§ 1 Определение и решение социальных проблем

Стремление скрыть действительные социальные факты и события — основное в отношении бюрократии к действительности*. Оно обусловлено тем, что социальная действи­тельность и мир в целом для бюрократа субординированы сообраз­но бюрократическому разделению труда. Каждый чиновник должен знать только то, что относится к сфере его непосредственной деятель­ности и определено предписанием. Поэтому наилучший вариант зна­ния о действительности для бюрократа — чтобы о пей не знал

* «...Фабриканты и правительство изо всех сил стараются скрывать от глаз общества то, что происходит в фабричном мире: о стачках запрещают печатать, отчеты фабрич­ных инспекторов о положении рабочих тоже перестали печатать, всякое злоупотребле­ние стараются замолчать и уладить поскорее дело «келейно», чиновничьим поряд­ком...» [2, 4, 281].

71

никто, за исключением его самого. Если же скрыть социальную проблему, событие или бедствие не удается, то бюрократ стремится дать такое их толкование, которое извращает действительность в выгодном для него свете.

Ленин развивает идею Маркса о том, что в деятельности бюрокра­та постоянно отождествляются вопросы: как обстоят дела в социаль­ном бытии? кто отвечает за то, что они обстоят именно так, а не иначе? В результате такого отождествления все нерегламентированные предписаниями события означают подрыв социального статуса бюрократа. Знание о социальной действительности должно быть служебной и государственной тайной!— таково глубокое убеждение бюрократа.

Поэтому бюрократия запрещает говорить и печатать правду о со­циальных проблемах и бедствиях [2, 5, 298]. Печать и другие каналы выявления и формирования общественного мнения терпимы лишь в той степени, в которой они сообщают официально-бюрократическую версию социальных явлений, проблем и бедствий, скрывают, или пре­уменьшают их действительную социальную значимость. Анализируя деятельность правительства царской России по борьбе с голодом, Ленин отмечал, что во взнузданной донельзя печати систематически публиковались казенно-полицейские заметки о «благополучном» ходе продовольственной кампании. Бюрократические чины раздавали ин­тервью, в которых повествовалось о том, как они лично распределили задания, чтобы успешно бороться с голодом. Правительственная пресса систематически докладывала обществу, что во всех пострадав­ших от голода губерниях «...кипит деятельная работа администрации по устройству помощи. Многие уезды уже обследованы на предмет признания их неблагополучными в продовольственном отношении, назначаются уездные заведующие продовольственною частью и т. д. По-видимому, правительственными должностными лицами,— цити­рует Ленин одну из таких публикаций,— делается все возможное для оказания своевременной и достаточной помощи» [2, 5, 308]. Офи­циальная пресса, таким образом, в соответствии с установками мнимого либерализма, внедряет в общественное мнение мысль о том, что бюрократические методы определения и решения социальных проблем и устранения социальных бедствий вполне эффективны. Что же это были за методы? Государственному учреждению по борьбе с голодом рекомендовалось сделать приблизительный расчет потребности каждой местности в помощи продовольствием. По убеж­дению бюрократии, этот расчет должен быть одной меркой для всех, и эта мерка редко преувеличивается. Анализируя ее, Ленин указы­вает, что оперирование средней цифрой сбора хлеба бьет по бедней­шим и наиболее нуждающимся людям, цифра потребления уменьше­на наполовину, исключение рабочего населения, получающего паек по месту работы, ведет только к разделу недостаточной ссуды между

детьми и взрослыми. Суть бюрократического расчета помощи голо дающим заключалась и том, что нужда населения была определена в 4 или 5 раз меньше действительных размеров: «Это не борьба с голодом, а борьба с теми, кто хочет действительно помочь голодаю­щим» [2, 5, 282].

Следовательно, недоедание населения, возведенное в принцип помощи ему,— суть бюрократического определения социальных бед­ствий. Администрация при этом кипит в работе «...по уменьшению действительных размеров нужды и но сведению всего дела помощи голодающим до какого-то акробатства копеечной благотворитель­ностью» [2, 5, 313].

Ленин отметил также, что отношение бюрократии к пострадавшим от голода людям включает две особенности: она смотрит на них как на игрушку, которая приятно щекочет самолюбие бюрократа, или как на врага, проявляющего, «...ничем не оправдываемую требователь­ность по отношению к правительству...» и потому подлежащего обузданию [2, 5, 282]. Требовательность граждан к правительству никогда и ничем, даже массовым голодом и смертностью населения, не может быть оправдана!— такова логика отношения бюрократа к гражданам. Чиновники же могут и обязаны быть требовательными к подданным. В этом — право и привилегия бюрократии. Всякая иная требовательность не имеет под собой никаких оснований. Будь всегда готов к смерти, но не теряй надежды и уповай на мою помощь!— вот бюрократический идеал поведения граждан. Но ни я, ни мои коллеги и, тем более, начальники никогда и ничем тебе пе обязаны — этого, верноподданный, тоже не забывай! — оборотная сторона этого идеала.

Итак, суть бюрократического определения социальных проблем и бедствий в том, чтобы' исказить и преуменьшить их действи­тельную социальную значимость, раздуть и преувеличить (с помощью каналов формирования общественного мнения) эффективность бюро­кратических методов их решения. Оперирование средними цифрами потребления населения, как будет показано ниже, вполне может обслуживать бюрократическое отношение к действительности.

Если отдельные лица, даже лояльно настроенные по отношению к правительству царской России, стремились показать действитель­ные размеры социальных бедствий, то бюрократия вела борьбу не столько с бедствиями, сколько с этими людьми: «И циркуляр,— пишет Ленин,— заканчивается прямым походом против частных бла­готворителей. Нередко обнаруживалось,— гремит г. Сипягин (тогдашний министр внутренних дел.— В. М.),— что иные благотво­рители стараются возбудить в населении «недовольство существую­щими порядками...» ведут «противуправитсльственную агитацию» и проч. (...)... что из них многие — «лица с небезупречным полити­ческим прошлым...» [2, 5, 282—283]. На самом же деле, как отмечал

Ленин, «...не было ни одного факта, чтобы, прикрываясь благотво­рительностью, вели агитацию революционеры». Поэтому поход бюро­кратии против частных благотворителей доказывал только одну истину: «...полицейское правительство боится всякого соприкоснове­ния с народом сколько-нибудь независимой и честной интеллигенции, боится всякого правдивого и смелого слова, прямо обращенного к на­роду, подозревает — и подозревает совершенно справедливо,— что одна уже забота о действительном (а не мнимом) удовлетворении нужды будет равносильна агитации против правительства, ибо народ видит, что частные благотворители искренне хотят ему помочь, а чиновники царя мешают этому, урезывают помощь, уменьшают размеры нужды, затрудняют устройство столовых и т. д.» [2, 5, 283].

Нетрудно увидеть в этих положениях Ленина развитие Марксовой идеи о том, что бюрократия стремится закрепить за собой монополию на определение любых социальных проблем и бедствий и исключить любых соперников в этой сфере. Ведь параллельная деятельность других лиц создает политически нежелательную ситуацию для срав­нения бюрократических и иных методов определения и решения социальной проблемы. А такое сравнение может подорвать доверие населения к бюрократии. Поэтому Ленин развивал Марксово положе­ние о том, что важнейшим средством нейтрализации, ограничения и запрещения является политическая квалификация любой социальной проблемы, мнения и деятельности по ее решению: «...в России всякая деятельность, даже самая далекая от политики, филантропическая (благотворительная) деятельность неизбежно ведет к столкновению независимых людей с полицейским произволом и с мерами «пресе­чения», «запрещения», «ограничения» и проч. и проч.» [2, 5, 284]. С одной стороны, бюрократия не в состоянии адекватно воспринять социальное явление, событие или проблему. Поэтому их политическая квалификация служит основанием для подозрительности и репрессий в отношении людей, предлагающих небюрократические способы осо­знания социальных фактов и проблем. По сути дела срабатывает бю­рократическое представление о том, что активное и сознательное бытие государства воплощено только в органах управления.

Сообразно этому представлению, основным критерием возможно­сти определить социальный факт или проблему является принадлеж­ность к чиновному сословию и государственная служба. Все осталь­ные граждане принадлежат к нежелательным элементам. Поэтому для бюрократа не обладает ценностью и христианское сострадание к ближнему, если оно проявляется вне учреждений. Ведь такое сострадание может вызвать действия, порождающие сомнения в истинности бюрократического определения фактов и проблем. В этом смысле люди и человеческие отношения находятся «за пределами» интересов бюрократа. В государстве должны быть те и только те, кто расписан и расчислен по государственным ведомствам и выпол-

няет возложенные на них обязанности. Из них главная — отсутствие инициативы и беспрекословное подчинение начальству. С точки зрения бюрократа в обществе нет людей как таковых — есть только чи­новники и нечиновники, служилый люд и смерды. Лить принадлеж­ность к служилому люду дает право на участие в определении и реше­нии социальных проблем. Всякая иная, не санкционированная сверху деятельность, по едкому определению Ленина, «...всецело входит в понятие уголовщины» [2, 5, 299].

Политическая квалификация социальных фактов, проблем и деятельности способствует деморализации людей и социальных отно­шений. Моральные ценности отождествляются с политическими. Предполагается, что главная из них — верноподданность. Это значит, что бюрократическое определение социальных фактов и проблем осознается населением как наилучшее из возможных. Деморализация общества и верноподданность взаимообусловлены и являются след­ствием длительного господства бюрократии над обществом.

Указанные факторы — извращение, запрет на правдивое изло­жение и политическая квалификация — значимы для бюрократиче­ского определения социальных фактов и проблем. Размеры социаль­ных бедствий преуменьшаются и определяются посредством опериро­вания средними цифрами, а правительственная помощь населению преувеличивается.

После того как социальный факт, проблема, бедствие определены подобным образом, начинается их бюрократическое решение.

Сначала издается бюрократический документ — циркуляр; инст­рукция, постановление и т. п. Главная цель их издания — произвести впечатление на общество. Анализируя циркуляр Министерства внут­ренних дел царской России губернаторам местностей, пострадавших от голода, Ленин иронически замечает: «Опубликованием этого доку­мента рассчитывали, очевидно, произвести впечатление на «обще­ство»: вот, дескать, как мы попечительны, как мы торопимся с мерами помощи, как мы заранее предусматриваем и организацию продоволь­ственных учреждений и все виды и стороны их деятельности» [2, 5, 277]. Представленная в таких документах концепция действитель­ности опережает развитие событий и регламентирует все действия. Ведь с точки зрения бюрократа действительность должна соответство­вать документу, а не наоборот.

В таком документе отражена бюрократическая гармония формы и содержания. Признаки формы бюрократического документа опреде­ляются величиной и пространностью, отсутствием новизны и прямых и четких указаний на действительные социальные причины его появ­ления, канцелярским стилем. Даже для того, чтобы дочитать такой до­кумент до конца, требуется немалое терпение, «...ибо на три четвер­ти...— какое! на девять десятых — циркуляр наполнен обычным ка­зенным пустословием. Разжевывание вещей давным-давно известных

75

и сотни раз повторенных даже в «Своде законов», хождение кругом да около, расписывание подробностей китайского церемониала сноше­ний между мандаринами, великолепный канцелярский стиль с пе­риодами в 36 строк и с «речениями», от которых больно становится за родную русскую речь,—когда вчитываешься в эту прелесть, чувст­вуешь себя точно в русском полицейском участке, в котором от стен отдает затхлостью, отовсюду несет какой-то специфической вонью, чиновники уже по одному своему виду и обращению — олицетворе­ние самой невыносимой волокиты, а виднеющиеся в окно надворные постройки живо напоминают о застенке» [2, 5, 277—278].

Эти свойства формы и содержания документа соответствуют бюрократическому познанию социальных фактов и проблем. Они не могут быть восприняты адекватно, поэтому метод проб и ошибок — необходимая составная часть бюрократической деятельности*. Доку­менты (законы, инструкции, циркуляры, распоряжения, постановле­ния) оказываются результатами применения этого метода. Поэтому при бюрократическом познании и решении социальных проблем существует массовое производство документов. Они публикуются без предварительного обсуждения с компетентными людьми, в них отсут­ствует серьезное намерение решить ту или иную проблему, а сущест­венным мотивом их издания является политическое честолюбие или благонамеренность высшего уровня бюрократии.

В таких документах содержится подробнейшая регламентация действий но решению любых социальных проблем. Бюрократ исходит из убеждения: мне мир известен до последней йоты! Поэтому всякий документ выглядит как достигнутый здесь и сейчас идеал социального и управленческого порядка. Но процесс производства таких «идеа­лов» оказывается бесконечным, поскольку в мире постоянно происхо­дит что-то нерегламентированное. Ведь объекты управления не обла­дают государственным разумом! И потому высший уровень бюрокра­тии стремится создать у верноподданных иллюзию, что только ему

* «Достаточно было нескольких сообщений губернаторов, чтобы разувериться в пригодности закона! Это как нельзя лучше показывает, какое значение имеют те законы, которые пекутся, как блины, в петербургских департаментах, без серьез­ного обсуждения людьми, действительно сведущими и способными высказать само­стоятельное мнение, без серьезного намерения создать лучше удовлетворяющий своей цели порядок, просто по честолюбию какого-нибудь пройдохи-министра, желающего отличиться и поскорее выказать свою благонамеренность» |2, 5, 278 — 270]. .

присуща повышенная социальная чувствительность и оперативная реакция на возникающие социальные проблемы.

В результате таких установок ни один из документов не является идеалом. В этом — один из парадоксов бюрократического познания и деятельности: законодательные и нормативно-регламентирующие процессы не могут адекватно отразить существующие социальные отношения и процессы, но с успехом могут подтвердить факт суще­ствования управленческих структур. Каждый новый документ озна­чает только то, что государственные мужи-чиновники не снят и оперативно реагируют на любые социальные явления.

Веским доказательством такой реакции является создание новых управленческих структур. Они создаются уже не столько для реше­ния проблем, сколько для выработки порядка применения репрессий в отношении пострадавшего населения. В результате бюрократи­ческий произвол расширяется вплоть до милитаризации методов управления. Так, новое уездное центральное но продовольственной части управление, по характеристике Ленина, создавалось для того, «...чтобы не пропускать неблагонамеренных людей, неблагонамерен­ных мыслей, неблагоразумных поступков по продовольственному делу. (...) Если и до сих пор губернатор в русской провинции был настоящим сатрапом, от милости которого зависело существование любого учреждения и даже любого лица во «вверенной» губернии, то теперь создается уже настоящее «военное положение» в этом отно­шении. Необыкновенное усиление строгостей — по поводу помощи го­лодающим! Это совсем по-русски!» [2, 5, 279 — 280].

Рост расходов на управление — следующий элемент бюрократи­ческой реакции на социальный факт, проблему, бедствие. Для реше­ния, к примеру, продовольственного вопроса создавались новые уезд­ные управления, для них выделялись особые суммы, определялись расходы по делопроизводству, расходы на канцелярские средства и т. д. В итоге такой реакции «канцелярии всего больше будут работать, вся работа и будет состоять в канцелярщине — как же тут не позабо­титься о канцелярских средствах? Прежде всего на канцелярии, а что останется, то голодающим» [2, 5, 280].

Лишь после того, как пройдены все эти этапы реакции на действи­тельность, начинается собственно бюрократическое действие. Оно включает уже известные нам элементы: недоверие высших уровней по отношению к низшим в определении размеров социальных бед­ствий; указание сферы действия документов; определение порядка работ, необходимых для решения проблемы; волокита; надзор над гражданами и ограничение их прав. Рассмотрим эти элементы по­дробнее.

Низшие уровни, непосредственно занятые решением социальной проблемы, лишены права ее определять. Это право возлагается на высшие уровни. Они исходят из постулата: низшие уровни неизбежно

77

преувеличивают действительную социальную значимость факта или проблемы. Делегирование функции определения социальных явлений на высшие уровни означает, что недоверие — основное свойство бюрократии как в ее отношениях к обществу, так и внутри аппарата управления.

Высшие уровни вырабатывают одну мерку для всех социальных явлении. По убеждению высших уровней, социальное неблагополу­чие, в том числе голод,— нормальное состояние общества, которым они управляют.

Порядок и организация работ для решения социальных проблем оказываются непомерно громоздкими: назначаются особые сметы, полномочные и совещательные органы на высшем уровне. Например, для решения продовольственной проблемы учреждалось особое сове­щание под председательством товарища министра внутренних дел. В круг его обязанностей входило разрешение отступлений от установ­ленного порядка; обсуждение различных проектов и предложений о выделении средств; установление предельных размеров вознаграж­дения рабочих; определение форм участия населения в работах; распределение рабочей силы по местам работ и заведование ее пере­движением; определение на межведомственной основе новых обязан­ностей низших уровней и т. д. [2, 5, 290].

Конкретно организация помощи голодающим выглядела так. Около них непосредственно находился земский начальник. Ему при­надлежала инициатива в определении потребностей рабочей силы для участия населения пострадавших от неурожая губерний в работах, производимых различными ведомствами: министерствами путей сообщения, земледелия, государственных имуществ. Земский началь­ник писал прошение или отношение губернатору. Однако в соответ­ствии с ранее изданным циркуляром о помощи голодающим на местах создавалось особое учреждение — уездное центральное по про­довольственной части управление. Этим учреждением должен был руководить не земский начальник, а уездный предводитель дворян­ства. Поэтому уже при составлении прошений и отношений возникает возможность конфликта между различными лицами и управленчески­ми структурами.

Для разрешения таких конфликтов стороны вынуждены были обратиться к «Уложению об общем учреждении губернском». Статья 175 этого уложения определяла порядок разрешения споров между присутственными местами и должностными лицами. Затем бумага попадала в канцелярию губернатора. В канцелярии составлялось заключение и посылалось в столицу. Там оно попадало на рассмотре­ние особого совещания. Но участвующие в этом совещании предста­вители различных ведомств не могли в столице решить вопрос о том, целесообразно или нет производить работы в местностях, постра­давших от голода. Поэтому бумага, уже по каналам конкретного

ведомства, направлялась из центра обратно в провинцию. II,ι месте чиновники данного ведомства давали заключение о целесообразности проведения работ. Затем бумага опять направлялась в столицу. И лишь после того, как вопрос решался низшим уровнем соответствующей управленческой структуры (а он, по убеждению высших уровней, не мог избежать преувеличений), новое центральное учреж­дение начинало заниматься распределением рабочих партий между Бузулукским и Бугурусланским уездами.

«Спрашивается теперь,— комментировал Ленин этот порядок, сколько потребуется смазки, чтобы привести в движение все колеса этой громоздкой, чисто русской административной махины? (...) И ради чего создана такая махина? Но новизне дела? Ничуть не бывало. До появления «продовольственных затруднений» и «борьбы с голодом» всякие работы по железнодорожному и прочим ведомст­вам устраивались просто «на основании действующих узаконений» [2, 5, 314—315]. Такой порядок создавался для того, чтобы с помощью волокиты создать противовес всяким преувеличениям с мест и ликви­дировать местную инициативу. Волокита, таким образом, обслужи­вает интересы высших уровней управления.

Эта функция волокиты обусловлена нежеланием бюрократии за­ниматься решением проблем, которые имеют внешний источник про­исхождения и потому навязаны ей. Социальные проблемы, по убежде­нию бюрократа, должны решаться сами собой, а бедствия — преодо­леваться естественным порядком. Логика бюрократа такова: часть людей вымрет, зато другая родится; люди плодятся и размножаются независимо от государственного разума, поэтому недостатка в поддан­ных еще никогда не было; тем временем и естественным же порядком поспеет и новый изобильный урожай; глядь — социальная проблема решилась сама собой, без вмешательства чиновника! Ведь у него есть свои собственные проблемы и цели.

Надзор и ограничение прав граждан при бюрократическом реше­нии социальных проблем заключаются в создании полувоенного порядка приема и увольнения с работы, ограничении передвижения населения и назначении особых чиновников для надзора, принуди­тельном удержании части заработка и других дисциплинарных мерах.

Таковы основные элементы бюрократического определения и решения социальных проблем и устранения социальных бедствий, зафиксированные Лениным в деятельности бюрократии царской России. Нетрудно убедиться, что Ленин развил и обогатил Марксовы идеи о природе бюрократического познания. Особенно это относится к анализу социальной обусловленности и политических последствий массового производства официальных документов, создания новых управленческих структур и роста расходов на управление при реше­нии социальных проблем.

79

§ 2

Статистика также образует составной элемент бюрократического отноше­ния к действительности. Ленин ана­лизировал статистику царской России во многих работах. Его анализ в интересующем нас аспекте может быть сведен к следующим основным проблемам: связь интереса и статистики; политические последствия ее бюрократизации; средства демаскировки официальной статистики; критерии надежности статистических данных.

При анализе первой проблемы Ленин отмечал, прежде всего, два недостатка официальной статистики: раздробленность между различ­ными ведомствами и отсутствие специального учреждения, «...центра­лизующего собирание, проверку и обработку всех сведений о всех фабриках и заводах»; «...неразработанность программы собирания сведений. Если такая программа будет вырабатываться в канцеля­риях, не подвергаясь критике специалистов и (что особенно важно) всестороннему обсуждению прессы, то эти сведения никогда не могут быть сколько-нибудь полными и единообразными» [2, 4, 29, 30).

Статистика в царской России была пересечена границами разных ведомств, причем каждое имело особые приемы регистрации данных. Ведомственная чересполосица проходила даже через одно промыш­ленное предприятие, поскольку его отделения (цехи) подчинялись различным департаментам. Сбором статистических данных занима­лись также фабрично-заводские инспекции, рассылающие опросные листы. Эти листы заполняли сами хозяева-предприниматели, поэтому фабрично-заводская статистика не имела возможности проверить сведения.

Таким образом, если статистические сведения собирают и обра­батывают лица, непосредственно вовлеченные в капиталистическое предпринимательство, то эти данные представляют искаженную кар­тину действительности. Искажение обусловлено интересами пред­принимателей или организационных структур (ведомств и мини­стерств), собирающих сведения. Ведомственная принадлежность ста­тистики исключает возможность сравнения реального положения дел в различных ведомствах: ведь каждое из них заинтересовано в том, чтобы представить определенный аспект социальной реальности в выигрышном для ведомства свете.

Перечисленные установки относятся к программам и процессам сбора данных о социальной действительности в целом. Существуют следующие формы проявления этих установок: выбор нерепрезен­тативных объектов исследования; несистематичность программ; зави­симость статистики от политического строя и бюрократического управления.

80

В результате выбора нерепрезентативных объектов для изучении происходит бюрократическое приукрашивание действительности. Ленин показал, что статистически надежными объектами социаль­ного исследования могут быть только такие регионы и сферы социаль­ных отношений, которые находятся под сильным влиянием прошлого. Пренебрежение этим требованием в статистической работе ведет к извращению действительности, обману населения и общественного мнения, которые Ленин иллюстрировал статистической деятель­ностью министерства внутренних дел России: «Министерство внут­ренних дел выбрало для обследования четыре губернии: Витебскую, Пермскую, Ставропольскую и Самарскую (Николаевский уезд). Ха­рактерно, что губернии великорусского земледельческого «центра» Европейской России, губернии, где всего сильнее следы крепостного права, где всего тяжелее положение крестьян, всего сильнее гнет крепостников-помещиков, не вошли в обследование! Ясно, что ми­нистерство хотело не столько обследовать, сколько обманывать, не столько изучать дело, сколько извращать его.

Ведомство, по служебной обязанности отвечающее за внутреннее положение страны, таким образом, не в состоянии было выработать систематическую программу сбора статистических данных. Бюро­кратам этого ведомства не было дела до материального положения народа. Поэтому бедственное положение значительной части насе­ления России систематически преуменьшалось*.

Формы политического строя накладывают отпечаток на официаль­ную статистику. В целом она зависит от интересов буржуа-предпри­нимателей и государственной бюрократии. Поэтому социально-поли­тически независимой статистики в буржуазном обществе попросту

* Для подтверждения этого положения Ленин приводил такой пример: «Если число укрепленцев по всей России доходит до 2 миллионов дворов, то приведенные данные заставляют думать, что около 200 тысяч дворов из них, не занимаясь земледелием, сразу продали землю. «Частная собственность» выкинула моментально сотни тысяч фиктивных земледельцев из деревни! О том, за какую цену (вероятно, грошовую) продали землю эти бедняки, статистика министерства внутренних дел не говорит ни слова. Горе-статистика! (...) Недобросовестные статистики стараются только 5614 дво­ров представить «действительно обезземелившимися»! Конечно, это — жалкий прием людей, которым велено кричать ура. На деле обезземеливается и разоряется, как мы видим, громаднейшая масса продающих землю. Недаром продают землю преиму­щественно малоземельные: это признает даже казенная статистика, избегая, разумеет­ся, точных и полных данных. Горе-статистика...» [2, 23, 357. 358].

81

не существует. В работе «Стачки металлистов в 1912 году» Ленин отмечал, что «в сколько-нибудь демократических и свободных госу­дарствах возможна сносная правительственная статистика. У нас об этом говорить не приходиться. Наша правительственная статистика плоха, нелепо раздроблена между «ведомствами», недостоверна и поздно выходит в свет. Статистика фабрикантов немного лучше и еще менее полна, хотя иногда выходит в свет несколько раньше, чем у сонного российского чиновника» [2, 23, 392].

Местные власти косились на статистиков из-за того, что состав земских статистических бюро был недостаточно благонадежен. Для бюрократии критерий политической благонадежности — основной принцип профессионального отбора и пригодности статистиков. Но выявить благонадежность индивида в профессиональной сфере для бюрократа затруднительно. Поэтому он пользуется мерами пресече­ния и запрещения. Так, председатель Харьковской губернской зем­ской управы заявил статистикам своего ведомства, что он «...не потерпит» в стенах управы никаких совещаний служащих по вопро­сам, не касающимся служебных обязанностей.» (...) Заведовавший таврическим бюро С. М. Блеклое в представленном управе «Отчете по обследованию Днепровского уезда в течение мая и июня 1901 г.» рассказывает, что работы в этом уезде сопровождались небывалыми ранее условиями: хотя и допущенные к исполнению своих обязанно­стей губернатором, снабженные надлежащими документами и имевшие, на основании распоряжения губернского начальства, право на содействие местных властей, исследователи были окружены крайней подозрительностью уездной полиции, следившей за ними по пятам, выражавшей свое недоверие в самой грубой форме, дошедшей до того, что, по словам одного крестьянина, вслед за статистиками ехал урядник и спрашивал крестьян, „не пропагандируют ли ста­тистики вредных идей против государства и отечества"» [2, 5, 331, 332).

По отношению ко всякому статистическому исследованию царская бюрократия руководствовалась следующими основоположениями.

Для проведения исследования необходим был прямой контакт статистика с людьми. Чтобы вступить в такой контакт, требовалось разрешение бюрократии. Всякое социальное обследование произво­дилось только с ведома начальства. Бюрократ считает, что любые кон­такты, даже для исследовательских целей, с населением лиц, не со­стоящих на государственной службе, нежелательны и подозрительны. Если статистика как социальная наука входит в прямой контакт с действительностью, то эта наука подвергается систематическому

82

и организованному надзору со стороны бюрократии. Л последний видит во всяком контакте исследователя с населением политическую тенденцию*. Царская бюрократия была заинтересована не столько в том, чтобы получить адекватную картину социальной действитель­ности, сколько в том, чтобы полученная информация не нарушала, а укрепляла бюрократическое управление. Поэтому она смешивала социальное исследование, в том числе статистику, с агитационно-пропагандистскими действиями за или против правительства.

Высший уровень иерархии, однако, может быть и заинтересован (например, в ситуации экономического и политического кризиса) в точных данных о социальной действительности. Эти данные стано­вятся секретными, поскольку увеличивают сомнение населения в эффективности существующих методов управления. Вся совокуп­ность сведений о социальном бытии разделяется при этом на две основных группы: 1. Данные, содержащие максимально объективную картину социальной реальности. 2. Данные, в которых реальность сознательно или бессознательно искажена. Первая группа предназна­чается для высшего уровня иерархии, вторая — для общего поль­зования и доказательства эффективности существующего управления. Именно во второй группе сведений обнаруживаются политические последствия бюрократизации статистики. В статье «По поводу госу­дарственной росписи» Ленин пишет: «Как и всегда, наши газеты опубликовали всеподданнейший доклад министра финансов по поводу росписи государственных доходов и расходов на 1902 год. Как и всегда, оказывается,— по уверениям министра,— что все обстоит бла­гополучно: «финансы в совершенно благоприятном состоянии», в бюджете «неуклонно соблюдено равновесие», «жел.-дорожное дело продолжает успешно развиваться», и даже «происходит постоян­ное нарастание народного благосостояния»! Неудивительно, что у нас так мало интересуются вопросами государственного хозяйства, не-

* Подтверждая эту мысль, Ленин цитирует передовицу реакционной газеты «Москов­ские Ведомости»: «Нет никакого сомнения в том,— говорилось в ней,— что некоторое упорядочение земских оценочно-статистических работ предпринято наиболее трезвыми и разумными земскими деятелями, не пожелавшими допускать в подведомственных им управлениях распущенность даже и под либерально-оппозиционным флагом. И оппозиция, и ставки должны, наконец, открыть им глаза на то, с кем они имеют дело в лице того умственного пролетариата, который, шатаясь из одной губернии в другую, занимался не то статистическими исследованиями, не то просвещением местных подростков в социально-демократическом духе* [2, 5, 333].

83

смотря на всю их важность: интерес притуплён обязательным казен­ным славословием, каждый знает, что бумага все терпит, что публику «все равно» «не велено пущать» за кулисы официального финансово­го фокусничества» [2, 6, 257].

На этой почве возникает замкнутый круг официально-бюрократи­ческого процветания общества: в сознание населения методически внедряется мысль о неуклонном процветании; для обоснования этого мифа используется статистика; иные средства сбора и обработки социальной информации, кроме бюрократической статистики, не допускаются; всякое суждение о неистинности официальной стати­стики и содержащейся в ней картины действительности квалифи­цируется бюрократией как ложное, основанное на частных фактах. Круг замыкается, а политическая и социальная мысль граждан вынуждена опять обращаться к мифу о процветании общества. Бюро­кратия, следовательно, препятствует заинтересованности и участию граждан в делах государства и в то же время культивирует мнимо-всеобщие формы такого интереса и участия.

Ленин распространяет это общее по­ложение на бюрократическое понима­ние прогресса. В статье «К вопросу о политике министерства народного просвещения (дополнения к вопро­су о народном просвещении)» он показывает, что составной частью этого понимания является практика использования статистических данных в процентном увеличении для измерения прогресса конкрет-

84

ной сферы общественного хозяйства [2, 23, 125— J26]. При бюрокра­тическом управлении эта практика становится повсеместной. Управ­ленческие структуры, публицисты и идеологи господствующих клас­сов заняты постоянным сравнением затрат государственных средств на конкретную сферу хозяйства в настоящем с затратами в прошлом. Как правило, первая цифра затрат оказывается выше. И потому рост затрат оказывается измерителем темпа развития различных сфер, а также хозяйства в целом. Этот темп будет тем выше, чем меньшая цифра взята как исходная.

Ленин, однако, показал, что данный прием — более тонкое и потому более опасное средство сокрытия правды о действительном положении и потребностях развития общества, так как обладает види­мостью объективности и научности. На деле же оно способствует идеологической деформации политического сознания, в том числе и социальной науки, и сакрализации бюрократического управления. Так, бюджет России на 1902 г. свидетельствовал, по характеристике Ленина, не о процветании государства, а о его движении к эконо­мическому банкротству. За внешне благополучной картиной скрыва­лись дефицит средств; искусственное уменьшение росписи доходов; повышение государственных налогов; систематический грабеж казны капиталистическими подрядчиками; отсутствие системы подсчета действительных государственных расходов*; кризис промышлен­ности; неурожай в сельском хозяйстве; мизерность расходов на образование и т. п.

Кроме того, бюджет России базировался на косвенном обложении, которое, «...падая на предметы потребления масс, отличается вели­чайшей несправедливостью. Всей своей тяжестью ложится оно на бедноту, создавая привилегию для богатых. Чем беднее человек, тем большую долю своего дохода отдает он государству в виде косвен­ных налогов. Малоимущая и неимущая масса составляет 9/10 всего народонаселения, потребляет 9/10 всех обложенных продуктов и пла­тит 9/10 всей суммы косвенных налогов, а между тем из всего народ­ного дохода она получает каких-нибудь две-три десятых» [2, 6, 262— 263]. В то же время существовала диспропорция в росте расходов:

* Например, в графу государственных имуществ зачислялись крепости и военные суда, тогда как их «...ни один банкир в залог не возьмет... это не плюс, а минус в нашем народном хозяйстве» [2, 6, 260].

85

если вся сумма за год увеличилась на одну десятую, то расходы на содержание особ императорской фамилии и отдельного корпуса жандармов увеличились на одну треть. Расходы по этим статьям росли быстрее других по той причине, что высшая бюрократия, как правило, не жалела средств на карательно-репрессивные органы. Таким образом, выявление существующих приемов косвенного обложения населения и диспропорций в государственных расходах необходимо для демаскировки официальной статистики. В работе «Из экономической жизни России», отмечая необходимость исследо­вания экономики не с точки зрения казенного славословия, а с по­зиции революционной социал-демократии (т. е. с научной точки зре­ния), Ленин анализировал статистику вкладов населения в сберега­тельные кассы: «Сберегательные кассы,— писал он,— один из самых излюбленных в последнее время поводов для славословия» [2, 6, 281]. Излюбленных потому, что рост вкладов в сберкассы использовался бюрократией и идеологами буржуазии для доказательства роста народного благосостояния и критики марксистского тезиса о концент­рации капитала. И официальная, и либеральная пресса считали этот процесс доказательством возможности преодоления нищеты в усло­виях капиталистического строя.

Следовательно, интересы высших эшелонов бюрократии оказы­ваются ведущими при организации сберкасс и прикрываются ссылкой на интересы государства. Вот почему рост народных сбережений в сберкассах не может быть критерием роста народного благосостояния. Использование данного аргумента для доказательства процветания населения и прогресса общества означает, что бюрократия и идеологи буржуазии изворотливы в преследовании своих интересов, прикры­вая последние государственными соображениями и интересами вклад­чиков.

86

Помимо этого, увеличение массы денег в сберкассах способствует росту эксплуатации почтово-телеграфных служащих, «а насчет платы им казна скаредничает, как самый прижимистый кулак: самым низшим, начинающим служащим платятся буквально голо()ш,1с ила ты, и затем установлена бесконочная градация степеней с надбавкой по четвертачку или полтинничку, причем перспектива грошовой пенсии после сорока-пятидесяти лет лямки должна еще покрепче закабалить этот настоящий чиновнический пролетариат» |2, 6, 2НН\. Значит, рост народных сбережений является доказательством не про­цветания и прогресса общества, а материальной обеспеченности внутри самой бюрократии. Ее высшие эшелоны заинтересованы в росте народных сбережений, поскольку это дает возможность связать низшие слои бюрократии с высшими надеждой на мизерное, но неуклонное повышение жалованья.

Следующий способ демаскировки официальных статистических данных о народном благоденствии — выявление доли учащихся в массе населения и сравнение жалованья народного учителя в различ­ных странах. Сравнивая расходы царской России на образование и долю учащихся на 1000 жителей с аналогичными показателями Швеции, Дании, Швейцарии, Германии, Австро-Венгрии, Америки, Ленин показал, что эти пропорции говорят о «...невероятной отста­лости и дикости России благодаря всевластию крепостников-поме­щиков в нашем государстве. (...) Такой дикой страны, в которой бы массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света и знания,— такой страны в Европе не осталось ни одной, кроме России» [2, 23, 127].

Отношение царской бюрократии к народному просвещению опре­делялось следующими факторами: зависимостью учителя от бюрокра­тических структур управления, особенно от карательно-репрессив­ных органов; подозрительным отношением данных органов к просве­щению народа. Руководители сферы народного образования ничем не отличались от бюрократии других ведомств: «Вся деятельность мини­стерства народного просвещения в этом отношении,— писал Ленин, — одно сплошное надругательство над правами граждан, над народом.

87

Полицейский сыск, полицейский произвол, полицейские помехи просвещению народа вообще и рабочих в особенности, полицейское ρ а з ρ у ш е ние того, что делает сам народ для своего просвещения,— вот к чему сводится вся деятельность министерства...» [2, 23, /30]. Необходимость открытия новых учебных заведений определялась не действительными потребностями населения, а бюрократическими нормами образования, которые произвольно устанавливались чинов­никами*. Сопоставление расходов государства на образование с расхо­дами на армию, полицию и управление позволяет заключить, что бюрократия заграждает путь к образованию, а министерство народ­ного просвещения царской России было министерством полицейского сыска, «...глумления над молодежью, надругательством над народ­ным стремлением к знанию» [2, 23, 135].

Для выявления этих потребностей необходимо сравнивать затраты на хозяйство в целом и каждую отдельную сферу с абсолютными и относительными цифрами затрат в более развитых экономически государствах. На основе таких сравнений можно построить концеп­цию цивилизованного государства и определить главные потребности общественного развития. Данная концепция постоянно уточняется по мере совершенствования методов адекватного отражения действи­тельности, потребностей развития общества и динамики расходов в экономически более развитых странах. Поэтому настоящее положе­ние дел в обществе всегда открыто для критики и последующих изме­нений. Ленин, в частности, показал, что, если даже программы сбора статистических данных составляются специалистами, это еще не яв­ляется критерием их надежности. Необходимый критерий такой надежности — всестороннее обсуждение данных программ в прессе. А последняя должна быть свободна от бюрократических стандартов восприятия социальной действительности, в данном случае — от использования методов и процедур, освящающих наличное положение вещей на основе его сравнения с прошлым. Нетрудно понять, что такое сравнение только укрепляет консервативно-бюрократические

* Так, Самарское земство приняло решение ходатайствовать о превращении двух­классных сельских училищ в четырехклассные. Но попечитель учебного округа отказал в ходатайстве ввиду незначительного числа детей школьного возраста. В это же время в г. Сердоболе (Финляндия) на 2800 жителей приходилось четыре средних и высше-средних школы, а на 6000 жителей самарских сел не было ни одного четырехклассною училища [2, 23, J30 — 13J].

88

политические установки. Следовательно, надежность средств выявления и формирования общественного мнения падает по мере их связи с эксплуататорскими классами и бюрократией, отражающей интересы данных классов. Поэтому в буржуазном обществе с бюрократииским управлением невозможна надежная социальная статистика.