возмущенный, ничего не соображая, я вскочил, привел одежду в порядок и отправился домой, страстно желая узнать, где и когда можно этим заняться. Время тянулось медленно. Я окончательно осознал свою гомосексуальность. Девственность я потерял на заднем сиденье золотистого «Датсуна» Рассела. Как-то вечером в автомобильном кинотеатре мы сидели в машине вдвоем. Он нажал на рычаг, сиденье откинулось... Так все и произошло. По странному стечению обстоятельств Мадонна тоже потеряла девственность с парнем по имени Рассел, и тоже на заднем сиденье автомобиля. У нас оказались не только почти идентичные гены, но и одинаковая судьба. Впрочем, если верить ей, она все же меня превзошла, — у нее все произошло в «Кадиллаке», а не в «Датсуне». Я наконец-то смирился с тем, что я — гей, и даже начал находить в этом удовольствие. Впрочем, не настолько сильное, чтобы сообщать о нем всем и каждому. Я не сказал ничего даже Мадонне. Свою связь с Расселом я хранил в строжайшей тайне, особенно от членов семьи. Через несколько недель родители ушли ужинать в ресторан. Мы с Расселом спустились в подвал, в старую спальню моего старшего брата, полагая, что уж там-то нас никто не увидит. В спальне было гораздо удобнее, чем на виниловом сиденье моего старого «Доджа» или расселовского «Датсуна». Мы сняли одежду и устроились на кровати. Нам было настолько хорошо, что мы не услышали шагов на лестнице. Через несколько секунд в спальню вошла моя сестра Meлани. Она замерла в дверях, широко раскрыв рот от удивления. Ее лицо было абсолютно белым, как седая прядь в ее волосах. Она сразу же бросилась наверх. Не повезло! Мы с Расселом быстро оделись. Я попросил его остаться в подвале. Я поднялся наверх и лицом к лицу столкнулся с Марти, главным мачо в семействе Чикконе. Он дал мне пощечину и заорал: — Что это ты, черт побери, тут делаешь? Ты что, чертов гомик? Гомик, да? Долю секунды я думал, что делать, и в конце концов решил признаться — и будь что будет. — Да, я гомик, Марти, — сказал я. А потом с самым важным видом, на какой в тот момент был способен, добавил: — Что ты собираешься сделать? Надрать мне задницу? От неожиданности Марти даже отступил. — Именно за тем я и пришел, — сказал он. Наступила пауза. Я молча попрощался со своей привлекательной, как мне казалось, внешностью. — Но делать этого не буду, — наконец добавил он. Марти поднялся наверх, и на этом все кончилось. По крайней мере, мне так показалось. Перенесемся в Чикконе-Вайнъярд, Траверс-Сити, штат Мичиган. Два года назад мы отмечали семидесятипятилетие нашего отца. Я сидел на веранде. Ко мне подошел Марти и сказал: Мне нужно извиниться перед тобой. Я сразу же вспомнил тот вечер в нашем подвале. Тебе не за что извиняться. Нет, я должен. — Ради бога, не надо. Все хорошо, все в порядке. Марти не собирался отступать. — Я сожалею о том, что сказал, но мне не понравилось то, что ты стал геем. Извини, что я был такой задницей. Если говорить о Марти, то так оно и было на самом деле. К 1980 году я принял радикальное решение. Занятия антропологией могут подождать. И профессиональное фехтование тоже. Я окончательно решил стать танцовщиком. Отца мое решение не порадовало. Впрочем, он не сердился и не ругал меня. Я знал, что несмотря ни на что он хочет, чтобы я был счастлив. И я отправился в пригород Детройта. Я работал в сэндвич-ном баре, а параллельно танцевал в труппе Мэри Виндзор «Харбингер». Больше года я был танцором в «Харбингере». За это время я очень многое узнал о современном танце. Я открыл для себя Элвина Айли, Кэтрин Данхэм, новые и необычные танцевальные стили. Однако на Мадонну мои достижения впечатления не производили. Как-то раз она позвонила и сказала: — Кристофер, если ты действительно хочешь стать танцовщиком, тебе нужно перебраться в Нью-Йорк. Я знал, что она права, но не понимал, готов ли переехать в город Большого Яблока. Чувствуя мое искушение, сестра-сирена продолжала: —Приезжай в Нью-Йорк. Ты можешь поселиться в моей квартире. Я тебя со всеми познакомлю и буду заниматься вместе с тобой. Я приму тебя в нашу группу. Через пару дней я сложил вещи в большой зеленый вещмешок и отправился в Изумрудный город, где меня с распростертыми объятиями ожидала добрая ведьма Глинда. По крайней мере, я так думал. Как мы договорились, я прилетел в аэропорт имени Джона Кеннеди и взял такси до города. Водитель высадил меня за несколько кварталов от того места, где жила Мадонна, поэтому мне пришлось пройтись пешком. Стояла поздняя ночь. Когда я добрался до довоенного здания на углу Западной 94-й и Риверсайд, где жила Мадонна, спина моя страшно ныла от тяжеленного вещмешка. Переполненный радостными ожиданиями и возбуждением, я нажал на кнопку звонка. Дверь открылась. Передо мной стояла Мадонна Номер Четыре (номер один — болельщица, номер два — серьезная балерина, номер три — барабанщица-панк). Я с трудом узнал сестру. На ней был очень странный наряд: черный топик, короткая красная юбка в складку, черные колготки, башмаки, черные кожаные браслеты со стразами. В спутанных волосах торчали какие-то лоскуты. В зубах Мадонна держала испачканную, губной помадой сигарету. Прежде чем я успел воскликнуть: «Но, Мадонна, ты же никогда не курила!», она решительно объявила: — Привет, Кристофер, жить здесь ты не сможешь. Прямо и откровенно, без всяких экивоков. Что ты хочешь сказать? Я все бросил в Детройте... Квартиру, работу, все... Ну и что... — пожала плечами Мадонна. Увидев мое расстроенное лицо, сестра слегка смягчилась:
Я взял у нее таблетку. Лишь потом я узнал, что это экстази, или МДМА, как их тогда называли. Я обратил также внимание и на то, что в отличие от семейных праздников по крайней мере на этот раз она не стала язвить. Следом за Мадонной я вошел в квартиру. Деревянные полы, причудливые карнизы — это была одна из тех довоенных квартир со множеством спален, которых так много в верхней части манхэттенского Вест-Сайда. Мы вошли в открытую прихожую, которая вела в большую гостиную, заставленную сломанной мебелью. Справа находились кухня и еще одна комната, слева — тридцатифутовый коридор. Размеры квартиры меня поразили. Следуя за сестрой, я удивлялся, неужели здесь не найдется для меня места, но предусмотрительно молчал. Спальня Мадонны оказалась третьей справа. Позже я узнал, что Мадонна только снимает комнату у неизвестного владельца, а квартира ей не принадлежит. В спальне вообще не было мебели — один лишь матрас, застеленный грязным голубым бельем. Матрас лежал на полу, прямо в центре комнаты. В одном углу я увидел раковину. С потолка свисала электрическая лампочка без абажура. Свет проникал в комнату через окно без занавесок. Из окна открывался безрадостный вид на кирпичную стену. На полу валялись груды панковской одежды. Белые оштукатуренные стены потрескались. В комнате Мадонны не было никаких картин или украшений — только драный постер Сида Оишеза, приклеенный клейкой лентой. Мадонна дала мне выгоревшее старое одеяло и подушку, отвела в гостиную и оставила в одиночестве. Я постелил одеяло на пол, но оно, к моему удивлению, куда-то поползло. Я поднял одеяло и понял, что слова сестры меня настолько обескуражили, что я не заметил, что компанию мне составляют примерно пять миллионов тараканов, кишащих на полу. Впрочем, я настолько устал и отчаялся, что не обратил на них внимание. Я снова постелил одеяло и попытался заснуть. А тараканы тем временем штурмовали мое тело. Если насекомые спать мне не мешали, то о людях, которые всю ночь приходили и уходили, я этого сказать не могу. Мадонна выглянула узнать, как у меня дела, и быстро исчезла. Что я тут делаю? Я был шокирован и зол. Казалось, что сестра решила позаботиться обо мне и пригласила поселиться с ней на Манхэттене. Теперь же было ясно, что я ей совершенно не нужен. Мне было больно и обидно — добрая ведьма Глинда оказалась злой. На следующее утро я постучал в дверь спальни Мадонны. Через несколько минут она открыла. Глаза у нее были совершенно заспанные. — Я не могу там ночевать из-за тараканов, Мадонна, — сказал я. — Ты должна мне помочь. Мне же некуда идти. На секунду она задумалась, а потом взяла трубку телефона. — Привет, Дженис! — сказала она. — Моему младшему брату Кристоферу негде остановиться. Может он пожить у тебя пару недель? Я с замиранием сердца ждал ответа. — Нет, здесь он остаться не может, — добавила сестра. — Я думала, что ему можно будет здесь поселиться, но об этом узнал парень, которому принадлежит квартира, и запретил кого-нибудь пускать. Наконец-то я понял, почему Мадонна изменила свое решение. И все же мне было довольно обидно, что она не удосужилась объяснить мне это сразу же. Я с облегчением понял, что она не собирается просто вышвыривать меня на улицу. А жить с Дженис Гэллоуэй, танцовщицей из Мичигана, которая училась в колледже вместе с Мадонной, оказалось очень весело. К тому же в ее двухкомнатной квартире на шестом этаже на углу Первой и Девятой совершенно не было тараканов. Мы с Дженис питались консервированным тунцом и крекерами. По вечерам мы в наших танцевальных костюмах направлялись в гей-бар, который находился напротив, а днем исполненные надежд носились с одного просмотра на другой. Я прожил в квартире Дженис около трех месяцев. В это время мы много общались с Мадонной. Вместе мы ходили на спектакли труппы Марты Грэм. Хотя Мадонна полностью забросила танцевальную карьеру и решила стать поп-звездой, хорошие спектакли ей по-прежнему нравились. Я любил проводить время с ней, но мне нужно было заботиться о собственном выживании. Самым важным для меня стал поиск работы в танцевальной труппе. Наконец-то мне предложили работу в труппе «Le Group de La Place Royal» в Оттаве. Я позвонил Мадонне и сообщил ей новость. — Ты правда думаешь, что тебе нужна эта работа? — спросила она. — Я имею в виду, это же не Нью-Йорк. Если ты хочешь стать танцовщиком, тебе не нужно туда ехать. Копируя ее резкую манеру, которая со временем стала присуща и мне, я ответил, что она мне совсем не помогает, что у меня нет денег, что в Оттаве мне предложили 300 долларов в неделю — вдвое больше, чем получает большинство танцовщиков в Нью-Йорке. Мадонна вздохнула, сказала: «Что ж, хорошо», и повесила трубку. Брат испарился. В Канаде было спокойно, холодно и правильно. Работа в танцевальной труппе походила на любую другую работу. С понедельника по пятницу с девяти до пяти мы занимались и репетировали. Это было не совсем то, на что я рассчитывал, но я многому научился и стал танцевать гораздо лучше. В отпуск я вернулся в Мичиган. Мадонны дома не было, но все остальные родственники были изумлены тем, что я действительно стал танцовщиком и мне платят за это деньги. Вместе с труппой я отправился на гастроли в Европу — в Уэльс и Италию. Но, сколь бы гламурной ни казалась моя жизнь, мне хотелось чего-то большего. Естественно, что, когда я снова услышал зов сирены, призывающей меня вернуться в город Большого Яблока, я не стал ему противиться. Возвращайся на Манхэттен, — сказала Мадонна. — У меня есть собственный менеджер. Я написала популярную песню. У меня есть контракт. Я записываю песню «Everybody». И это я ее написала. Здорово, правда? Здорово, Мадонна. Я знаю, - что ты всегда этого хотела. Я рад за тебя. Я изо всех сил старался говорить не покровительственным тоном, но чувствовал, что мне это не удается. Мне нужны танцовщики на подтанцовку, — быстро сказала она. — Ты как? На подтанцовку? Ну да, в клубах по всему городу. Пара сотен за выступление. Они проигрывают мою запись, я пою, и мы все — ты, я и еще один танцовщик — танцуем. Я помедлил долю секунды. Печальный опыт первой поездки в Нью-Йорк все еще был жив в моей памяти. И ты сможешь жить со мной, — продолжала Мадонна, словно читая мои мысли. Действительно смогу? Точно! Знаешь, Крис, ты — лучший! Помнишь, как здорово мы с тобой танцевали? А как здорово смотрелись? Ты мне нужен. Я нужен своей сестре. Я вылетел в Нью-Йорк ближайшим самолетом. жүктеу/скачать 1.19 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|