Ларисе Григорьевне, толкнувшей меня на грешный путь графомана

Кровные узы

Бабушка, в резиновых сапогах и камуфляжной жилетке, вид имела внушительный, хотя росту в ней было – как в Андрее. Внук покорно плелся сзади, рассеянно поддакивал. Он давно уже понял, что проще потерпеть четверть часа "обзорной экскурсии", чем объяснять бабушке, что ему куда интереснее было бы сбегать на озеро: как там его секретное дерево, с суком, нависшим над самой водой? Пережило зиму?

- Вот проклюнулась репка... – с энтузиазмом показывала Анна Михайловна, - А тут сельдерейные остаточные явления...

Андрей окинул скептическим взглядом маленькую грядку, разительно напоминавшую могильный холмик. Вздохнул.

- Очень интересно.

Взгляд, полный тоски, блуждал по грядкам. По лучку, клубничке и актинидиям на клумбе у дома. Потом вдруг застыл. Сердце дернулось, перевернулось, ухнуло куда-то в желудок – от неожиданности, объяснил себе Андрей, - и заколотилось быстро-быстро, отдаваясь толчками в горле и в висках.

Дядя Паша приехал.

- Вот смотри, Андрюша, рябинки, которые ты посадил, когда был маленький. Видишь какие? Из тоненького прутика...

Очень, очень неоднозначные эмоции вызывал у Андрюши мамин брат.

...Во-первых, дядя Паша был гомик. Это вся семья знала. Об этом несмешно и как-то грубо шутил папа. Об этом мучительно-высокомерно говорила мама, об этом вздыхала бабушка. Об этом сплетничали соседки по даче и тетки, все норовя увести ребенка от греха подальше... ребенок – это он, Андрей, и забота такая, конечно, бесила. От глупости и незнания она была, та забота: в этом Андрей убедился еще прошлым летом. Специально провоцировал: переодевался при дяде, когда собирались купаться на озеро... ноль эмоций. Даже обидно как-то.

- Так, а здесь махровым цветом крапива цветет... целая плантация... надо бы ее изничтожить...

Во-вторых, дядя Паша был очень красивый. Темноволосый, как вся их семья, сероглазый, с тонкими чертами лица. Стрижка вроде короткая – но на лицо падают прядки во весь лоб длиной. Так и хочется пальцы запустить, ощутить шелковистость, легкость... У него была мягкая, спокойная улыбка и красивые руки. И вовсе он не красил ногти и глаза не подводил, да и вообще с виду был обычный парень. Стройное, по-мужски привлекательное тело, без волосатого пивного животика, какой торчит из-под майки у папы... да и не увидишь никогда в жизни дядю Пашу в растянутой затасканной майке.

- Настурции вот тут посажу, мне соседка дала...

В-третьих, Андрюша вел тайную войну за свою свободу и независимость, а потому с дядей старался общаться почаще – из принципа, чтобы досадить маме. Правда, виделись они только здесь, на даче у бабушки, всего-то пару раз в год.

Анна Михайловна все еще не заметила появления сына. Рассказывала что-то – газончик, альпийская горка, вьющиеся розы... глобальный план благоустройства садового участка...

- Бабушка, - позвал Андрей, и голос вдруг дрогнул.

Дядя приехал не один: с парнем.

***

Паша колебался. Недолго. Мама ведь говорила – помощь нужна. Поле большое, копать много, крепкие рабочие руки лишними не будут.

Рабочие руки, рабочий рот...

- Ладно, поехали. Только веди себя пристойно.

- Ну конечно, - фыркнул Валера, ясно давая понять, что при первой же возможности начнет грязно приставать к любовнику прямо на грядках.

Семейка приняла их нормально. Вернее – как и ожидалось. За ужином откровенно шушукались тетки, косился племяш, неестественно, настороженно улыбалась мать. Хмыкал шурин, хитровато поглядывая на жену. Марийкиного мужа Паша не то чтобы не любил – недолюбливал: общался ровно насколько требует вежливость. Им, в общем, было о чем поговорить, шурин в свободное от компьютерных игр время баловался дизайном, но уж очень раздражала его манера разговаривать – снисходительно, вечно пытаясь учить собеседника жить… Шурин Пашу задолбал еще на свадьбе. Племянника было жалко.

Спать ложились рано, чтобы с утра приняться за работу. Паша с Валерой долго курили на крыльце ("Да, мам, мы с ним еще и курим"...), пока родственники разбредались по раскладушкам.

- Валера, а где вы работаете?.. – будто невзначай поинтересовалась мать.

- Он не работает, он учится. У меня. Двенадцатый класс, - ответил за него Паша, - Да, мам, я еще и под статьей хожу...

Анна Михайловна всплеснула руками: как же так?! Сын тяжело вздохнул, склонил голову на плечо своему несовершеннолетнему школьнику:

- Ну все, теперь я враг народа.

Мать, держась за сердце, ушла на кухню. Паша вложил свою сигарету в пальцы любимого человека, коротко поцеловал их и последовал за ней.

- Непутевый ты мой... – шепнула мать, качая головой. Ткнулась лицом сыну в плечо, обреченно вздохнула, будто собираясь заплакать. - Дай тебе господь счастья...

- Я счастлив, мама. И буду еще счастливее, если ты не будешь по этому поводу плакать.

Немножко помолчали, обнявшись, чего уже давненько не бывало.

- Павлик, а вам что, вместе стелить, что ли? – спросила она тихо-тихо.

- Вместе, - ласково улыбнулся непутевый сын.

Взяли у матери одеяла, по чуть поскрипывающей лестнице поднялись наверх. Им достался весь второй этаж. Там пахло деревом: дом уже который год помаленьку достраивался. Вдоль стен свалены были чистенькие светлые доски. Постелили на полу – и улыбались друг другу, вспоминая.

У Валерки не то от воспоминаний, не то от свежего воздуха настроение было игривое. Перед ужином для разминки вскопали пару грядок – и тело требовало еще нагрузки… разрядки… Аромат древесины щекотал нос. Каждый сучок темным глазом с любопытством смотрел, как скользит ладонь по щеке, по волосам, по шее, по выгибающейся спине, по бедру. Как губы целуют... ближе, ближе, а потом стон – кажется, перебудит весь дом... Сладко неровное дыхание. И пальцы, путающиеся в светлых волосах.

Утихомирились только через час. Уснули, прижавшись друг к другу, и не слышали, как крадучись удалялись еще не успевшие стать тяжелыми, как у отца, шаги...

Субботнее утро выдалось отменное. Почти совсем майское. Небо сияло безукоризненной голубизной, цвели вишни. Ветерок приносил множество запахов, кружил голову, пьянил. Было еще холодно, но за работой это быстро забылось. Отдыхая, Паша смотрел, как перекатываются под облегающей футболкой валеркины мышцы. Хотелось подойти и провести рукой, ощутить рельеф под ладонью, вдохнуть пряный запах свежего пота... Паша усмехнулся, отвел глаза – и встретился взглядом с племянником. Вспыхнул как школьница. Больше старался глаза не поднимать.

Андрюша смотрел на его любовника. Смотрел искоса – чтобы родители не заметили – но так, будто все-все знал про них: как подгибаются колени, как дыбом встают золотые волоски в ложбинке, где спина переходит в таз, и как становится солоноватой кожа... Боже мой, подумал Паша, ведь ребенок уже вырос. Сколько ему уже, тринадцать? Четырнадцать? Да Валерка по возрасту к нему ближе, чем к Паше...

Вырос. Раньше Паша бы этого даже не заметил. Но раньше он и семнадцатилетних считал поголовно детьми.

Вырос – значит, просыпается тело. Но если он так смотрит на Валерку... Если он так смотрит на своего дядю – а он смотрит, черт возьми, множество мелких деталей вдруг сложилось в один рисунок... Ведь Марийка разбираться не будет. Кастрирует она его, Пашу. Садовыми ножницами и без анестезии. Ну или там лопатой. Серпом тоже удобно... А ребенку поломает жизнь. Как-нибудь, уж она-то найдет способ.

Валера всадил лопату в землю, подошел вразвалочку. Тыльной стороной ладони, где чистой была перчатка, приподнял пашин подбородок. И всосался в губы – на глазах у родни, у соседей, у малолетки-племянника. Будто читая мысли, будто предлагая утопию: незачем менять себя - можно просто расширить нормы, чтобы в них вписаться...

Пахла земля.

К полудню мужчины повыдохлись, все чаще устраивали перекур. Марийкин муж присел на скамейку с пивом, завязал с соседом неспешную беседу. Паша курил и с нежной улыбкой смотрел на Валерку. Тот работал как вол, с непривычки не экономя силы.

С большой глиняной кружкой подошла мама:

- Валерочка, детка, попей молочка... Молочко хорошее, такого в городе не бывает, я в деревне беру у знакомой. Свежее, полезное...

Пожалуй, Паша был удивлен больше всех. Жизнь не уставала приподносить сюрпризы.

- Он замечательный паренек, - тихонько сказала ему мама вечером, после ужина, - Работящий, это хорошо. Добрый, я вижу, любит тебя... Ты береги его, Павлик. А внуков мне Мария нарожает. Дети, дай вам бог счастья...

***

Будто рассыпали горсть сухого гороха на ступеньки: шелест-перестук, прыгающие горошины-дни разбегаются и не собрать, не вернуть...

В самом начале мая вылезли одуванчики, желтые веснушки городских газонов, - и жизнь вдруг стала не в меру насыщенной.

В Москве гремели салюты. Вильнюс тихо спал, и только старики полночи хватались за сердце, упрямо отпраздновав – как когда-то упрямо воевали...

Сказочник сидел у окна, смотрел в одну точку – опустошенный и усталый. На столе перед ним лежал блокнот с зайчиками, перечеркнутый строками.

Сверху – небо, дорога – снизу.